Глаз зелёных зной

Не знаю, как вам, а лично мне цветные глаза всегда казались невероятными, чудесными и просто красивыми. Они сразу же приковывают к себе внимание всякого смотрящего и завораживают магическим взглядом. И я, как обладательница самых обыкновенных, самых распространенных карих глазок, всегда присматривалась к этому великолепию. Если передо мной возникал представитель сильного пола, я точно знала, куда будет направлен мой пристальный взор молодой незамужней девушки. И если мужчина благодаря матушке-природе уже заранее награжден синими или зелеными глазами, его шансы покорить меня возрастали в сотни раз.

В голубоглазых или же синеглазых я влюблялась чаще. Почему – то именно в этих кристально чистых красках мне виделась чистота души, некая трогательность и беззащитность. Хотя, как и любой другой девушке, мне просто необходимо было ,чтобы меня окружал, встречал и провожал на работу крепкий защитник. Но вот этот искренний взгляд делал их покорными и нежными.

Мое пристрастие к мальчикам с голубыми глазами пошло, как и многое в нашей жизни, из детства. Точнее с детского сада" Колокольчик".Первая любовь, под именем Алеша, всюду таскал меня за руку. От одной стенки с игрушками к другой держал исключительно сильно за мою хрупкую ладошку, усаживал за стол обедать или выполнять задание по лепке и рисованию тоже рядом. Тогда только он отпускал мою руку. Как будто я могла упасть, сломать ногу или потеряться в пространстве огромного детского хранилища, если окажусь в полуметре от него. И мне, конечно, было приятно, что меня так преданно охраняют и, наверно, любят. Любят, несомненно, раз так боятся отпустить. Но я и не собиралась улетать от столь преданного поклонника. Первого поклонника. И да, вот у него, того мальчика в полосатых шортах, были как раз голубые глаза. Его родители работали художниками, оформляли вместе городские витрины и познакомились, как и мы, в раннем детстве. Они любовались первой привязанностью их Алеши и шептали, а иногда прямо так и говорили вслух перед нами:

– Вот ведь! И все вместе, вместе. Как мы…

–Поженим их, как вырастут.

И тут же разворачивались ,забыв про наше существование, чтобы показать друг другу свежие эскизы витрины кинотеатра или универмага. И как-то раз мы одевались на прогулку. Не помню уже, почему, но в раздевалке мы были последними. Все уже стройно спускались по лестнице. Алеша распахнул дверцу моего шкафчика, прислонил меня к стене и произнес очень серьезно:

– Представляешь, у меня глаза голубые. А у тебя коричневые.

Я посмотрела на его лицо пристально и впервые ощутила эту существенную разницу между мальчиком и девочкой. Он замолчал. Потом, когда спустя минуты две гул детей на лестнице вниз затих, продолжил:

– Но я все равно буду любить тебя. Ты мой друг. Несмотря на то, что мы разные.

За вторым обладателем совершенства под общим названием "распрекрасные глазки" я уже бегала сама и беззастенчиво. Выслеживать и бегать за мальчишкой с соседнего двора было гораздо веселее с закадычной подружкой Ларкой. Она понятия не имела о моей тайной страсти, но указала именно на самого симпатичного парня с третьего подъезда. И вдруг оказалось, что нас объединяет не только дружба отцов, но и общий секрет на двоих. У Володьки тоже были светло-голубые глаза, при этом темные волосы. И он ходил в третий класс. То есть был старше нас, а это здорово. Мы даже не замечали друг в друге нормальной женской конкуренции, не молились на каждом перекрестке, чтобы с противной соперницей что-нибудь да сотворилось в темном переулке, чтобы на нее напали страшные кошки в пустом подъезде и исцарапали всю ее наглую морду острыми когтями. Да так, чтобы знала и навсегда запомнила, как плохо выслеживать объект чужого поклонения, а лучшей подруги -тем более. Чтобы навсегда забыла не только первый его этаж, номер квартиры, класс и время его возвращения с фотокружка, но и само святое имя-Володька- даже и не думала произносить вслух. Вовсе нет. Мы не соперничали, не выдумывали, кому из нас двоих он больше подходит по разным качествам. Мы скрывались ото всех других девчонок в кустах сирени и обсуждали все деловые и внешние достоинства Володьки. И он знал, что мы обе к нему неравнодушны. А как же не знать? Ведь мы иногда звонили в звонок его двери, но не убегали, как было принято в нашем далеком детстве, а улыбались ему, что-то рассказывали, а уж потом хохотали и бежали стремительно на улицу.

