Гаврош, или Поэты не пьют американо

Свобода– это когда грызешь веревку зубами.

Свобода– соль простыней обмотанных вокруг тела

Новой победы измученной кашей признаний.

Свобода– шум лифта ночью, на кухне свет

Не от свечи. Зачем? просто для чтения книг

Свобода это когда ты ничей, ни в чем, нигде,

Ни за чем, никуда, ни во что, никогда.

Свобода– это деревянный шест,

Ломающийся в руках на высоте семь метров

И еще чуть-чуть.

Свобода– это пот на лбу это пот на висках,

Это забытое слово «забудь», это улыбка, да.

Это изумрудная чистота,

И вопрос– почему буквы вдоль белого листа черны?

И какое кому дело, что ты

Побывав в руках моих

Заставила захотеть забыть.

Я схожу с ума

Из какого ты теста свобода,

Я короную тебя, любимая,

Я короную тебя, любимая,

Я короную тебя, любимая.

Свобода, спасибо тебе, родная.

Ты колешь мне пальцы

Избалованное дитя,

Ты жалишь изгиб плеча

И не шутя ты шепчешь слова, звенящие в воздухе будней,

Ставшим вечным week-end’ом

Между тобой и мной,

Между тобой и мной,

Между тобой и мной.

Когда прозвучало последнее «между тобой и мной…», я услышал как металлический голос объявляет «Станция Пушкинская». Открыв глаза, увидел открывающиеся двери и торжествующее Галино лицо.

– Ну что, убедился? – спросила она

– Кажется, это пипец, – ответил я.

– А можно еще послушать? – попросил я.

– Погоди, пока ты все не забыл, согласись, что все так и было, как я сказала. Мы же проехали три станции, а песня длится чуть более пяти минут. – сказала Галя.

– Да, точно так и есть, все верно, – подтвердил я.

– И что теперь делать? – спросила Галя.

– Не знаю, – пожал я плечами.

Мы помолчали.

– Я знаешь про что подумал? – решил спросить я.

– Про что? – переспросила Галя.

– Вот представь, что ты в гостях, – начал я.

– Так, – кивнула Галя.

– И тебе дают горячее, картошку, предположим с курицей, – продолжил я.

– А при чем тут картошка?

– Да погоди ты, слушай дальше.

– Ну, слушаю, принесли картошку с курицей. – сказала Галя.

– Так вот, ты ешь картошку с курицей, но сама ждешь торт.

– Ха, было такое.

– Во, про то я тебе и намекаю. Ты ешь картошку с курицей, и время длится очень долго, оно почти остановилось, – продолжал я.

– Точно. – кивнула Галя.

– Потому что ты думаешь про торт, – продолжил я.

– Так, а дальше? – внимательно слушала она.

– Дальше приносят торт. Но штука в том, что ты его съедаешь за минуту, а то, за чем ты охотился, мгновенно ускользает из твоих рук.

– А при чем тут торт и Свобода? Что-то я не поняла. – спросила недоверчиво Галя. – я тебе про высокие материи, а ты мне про какой-то там торт.

– А при том, что у них есть кое-что похожее.

– Что же это? – спросила Галя заинтересованно.

– Наслаждение. – ответил я неожиданно для самого себя.

– Что-что?

– На-сла-жде-ни-е! – повторил я по слогам с победным видом.

– Ну допустим, немного похоже, хотя это и разного поля ягоды – сказала Галя.

– Наслаждение, во-первых, никогда не бывает долгим, оно мимолетно, а во-вторых, после него ты всегда возвращаешься к той двери, через которую зашел, а то, что было там, за дверью, кажется тебе эфемерным и почти несуществующим. И вообще, оно от слова «Сладкое», так что связь есть, еще какая!

– Послушай, я вот чего думаю – сказала Галя.

– Что? – спросил я.

– Если у нас такое Наслаждение, здесь, прямо в метро, среди этих сотен людей, то что же там происходит у тех, кто все это придумывает?

Я напрягся, попытавшись понять, но мозг не дал ответа.

– Наверное это и есть космос, – сказал я.

– Кажется, я поняла – сказала вдруг Галя.

– Что?

– Помнишь Эйнштейна и его теорию относительности? – спросила она.

– Ну да, – ответил я.

– Недаром он написал, что все относительно, – уверенно сказала Галя.

– Ну он не совсем так написал, там еще есть скорость света и все от нее зависит, и чем быстрее летит тело, тем больше скорость, потому что масса тела становится меньше.

