Надежда

ЛАСТОЧКА

Петя – худенький, малорослый, спокойный кареглазый мальчик с Красной улицы – этим летом пас стадо уже один. Митрич совсем постарел, ноги его не держат. А Петя самостоятельный, надежный, четыре класса закончил.

Приключилась с ним в этом году интересная история. Апрель был. Еще по утрам холод стоял по низинам, а у лесочка тепло, потому что пригорок. Петя зорко следил за стадом. Ответственность понимал.

Все коровы еще в марте отелились, и молодняк хозяйки дома отпаивали. А вот Ласточка что-то не торопилась приносить своего первого теленочка. Хозяин каждый день, встречая свою тяжелую, на сносях буренку, строго вопрошал Петю:

– И сегодня нет? Не потеряй приплод! Смотри, забью!

Петя в ответ только сердито шмыгал носом. Ласточка – неприметная, худенькая коровка, с сероватой, чуть курчавой шерстью. Хлопот с нею не было. Бодаться она не любила. Без норова скотинка. Хлыста ей никогда не доставалось, голоса слушалась и с луга никуда не уходила.

В тот день присел Петя перекусить. Хорошо кормили пастуха. Каждый день новая семья в порядке очереди приносила корзинку еды. Считалось зазорным не дать пастуху если ни мяса, то хотя бы сала. А уж об овощах и речи не велось. Ведь на улице целый день на ногах приходится трудиться пастуху без подмены!

Поел Петя еще не остывшей картошки, молоком запил. Сало на вечер оставил, разделив кусок пополам, чтобы младшую сестренку Валюшку угостить. Завернул снедь в газету, сложил в корзину, повесил ее на сук и отправился обходить стадо. Тю! Где же Ласточка? Обомлел. Кинулся к лесу. А он весь истоптан копытами, следы смешались. Травы на лугу мало, так скотина и край леса прихватывала. Туда, сюда глядит Петя, нет нигде коровки. Весь березняк прочесал. В смешанный лес идти бесполезно. Там следа не разглядишь. Вернулся к стаду, а Ласточка лежит себе у самой речки, видать воды только что испила. Глянул пастушок на живот скотине, а пуза-то нет! Охнул он, и присел прямо на влажную землю. Потеряла приплод, зараза! Где теперь его искать?

Уж три раза обошел Петя лесок и даже сосняк разок проскочил. Нет теленочка. Вечером хозяин, обнаружив пропажу, кинулся к Петиному отцу с грубыми обвинениями. Тот возмутился и со словами: «Не иголка, смотри сам», – открыл хлев.

– Загнал твой щенок теля, – орал хозяин остервенело.

– Иди в лес, и поищи сам. Мальчонка все ноги избегал, а ты только орать мастер, – отрезал отец Пети.

Помотался хозяин по лесу, но ничего не нашел. Злость ему глаза застила. Вот и порешил, что «гаденыш шустер оказался». Соседки, как могли, осаживали его, но он был непреклонен, и каждый раз при встрече повторял: «По осени отдашь своего бычка». Петин отец отмалчивался, зная буйный характер мужика.