Как я говорила, мой отец и отец Ларки дружили и работали вместе. Отец в ту пору вовсю громыхавшей смены эпох, под названием "перестройка"работал заместителем директора на заводе телевизоров и прочей дорогой, но тем не менее доступной техники. Отец Ларки тоже занимал не последнее место на престижном заводе. И частенько они собирались у нас дома. Только уж, конечно, не посплетничать по поводу нового свитера Володьки, а посмотреть почти не доступную кассету на видике. Нас иногда выгоняли на улицу. А иногда и мы выглядывали из моей детской комнаты, чтобы с открытыми ртами вслушиваться в звуки драк и перестрелок. Голливудские боевики, равно, как и обладатели голливудских мышц, нас не привлекали. Еще бы! Разглядеть цвет глаз в головокружительных сценах, где все гремит, рушится и все несутся куда-то сломя голову было нереально. Поэтому наш родной Дима Харатьян грустно смотрел вдаль с вырезанной мною страницы глянцевого журнала.

Наш дом обладал не только техническими новинками, но и множеством книг. Книга-это уже мамин лучший друг. Мама работала актрисой в областном драматическом театре. Такой старинный театр с колоннами. Частенько я прислонялась к этим величавым столбам и представляла, как после премьеры в "Вишневом саде" ко мне подбегает толпа поклонников. С цветами и просьбами оставить автограф в блокноте. Я размашисто расписываюсь и благодарю, благодарю…Но особого фанатизма актеры театра на себе не испытывали- они не являлись звездами эстрады, коих в начале 90-х было пруд пруди. Они спокойно покидали культурное заведение и так же спокойно, может, чуть устало направлялись к домам с одинокими фонарями посередине. Отец даже ни на минуту не беспокоился, что к матери может пристать какой-нибудь маниакальный приверженец Горького и начнет орать на весь проспект, что ждал именно ее всю свою жизнь. Нет. Я ставила высокий стул к стенке и доставала кипу книг. Классиков и современников. Но классиков читала больше, все-таки их постановка входит в обязательную программу любого театра, от провинциального до столичного. От самого крошечного с труппой, состоящей из одного актера до самого престижного, обласканного всеми премиями и нескончаемой народной любовью. Наш драматический тоже был обласкан местными жителями, и по всему солнечному виду матери нельзя было не заметить, какое заведение является для нее вторым домом. Длинными ногами и кудрями я походила на мать с детства. И самые разные гости, как с маминой, так и с отцовской стороны, прочили мне будущее известной областной актрисы. Ну а если повезет, можно и в Москву попробовать после училища. Или в Санкт-Петербург. И я читала. Стихи, прозу, местные и федеральные газеты. Особым спросом у меня пользовались предпоследние страницы ,где журналисты брали интервью у знаменитостей или описывали гастроли заезжей иностранной группы. Ларка не отставала от меня. При том, что ее мать работала в поликлинике детским врачом и на игры дочери в звезду не обращала внимания. Мы любили забираться с ногами на наш зеленый, оттенка малахита, диван и читать по ролям большущие детские книги. Чаще всего пьесы Сергея Михалкова.

– Сегодня я буду Зайкой-Зазнайкой,– сразу заявляла моя подружка, раскрывая тяжелую книжку на нужном месте.

– Ты уже вчера была Зайкой-Зазнайкой!

–Вчера мы вообще читали Незнайку!

– Значит, позавчера! Но была уже!

–А ну и что! Хочу и буду!

–Так не честно!– возражала я.– Одно и то же!

– Тогда я не буду читать твои дурацкие книги! И уйду с Юлькой играть в магазин.

–Ладно уж. Если это твое призвание…

Советский Союз затрещал по швам. Яростная толпа некогда соседских республик с нескрываемым удовольствием кинулась делить огромное лоскутное одеяло. Оставив, наконец, по самому маленькому кусочку, но радость их не ведала границ. Импортная техника быстро вытесняла с рынка продукты отечественного производства. И завод теперь уже Российских телевизоров с моим отцом в красном кресле пришелся некстати. Его закрыли. И может быть, именно этому печальному событию отец посвятил собрание гостей. Хотя только спустя много лет я поняла, как непросто ему пришлось скрывать свое нерадостное состояние. А он на том вечере держался вполне бодро. Гости, куда входила и семья Ларки, тоже пели и плясали, пили и закусывали. Мама в длинном халате меняла пластинки. Один танцевальный сборник сменялся другим. В самый разгар заводного настроения отец Ларки подвел всех к столу, поднял в воздух бокал с шипучей жидкостью и произнес:

– Давайте выпьем за Алису в стране невероятных чудес!