– А я тебе про то и говорю, мы едем в метро, слушаем Свободу, и в голове у нас свет. И проблемы будто отступают. А значит, мы становимся легче. Ведь проблемы создают тяжесть.

– Точно, так все и есть, – подтвердил я.

– Может нам за это Нобелевку дадут? – спросила Галя.

– А что, может и дадут!? – ответил я, и мы рассмеялись, глядя на окружающих бегущих по своим делам прохожих.

С тех пор, если опаздываю, я всегда включаю «Свободу», ведь теперь я знаю, что опоздать невозможно.

Встреча

Поэты не предают свою Музу

Мы шли по Невскому, предаваясь воспоминаниям о школе, когда чья-то тяжелая рука легла на плечо Егора.

– Здорово, чувачок.

– Ни хрена себе. Дрозд, ты что ли? Откуда?

– Так я здесь живу.

Над нами возвышался гигант в кожаных штанах с развивающимися темными волосами и с гитарой за плечами.

– Слушай, а чем тогда закончилась вся эта история? Ты же ушел из института? Мы тебя месяц искали. Так и не понял никто, куда ты пропал? – спросил Егор.

– Первые полгода был ад. Я летел в пропасть, и чем быстрее я падал, тем дальше от меня отдалялось дно. Но я знал, я знал, что ни хрена больше не хочу. Ни сопромат, ни «вышка» меня не прельщали. Я кроме музыки ничем не мог заниматься. Понимаешь, просто не мог. На все наплевать было.

Я вставал в девять утра и ложился в одиннадцать вечера. Не бухал, не водил девиц и ни в чем предосудительном замечен не был. Все это время я играл на гитаре. Понимаешь, ни хрена больше не делал, просто играл на гитаре.

На такую мелочь, как повестки из военкомата не было желания и времени хоть как-то отреагировать. Все стуки в дверь игнорировал. Да и все равно в наушниках ничего не слышно.

– Я «не бренчал», мешая соседям спать. Аккуратненько, сидя в наушниках, с электрогитарой в руках, разучивал нотную грамоту с утра до вечера. В парикмахерскую не ходил. Через месяц лишили стипендии. Еще через 3 месяца родители перестали присылать матпомощь. В 91-ом сытых в моем окружении в принципе не было, не говоря уж об общаге Политеха.

Затянувшись, он продолжил:

– Из общаги я почти не выходил. Когда почувствовал, что могу хоть что-то изобразить на гитаре, стал выбираться в люди. Через полгода познакомился с басистом неплохим. Он подтянул ударника, одноклассника своего. Точку нашли, стали репетировать. У ударника была сестра, она в хоре пела. Стали на фесты звать. Там с Сохатой познакомился, а она уже как-то в нужный момент в хорошую команду пригласила.

– Я в Питере сейчас базируюсь, ищу квартиру или комнату. У тебя никто не сдает? – спросил верзила.

– Знакомые двушку сдают, – ответил Егор.

– Двушка дорого. Нужен тогда кто-то еще, – сказал Дрозд.

Инстинкт не подвел – я понял, что это свой.

– Давай я впишусь ненадолго, – предложил я. – Егор завтра улетает, а я еще должен тут по делам остаться.

– Заметано.

Дрозд

– Слушай, а кто этот чувак здоровенный в кожаных штанах? Я малость припух, когда увидал его? – спросил я Егора после.

– Это же Дрозд. Крутой мэн. Он с нами в Политех поступил. Все шло путем, пока он вдруг не пропал, – начал Егор.

– Куда пропал? – спросил я.

– Вот так просто не пришел в один прекрасный день на лабораторную по физике, и все тут. Прошла неделя, потом еще одна, а Дрозд все не появлялся.

– И что, никто этого не заметил в деканате? – удивился я

– Ну, мы-то с Санычем заметили. После занятий мы отправились в Политеховскую общагу на «Лесной».

– Где тут у Вас Дрозд, длинный такой? – говорю я.

– Да на третьем этаже он, в 305-ой, пьет видать, неделю уже из комнаты не выходит, – махнула рукой пожилая вахтерша.

Подходим мы с Санычем к 305-ой комнате, я почтительно постучал в дверь согнутым средним пальцем. Ответа не было. Тогда мы постучали сильнее, теперь уже кулаками. Тишина… Мы начали бешено колотить в дверь каблуками, развернувшись к ней спиной.

