Неизвестная солдатская война

6 января Сегодня выпало мне задания ехать к своим разведчикам. Они где то здесь недалеко на высотке, а высотка эта у немцев бельмо на глазу Там у них н.п. и землянка есть Фрицы в 180 м. Получу продукты, и как стемнеет еду, и там останусь обратно по старой специальности засекать огневых гансов».

– Перед наступлением обычно проводится разведка боем. В это время мы должны были находиться в первой линии окопов или на какой-нибудь возвышенности, откуда хорошо просматриваются немецкие позиции, и с помощью стереотрубы – засекать огневые точки немцев. Сама стереотруба имела десятикратное увеличение, а когда ставишь ещё десятикратную насадку, видно на три-четыре километра как в одной комнате. Поэтому она нам намного облегчала выполнение задачи, хотя была очень неудобной – большой и тяжёлой.

Разведка боем проводилась так, чтобы немцы приняли её за основное наступление. Идут танки, пехота, выдвигается на новые позиции артиллерия, причём, для пущей убедительности выводили артиллерию на конной тяге – мол, русские бросают в бой всё, что у них есть. В этих случаях сознательно жертвовали лошадьми, чтобы только ввести немцев в заблуждение и заставить их открыть свою систему обороны. Конечно, немцы тоже не дураки. Но иногда такой маневр удавался.

Моя задача заключалась в следующем. Сижу по возможности замаскированным со стереотрубой и у меня обязательно должна быть карта-двухвёрстка. Карт на всех разведчиков не хватало, поэтому нам выдавали кальки, с которыми работать было намного труднее, чем с картой. Отличные кальки делал наш старшина Николай Сорокин. Но копировать приходилось ещё с карт 1910 года. А за прошедшее время на местности многое изменилось: не стало каких-то населённых пунктов, например, хуторов, и, наоборот, появились новые; могло не оказаться какого-то отдельно стоящего дерева, избушки и т.п., что очень важно для привязки огневой точки к местности.

Мне необходимо засечённое немецкое орудие обозначить точкой на своей кальке. Для этого приходилось ориентироваться в основном по холмам, а также по дорогам, которые в Польше и Германии, не так как у нас, не изменялись. Ведь там по пахотному полю не то что трактор или машина – телега не пройдёт. Дуроты такой там никто не допустит. Поэтому даже просёлочные дороги остаются, можно сказать, вечными. А в общем, приходилось над калькой попотеть. Иногда даже не замечаешь, что вокруг рвутся снаряды и свистят пули…

Из оперативной сводки Совинформбюро за 14 января 1945 года:

«Пленный командир 575-го полка, 304-й немецкой пехотной дивизии полковник Штреснер… рассказал: «Все ранее полученные мною приказы требовали: «В случае наступления русских не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последнего патрона». Однако исключительно мощная артиллерийская подготовка русских деморализовала солдат, подавила их волю к сопротивлению. Когда русская пехота перешла в атаку, солдаты моих подразделений начали отход. Меня поразила осведомлённость русских. Они отлично знали наши позиции и расположение огневых точек. Русская артиллерия била точно. За какие-нибудь 15 минут вся связь была нарушена. На командном пункте я не мог поднять головы. Управлять полком было невозможно. Все подразделения понесли большие потери от артиллерийского огня. Оставшиеся в живых солдаты разбежались». (т. 8, с. 20)

«7 января Сижу на н.п. целый день за стереотрубой аж глаза болять фрицы ведуть себя осторожно. И уже знают что сюда прышла "Гвардия" им ребра ломать Ночю крычали что мол знаем что 1-я гв. танковая армия прышла говорять что не выдержать "катуковских головорезов" Это они так нас называют сволочи прышли на нашу землю, и думают чтобы мы им головы не резали. Нечево это Польша, а скоро до фрау доберемся затрещать панталончики так как ваши ребра под нашим ударом

8 января Целый день спал а целую ноч строили себе н.п. работали как звери под обстрелом в 180 м. от противника Когда ракета загорается мы ложымся когда сгорит работаем Без отдыха ведь до росвета надо зделать голова вон. А если не сделаем и не замаскируем то нам жыть здесь нельзя. Но мы зделали Такие орлы как у меня они на все руки не только на баб и на водку Это они говорять что это их побочная специальность так же как у меня Амос Шытиков, и Шуралев Миша с этими я шагаю от Днепра много похуже выдели. Зделали правда посовести сказать хуевое перекрытие. Но я это укрыл и вынес благодарность от лица службы всему отделению».