Так как кроме меня за столом не оказалось ни одной Алисы, все уставились на меня. Я сначала подумала, что у меня день рождения. Какой-нибудь второй, о котором родители прежде скрывали. По своим личным причинам. Но потом мою голову посетила мысль: а случайно не собрались ли родители завести сестру или брата. Еще чего не хватало! С ролью почти родной сестры успешно справлялась Ларка. Терпеть такие капризы да еще каждый день я просто не смогу, не переживу и, наверно, придется, свалить самостоятельно в Москву. А что? Сотни провинциалов, аж из самой Сибири успешно протоптали себе дорогу к вершинам столичного искусства. А мне гораздо ближе топать. Но когда все окончательно и с таким же недоумением на лицах, как у меня, замолчали, отец Ларки закончил:

– Нашим детям расти в новом мире и строить то, что не смогли построить мы, их родители. Им продолжать наше дело.

Всем стало резко грустно. Танцы прекратились. А Ларка с тех пор начала доставать, что меня назвали в честь героини знаменитой сказки Керролла. Она даже не поленилась сходить в библиотеку профсоюзов и найти книгу нужного автора. Чтобы изводить меня на предмет схожести с изображением на поблекших страницах. Я тогда окончательно решила, что Володька должен остаться с ней. Ларка умнее меня, раз мне ни разу в жизни не захотелось спросить у родителей о возникновении моего имени. После того самого застолья отец одномоментно сник и начал пить. Наверно, он не поверил, что любимая страна способна на какие-то там чудеса туманного происхождения.

Наши вкусы по отношению к мужскому полу изменились к седьмому классу. Ларка по уши втюрилась в своего одноклассника- двоечника. А я в новенького. Синеглазого Андрея с пшеничными волосами. Он обладал модными узкими джинсами и кроссовками, которые менял чуть ли не каждый день. В то время, как другие пацаны донашивали свои полуживые кроссовки годами. Просто его мать начала работать на рынке. И как-то сразу нашла общий язык не только с остальными родительницами, но и с завучем. Женщиной, всем своим грозным видом показывающей, что именно она здесь главная, а никак не директор. Шмотки в уже середине девяностых нужны были всем, независимо от чина и должности. Андрей не строил из себя ни отличника, претендующего на одну из медалей, ни остроумного пофигиста с задней парты. Его в один миг посадили ко мне на зависть всем девчонкам. Красавчик, похожий на солиста Backstreet Boys. С такой же стрижкой. И сблизило нас не только одна парта на двоих, но и умение Андрея ненавязчиво списывать у меня все подряд, не желая выделяться оригинальностью. Да, я была тоже, скажем так, под стать ему. Не общепризнанная королева красоты. Но почти. Меня таскали по всем конкурсам чтецов, сочинителей стихов . Ах, да, благодаря соседству с новеньким я начала писать первые лирические стишки. Я их называла стишками потому, что не относилась к ним серьезно. Я же будущая актриса. Зачем поклоннице Гамлета еще умение писать стихи?

И совершенно неожиданно для меня самой после победы на районном конкурсе мне предложили повесить свою личную стенгазету. Боже! Как Ларка радовалась за меня! За мой поэтический талант. Я обрадовалась, но не очень. Стенгазеты росли. И увлечение Андрея мной тоже росло. Думаю, не ноги тут сыграли свою главную роль. А отличные оценки, полученные благодаря моей любви к гуманитарным наукам.

– Ты сегодня…такая красотка,– прошептал Андрей возле моего подъезда.

Одинокий фонарь посередине двора качало от ветра. Сухие листья тополей уносило в кромешную тьму наплывающего вечера. Круг луны чуть виднелся в тонких ветках деревьев. Я дрожала от холода. И от предчувствия скорого признания .Стояла и жалела, что не надела теплые колготки под черные джинсы. Неужели он серьезно полюбил такую мокрую курицу, как я сегодня?