– Погоди, я лимонада куплю, горло пересохло, – сказал Егор, отойдя к ларьку.

– Давай.

– Ну вот, – отпив из горла, продолжил Егорий. Минут через десять из-за двери наконец раздался недовольный голос Дрозда:

– Кто там?

– Да мы это, Егор и я.

– Идите к черту, я занят, – недовольный голос указал нам ориентир для дальнейшего движения.

Но Саныч, как ты знаешь, парень настырный:

– Открывай, а то дверь вышибем.

– Я вас щас убью с ноги. Я бросил Политех, все, точка!

Рисковать мы не стали, тогда его габариты превышали наши с Санычем вместе взятые и давали основание полагать, что любое физическое столкновение закончится для нас фиаско…

Однако, много воды утекло, – добавил задумавшись Егор и отпил еще лимонада.

Рубеж

Но это просто рубеж, и я к нему готов,

Я отрекаюсь от своих прошлых слов.

Я забываю обо всем, я гашу свет.

Д.А.

Через неделю мы жили на «Достоевской», рядом с метро, занимая по комнате на втором этаже старинного дома с эркерами по Большой Московской.

Через две недели у Дрозда был концерт.

Возле клуба кучковались группки молодежи. Уже на подступах я уловил ту самую атмосферу, которую позже десятки раз ощущал перед концертами Гавроша… В какой бы точке мира они ни были.

У каждой группы предконцертная атмосфера своя. Со своим запахом, аурой и фоном. На «Алисе» небезопасно. Там уже на подступах воздух был колючим. «Аквариум» давал что-то мягкое, заманчивое и скорее восточное. На «Кино» как ни странно чувствовалась эдакая помесь вина и парфюма. (Но, то, возможно, было влияние Густава). Запах кедрового леса, опережающий выход «Калинового моста» на сцену витал еще за квартал.

Страшнее «Алисы» была лишь «Гражданская оборона». Этот поезд несся на космической скорости прямо в пропасть, несся безостановочно, неудержимо и фатально. И пассажиры-зрители этого поезда, судя по всему, неслись в бездну вместе с ним в своих черных футболках и кожанках с «Балтикой» наперевес.

Достаточно «зацепить» атмосферу и любой концерт уже с тобой, будто все случилось только вчера.

Только фестивали портили колорит. Фестивали несут все усредняющий запах пива. Ибо на фестивалях всё один винегрет, требующий скорее всеобщего угарного веселья, нежели позволяющий разглядеть в общей обойме каждый бриллиант по отдельности.

Фест привлекает обилием имен, и ты несешься, ожидая синергии и многократного усиления частей, ожидая, что сложившись, они дадут нечто потрясающее, превышающее по воздействию каждого участника.

Но фест лишь лоскутное одеяло, и куски в нем не похожи друг на друга. Дело в атмосфере. Как парфюмерный магазин, где аромат «Шанель номер 5» перепутан с «Пуазоном» и «Ля Фе Дассе», что вызывает лишь тошноту, но никак не дарит тебе прекрасный букет, достойный вдохновенного восхищения. Каждая мало-мальски интересная группа – это Вселенная. Ей нужно прокачать зал, настроить его «под себя», зарядить и вымотать, отпустив через пару часов восвояси. А затолкав всех в одну коммуналку, получишь только набор, берущий за душу в момент произношения с придыханием имен-брэндов…

– Я с черного хода пойду, у меня выход с девчонками на сцену через 5 минут. Вот тебе браслет для входа, после концерта увидимся, – сказал Дрозд, цепляя мне на запястье какую-то синюю резинку.

Мне надо было позвонить домой, я дошел до ближайшего телефона-автомата на Невском, купив попутно карту в киоске Союзпечати. Вернулся я минут через пятнадцать.

Спустившись по ступенькам вниз, я зажмурился от навалившейся темноты и сразу получил удар под дых. Сразу. Потом жесткая и сильная рука схватила за шиворот и потащила за собой в сторону сцены. Я попытался зацепиться сначала за перила у лестницы, потом за официанта, потом упал и схватил ножку ближайшего кресла. Но все было тщетно. Силы были слишком неравны, и на мгновение я вырубился. В конце концов, пятеро на одного безоружного – это нечестно.