А Петя заприметил, что Ласточка каждый день на время пропадает из стада, но никак он не мог уловить момента ее бегства, как партизанка, – скрывалась. Только тут, а через минуту будто растворялась в кустах. Потом снова появлялась и продолжала пастись. Пока Петя стоит около Ласточки, она неторопливо щиплет траву, но стоит отойти, чтобы завернуть к стаду отбившуюся корову, тихоня сразу исчезает. Тогда попросил он своего дружка помочь разгадать секрет. Любопытен был Венька донельзя. А узнав об интересном явлении, не заставил себя долго упрашивать. Только кусок сала запросил на случай удачно проведенной операции. Конечно, в пять утра вставать Венька не стал, к девяти пришел. Но в самый раз. Ласточка еще находилась в стаде. Петя стадо стерег, а друг издали за беглянкой следил. Вдруг буренушка, не торопясь, как-то бочком-бочком низинкой подалась в лес. Мальчишка за ней чуть ли ни на коленках. По березовому прилеску Ласточка побежала трусцой, а по сосняку – уже рысью. Венька еле поспевал за нею. Ему же на всякий случай еще за деревья прятаться приходилось. Взобрался он на бугор, заваленный старым полусгнившим сушняком. Ворох огромный. Наступишь на край и провалишься по пояс. Ноги поломать можно. Пока Венька обошел кучу вокруг, буренку из виду потерял. «Ну, лопух, проворонил, – корил он себя, – проиграл сало! Завтра придется снова приходить. Обещал ведь». Вдруг услышал треск сухих сучьев. Откуда-то из-под бурелома, через седой, обросший мхом сухостой, пригнувшись, выбралась Ласточка, а за нею такой же кудрявый, только белый, теленочек. Буренка остановилась у ближайшего куста и теленочек начал сосать молоко. Венька потихоньку, в присядку, выбрался из-за кучи на тропинку и помчался обрадовать товарища. «Что сало! Теперь все село узнает обо мне! А Петькин отец на радости тоже чем-нибудь угостит!» – восторгался он.

Конечно, больше всех радовался Петя. Снял друг с него недоверие и вину за плохую работу. Теперь злой хозяин Ласточки, может, даже извинится перед отцом? И телка своего отдавать не придется по осени. Обнялись они с Венькой и давай визжать, хохотать до слез, и кататься по траве.

– Петь, а чего Ласточка домой теленка не привела? – спросил Веня.

– В природе ведь как? Где отелилась, там и кормит. Не может корова против природы ничего поделать. Это человек ведет скотину домой.

Венька побежал в деревню, чтобы первому сообщить радостную весть. И Петя еле дождался того часа, когда можно гнать стадо домой. Хозяйки улыбались ему приветливо. Хвалили. А он смущенно опускал глаза в землю.

Я тоже радовалась за Петю.

ЗАБАВЫ НА РЕКЕ

С консервного завода иду коротким путем вдоль реки. На пологом берегу, на маленьком песчаном пляже сидят взрослые. Дети купаются. А я остановилась и смотрю, как перемещаются потоки воды, как суетятся мальки на мелководье.

Вижу Надю с улицы Ленина. Она плывет красиво, как русалка или огромная белая рыба. Вернее, она просто плавно скользит между слоями воды с закрытыми глазами и мечтательной улыбкой. Руки и ноги при этом расслаблены. Издали можно подумать, что поток тянет за собой большую светлую водоросль. Пока наблюдала за Надей, я не заметила, чтобы она дышала. Это удивило и насторожило, а потом испугало меня.

Неожиданно течение понесло Надю на глубину, а она, не чувствуя беды, продолжала находиться в блаженном состоянии. В следующее мгновение я сообразила: тонет! И нырнула за нею, не снимая платья. Но не успела поймать за плавки. Выскочила на берег и кричу: «Тонет, тонет в яме!» А сама дрожу от волнения и знакомую женщину, которая умела хорошо плавать, за руку хватаю. Та нырнула и тут же вытащила Надю на берег. Лежит бледная девочка на берегу и улыбается с закрытыми глазами, будто не вышла еще из задумчиво-мечтательного состояния. «Она представляет себя обитательницей рек и морей? Помогла я ей или помешала, не пойму? Может, она не тонула? И все же мне спокойнее, когда Надя на лугу. А вдруг она в состоянии блаженства наглоталась бы воды и не смогла выбраться из глубины? Ведь плавать она не умеет, только барахтается», – думала я.

Подбежала Надина мама и со слезами на глазах спрашивает: «Как же ты заметила мою дочку?»

– Не знаю. Я все примечаю, даже если мне не нужно. Дома всегда знаю, где что лежит, и бабушке подсказываю. Память у меня такая. А Надя не осознавала, что могла утонуть? – спросила я.

