Полная версия
Неизвестная солдатская война
«14 сентября Жарю вшей которых набрался в Красной Яруге Жаричка проходит с успехом и я возращаюсь без автоматчиков».
– Ночь провели в курятнике на холоде и помете. Конечно, без сна. Теперь пришлось уничтожать вшей без «вошобойки», на костре, чем всегда занимались на передке. Выворачиваешь одежду наизнанку и держишь над прогоревшим костром. Не над пламенем, чтобы не сжечь, а над жаркими углями. Главное, надо хорошо прожарить швы. И если слышишь потрескивание, значит они, подлые, жарятся.
Конечно, это дезинфекция примитивная, но в основном ей спасались. Летом клали одежду на муравейники. За несколько минут муравьи растаскивали всех вшей. На передке, если позволяли условия, этим занимались чуть ли не каждый день. Какая баня под пулями, да под снарядами? Поэтому бельё не снимаешь с себя, пока оно на тебе не порвётся. Правда, старшина иногда привозил смену. Но менять никто не хотел, потому что перед отправкой на передовую всегда выдавали новое бельё, а на смену привозили застиранное рванье.
На вшивость проверяли регулярно. Рубаху на спине заворачиваешь, подходит санитарка и смотрит в основном швы под мышками. В затишье на передке, бывало, организованно варили вшей. Ставили на огонь бочку из-под бензина, кипятили в ней воду, а перед тем, как бросить в бочку белье, каждый связывал своё тугим узлом – чтобы не потерялось. У кого бельё было подлое, тот бросал сразу. А потом, когда бочку с этим грязным, вонючим варевом опрокидывают на траву, все набрасываются как озверевшие собаки, и каждый спешит палкой вытащить своё, чтобы кто-то не умыкнул. Случалось, эти палки и по головам ходили. Зато потом смеху было. Бельё-то сварено грязным и после этого не постирано. Надевали его как маскхалаты – оно становилось пятнистым.
«15 сентября Хоз день строим нары а под вечер часть ребят отправляют на фронт».
– А каким был фронт в июне 1941-го? Первый бой? Первая кровь? Первая смерть?
– Первая смерть, которую я увидел, глупая. 22 июня или, может, днём позже был отдан приказ: из расположения части не отлучаться. А нашему полковому военврачу зачем-то понадобилось в соседнее село. На улице встретил его патруль. Он через плетень и убегать. Солдат выстрелил. Пуля попала в позвоночник, и сразу наповал. Не понимал я иных наших. В своего же, да в безоружного пульнёт, не задумываясь, как в мишень. А в немца долго целиться будет…
Война началась для меня первым боем 27 июня. Ночью с 21 на 22 июня услышали в отдалении стрельбу, видны были зарева. Никакого значения этому не придали. Все думали, что начались маневры, о которых так много говорили накануне. В пять или в шесть часов утра 22 июня нашу роту построили, и командир роты Кравченко объявил: началась война. Хотя от командования не поступало никакой информации. Наш ротный Кравченко к такому заключению пришёл сам и сделал объявление о начале войны без чьего-либо позволения.
Мы доверяли своему ротному. Он финскую прошёл. Запомнились его слова: «Знаете, почему победили в этой войне? Да мы своих бойцов положили больше, чем в Финляндии жителей. Все огневые точки солдатскими телами закрыли».
Какая была первая реакция? Я бы сказал, спокойная. Между собой говорили: «Ну что, хлопцы, воюем? – Воюем…».
В этот день нам выдали по пятнадцать патронов к нашим трёхлинейкам, ещё и предупредили, чтобы все стреляные гильзы сдавали старшине. А когда стали отступать, уже многих потеряли убитыми и пленными, все смешалось, мы сутками оставались голодными. Однажды солдат наш, помню, Сашкой его звали, такой шустрый, пронырливый, решил зайти в село, выпросить хоть какой еды. А в селе его патруль поймал: «Откуда ты?». Сашка отвечает: «Немцы нас разбили, есть нечего…». В комендатуре, куда его отвёл патруль, на Сашку набросились: «Откуда немцы?! Ты что, спятил?! Паникёр, трус!».
Первое официальное объявление о войне мы услышали, когда вовсю уже бежали на Восток. На одной танкетке была включена рация, танкисты выставили шлемофон с наушниками. По радио выступал Сталин. Если бы не Кравченко, первый бой пришлось бы принять, не зная о том, что началась война.