– А разве…в другие дни…я не красотка? -стуча зубами от мерзлого ноября, спросила я.

– А сейчас особенно.

Я не успела забежать в освещенный коридор, как губы моего воздыхателя принялись касаться сначала красных щек, а потом добрались и до моих обветренных губ. И может быть помешал страх перед первым серьезным поцелуем, но разжать челюсти я не смогла.

– Ну что ты…что ты…я думал, ты взрослая.

–Я? Да…Мне холодно, давай потом,– пожала я плечами.

Какие чувства ,когда только и думаешь, как бы скорее забраться под толстое одеяло? С головой. Прямо в этих проклятых черных джинсах. Конечно, о том, что я не умею целоваться узнал его лучший друг. А дальше, по цепочке, узнали и все остальные пацаны. И Андрей начал встречаться с Людкой с параллельного, про которую ходили слухи как про девушку опытную. А что еще надо мальчишкам в средних классах, как не приобретение опыта отнюдь не на уроках химии? Он по-прежнему сидел рядом и на каждой контрольной норовил заглянуть в мою исписанную аккуратным почерком тетрадку. Но я начала прятать свои знания ладонью.

–Ревнуешь?

– Тебя? К этой шалаве?

– Кто тебе сказал такую фигню?– обиженным тоном спросил герой моих снов.

– Все так говорят.

– А ты не бегай за толпой, поняла? Учись! Иметь на все свое собственное мнение. Пригодится!

Андрей встал и начал прохаживаться взад и вперед между рядов парт. Я его все-таки пожалела и дала списать домашку по русскому.

– Мы не были парой, запомни, Алиса.

– Были. Мы гуляли.

– Ты сама меня отвергла. Ты меня оттолкнула от своего тела. Тебе не нужна моя любовь.

– Да иди ты!

Стихи начали рождаться все реже, и стенгазеты прекратили раздражать бездарных одноклассников. А я плакала по вечерам под медленные песни девушек в прекрасных платьях в пол. А под конец весны решила во что бы то ни стало превращать себя в красавицу. В ту, у которой не списывают. В ту, которую обнимают нежно за талию и слушают с замиранием сердца. Ради которой сильные мужчины готовы покорить хоть самые высокие горные вершины, хоть спуститься на самое дно океана. И я начала носить туфли и короткие юбки. Благодаря длине юбок ноги казались еще длиннее и еще стройнее.

– Ты должна была бороться за свою любовь. Такие глаза…И просто так отдала той шалаве.

Ларка сидела у меня дома и листала глянцевый журнал. После вечернего выпуска новостей ее отец притащил моего. Не пришли вместе, а именно притащил. Как говорится, на бровях. В прихожей зазвенели упавшие на пол ключи, потом рухнула полка для обуви, потом полетел зонт ,потом, как понятно стало, полетел, отчаянный папаша. Стыдно, конечно. И я плотнее прикрыла дверь своей комнаты. Пускай дядя Валера сам уложит его спать или включит фильм на первом.

–Эти глазки…больше не управляют моим сердцем, -ответила я.

–Ты потеряла всякий интерес к синим глазам?

И Ларка уставилась на приклеенный с тех самых пор вырезанный портрет Димы Харатьяна.

–Да. Он больше не в моде.

–Кто из них?

– Никто! Ни Дима, ни Андрюша меня больше не волнуют. Я буду сводить мужиков с ума, как моя мать. И мне на сцену будут лететь букеты красных роз!

– Размечталась,– рассмеялась подруга и начала отдирать вырезку позабытого кумира от стены.

Из зала отчетливо доносился "Концерт по заявкам телезрителей".Нормально так отец подпевал Газманову и группе "Стрелки",половину слов заменяя своим собственным "ля-ля-ля".Чтобы поддержать отца хотя бы в этом направлении дядя Валера тоже начал басить под "Коммунальную квартиру" "Дюны".На заводе отец занимал место на карьерной лестнице выше, чем седовласый друг семьи. Но когда страна вышвырнула его за пределы бетонного забора, друг протянул руку и через полгода устроил отца на станцию техобслуживания. Простые рабочие мужики были не против после работы принять на грудь и приняли в свою небольшую компанию моего отца. А семейные застолья с шумными гостями за столом и под столом ближе к ночи прекратили существовать, сохранив бывалую прелесть только на полароидных снимках. Это раньше отец помогал приобретать дефицитные детали к магнитофонам, соответственно, и круг его друзей, и близких родственников рос не по дням, а по часам. Вслед за утраченной популярностью и нужностью, один за другим, как вагоны сошедшего с рельсов поезда, из семьи начали исчезать люди. А некоторые остались, как Ларкин отец. Я мысленно была ему благодарна за доставку "посылки" вместе с курьером. И за то, что его дружба оценилась временем, а не количеством подаренных кабелей и прочих шнуров для телика.