– Немцы засекли этот наблюдательный пункт и быстро его пристреляли. На следующее утро, когда мы оттуда уже ушли, они накрыли НП. До тех пор, пока мы туда снова ни вернулись, ни думали, что там мог кто-то погибнуть. Но обнаружили три трупа. Одного солдата не помню. Гаврилову ногу оторвало, и он, видимо, скончался от потери крови. А третьего трупа, собственно, не было – от человека остался только обрубок тела: одна грудь – без головы, без рук и без ног. Определили мы, что это был рядовой Сухих, по новенькому ордену Славы III степени, который он только что получил. Сличили номер ордена с данными в штабе – сошлось.

«У меня все рукы на волдырях и синяках по прыбивал бревнами Сейчас болят иду суп уничтожать».

– Горячий суп на передке не был такой уж редкостью. Как правило, один раз в сутки – обычно перед рассветом – полевую кухню подтягивали по возможности ближе к передку. Если обстановка позволяла, кухню могли притащить ещё и вечером, с наступлением темноты.

Двое из отделения вооружались длинными палками и отправлялись, пока темно, к кухне. Чтобы не расплескать, котелки с супом вешали на эти палки, хлеб распихивали по карманам, водку или спирт брали на все отделение во фляжку, что у каждого солдата была на ремне.

Выпивку делили очень просто: почти у каждого солдата кружка была с меткой для спирта и с меткой для водки. Если, скажем, в отделении кого-то убило или ранило, а сведения интендантам ещё не подали, то нам достаётся больше положенного. В этом случае делили по булькам. И никогда не ошибались.

«9 января Был на н.п. та вдруг телефонист прышол и сказал что меня вызывают обратно в лес ебаные звери обратно буду швейком "Эх ма" пизда этот "кабанчик" Он за мной душа вон Трус ебаный Он думае что я его спасу от смерти это не всегда бывает. Один раз был момент спас Он мне говорит что когда меня нет он спать не может Хуй бы тебе под головы что бы никогда не спал Я же прычем».

– Это я думал, что меня снова назначают ординарцем к майору Чернухе. Конечно, не ординарцем в прямом смысле. Просто Чернуха имел право всегда держать при себе одного разведчика. Так плохо о нём я отозвался несправедливо. Как говорится, под настроение попал – уйти от ребят с передка всё равно что предать их. Поэтому я так и разошёлся.

Чернуху у нас все солдаты уважали за его доброе отношение к нам, за справедливость и, кстати, за смелость. А трусом он никогда не был. А назвал я его так только по тому, что он не раз мне повторял: «Когда ты рядом, я за свою жизнь не боюсь».

Действительно, был момент, когда я его спас. Историю с его плащ-накидкой я уже рассказывал. В этом был весь Чернуха. Он говорил: «Пусть меня лучше убьют, но грязь хлебать по воле фрицев я не буду». Другому бы не поверили. Но что Чернуха под обстрелом в грязь не шлёпнется, об этом у нас хорошо знали все солдаты. Ну а то, что я его называю «кабанчиком», так это за его комплекцию.

С Чернухой мы всё-таки расстались. Хотя, честно говоря, и жаль было. Когда его назначили в штаб корпуса, он снова хотел забрать меня с собой. Но тут я уже решительно отказался, последний раз и навсегда. Больше жизнь меня с этим хорошим человеком, к сожалению, не сводила.

«10 января Нахожусь на старой работе Фрыцы сейчас сильно обстреливают нас стяжелых дальнобойных Прямо деревя с корнем вырывают снаряды Один танк зажег два подбил но до утра их отремонтировали

11 января Сегодня старое дело свое востанавливал нечего не зделаешь надо действовать думал открутытся но не получилось».

– Тут как раз и состоялось назначение майора Чернухи в штаб корпуса, а его сменил майор Королёв. Видимо, Чернуха рассказывал Королёву обо мне раньше, что он меня решил перехватить. Именно по этой причине меня «вызывали в лес» – в штаб полка. Пришёл я ночью к тому месту, где располагался штаб, а там уже никого нет.