Не называя войну войной, а лишь «боевыми действиями», политруки в первые дни стремились поднять наш боевой дух. Часто собирали нас на беседы и выкрикивали, что на одном направлении наши войска продвинулись на 150 километров, на другом – ещё больше. Но мы им не верили. Через нас шли в тыл раненые. Они говорили правду.
А первый бой случился около станции Ожени, рядом с аэродромом, строительство которого наш 549-й отдельный сапёрный батальон уже заканчивал. На него и приземлились с десантом большие немецкие самолёты. И кстати, весьма необычным способом. У каждого под крыльями были прицеплены маленькие танкетки на колесном ходу, которых я потом никогда не видел. Вооружена такая танкетка одним станковым пулемётом, а броневым щитком прикрыт только механик-водитель. Самолёты садились на эти танкетки как на свои шасси, потом отцепляли их.
Мы в лес побежали. А танкетки и пешие немцы – за нами. Как резанули из пулемётов и автоматов. Мы сразу попадали. Немцы что-то орут, стреляют, а среди наших тишина. Никто не крикнет, не ойкнет, как вроде бы никого ещё не задело. Тут командир роты Кравченко кричит: «Хлопцы, не бойтесь, он разрывными стреляет». А разрывная пуля в лесу солдата редко доставала. Она как за первую веточку зацепится, так сразу разрывается. Поэтому нас только корой обсыпало.
В общем прижали немцы нас огнём в этом лесу. И пошли на нас в полный рост. Мы лежим. Кто в ямке, кто за кустом. А стрелять боялись, да и винтовки не у всех были. Думали, если стрелять в них будем, они потом дознаются, кто стрелял, и тогда уж точно не пожалеют, убьют. Отбиться – и мысли не было. Мы видели, что пришла сила, против которой с трёхлинейкой да саперной лопатой не попрёшь.
Заходят в лес, как к себе домой. Кричат: «Рус швайн!» («русские свиньи») и пинками поднимают наших солдат. Их винтовки тут же об деревья разбивают. Собрали немцы наших по лесу человек триста. Остальным, в том числе и мне, удалось убежать в глубину леса. Построили пленных в колонну – впереди танкетка, сзади танкетка – и ходом погнали к станции. Кто падал, раненый, обессиливший или просто споткнулся – подниматься уже не давали. Стреляли или давили танкеткой.
В этой колонне бежал и мой земляк, гривенский Василь Махно. Рассказывал потом: когда близко до опушки были, сосед толкнул его плечом и говорит: «Давай в лес!!!» и побежал. А Махно не решился. По тому солдату застрочили немецкие автоматы. Он упал. Махно думал, всё, убили парня. Вдруг он поднимается, весь окровавленный. Все видят, что у него перебито горло, оттуда фонтаном кровь хлещет, а он бежит назад, догоняет колонну. Жутко было смотреть. Казалось, мертвец за нами гонится…
Эта колонна вскоре наткнулась на нашу засаду. Отбили всех пленных.
«16 сентября Меня направляют учиться в полковую школу где протекает остальное время до 27 сентября Подем в 5–00 занятия до 9–00 вечера отбой в 9–30 Я падаю как сноп и сплю до 5–00 не переворачиваясь с бока на бок Учения в меня идут с успехом».
– В полковой школе готовили младших командиров артиллерийских разведотделений. В мирное время такая учёба рассчитана на семь месяцев, а нас готовили за два. Учились засекать цели в дневное и ночное время, определять расстояния до цели без приборов, пристреливать цели, скрытно проникать в расположение противника, брать «языка». Учителями нашими были те, кто боялся попасть на передовую. Они насаждали строгость и муштру, чтобы оправдать своё место в тылу. Многое нам просто было непонятно. Например, зачем тренировать подход и отход к командиру, если на передке мы никогда и руки к пилотке не поднимали. Там, если уж в голову не попали, то в поднятую руку попадут.
Такие школы действовали всю войну. Воевали одни, а учили другие.
«28 сентября Получаю задачу достать лошадей во чтобы то ни стало гдеб не было ато иначе мат-часть прыйдется на горбу таскать Я эту задачу выполнил с успехом в троем я Шаповалов и Чорный достали пару лошадей».
– Что означал странный приказ «достать лошадей»?