То были «Пароходы», самое начало, когда барабаны бьют, подобно бревну-тарану, штурмующему ворота замка. Когда все решено и пути назад нет. И тот, кто с бревном, знает, что он либо войдет внутрь, либо сдохнет прямо сейчас, ибо нет большего позора, чем бросив все, вернуться назад. Ладно, барабаны, но была еще и скрипка. Разное приходилось слышать – вот Дядя Федор давал жару на своем баяне. Даже пианино на «Аукционе». Или Терминвокс, на котором никто так и не научился играть. В дело шли разные инструменты. Те, что были под рукой, те и шли…

Но никто не рискнул со скрипкой начать – там, когда еще нет ничего, лишь пустота и предчувствие нарождающейся песни. Ты и понять-то еще ничего не успел, а она уже по-тихому начинает свой разбег, а потом пилит и пилит, пилит и пилит… А потом тебе наносят удар под дых барабаны. Никто не устоит, даже самый толстокожий или хитрый. Ибо Гаврош еще хитрее. У Гавроша всегда все рассчитано и просчитано до мелочей… Теперь я чуть-чуть понимаю, как она готовит эти ловушки. А тогда я сдался сразу и бесповоротно.

Очнулся я у самой сцены, в окружении беснующейся молодежи. Клуб был маленький. Его девизом могло бы стать «в тесноте да не в обиде».

Дальше пошло то, что впоследствии стало известно как «Рубеж», «Кошка», «Волчата», «День Рождения» и много того, чего я не запомнил. Помню лишь, что на этом микроскопическом пятачке уместились пятеро, Света слева, а Дрозд был крайний справа, и что они там вытворяли – так это нескончаемый драйв и рок-н-ролл, который никогда не умрет. Слов, как и положено, я не разобрал, но там было главное – ощущение жизни и невесомости.

Два часа пролетели как мгновение. Если в том подвале, вмещающем от силы человек сто, легко спрессовалось двести, то и время там спрессовалось соответственно. Весь в поту и выжатый как лимон я устало поднялся по ступенькам и присел на ближайшем подоконнике.

Через пятнадцать минут появился Дрозд.

– Ну как? – спросил он.

– Охрененно, – только и смог промямлить я устало.

– Вот так я и живу, – скоро в Москву поедем, потом в тур по стране.

Знакомство

Она отравляет ритмами изнутри.

Сутулится, супит брови, когда грустит.

Но если ты вдруг полюбишь её – умри.

Она тебе точно этого не простит.

Вера Полозкова

Гостья чувствовала себя как дома.

С короткой стрижкой, в военной рубашке цвета хаки, я узнал девчонку со сцены из клуба «Молоко». На ней были джинсы, подвернутые снизу. В руках та же самая гитара.

Она и тогда смотрела пытливо, но как будто немного смущенно.

Знакомьтесь, это Гаврош, – сказал Дрозд.

Я представился.

– Чем занимаешься? – спросила она.

– Да расчетами разными, компьютерными, – ответил я.

– Интересное дело. А мы музыкой.

– Я знаю. Я в «Молоке» был.

– И как тебе?

– Мощь!

– Приходи завтра в «Зоопарк»

– С удовольствием, спасибо!

Дальше она просто взяла первый аккорд. Что такое аккорд, лишь зажатые струны и движение правой рукой…

Я был неплохо защищен – скромен, старался держаться с достоинством. У меня были щит и кольчуга. Я мог послать хулигана или того, кто просит милостыню. Свои приемы для цыганок, милиционеров и просто дураков. То есть, я был вполне себе состоявшейся многослойной луковицей за семью печатями, приспособленной к выживанию в условиях современного мегаполиса. Но Гаврош хитрее таких смешных и неказистых приемов. Без хрипотцы, может быть, я бы еще и уклонился. Но с хрипотцой все сложнее. Она сразу и мягко отодвинула первый щит (тот который автоматически отвечает «нет» при попытке отжать жетон на метро). Ударив по струнам, она еще и поглядела в глаза. Да, в глаза. Сейчас ведь не очень-то принято смотреть в глаза. Это в метро я могу уткнуться в книгу, будто не замечая калеку, бредущего между сиденьями. А когда ты напротив, там, и она смотрит со своим извечным вопросом во взгляде. И бежать некуда, и уткнуться не во что – сидишь и смотришь, пока она будет обволакивать тебя, хоть и мягко, но довольно прочно, а самое главное, навсегда…

Время, конечно, сразу остановилось, окружающая обстановка задержалась на пару секунд, а потом, вслед за временем, испарилась, оставив чашки, да стол, парящие в воздухе и служащие лишь антуражем к песням. Помню только «Вечер в Крыму» и «Алмазного британца», от которых мурашки бегали по коже.