Мама девочки ничего не ответила, только обняла меня за плечи.

Платье сушится, а я сижу на берегу, в себя прихожу после неожиданного волнения. От кустов на песке танец бликов и теней. От жары глаза, будто на горячей сковороде. Накинула платье на голову и пошла дальше.

На повороте реки меня догнали девочки с нашей улицы. Они плыли на лодке. Валя сидела на веслах, Зоя – на носу, а ее сестренки – на дне лодки. Зоя болтала ногами в воде, с удовольствием принимая брызги на себя, и пела песни. Вода в этом месте реки густо покрыта желтыми кувшинками и мелкой ряской, которую едят стада уток. Девочки ехали за белыми кувшинками, потому что гирлянды бус из желтых цветов на длинных стеблях уже обвивали их шеи. Венки подружки украсили рогозой (камыш). По нарядам они представляли собой что-то среднее между индейцами и представителями племени «ням-ням». От желания перещеголять друг друга, они изобретательны и поэтому очень довольны собой.

Вдруг Зоя дико завизжала, замахала руками и начала, что было сил, бить ногами о воду. Младшие, не поняв в чем дело, подняли крик: «Помогите!» Валя бросила весла и принялась успокаивать малышек, но они не умолкали. Наконец, Зоя, подняв ногу на всеобщее обозрение, истерично закричала:

– Снимите эту гадость!

Один мужчина с берега посоветовал уколоть пиявку булавкой, другой – посыпать солью. Я, наконец, сообразила, чего боится подруга, подскочила, оторвала пиявку и ополоснула руку в воде. Зоя вытаращила на меня глаза, а потом, успокоившись, принялась разглядывать место присоса. Тут она увидела, что у меня на ноге тоже висят две пиявки. Преодолев брезгливость, я оторвала их.

– И лягушек не боишься? – спросила Зоя.

– Нет. Они безобидные, только скользкие. А вот змей боюсь и ужей сторонюсь, потому что от страха могу их перепутать, – с дрожью в голосе созналась я.

Вот и белые кувшинки. Звездный хоровод! Нежные, с розоватым оттенком от лучей вечернего солнца, они сплошным ковром покрывали заводь.

– Не полезу в воду. В зарослях всегда много пиявок, – закапризничала Зоя, поджимая под себя ноги.

Я с удовольствием прыгнула в бело-розовую пену.

– Сорви мне эту, – показала рукой Зоя.

– Эту?

– Нет, дальше.

– Эту?

– Да нет, еще чуть-чуть подальше.

Зоя потянулась к цветку и свалилась в воду.

Вынырнув, она с визгом вцепилась в борт лодки. Сестрички кинулись ее вытаскивать и так накренили лодку, что сами свалились за борт. Лодка заполнилась водой. Поднялся невообразимый шум. И смех, и слезы одновременно слышались над рекой.

Мы с Валей с трудом перевернули лодку. Потом, пока я вычерпывала воду, Валя поймала весла и строго прикрикнула на малышей:

– Живо, цепляйтесь за разные борта! Здесь вам дна не достать. Отвечай потом за вас!

– Мы за цветы держимся, – оправдывались девочки.

Валя по одной втащила их в лодку, потом и я залезла, увешанная гирляндами цветов. Зоя сама поплыла к берегу. Сестрички все никак не могли успокоиться после неожиданного купания и, растирая гусиную кожу рук и ног, продолжали делиться впечатлениями. Валя завернула меньшенькую в свое платье и передала мне на колени. Я, как куклу, прижала ее к себе. Девочка дрожала от возбуждения и холода, и с ее тонких косичек мне на плечо стекали прохладные струйки воды.

– Отнеси Нину к нам домой, – попросила Зоя.

– Ладно, – ответила я.

Нина с удовольствием взобралась мне на плечи. Ей не привыкать к такому виду «транспорта».