– Да ты сама не боролась за своего… кого? Вадика?– наморщила я лоб, когда Ларка снова уселась на место.

– Я просто реально оцениваю свои шансы. Оценила. Прикинула…я не столь привлекательна, как некоторые, вроде тебя.

–Да брось! У тебя модная прическа! Как у той солистки!

– Если уж такую, как ты, бросили, то что могу сделать я? Я провела сравнительный анализ…

– Где ты таких слов нахваталась?– улыбнулась я.– Математик великий! Тоже мне, сравнила она! Линейкой пользовалась, да? И сколько у него в сантиметрах?

Мы с Ларкой расхохотались. А папаша захрапел под неинтересную для его слуха "Агату Кристи".

Как-то раз уже в развеселом мае, когда все одноклассники меняют душные классы на ароматные дворы и сбегают с уроков, я тоже сбежала. Я скрылась из вида от генетики и химии и тихо прокралась в театр. Шла репетиция. Я села с самого края на третий ряд. В зале было темно, и я надеялась, что никто меня не заметит, хотя, конечно, вся труппа знала, чья я дочь. Несколько человек топтались на сцене. Одеты они были, прямо так скажем, не парадно, как будто собрались, чтобы спуститься на второй этаж- проверить почту. И по первым репликам я поняла, что репетируют "Ревизора".Что? Как банально! Все школьники города из года в год приезжают на автобусах именно на эту пьесу, как будто ставить больше нечего! Как будто школьной программе, кроме Чехова и Гоголя, уж и предложить нечего для театральных подмосток. Так…кто там у нас директор? Впереди, посередине стройного ряда бархатных красных кресел. Ах, да…старый пень. И почему его до сих пор не снимут на общем собрании отдела культуры родного города? Мыслит он шаблонно, а о таком понятии, как креативность, небось, и не слышал. Вот я была бы режиссером-новатором и поставила что-нибудь современное, например,"Трамвай "Желание".Да и зачем репетировать то, что уже ставили сто пятьдесят лет назад? Главный герой забыл свое имечко? Я усмехнулась. Но тут же поняла, что люди стоят на сцене ,не знакомые для меня. То есть мать я знаю, а новенькие, наверно, пришли после училища. Все молодые. Время пропущенной генетики тикало, и актеры начали скучать, переваливаться с ноги на ногу, кашлять в кулак, чтобы не потревожить покой загадочного закулисья. Я поняла, в чем дело. А дело в том, что кто-то опаздывал. Девушка, которая играла роль дочери Городничего.

– И долго?..-закряхтел "старый пень".Мне показалось, он уже пустил корни от досады и долгого ожидания.– Так и будем просиживать штаны?

Мать в кромешной тьме заметила меня. А кроме меня, на третьем ряду замечать, собственно, было некого. И махнула мне рукой!

– А давайте Алиса почитает за Марью Антоновну. Она собирается в театральный. В этом году.

Мне стало так неловко, но старый граф первого ряда блаженно заулыбался. И я вышла на сцену. Уверенной походкой, чуть поправляя юбку. Мне передали помятый текст и дело пошло, как по маслу. У всех пошло, как по маслу. Кроме меня. Все читали с выражением свои отрывки, а я впервые почувствовала скованность, зажатость, я превратилась в робота. Я не могла пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы всей мимикой и движением рук показать директору свой талант.

– У тебя зубов нет?

– Что?

– Что же ты в таком случае шепелявишь? – разочарованно протянул главный,– Неведомая, поработайте над шипящими.А у вас, наверно, театрального кружка не было в школе?