– Только одно – украсть. Без лошадей миномётчикам худо, ибо всю матчасть – тяжеленные стволы и станины, боеприпасы – всё пришлось бы тащить на себе. И вот что мы сделали. Нашли конюшню. На дверях амбарный замок, а ворота, в которые выводят лошадей, заперты изнутри на засов. Ребята приподняли крышу, я пролез, открыл засов и вывел двух лошадей. Чьи они, мы тогда не разбирались.
Таких приказаний «достать» было много.
«29 сентября Поход идем по 30 км. в день это очень тяжело ночуем в открытом поле Я без шенели в одной гимнастерке и прыходится целую ноч не спать а днем идем без конца на Запад Я это вже второй раз иду в Польшу. Поход продолжается до 8 октября идем через город Лебедин Ромны и останавливаемся в городе Прылуки где продолжаем учения».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 19 сентября 1943 года:
«На Киевском направлении наши войска продолжали развивать успешное наступление и, продвинувшись вперёд от 15 до 20 километров, овладели городами Прилуки, Пирятин, Лубны, Хорол…» (т. 5, с. 137)
(Здесь и далее сводки Совинформбюро цитируются по изданию «Совинформбюро, Москва, 1944–1945 гг.», в 8 томах).
– Почти всегда приходилось ночевать в поле, потому что деревни все были выжжены. Всё, что не сгорело во время боёв, пожгли немцы. А почему без шинели? В школу мы пришли в своих сапёрных бушлатах. Хорошие были бушлаты. В первый день нас построили и раздаётся команда: «Снять бушлаты и положить на землю». Сняли, положили. Следующая команда: «Три шага вперёд. Напра-во. Шагом марш!»… Так одевали тех, кто был на передовой. А в тылу оставались в одних гимнастёрках. Поэтому в Прилуки мы шли раздетыми.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 29 сентября 1943 года:
«На Киевском направлении наши войска, сломив упорное сопротивление противника, …вышли непосредственно к реке Днепр перед городом Киев. Остатки разбитых немецких войск отброшены на правый берег… За несколько дней ожесточённых боёв по ликвидации предмостных укреплений противника в районе Дарницы наши воска уничтожили более 6000 вражеских солдат и офицеров, 69 танков и 78 орудий.
На Гомельском направлении наши войска, продолжая развивать наступление, продвинулись на отдельных участках вперёд от 6 до 10 километров… заняли свыше 170 населённых пунктов.
На Могилёвском направлении наши войска продолжали наступление и, продвинувшись вперёд от 5 до 10 километров, заняли свыше 370 населённых пунктов.
На Витебском направлении наши войска… заняли более 120 населённых пунктов». (т. 5, с. 158)
«10 октября Черниговская обл. г. Прылукы Попадаю в комендатуру в наряд патрулем и знакомлюсь с Верой артисткой прылуцкого Театра Конечно она себя назвала артисткой но она в том только артистка что может врать а работает контролером Но это меня не интересует А больше интересует ее водка которую она доставляет регулярно а курсанту нечего больше и ненадо ну и женскый футляр. Но увы не совсем мне повезло в этот день С пяных глаз я проявил себя патриотом за что попал на 10 суток губы. Я с автомата рострелял все немецкие картины которые были в Веры на квартире за что патрулю плюстителю порядка комендант и всучил 10 дней».
– В этом патруле мы были с Сидоренко и в той квартире застали пьяного лётчика. Он на нас: «Пузолазы, пошли вон!». Я ему сразу по сопатке. Лётчик за пистолет. Пистолет я у него отнял вместе с кобурой (потом сдал начальнику караула на гарнизонной гауптвахте), а самого выбросил за дверь. Потом уже дело и до картин дошло.
Сидение на губе в общем-то никак не отражалось на службе солдата, потому что это нигде не фиксировалось. Наверное, на войне не было солдата, который бы не сидел на губе.
«До 20 октября сижу на губе Кормят хорошо ребята свои носять все что им подруку попадет Мне даже нехочется выходит с губы так как мне эти строевые занятия надоели 15 октября мне прынесли передачу хлеб сало табак и пол литры и писмо от Веры Она пишет что она очень безпокоится зато что я на губе мол я же виновата в этом и прошу простить Я правда и не накладывал на нее никаких взысканий но за водку просщаю все в конце писма пишет целую крепко после этого мне зделалось очень кисло во рту и я порвал писмо водку выпил за кубанских девушек».