Одному солдату-связисту тоже нужно было вернуться в штаб. Пошли мы вдвоём разыскивать своё командование и скоро заблудились. Вышли к какому-то селению и решили здесь заночевать. А сами не знаем, на чьей территории теперь находимся – то ли у себя в тылу, то ли уже у немцев. Но всё-таки зашли в крайний дом. Хозяева, конечно, ничего не знают, но без возражений предложили кровать.

Связисту говорю: «Будем спать по очереди». Сам лёг, взяв пистолет в левую руку (в неожиданных ситуациях я с левой руки стрелял лучше, чем с правой), а связист спал на спине с автоматом на груди, поставив его на боевой взвод.

Мы знали, что на территории Польши, а особенно на территории Германии было немало случаев, когда хозяева дома, у кого вот так на ночь останавливались наши солдаты, или приводили кого-нибудь, или расправлялись с ними сами. В подобной ситуации летом мы никогда бы не остались в таком доме, а зимой нас холод загонял.

На следующее утро благополучно нашли свой штаб.

«12 января Сегодня был проводником водил начальство на н.п. которое я строял. Ком. п. (командиру полка.-Г.Л.) понравилось говорит со всем военным вкусом выбрано место ведь отсюда обзор на 360 градусов. Позно вернулся ребята получили водку Я выпил крепинько поужынал и лег спать но проснулся от крыков. Оказывается холуи перепили и начали драться попадали в траншею Хуй их и поймет кто кого б'ет Я вылил на них ведро воды холодной тогда только мог понять кто там был розтянули их Запевалу дракы прывязали до колеса машыны покуда проспался».

– Спал я в этот раз в штабной землянке. А «холуями» называли ординарцев штабных офицеров. Самым привилегированным был ординарец командира полка – тот по мелким поручениям никуда не бегал, других заставлял. А у начальника штаба, у начальника связи, у парторга и у других – это все ординарцы равного ранга. Конечно, они всегда имели возможность выпить больше, чем положено по солдатской норме.

У ординарца парторга полка, который официально считался писарем, была одна постоянная обязанность, как оказалось, совсем небезопасная – постоянно держать при себе все партийные документы. И однажды этот ординарец пропал вместе с этими документами. Чтобы найти его, – а главным образом искали, конечно, не самого ординарца, а документы – подняли всех на ноги. Особенно долго гоняли нас, разведчиков. Но ни ординарца, ни документов мы не нашли. Скорее всего, его выкрали или убили и спрятали немцы. Немецкая фронтовая разведка охотилась за такими документами.

«13 января Под вечер выехали на н.п. завтра будем крушыть немецкою оборону. Я со своим отделением занял исходный рубеж между 1-м и 2 батальоном Задача моему отделению простая ворваться в траншею захватить контрольного пленного и бегом его в штаб после чего находится пры опер групе и выполнять все прыказы нач штаба Это хуже он тупица».

– «Опергруппой» я здесь называю штабную группу, в которую входили начальник штаба полка, его помощник, связисты и мы, разведчики, поскольку должны всегда находиться при начальнике штаба. У начштаба была грузовая машина с будкой, которую, кстати, водил мой кореш Роговский.

Назвать «тупицей» начштаба майора Косульникова, конечно, нельзя. Но по правде сказать, общаться с ним было очень тяжело. Объяснить или доказать что-то Косульникову невозможно. Если он сказал «нет» или сказал «да», то на своём будет стоять до конца. Хотя в некоторых случаях сам понимает, что неправ.

«14 января Началась арт-подготовка в 5.00 Загрохотало все. Такой сильный шум, грохот был что нельзя было говорить нечего не слыхать 8.00 огонь перенесли во вторую линию обороны».

– Видно, как снаряд разрывается, но не слышно. Опасность здесь заключалась в том, что можно легко подставиться под осколок. Поэтому в такое время мы все лежали на дне окопа. А необстрелянные новички за какими-то своими надобностями ходили по траншеям. Если раз на тебя наступят – стерпишь. А второй, да ещё обеими ногами, тут уж нет. Ударить – не дотянешься. Так мы их хватали за то место, что между ног, и укладывали рядом с собой. Для их же безопасности…

Из оперативной сводки Совинформбюро за 15 января 1945 года:

«Взятый в плен… обер-ефрейтор 188-го полка 68-й немецкой пехотной дивизии Вилли Гейнц рассказал: «Солдаты со страхом ждали русского наступления. Офицеры неустанно твердили, что наши позиции очень сильно укреплены и мы должны их удерживать любой ценой. 18-го декабря каждого солдата обязали прочесть и подписать особый листок, в котором было напечатано следующее: «Я поставлен командованием в известность, что в случае моего перехода на сторону русских весь мой род – отец, мать, жена, дети и внуки будут расстреляны». Солдаты были возмущены, но все молча подписали эту бумажку. Однако гром русских орудий оказался страшнее угроз немецкого командования. Это был настоящий ад. Такого ужаса мы ещё никогда не испытывали. От артиллерийского огня мы понесли огромные потери. В траншеях вперемежку валялись раненые и убитые солдаты. Раненые взывали о помощи, но никто им её не оказывал. Некоторые солдаты сошли с ума. Русские нанесли нам страшный удар. О сопротивлении нечего было и думать. Я с группой солдат сдался в плен». (т. 8, с. 21)

«Я со своим отделением побежал к проволочному заграждению и начали проволоку резать. З заду нас горели тры нашых танка, а остальные вели огонь с хода держа направления по соше к городу Головачув».

– Обычно впереди идёт пехота. Во время артподготовки пехотинцы стараются преодолеть нейтральную зону ползком, потом режут проволочные заграждения, а когда огонь переносится на вторую линию немецких окопов, поднимаются в атаку. Но так бывало далеко не всегда. Часто случалось, что пехоты на нашем участке не оказывалось – просто не хватало войск. Ведь матушку-пехоту выбивало первой. Тогда, к примеру, в нашем полку в атаку бросали всех, кто не стоял у орудий.

Немцы минировали не только передний край перед своими окопами, но очень часто им удавалось заминировать и нейтральную зону. Поэтому шли танки, которым не страшны противопехотные мины, а мы бежали за ними строго по следу гусениц. Шаг влево или шаг вправо – и нет тебя…

Кстати, к концу войны у нас уже было немало американских лёгких танков «Прощай, Родина». Такое название им дали, конечно, наши танкисты, которые не хотели воевать на этих машинах из-за того, что у них броня была только лобовая, а сзади башню прикрывал только брезент. И пушка у них не поворачивалась. Из такого танка только хорошо выскакивать, когда он загорится. Но экипаж мог погибнуть от осколков сзади или сбоку разорвавшегося снаряда, даже от пуль атакующего «мессершмитта» или станкового пулемёта, если танк оставит немецкую пехоту позади себя или начнёт маневрировать вблизи немецких окопов. Ведь и нас, и немцев учили стрелять даже по смотровым щелям танков. А тут такая прекрасная мишень.

Приходилось нашим танкистам воевать ещё и на английских танках «Валентина». Честно говоря, не знаю, почему их так называли. А ещё – на тяжёлых американских «Трумэн». Все они были очень неповоротливы и горели как факелы. У тяжёлого «Трумэна», как в насмешку, были узкие гусеницы. Чуть грязь или сыпучий грунт – он сразу увязал. Наша «тридцатьчетвёрка» против этих танков на поле боя словно заяц против коровы. К тому же у «Трумэна» гусеницы и башня высокие – легко попасть из противотанковой пушки.

Вот автомобили у них были хорошие. А танки – ни к чёрту. Если в атаку пошла ленд-лизовская техника, то потом навстречу нам то и дело попадались наши танкисты. «Всё, – говорят, – хлопцы. На сегодня мы отвоевались».

«Мередзян хватился за жывот, и сел, просто ад нечего не слыхать и невыдать то ли разрыв или выстрел. А от дыма и пыли поднятой снарядами темней темной ночи».

– Тогда осколком в живот ранило татарина Мередзяна. Самое страшное ранение – это в живот. После него, как правило, не выживали. Хотя бывали исключения. В госпитале рядом со мной лежал солдат, у которого осколком перебило прямую кишку. Врачи сшили её и вывели прямо из живота, а на конце приспособили к ней резиновую перчатку. Кал самопроизвольно выходил в эту перчатку, которую солдат сам время от времени освобождал и промывал.