Вдруг погода резко изменилась. Откуда-то набежал низкий сильный ветер, зашуршал травой, зашелестел в кустах, поднялся выше и стремительно погнал облака в кучу. Не успели мы и половины пути пройти, как крупные редкие капли дождя обстреляли нас. Вокруг ослепительное солнце. А над нашей головой черная тучка. Несколько минут – и мы опять мокрые, как «цуцики». Дождь проводил нас до самого дома и закончился. Мы не в обиде на него. Летний дождь – прелесть! Малышня с восторгом носится по улице, подставляя мордашки последним каплям и шлепая босыми ногами по мгновенно образовавшимся лужам. Трава-мурава умылась и радостно улыбается искрящимися жемчужинами. Облако, разбрызгав остатки дождя, превратилось в стадо сказочных баранов. Хорошо!

КНИГА ПЯТАЯ –

ПРОБУЖДЕНИЕ

Глава Первая

ЛЯГУШКИ ЗА ПАЗУХОЙ

В пятом классе по каждому предмету разные учителя. Я не боюсь их, потому что мне нравится учиться. Математик Петр Андреевич иногда кричит на лентяев, а все равно за версту видно – добрый. Евгения Александровна мучает зубрежкой правил по русскому. Я понимаю, что она права, и все же этот предмет для меня самый нелюбимый.

Сегодня Мария Ивановна попросила меня поймать пару лягушек, чтобы на уроке биологии показать, как бьется сердце и работает кровеносная система земноводных. Я наловила целую дюжину и принесла в школу. Девчонки даже смотреть не захотели на моих пленниц. Тогда я открыла трехлитровую банку, вытащила за лапку самую большую лягушку и давай носиться с нею по партам до тех пор, пока в классе никого не осталось. Мне этого показалось мало, и я выбежала во двор, пытаясь кого-либо поймать, чтобы бросить лягушку за шиворот. Я так увлеклась игрой, что не заметила, как двор опустел. Оглянулась вокруг. Куда все пропали? Все трусы? Наконец догнала одну семиклассницу, но та с таким диким визгом сопротивлялась, что я пожалела ее и отпустила. Юлия Николаевна (учительница математики в параллельном классе), наблюдавшая за мной, спросила насмешливо:

– Никого не догнала? Ну, давай я тебе ее за пазуху положу. Не зря же ты ее ловила?

Я растеряно пробормотала:

– Для урока биологии ловила. Резать будем сегодня.

– Ты решила полезное с приятным совместить? Не получилось? Нервы дали сбой? – снисходительно обронила математичка.

Мои уши заалели.

– Пожалуйста, кидайте мне за шиворот! Я не боюсь, не брезгливая, – ответила я с вызовом, расстегивая верхнюю пуговицу на платье.

Юлия Николаевна только головой покачала. Мне стало не по себе, захотелось загладить перед учительницей неприятное впечатление от своего безрассудного поведения, но было поздно. Она скрылась за дверью корпуса.

На уроке Мария Ивановна попросила двух человек помочь ей держать лягушку, чтобы не поранить сердечную мышцу. Первой вышла Рая Соловьева. Я опустила голову. Не буду высовываться. Опозорилась на перемене. Опять «тормоза не сработали». Тут весь класс зашумел:

– Не стесняйся. Иди к доске.

После этих слов я не могла отказаться. Учительница объяснила, что лягушка не жаба и от нее не будет на руках бородавок.

Но через три дня и у меня, и у Раи на пальцах, которыми мы держали лягушку, все-таки появились мелкие бородавки. Мы показали их учительнице.

– Может, они у вас от страха? – предположила она.

– Ну, только не у меня, – рассмеялась я и покраснела.

