Надежда

– А вдруг они плохие?

– Плохих людей мало. Такие и не взяли бы. Берут ребенка, когда очень хотят. Наверное, у них нет своих детей и им некого любить. Что же ты вчера вечером не сказала?

– Не решилась.

– Надо отпраздновать твой отъезд. Попрощаться по-людски. Гусей завтра продам. Ботинки у Пети износились. А вот потрошки на ужин оставлю. Ты сегодня будешь есть мяса досыта, как мечтала. Помнишь?

– Спасибо, – тихо ответила я.

– Давай управляться поскорей, – сказала баба Дуня, тайком утирая слезу.

– Давайте, а то все с поля придут голодные. Тружеников кормить надо, – повторила я любимую фразу бабушки. И мы рассмеялись.

– Тамара, соседушка! – крикнула бабушка Дуня через плетень. – Как повезешь обед муженьку, попроси моих пораньше вернуться с работы. Проводы у нас.

– Кого провожаете?

– Внученьку мою младшенькую.

– Хорошо, Ивановна, обязательно заеду.

– Детка, чего нос повесила, не бойся. Новое – всегда связано с надеждой на лучшее. Вот приходит Новый год, – так все счастья ждут…

Вечер был теплый и безветренный. Ужинали во дворе. За столом сидели тихо. Только дядя Коля пытался развлечь всех веселыми житейскими байками.

До автобуса меня провожали Галя и Петя. Галя, не выдержала, заплакала.

– Чего ты? Не надо. Не надо, – твердила я.

– Радуюсь за тебя и горюсь о себе. Про папу вспомнила. Только на карточке и вижу. Хоть бы тебе повезло. Бабушка Дуня будет молиться за тебя. Может, когда вырастешь, приедешь к нам?

– Обязательно! Я всегда буду помнить вас, – горячо заверила я.

Автобус пришел полупустой. Я стояла у заднего окна, и все махала и махала тем, кого хотела, но не могла различить из-за слез.

ПРОЩАНИЕ С СЕМЬЕЙ ИРИНЫ

Сегодня я не сбегаю из детдома, а попросила разрешения у дежурного воспитателя сходить в город попрощаться с подругой. Иду самой короткой дорогой через парк мимо фонтана. Шаловливый ветер бросает на людей пригоршни алмазных брызг, они разлетаются далеко за гранитный борт. Солнечные блики скользят по лицам. Огромная радуга то поднимается на вершину мощной центральной струи и начинает полоскаться на ветру, как многоцветная шелковая ткань, то опускается к воде, и тогда ее дрожащая поверхность переливается непрерывно меняющимися, неповторимыми красками. Из аккуратно вычерченной, яркой и неподвижной в безветрие радуга превратилась в живое существо! Сильный порыв ветра понес водяную пыль на асфальт, и рядом с фонтаном заплясало небольшое расплывчатое цветное сияние. Такое же чудо возникло и в скоплении невысоких струй над черным мраморным кольцом, по которому ходили дети. Недолго резвились маленькие радуги. Сердитый ветер разорвал их в клочья, закрутил вихрем и унес ввысь. Зато большая радуга продолжала и продолжала плясать! Фонтан орошал мелкой дождевой пылью каменные плиты своего обрамления и мое возбужденное лицо.

А люди торопливо бежали по аллее, не замечая чудес. Я выбрала не очень спешившую тетю и сказала:

– Гляньте, красота какая!

Она удивленно посмотрела сначала на меня, потом на фонтан.

– Похоже на северное сияние, – сказала она и улыбнулась.

Потом погладила меня по волосам и пошла дальше. А я все стояла, зачарованная сказочной картиной. Ветер трепал мои шаровары, брызги летели в лицо, но я не замечала этого. Я была далеко, в другом мире, на другой планете. Я даже придумала красивую фразу: «Планета моей мечты». Три радуги! Может, это подарок фонтана мне на прощанье?..

– Меня нашли родственники. Завтра уезжаю, – сказала я Ирине с порога.

– Видишь, и тебя счастье нашло! – воскликнула подруга. А мы с мамой сегодня ходили к директору моей школы, показывали твои рисунки и тебя обещали записать в первый класс.

– Как это, в первый класс? Я же перешла во второй!

– Чудачка, не в простую школу, а в художественную.

– Куда ты уезжаешь? – спросила мама Ирины.

– Не знаю.

– А к кому?

– Тоже не знаю. Сказали, что воспитатель отвезет меня в другой город к родственникам.

– Все у тебя будет хорошо! А сейчас мы устроим тебе маленький праздник, – сказала Альбина Георгиевна.