Во время боя за нами иногда шли санитары с собачьими упряжками. В каждой упряжке по три собаки, которые вполне могли вытащить раненого с поля боя, причем, без погонщика. Они хорошо знали, куда тащить, – туда, где их перед боем кормили. Именно в этих местах раненых принимали медики, оказывали им первую помощь, а дальше их уже эвакуировали на каком-нибудь транспорте.

Но нередко бывало, собаки из двух упряжек, оказавшись рядом, начинали драться. И санитар не к раненым бежал, а разнимал своих собак. Хотя зимой надо быстро вытаскивать раненых, потому что многие погибали уже не от ран, а от холода. Зимой случалось и хуже. То ли одуревшие от грохота боя, то ли контуженные от близких разрывов, собаки не возвращались к своему месту, а затаскивали раненых куда-нибудь в овраги или в чащобу, где раненые и умирали.

«Когда мы наконец добрались до траншеи то в траншеи уже работали штрафники и мы как раз были к стати. Завязалась такая трескотня что нечего не поймешь».

– Штрафники подошли откуда-то с фланга, видимо, таков был замысел атаки. Ведь одни танки против пехоты, можно сказать, ничто. Они пройдут по всем линиям окопов, а немцы всё равно останутся в них. Это в чистом поле танк может стрелять по пехоте из курсового пулемета (пулемёт, встроенный в корпус танка – неподвижный.-В.М.) и давить её гусеницами. А в хорошем окопе ты лёг на дно, и тебе не страшен никакой танк…

Работали штрафники здорово. Среди них почти все были офицеры. Гораздо меньше сержантов и совсем не было рядовых. Мы к ним относились хорошо. А может быть, даже лучше, чем к другим нашим товарищам. Потому что хорошо знали, как наши командиры попадают в штрафники – за малейшую провинность, а то и вовсе без вины. Скажем, под очередной высоткой полегла вся рота. Виноват в этом какой-нибудь тупица из старшего начальства, а если жив остался комроты, то его и отдадут под трибунал.

В нашем полку тоже чуть что – сразу тебе говорят: «Пойдёшь служить к Черепанову!». В составе нашего 8-го мехкорпуса постоянно находился штрафной батальон, которым почему-то бессменно командовал майор Черепанов.

«Нам сразу здалось 6 солдат с унтером. Задача наша была выполнена и можно было нам гнать пленных в свой "кибитка" Но не тут то было попали в собачю бутку Оказывается фрицы пошли справа в контр-атаку и окружыли нас а танкы которые должны были поддержать нас обошли болото и завязали бой на улицах Головачува. Мин. через 20 штрафники пошли в атаку Мы за ними Фрицы не выдержали нашего "ура" Бежать Мы им вдогонку лимонки начали пускать и шыть с автоматов в 9.30 мы доставили пленных в штаб это были первые языки. И получили задания двигаться нам за автоматчиками 1-го батальона который рвет все немецкие основания на город Родом».

– Мы, разведчики, ходили в атаки с главной для нас задачей: захватить пленных. Как пленных взяли, можно было возвращаться в штаб полка. Когда в этот раз ворвались в немецкие окопы, сразу никого там не обнаружили. Смотрим, валяется какая-то посуда, похожая на большие бутылки, только не стеклянная. Думали, в ней шнапс. А морозы стояли крепкие, вот мы и приложились сразу, чтобы согреться. Но это оказались немецкие термосы с горячим кофе. Матюкнулись, конечно, а кофе всё ж выпили. Теплее стало, как от шнапса, можно воевать дальше.

На немцев налетели мы за следующим изгибом траншеи. Они сразу побросали автоматы и стали что-то кричать нам. А за грохотом боя ничего не слышно. Но раз в нас не стреляют, значит, можно брать живыми. Пехота в бою, как правило, пленных не брала. Её задача – вперёд, вперёд и только вперёд! Конечно, она за спиной у себя не оставит живых немцев… Когда и кому в горячке боя возиться с пленными?..

«В 10.00 мы на танках ворвались в предместе города Родом где завязались уличные бои до вечера в меня в отделении осталось 7 чел. со мной».

– В моём отделении со мной было десять человек. Мередзяна ранило во время атаки. Второй разведчик, когда, возвращаясь, вели пленных, сошёл с танковой колеи и подорвался на мине. Ему повезло – остался жив, только оторвало ступню. Это уже не воин. Отвоевался, значит… Третьего разведчика накрыло осколками от снаряда во время боя под Головачувым. Причём, от нашего же снаряда.