«Хорошо, что не догнала никого и не «наградила» бородавками» – подумала я. Господи, сколько еще во мне глупости?! И вдруг удивилась: «Куда делись огромные, ужасные еще детдомовские бородавки, которые «заговаривала» немая соседка, когда я жила у папы Яши? Неужели молитва помогла? А может, они исчезли от сока фикуса? Я им во втором классе целый месяц руки лечила. Странно, будто одним днем пропали! Ура! Руки теперь чистые, белые. Не надо их прятать за спину, врать, что грязные, или краснеть, когда друзья хотят поздороваться по-взрослому».

НА ПСИХОВАННЫХ И ДУРАКАХ ВОДУ ВОЗЯТ

Встала с постели, накинула на плечи байковое одеяло и выскочила на крыльцо. Утро начиналось янтарною зарею. Лучи холодного солнца осколками зеркал рассыпались по небу. Туман над рекой лежал устало, серо, стыло. Он поглотил даже крест на колокольне бывшей церкви, расположенной в низине у реки. Зеленый цвет листьев яблонь побледнел. Он уже не такой насыщенный, как месяц назад. От первого ночного мороза на кустах смородины почернели края листочков. Грустят деревья на ветру. В окно сердито тополь бьется. И мне что-то невесело. Впечатления вчерашнего дня еще не остыли.

За работу меня никогда не наказывают. Тут не придерешься. Но язык – враг мой. Молчу-молчу, а потом не выдержу и «ляпну» что-либо. Не совру, нет. Это не мой конек. Просто честно скажу там, где надо промолчать. Особенно, если увижу несправедливость. Знаю, что не имею права осуждать взрослых, высказывать свое мнение, в котором они не нуждаются, но, когда срываюсь с тормозных колодок, мне и черт уже не брат. Не существует для меня в этот момент ни начальника, ни родни. Есть только несправедливый человек.

Вчера утром старшая сестра Люся предложила мне пойти на станцию в новых босоножках, но я «утонула» в них. А вечером, когда мать примеряла их, я сдуру брякнула: «Правда, нарядные? Жаль, что Люсе не подошли. Нога у нее широкая». Мать вдруг в сердцах как закричит: «Что ей не гоже, дай мне боже!? Подарочек привезла! Чем выкинуть, лучше мне предложить?!» А еще она догадалась, что отец потихоньку от нее купил их в сельмаге и подарил дочери. И пошло-поехало! Только тут я поняла, какую сделала глупость.

Господи, отчего же я такая наивная! Ведь в прошлый раз уже попадала в историю! Сказала Люся нашей матери неприятное. Она, конечно, обиделась, а за обедом потребовала, чтобы я при всех повторила эти слова. Я возражала, но мать приказывала, взглядом давила. Пришлось послушаться. Отец тогда скривился, глаза к полу опустил. Я успела увидеть в них: «ненавижу». А мать ничего не замечала и торжествовала, вот, мол, какая твоя дочь плохая! А мне гадко было. Я думала о том, что больше никогда в жизни ни о ком не скажу плохо и слова чужие не стану повторять. И вот опять «влипла»! Но я же не знала, что Люся матери их подарит! Я поняла, почему мать обиделась. Не для нее покупался подарок. Но зачем же так злиться на девушку, которая чуть ли ни в дочери годится? Где Люсе взять денег на подарок? Она же студентка. Зачем ее обижать? Ей и так несладко. У Люсиной матери теперь своя семья и двое детей. Нравится нашей матери или не нравится, но надо привечать дочку отца. Может, Люся на самом деле решила, что, чем добру пропадать, лучше предложить мачехе. Уверена, она без задней мысли это сделала. Я тоже запросто могла так поступить. Значит, и меня могли осудить? Об этом и сказала матери. А получив нагоняй, убежала во двор, чтобы поскорее разрядиться и не наговорить лишнего. «Неужели мать не понимает, что обида отца бумерангом вернется, и мне еще больше и больнее будет доставаться от него? Ей это безразлично, или она тоже не контролирует себя? Обида затмевает ее разум? А зачем меня за то же самое ругает?» – размышляла я. – Люся простит нашу мать или всю жизнь будет обижаться? А как надо? Как лучше для нее? Я быстро прощаю и забываю, но мне опять напоминают. Люсе легче, она живет в городе. Приезжает только в гости, а на каникулах живет у дедушки с бабушкой, которые очень любят ее и балуют. Я тоже хочу, чтобы меня немного побаловали, но ехать некуда и не к кому…»