Из оперативных сводок Совинформбюро за 19–20 октября 1943 года:
«Севернее Киева и южнее Речицы наши войска вели бои за расширение плацдармов на правом берегу Днепра. В городе Мелитополь продолжались уличные бои. «Немецкая пехота, усиленная танками и самоходными орудиями, стремилась вернуть потерянные накануне позиции. Наши войска отбили двадцать контратак противника».
«За время оккупации Харькова… массовые убийства производили команды палачей под названием «СК-4А» и «ЭК-5». 2 января 1942 года фашистские людоеды согнали многотысячную толпу жителей: стариков, женщин и детей – к Харьковскому тракторному заводу, где заранее был вырыт и заминирован огромный ров. Гестаповцы и полицейские из команды «СК-4А» в этот день убили 14 тысяч ни в чём не повинных жителей. В феврале того же года немецкие звери применили машину «душегубку»… С февраля и до 12 июня 1942 года гитлеровцы ежедневно отравляли газами в этой машине мирных жителей Харькова. В конце февраля во время одного «рейса» машина на дороге испортилась и остановилась на Московской улице. «Душегубку» на буксире доставили в гараж для ремонта. Когда открыли дверь машины, рабочие гаража увидели, что она набита трупами. Распухшие лица мертвецов были искажены до неузнаваемости. Видно было, что люди умерли в страшных мучениях». (т. 5, с. 191–192)
«З 20 по 5 ноября Занимаюсь без всяких прыключений на отлично получил благодарность от командира полка. Почти каждую ночь хожу к Вере она все прыбрала замазала те стены которые подверглись обстрелу во время моего знакомства с ней и забыла. И все хочет узнать мой домашний адрес я ей дал адрес только какой то Севастопольскый где я сам никогда не видел Водяга всегда в нее есть за что я ее и люблю»
Из оперативных сводок Совинформбюро за 21 октября – 5 ноября 1943 года:
В период с 21 октября по 5 ноября наши войска овладели городами Мелитополь, Днепропетровск, Днепродзержинск, Геническ, Каховка, Скадовск.
«Немцы придавали исключительно важное значение удержанию города Мелитополя и рубежа обороны по реке Молочная, как последней позиции, запиравшей подступы к Крыму и нижнему течению реки Днепра. Об этом свидетельствует тот факт, что офицеры на этом участке фронта получали тройной оклад жалованья, а все солдаты награждались железными крестами». (т. 5, с. 197)
«Пленный командир 2 батальона 580 полка 306 немецкой пехотной дивизии Георг Гофман рассказал: «Прорыв немецкой обороны на Днепре произвёл переполох в офицерских кругах. Многие офицеры считают, что это поражение немецкой армии по своему значению и по своим последствиям можно сравнить только со сталинградской катастрофой».
1 ноября «на Перекопском перешейке наши войска стремительным ударом опрокинули противостоящие части противника, преодолели Турецкий вал и прорвались к Армянску. Таким образом, пути отхода по суше для войск противника, расположенных в Крыму, отрезаны нашими войсками».
«Жители станицы Пилинково, Краснодарского края…рассказали о зверствах немецко-фашистских захватчиков: «…Фашистские изверги убивали мирных граждан, насиловали женщин и девушек… Немцы устроили в станице публичный дом, куда под угрозой расстрела загоняли русских девушек и женщин. При отступлении… немецкие факельщики пытались спалить всю станицу, но не успели. Подоспевшие советские войска навсегда освободили нас от немецкой неволи». (т. 5, с. 210–213)
«6 ноября Опять в комендатуре патрулем на Ленинской улице прыказано всех пяных солдат водит в комендатуру работа мелиционерская которую я не люблю до гроба но всеже исполняю до конца своей смены а потом ушел к Вере в которой провожу остальную ноч и весь день».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 6 ноября 1943 года:
«Сегодня наши войска штурмом овладели столицей Украинской Советской Социалистической Республики – городом Киев». (т. 5, с. 226)
«7 ноября с выпивкой и песнями Здесь я было подсыпался к ее подруге которая как бутто лутше но нечего не вышло Эта Вера начала ревновать скандал получился и эта подруга смылась мне правда сейчас безразлично но я делаю из за того что моя мужчынская обязаность такая Я же не монах. Но после ее ревности я ушел пока не остынит и залег спать
22 ноября Прощай город Прылукы и Вера, сегодня нам прочитали прыказ в поход и мы спешно собираемся в 8–00 выходим Прощаюсь с Верой Она плачет незнаю почему она замужем муж в армии и пишет ей писма правда она жыла с мужем всего 3 м. и выдать не поняла еще жызьни А меня она незнаю за кого посчитала ведь я не мог же на ней жениться потому что я курсант и влюбую минуту вира якори и был такой субект Грыша и ушел в не известном курсе.