Так я и познакомился с Гаврошем.

SMS

Мысли поэта – дыхание ветра,

не упусти его дуновение…

Где-то уже была похожая история.

Через день я уезжал в Германию.

Я приехал проводить группу в Москву. Поезд отходил в 23–59, и мне надо было успеть на метро до 00–00. На часах было 23–45. На перроне Московского вокзала стояли я, Гаврош, Чайка, басист Герыч, Дрозд и Митрич.

Герыч рассказывал байки.

– Знаете, почему поезд уходит в 23–59, а не в 00–00, например?

– Нет.

– Потому что командировочные раньше платили за сутки. Даже одна минута – значит ты этот день уже в командировке. И в этот день, кстати, можно не выходить на работу. Вот она где – халява.

Я обнял всех по очереди.

Гаврош вдруг взяла меня за рукав и отвела в сторону.

– Слушай, мне нужно кое-какие вопросы порешать в Питере. Джульетта в Москве и так зашивается с утра до вечера, а мы тут в Питере альбом печатаем, продукцию. И квартирой надо заняться. Помоги.

– Не понял, я же уезжаю послезавтра.

– Да знаю-знаю, ну позже уедешь.

– Когда позже?

– Может через месяц, – она пожала плечами. – Да ладно тебе. («Да ладно тебе», превращающее твои проблемы вселенского масштаба в абсолютную пыль бытия, не стоящую даже разглядывания под микроскопом).

Это у меня всегда все сложно. Надо подумать, помучиться, посоветоваться. А у Гавроша все просто.

Просто не улететь в Германию, и все…

Я знал, что рано или поздно и у меня появится свой Морфеус. Чего я не ожидал, так это того, что он настигнет меня тут, на вокзале, неожиданно и бесповоротно. Я почувствовал, что если скажу «нет», упущу что-то важное в жизни, что-то такое, чего я ждал тысячи лет. Ждал и всегда отказывался именно в этот, последний момент, хватая свою синицу, и навсегда отказываясь от журавля. Я хотел извиниться и уйти, но кто-то вдруг произнес моими губами:

– Ладно, согласен.

– Держи ключ, адрес кину смс-ом (у всех «эсэмэс-ка», а у нее непременно «эсэмэс-ом», так весомее).

Сделав шаг, я понял, что пришел конец. Что сказать родителям, на что жить. Вселенная разверзлась, и я летел в бездну.

Это был самый длинный месяц в моей жизни. Он растянулся на несколько лет…

Операция «Газификация»

Когда закончится нефть,

Ты будешь опять со мной.

Когда закончится газ,

Ты вернёшься ко мне весной.

Ю. Шевчук

Саныч уехал. Навсегда. А дело было так.

Саныч всю сознательную жизнь мечтал о своем доме. Сейчас любой собственный дом почему-то называется коттеджем. Саныч много работал, с утра и до вечера, а потом еще вечером подрабатывал. Он присмотрел неплохой участок в приличном месте. Участок Саныч искал с перспективой, чтобы недалеко был газ. Не топить же дровами всю жизнь. Наконец, он собрал нужную сумму для того, чтобы купить участок и начать строительство дома. Стройка – дело небыстрое и затратное. На первом этаже деньги закончились. Тогда он одолжил немного у друзей. Хватило на дом, но не хватило на отопление. Саныч одолжил еще немного у родственников. Поставили газовый котел нужной модели и сделали разводку труб по комнатам. Теперь Санычу не хватало на газификацию.

Саныч взял кредит и стал искать, кому бы доверить финальную часть.

Саныч был калачом тертым, он знал, что «могут кинуть», поэтому подготовился к переговорам хорошо. Фирмам, которые занимались газификацией, он делал такое предложение:

Вы делаете все без предоплаты, и только по договору. Но если вы мне сделаете газ в дом, я плачу вам двадцать процентов сверху.

Первые пять человек Саныча послали сразу. Но шестой неожиданно легко согласился.

В назначенное время на пороге появился приличный молодой человек в темном костюме и при галстуке, представившийся Алексеем. Он сказал Санычу, что они работают «только под ключ» и могут сделать все без предоплаты, потому что «Саныч все равно никуда от них не денется, ведь с домом не сбежишь».