Посреди двора лежит целый воз орешника. Мы собирались чинить плетень со стороны огорода, да руки не дошли. Орешник пересох и теперь годился только на растопку печки. Я кинулась искать маленький топорик. На месте его не оказалось. Будучи взвинченной, разозлилась еще сильней. Не выношу безалаберности! Каждый раз тратить драгоценное время на поиски глупо! Схватила большой топор-колун и давай рубить орешник на удобные для плиты палочки. Но топор был слишком тяжелым. Через час я в изнеможении бросила его на землю. Раздражение не проходило. Я чувствовала, что мне надо продолжить работу. Отнесла топор на место и принялась руками ломать прутья. Ломала зло, с остервенением, продолжая в уме перемалывать и анализировать услышанное. Палки хрустели под моими руками. Толстые, с руку толщиной, откладывала в сторону. Чем больше уставала, тем спокойней текли мои мысли. Проблемы уже не казались столь громадными и неразрешимыми. Люди не представлялись такими уж злыми и жестокими. Я начинала сочувствовать обеим сторонам, жалеть их. И работа шла ритмичнее.

Часов через пять я уже не могла разломить и тонкой палки. Взяла топор и, не торопясь, принялась колоть толстые стволы. Руки и ноги дрожали от усталости. Я начала промахиваться. Но привычка пересиливать себя заставила закончить дело.

Бабушка дважды выходила во двор, но не решалась подойти ко мне. Я была благодарна ей за понимание. Отец, проходя мимо, «проехался»:

– На психованных и дураках воду возят.

Я промолчала. С чего вам нервничать? У папочки и мамочки любимчиком рос. Бабушка рассказывала.

За ужином все смеялись, вспоминая, сколько усилий потратили, чтобы подобрать и нарезать ровный орешник.

– Теперь не надо на зиму лучину заготавливать, орешником будем печь растапливать и тебя добрым словом вспоминать, – подвела итог дня бабушка.

Ее слова – бальзам на мою душу.

ЛЕКАРЬ

Поехали мы как-то всей семьей в Обуховку, в гости к родителям отца. День стоял теплый, тихий, солнечный. Неспешно катилась телега, утопая в мягкой пыли проселочной дороги. Показался лес. Самоцветами осени наградила его природа. Разметала она брызги красок сказочного калейдоскопа. Светло, нарядно вокруг! Моя душа улыбалась и наполнялась очарованием.

Не заметила, как подъехали к большому старому дому с широким двором и многочисленными хозяйственными постройками. За сараями находилась пасека, а за нею – огромный старый сад.

В хате полным-полно гостей. Коля объяснил мне, кто из них родственники, а кто – соседи. Но в сутолоке праздника я толком никого не запомнила, кроме бабушки Мани и дедушки Тимофея. А тут еще заехали к отцу друзья школьных лет. Естественно, выпили, вспомнили детство. Время вихрем пролетело. Схватили гости сумки и побежали за ворота. Бабушка Маня, увидев на столе забытый сверток с угощением, бросилась к калитке догонять гостей, да запуталась в длинных юбках и упала с высокого кирпичного порога, поломав в нескольких местах руки и ноги.

Отлежала она в больнице положенное время, срослись у нее все косточки, а ходить все равно не получалось. Сделали рентген. Ничего плохого доктор не разглядел, и стал теребить бабусю:

– Ходи, не ленись. Дома на печке у деда валяться будешь.

– Та хиба ж я придуряюсь!? Мне самой домой охота поскорей попасть, – кряхтя, ворчала старушка.