26 ноября идем по выженым деревням и ночевать негде немец все прывратил в пепел а жытелей угнал в рабство идем через Гоголевку Бравары в Дарнице ночуем Завтра пойдем в Киев через Днепр Я в 41 г. переправился через Днепр совершая драп марш а сейчас гоню фрицев со своей Отчизны Смерть гадам за кров и разрушения».
– Было это примерно в сорока километрах от Киева. Картины, действительно, жутковатые. Деревни абсолютно пустые. Да и можно ли это назвать деревнями? Одни печные трубы торчат. Хотя бы какой-нибудь курятник был, и курятника не осталось. Как к деревне подходишь, ужасный запах гари. Иногда видели старух с детьми. Печь топят, и пока она топится, спят на ней. Питаются тем, что сохранилось в огородах. Стариков и женщин не видели. Всех, кто мог стрелять, немцы уничтожали. Считали, что они уйдут к партизанам. Иногда нигде никого не видно, одни дети на печи лежат под открытым небом. Смотреть на это страшно было.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 30 ноября 1943 года:
«Кровавое злодеяние совершили немецко-фашистские мерзавцы над советскими детьми в станице Гостогаевской, Краснодарского края. Незадолго перед отступлением немецкий комендант станицы Гофман, его помощник обер-фельдфебель Фитлер, унтер-офицеры Штурм, Лаубе, Шульц и полицейский Багмет с группой солдат врывались в дома и силой забирали детей в возрасте до 13 лет. К утру 20 сентября фашистские изверги собрали в комендатуру 40 детей. У комендатуры происходили душераздирающие сцены. Дети плакали, кричали. Матери рвали на себе волосы. Слёзы детей не смягчили фашистских палачей. Полицейский Багмет увёз детей в станицу Старотитаровскую и сдал их начальнику немецкого военного госпиталя. Вскоре партизаны поймали и передали в руки советских властей полицейского Багмета. Этот бандит на следствии показал: «20 сентября я привёз детей в станицу Старотитаровскую. Начальник немецкого военного госпиталя приказал ввести ребят в специальную комнату. Там из них выкачали кровь. Когда детей вынесли из комнаты, они были мертвенно бледны и не шевелились. Вскоре их трупы были вывезены за околицу станицы».
Кровь невинных детей зовёт к беспощадной мести…». (т. 5, с. 266–267)
– А мстили наши солдаты тем же, когда оказались на немецкой земле?
– У большинства из нас такого желания не было. Не знаю, если бы сразу из-под Киева попали в Германию… Хотя встречались отдельные, такие, у кого немцы пожгли дома, уничтожили семьи. Бывало, боевых действий нет, но, вдруг, загорается дом. Оказывается, кто-то из наших солдат поджёг. Спрашиваем, зачем ты это сделал? «Мою хату спалили, – говорит, – спалю и я его…». Но такое случалось редко.
На своей территории немцы, в том числе и мужчины, чувствовали себя среди нас спокойно. Не прятались, ходили по расположению наших частей открыто. Если немец не одет в военную форму, то на него мы уже не обращали никакого внимания.
А один подлый случай запомнился хорошо. Зимой 45-го мы разбили большую группировку и долго гонялись по лесу за её остатками. Однажды днём издалека видим, как группа немцев, человек семьдесят, вышла из леса и направляется к одиноко стоящему на опушке сараю. Кто-то из наших разведчиков говорит: «Они, наверное, сдаваться идут. Надо бы как-то у них спросить…». А рядом в это время остановились на привал артиллеристы с 76-миллиметровкой. Их командир сержант отвечает: «А вот сейчас мы спросим…». И как резанул по сараю. Один раз, другой. Только кирпичи летят в воздух. Раздолбали сарай и уехали. Мы сразу побежали туда. Человек десять насмерть положил сержант. Было много раненых, искалеченных. На остальных жалко смотреть: грязные, истощённые и почти все перебинтованные. Оказалось, они, действительно, шли сдаваться.