Саныч понял, что он ничем не рискует и, потирая руки, заключил с Алексеем договор. Фирма Алексея не только брала на себя все работы по газификации, но еще и утрясала все «юридические аспекты с Газпромом», а также пробивала для Саныча «по своим каналам» возможность оплатить первые полгода потребления газа 50 %-ной скидкой.

А откуда скидка? – удивился Саныч.

Да у нас квота для пенсионеров по району, – заверил его Алексей – а квоту не выбирают. Вы не волнуйтесь – оплату же все равно вносите после подачи газа. Тут вы как потребитель защищены со всех сторон. И квитанция будет.

Удачно, – подумал Саныч.

В понедельник приехала бригада – с лопатами, экскаватором и кучей труб. Шум стоял страшный, работа закипела с раннего утра. Саныч объяснил соседям, что это всего на пару дней, те покивали, и Саныч уехал на работу. Вечером Саныч застал обстановку, по которой понял, что до воплощения его мечты оставались считанные часы. Рядом с домом тянулась прорытая траншея, в которой были уложены новые сверкающие пластиковые трубы – символ, соединяющий новый дом с главным национальным достоянием. Если по национальности еще были кое-какие разногласия, то достоянием Саныч точно являлся, а потому заслужил выстраданное «голубое золото» и все сопутствующие ему блага.

В конце второго дня Санычу позвонил Алексей и сказал, что они немного не успевают и им надо еще буквально часов шесть.

«Ну, вы смотрите там, не затягивайте сильно-то, орлы!» – пожурил его Саныч, еле сдерживая предвкушение и даже в душе радуясь тому, что удовольствие можно еще растянуть и посмаковать. Да и расставаться с деньгами лучше позже, чем раньше – так учила житейская мудрость.

На следующий день Саныч пораньше уехал с работы и мчался домой как на крыльях. Бригада уже уехала, и на пороге его встретил Алексей.

– Ну что ж Александр Александрович. Я поздравляю вас с ответственным моментом, – торжественно начал Алексей. Он достал из пиджака позолоченную Zippo. – Прошу вас погасить свет, – подобно опытному фокуснику Алексей подыгрывал Санычу, делая момент еще более приятным.

Саныч не верил своему счастью. Алексей казался ему ангелом, спустившимся с небес.

«Внимание!» – голос Алексея стал еще более торжественным и звонким.

Повернув ручку, Алексей щелкнул зажигалкой, и поднес ее к конфорке, от которой донеслось заветное шипение.

Раздался небольшой хлопок и конфорка превратилась в искрящийся цветок, переливающийся в темноте голубым и красным цветами.

– Есть газ, есть, – смотрел завороженно Саныч на конфорку.

– Прошу вас подписать договор и внести оплату! – прервал медитативное состояние Саныча Алексей.

– Конечно, конечно – давайте, все давайте, – Саныч не мог оторвать взгляда от голубого цветка.

– Вот здесь, здесь… и здесь. Так, с вас триста тысяч, и еще за газ сразу за полгода со скидкой, восемнадцать.

– Все, берите – вот – сдачи не надо, молодцы, спасибо вам». – Саныч долго тряс Алексею руку.

На следующее утро Саныч закатил пир горой – ибо с долговых денег еще осталось немного – на шашлыки, пиццу и шампанское. Все поздравляли Саныча с тем, что его мечта сбылась, и он наконец живет в собственном доме.

Прошла неделя…

То утро Саныч начал с просмотра почты. С вечерними газетами пришел «вызов» на ПМЖ. Все родственники Саныча уже были в Германии, и его вызов лежал на рассмотрении в консульстве уже года три. Дела у Саныча и здесь шли неплохо, поэтому, подумав пару минут, Саныч, скомкав, отправил бумажку в корзину и отправился по многолетней привычке сварить крепкого утреннего кофе.

Повернув привычным движением ручку конфорки, позевывая Саныч нажал несколько раз на кнопку, дающую искру, но ничего не произошло. Саныч нажал еще раз, но искры не было. Саныч пошел к котлу, покрутил вентили, но эффекта не было.

Тогда Саныч заметил, что в доме прохладнее обычного. Потрогав батарею, он понял, что газа в котле нет.

Метнувшись к аппарату, Саныч стал звонить по телефону, указанному в оставленной квитанции.

– Добрый день, у меня газ не идет, – почесывая живот, сказал Саныч. Чтобы к вечеру все было. Квитанции все оплачены на полгода вперед.