Врач ей не поверил и выписал из больницы. И тогда купил отец костыли бабушке и горько пошутил:

– Ничего, маманя, на трех ногах вам легче ходить будет.

– Да уж, наверное, недолго мне кандыбать придется на них. А на том свете костыли не пригодятся, – усмехнулась бабуся.

– Будет вам, мама, об этом думать, – с укоризной в голосе заметил отец.

– Да о чем мне теперь еще думать? Нажилась я, сынок. Хватит. Не хочу небо коптить. Не боязно мне уходить, – услышала я спокойный ответ и удивилась его простоте и будничности.

А через месяц прослышали мы, что в соседнем районе какая-то «бабушка» лечит от многих болезней, и диагнозы ставит лучше некоторых городских врачей. Повез отец бабу Маню к ней. Мы с Колей тоже увязались с ними.

Подъехали. Встретил нас крепкий молодой человек лет двадцати пяти.

– Мамани дома нет. Поехала помочь в родах внучатой племяннице. Нескоро вернется. Руки у нас с нею одинаковые. Оставайтесь, – пригласил он.

Отец в нерешительности топтался на месте.

– Ваня, подь сюда, помоги, – позвал кого-то молодой человек.

На крыльцо вышел мужчина постарше. Они осторожно перенесли больную на кровать. Молодой человек принялся медленно ощупывать ногу бабушки от кончиков пальцев и выше. Закончив осмотр, он сообщил:

– Бабушка, у вас трещина на шейке бедра. Операция нужна. Надо ехать в город скобки ставить.

– На костылях буду ходить. Не поеду больше в город, – запротестовала баба Маня.

– Наверное, вы правы. Кости у вас хрупкие. Операция может пройти не совсем удачно. А организм у вас великолепный, как у молодой. На руке кости без гипса срослись? – поинтересовался он.

– А почем, милок, знаешь, что они гипс не поставили? – удивилась бабушка.

– Так ведь криво срослись.

– В больнице доктор сказал: «И так сойдет. Все равно тебе умирать пора». – Пошутил он, – поторопилась оправдать доктора бабуся.

– Конечно, пошутил, – с грустной усмешкой подтвердил молодой лекарь.

Отец был поражен чувствительностью рук и познаниями в медицине деревенского парня, но решил проверить их еще на себе. Лекарь согласился. Его крупные, грубые руки легко заскользили по телу. Иногда он придавливал некоторые участки тела и при этом как бы прислушивался к своим ощущениям, наконец, сделал вывод:

– Запас вашего здоровья до девяноста лет. Ваше слабое место – печень. Спиртным не увлекайтесь, даже по праздникам. Сердце великолепное. Есть у вас болячка, она всегда будет с вами, но особых волнений не принесет. Приезжайте еще лет через тридцать, – с улыбкой добавил он.

Отец остался доволен осмотром. Подтвердился диагноз обследования в больнице.

– Почему вы с таким талантом в городе не работаете? – по-отечески серьезно поинтересовался отец.

– Каждый сам должен решать, на что будет растрачивать свой дар. Я предпочитаю самостоятельно изучать науки. К тому же работаю конюхом в колхозе, в огороде вожусь. На жизнь хватает. Много ли надо человеку, если он живет в ладу со своей совестью? Народ к нам со всей округи едет. Денег не берем. Дар божий дается, чтобы людям помогать. Кроме всего прочего, город может убить во мне эту способность. И тогда буду мучиться, что не исполнил того, что судьбой назначено.

Говорил он спокойно, обыденно, без похвальбы. И чувствовалась в этом простом человеке огромная духовная сила, добродетель бесконечная, мудрость не по годам.

Я подошла к нему и потрогала его ладони. Лекарь улыбнулся широкой крестьянской улыбкой и положил руку мне на голову. Прикосновение было приятное. Он не жалел. Он поощрял.