– Что такое "драп-марш" 1941 года?
– Мы уже не отступали, а бежали. Как вечер, так команда: окопаться и ни шагу назад! В течение дня выясняется, что немцы обошли нас и справа, и слева, что мы у них уже в тылу. Поэтому вечером опять та же команда: поднимайся!.. И так все дни.
Командир 4-й роты, фамилию его не помню, всегда первый поднимал свою роту: «А ну, ребята, кто здоров ногами… Нам они ещё пригодятся». За этой ротой поднимались и другие. Бежали в сторону Козятина. За ночь пробегали по 40–50 километров. Утром входим в Козятин. На станции эшелонами все пути забиты. В основном, с эвакуированными из западных областей евреями и семьями офицеров. Появляются немецкие двухмоторные «долбачи». Прилетали всегда почему-то по 33 самолёта. На бомбёжку заходили тройками.
Страшно, что творилось. Солдат знает, что при бомбёжке надо упасть и лежать, а гражданские, кого только взрывной волной свалило, вскакивают и бегут. А их осколками сечёт. Они в основном и гибли. Куда не посмотришь, везде трупы и кричащие раненые.
От сильного запаха крови многих выворачивало. К запаху крови примешивалась вонь блевотины. Дороги были забиты беженцами. Люди шли со своим скарбом, гнали коров, свиней, даже гусей. Войска шли по обочинам. Урожай немцам, конечно, не достался – поля были вытоптаны. Уходили не каждый сам по себе, а колхозами. И распоряжения такие были: всё, что можно забрать с собой, забрать, остальное уничтожить. Колхозные амбары и хлебные поля поджигались. А ведь не все могли уйти. Те, кто оставался, в том числе и партизаны, были обречены на голод.
Через Днепр переправлялись в районе Ржищева. Катер буксировал паром. Когда подошла очередь нашего батальона, заходят немецкие самолёты. Бомба попала в катер, и он затонул. Мы загрузились на паром и вёслами перегребли на левый берег. Я потом нашёл лодку, с которой, как рыбак, управляться умел, и сделал ещё два рейса на правый берег, переправил наших ребят, кто не попал на паром.
Мы тогда часто спрашивали у командиров: почему так далеко отступаем, зачем уходим за Днепр? Они не знали, что ответить. А потом политруки получили циркуляр объяснять так: надо выровнять линию фронта… Любой малограмотный солдат понимал, что это чушь. Если будем так выравнивать фронт, как от границы выравниваем, до Урала без остановки добежим.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 3 декабря 1943 года:
«Пленный солдат 866 гренадёрского полка 355 немецкой пехотной дивизии Гейнц Кальмус рассказал: «Маршевый батальон, в составе которого я прибыл в Россию, предназначался для пополнения 161 пехотной дивизии. Однако на фронте царила неразбериха. Наш батальон, отступая вместе с другими частями, долго разыскивал свою дивизию. Пользуясь замешательством, многие солдаты разбрелись кто куда. Из 900 человек осталось менее половины. В октябре стало известно, что 161 пехотная дивизия разбита… Остатки нашего батальона были переданы в 866 гренадёрский полк 355 пехотной дивизии. В течение октября 355 дивизия четыре раза получала пополнения, всего около 3000 человек. Однако маршевые батальоны, прибывавшие один за другим, не могли восполнить громадные потери. За два месяца пребывания на фронте от нашего батальона осталось всего только 40 человек». (т. 5, с. 272)
«27 ноября вот и столица Украины гордость Украины и Музей предков вот на горе стоит разрушеная Лавра которая стояла около двух тысяч лет Пираты немцы уничтожылы все».
Из вечернего сообщения Совинформбюро 16 ноября 1942 года:
«В Киево-Печёрской Лавре немцы захватили документы из архива киевских митрополитов и книги из личной библиотеки Петра Могилы, собравшего ценнейшие памятники мировой литературы. …Никто до сих пор не подозревал, что в составе германских вооружённых сил имеются специальные формирования, которым официально вменяется в обязанность грабить все культурные и исторические ценности временно захваченных стран Европы и районов СССР. Характерно, что эти подразделения существуют при германском министерстве иностранных дел, то-есть при германском правительстве». (т. 3, с. 310)