Кстати, здесь мы видели наши снаряды неразорвавшимися. Когда же не разрывались немецкие снаряды или бомбы, а такое случалось довольно часто, политруки использовали это для своей пропаганды. Вот, мол, что означает коммунистический лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» – это немецкие рабочие из чувства пролетарской солидарности занимаются на своих заводах вредительством.

А что же тогда говорить о наших рабочих? Разве их можно заподозрить в преднамеренном вредительстве?.. Сталин даже за случайное опоздание на работу шестнадцатилетней девчонке давал пять лет лагерей! Поэтому мы не верили россказням о «пролетарской солидарности». Да и не с тем же, в конце концов, пролетариатом мы сходились в кровавых рукопашных, когда зубами глотки друг другу рвали?

Из оперативной сводки Совинформбюро за 9 января 1945 года:

«В Восточной Пруссии наши разведывательные подразделения захватили секретный приказ командира 1-го немецкого парашютно-танкового фузилерного батальона «Герман Геринг», разосланный командирам рот – лейтенантам Ланге, Книсту, Грабнеру и Вагачу. В приказе говорится: «B случае захвата в плен русских солдат и офицеров – одного или двух из них немедленно доставлять в штаб батальона, а всех остальных расстреливать»… На приказе имеется следующая надпись: «Только для командиров рот. После ознакомления сжечь».

В этом приказе нет ничего нового. Он лишь подтверждает то, что уже давно известно, а именно: что гитлеровские мерзавцы истребляют советских военнопленных. Повторяя свои преступные приказы об убийстве военнопленных, фашистские изверги в то же время стремятся сохранить это в тайне. Приказы, конечно, можно сжечь, можно уничтожить и некоторые другие уличающие документы. Однако это не спасёт гитлеровских палачей и убийц. Им не удастся спрятать концы в воду и уйти от ответственности за все свои преступления». (т. 8, с. 13)

«С 12 ч. арт подготовка длилась до одиннацати часов т.е. 3 часа обрабатывали немецкую шкуру сплошным огнем от набили немцев везде где ни глянь. За это время взяли все тры линии укреплений город Головачув и с полсотни деревень. Ночю мы пошли в обход лесами куда и сами не знаем идем следом за танками С заду едут артилеристы Машынами тянут свои царь пушкы».

– Когда, наступая, немцы шли в прорыв, им не всегда это удавалось. Но я не помню случая, чтобы наш прорыв захлебнулся. Бывало, медленно, очень медленно, с огромными потерями, но всё-таки немецкую оборону прорывали. Успех прорыва зависел, в основном, от взаимодействия танков с пехотой. Ни одни танки, ни одна пехота прорывать оборону, конечно, не могли. А когда у немцев появились фаустпатроны, фаустники ни на первой, так на второй или уже на третьей линии обороны всё-таки выбивали наши танки.

Тогда нужно бросать в бой новую технику. Если она была, то на это всё равно уходило время, за которое, лишившись танков, откатывалась и гибла наша пехота. Появлялись танки, а вслед за ними надо было бросать новые подкрепления пехотинцев. И такая мясорубка продолжалась до тех пор, пока прорыв, наконец, ни завершался.

«15 января Преследуем противника. Наседаем на пяткы так что не поспевае и бежать. Сейчас гоним по над рекой Родомка, от пизды наломали что бросае все вооружения, валяется сколько угодно трофеев не сосчитать. А деревни гады жгут. Населения встречае з большой радостю предлагают все свое лутшее, победителям. За сегодня взяли много населенных пунтов».

– Деревни немцы жгли, чтобы нас оставить на холоде. Морозы тогда стояли сорокаградусные. Но на холоде оставались не только мы, но и местное население.

«Мне сегодня розрывная пуля попала в окуляр бинокля и разбила зараза».

– Случай произошёл редкий. Мы ехали на машине в открытом кузове. Причём, нас было столько много, что все стояли. Я стоял чуть-ли не в последнем ряду. И что-то мне понадобилось увидеть впереди. Только поднёс к глазам бинокль, и тут – бац! Пуля прошла сквозь все ряды впередистоящих, никого не задев. Всем просто повезло. Ну а больше всех повезло мне. Не подними я бинокль в этот момент, получил бы пулю в лоб.