– Нет…

Я отдала текст матери и покинула зал. А репетиция продолжилась. Позор! Что у меня там после химии? Геометрия? Тоже можно пропустить. Да и вообще не вернусь сегодня в школу, где отсутствует даже так необходимый мне кружок. А ведь зуба у меня действительно нет. И как я раньше сама не обращала внимания на дикцию? Да Бог с ней, с дикцией! Почему я, знавшая и любившая Николая Васильевича с раннего возраста, показала себя абсолютно никакущей. Полным нулем! Разве нельзя было закатить глаза, приподнять удивленно брови, развести руки в стороны? Сделать вид, что у тебя веер в руке и тебе жарко. Я плохая актриса. Я бездарность. Я пришла домой, волоча ноги, как улитка в саду, и рухнула на кровать.

– Ничего, ничего, -утешала потом меня мать. Она начала поднимать с пола разбросанные мною в порыве злости на саму себя книги и складывать на полку.– Если честно, я и не хотела, чтобы тебя касались эти сплетни, интриги. Это тревожное ожидание главной роли…

– Можно подумать, в другой профессии не бывает ни интриг, ни сплетен, ни зависти. Ага, особенно в женском коллективе! Про это снято так много сериалов. Везде все друг друга ненавидят. Для чего тогда я так много читала?

Я села прямо напротив проклятой книжной полки. Мать принялась смахивать пыль с моего компьютерного стола.

– Прекрати,– злилась я. Мне хотелось, чтобы меня утешали и говорили, что еще не поздно подготовиться к экзаменам.

– Чтение книг говорит не о твоем стремлении кем-то там стать, а о твоем желании быть в этой жизни развитым человеком, который способен поддержать разговор, быть всесторонним и интересным в любом обществе, в которое он попадет.

–Серьезный ответ. А с другой стороны, это один театр на весь город, не считая музыкального. И все бы непременно говорили : "Да это дочка Неведомой! Та, что блистала у Рощина. Наверняка, по блату устроили." Да- да, я прямо-таки слышу эти разговоры дам у портретов драматургов.

Мать направилась на кухню, чтобы разогреть любимый отцовский борщ. Со сметаной, зеленью, черным перцем, черным хлебом. Он стал меньше пить. А я, вспомнив все свои достоинства, задумалась о другом институте. Может, все-таки литературный? Я же писала стишки. Но стихи больше не пишутся. Так бывает сплошь и рядом: в детстве или юности пишут, а потом куда-то пропадает желание сидеть в углу с простым карандашом и тетрадкой в клеточку. И улетающая за горизонт рифма растворяется в сероватой дымке предрассветной тишины.

И, кажется, литературный есть в столице, но не у нас. Так, еще…Я гуманитарий. Что еще я люблю, кроме чтения и мужчин? Стать художником и выставлять свои шедевры в местной Картинной Галерее на улице Ополченцев? Родители Алеши, того самого детсадовского приятеля, возможно, помнят меня и помогут с подготовкой. Помогут изобразить в альбоме какой-нибудь нехитрый пейзаж. Нет, мне такой поворот совсем неинтересен. Я уставилась на пустую стену, где висел некогда портретик знаменитости, оторванный за ненадобностью Ларкой. Решено! И это решение заставило меня подпрыгнуть и заорать на всю комнату. Я стану журналистом и буду брать интервью у приезжих артистов! У звезд всех размеров и гонораров, от оперников до эстрадников. И все, читая мое имя на визитке, будут с замиранием сердца произносить:

–Это же дочь той самой Неведомой! Помните, она блистала в пьесе Рощина!

Я бежала по тротуару, заботливо прикрывая голову Ларки большим зонтом в новомодную клетку. Мы обе не поверили тучам, но я прихватила зонт на всякий пожарный. Не зря же я обладаю столь внушительной сумкой! А Ларка все норовила выскочить из-под моего зонта, и летние капли дождя не щадили ее коротких светлых волос.

– Ты со мной? Это будет весело, поверь, Ларка! В один ВУЗ! Вместе!

– Ну да .В коридоре будем здороваться и обсуждать планы на вечер,– быстро ответила подруга.

– Нет, если ты хочешь, то выбирай тв, мне ближе глянец. Я не хочу, чтобы мое лицо мелькало каждый день в семь вечера на шестом канале." А теперь о происшествиях нашего города. Все опять утонули."

Я засмеялась, а Ларка прибавила и без того быстрый шаг. Я закрыла зонт перед тяжелой дверью престижного старинного института.

– Я вообще не хочу мелькать. Понимаешь?

–Нет!

– Я не хочу быть журналистом. Это не мое,– сообщила Ларка в толпе абитуриентов и их родителей.