Ирина и ее папа сходили в магазин и принесли две красивые коробки.

– Ты знаешь, что такое мороженое?

– Слышала, – ответила я, от нетерпения переминаясь с ноги на ногу.

В коробке оказалось четыре мороженых: шоколадное на палочке, в картонном стаканчике с цветочком наверху, в вафельном стаканчике с вишней и в бумажном пакетике.

– А какое можно взять?

– Все! – засмеялся папа Ирины.

– А можно от каждого попробовать по кусочку?

– Договорились. Хочешь узнать, что в другой коробке? – спросила Ирина. – Смотри! Целый набор пирожных! И тоже все разные!

Я радостно воскликнула: «Такое слоеное с розочками, я знаю!»

– Будешь пробовать все?

– Если можно, конечно, – ответила я, смущенная таким вниманием.

– Тебе сегодня все можно! – воскликнула Ирина, радуясь моему предстоящему счастью.

– Мне… чуточку грустно… – вздохнула я.

Защекотало в носу.

Но Петр Андреевич не дал моим слезам воли. Он высыпал в вазу конфеты в красивых обертках и отвлек словами:

– Эти с собой возьмешь, подружек угостишь, чтобы им легче было с тобой расставаться.

Мне не давали скучать. Папа Ирины принес баян, и мы вместе пели песни военных лет по моему заказу. Время летело быстро. Я взглянула на часы и заторопилась:

– Спасибо за все. Я обещала не опаздывать.

Ирина подала мне книжку размером чуть больше открытки. На малиновом переплете – золотые буквы: «Эрмитаж».

Я раскрыла книгу. На первой странице под тонкой папиросной бумагой – «Портрет жены Щепкина». На меня смотрело доброе, то самое поразительно доброе лицо!

– Бери, не стесняйся, тебе предназначено. На память от нас, – сказала Ирина серьезно, и глаза ее погрустнели.

Я так разволновалась, что не смогла ничего ответить. А хозяева шутили, смеялись, рассовывая по моим карманам конфеты. Ирина поцеловала меня, а ее папа сказал:

– Надеюсь, ты обретешь в другом городе хороших друзей.

– Такие, как вы, один раз в сто лет встречаются, – вздохнула я.

Я шла через парк радостная. И вдруг задумалась. Ведь мне так не хочется с ними расставаться, но почему же я не плачу? А может, и правда мне повезет с родственниками? Раз они меня берут к себе, значит, я им нужна.

АННА ИВАНОВНА

Меня вызвали к директору. Я не волновалась, знала, что мне сообщат об отправке к родственникам. Теперь, очевидно, речь пойдет об окончательном времени отъезда. К моему удивлению, в кабинете сидела Анна Ивановна. Неужели из-за меня? Наверное, хочет проститься? Значит, ей жаль со мной расставаться. А я так и не решилась дать ей ответ!

– Хотелось внучку себе воспитать – не вышло. Утешает надежда, что тебе там будет лучше, чем у меня, – грустно сказала учительница, тяжело вставая со стула.

Анна Ивановна наклонилась и прижала меня к себе. Я уткнулась лицом в ее платье. Мы молча постояли, и она медленно пошла к выходу.

Много смешанных чувств металось в моей душе. Я не могла собрать мысли и успокоиться. Хотелось побежать вслед за Анной Ивановной, сказать ей что-то хорошее, доброе, ласковое. Но ноги будто одеревенели. Во рту стало сухо, язык не слушался. И только слезы пытались унести из сердца внезапно нахлынувшую боль. Сквозь туман в голове пробилась единственная мысль: «Еще одного хорошего человека потеряла. Такой учительницы больше не будет».

В комнате, завернувшись с головой в одеяло, снова думала об Анне Ивановне. Почему я не нашла в себе смелости сказать на прощание хорошему человеку, что люблю? Побоялась обидеть своей не очень сильной любовью? А оскорбила неверием. Она переживала, я переживала. И обе молчали. Мы с ней похожи. Может, потому она меня и выбрала?

А не сумела по-настоящему проститься еще потому, что поняла, как дорога она мне лишь в ту минуту, когда судьба развела нас.

ПРОЩАЙ, ДЕТДОМ

До станции меня провожали Лиля с женихом и его мама. Мы идем по длинной прямой и пустынной дороге. Передо мной алое солнце, а сзади, примерно на той же высоте от горизонта, как снежный ком, вставала луна.

– Тебя провожают два дежурных Земли – дневной и ночной, – улыбнулась Лиля.

– Может, это к счастью? Как ты думаешь?

– Конечно, к счастью, – звонко смеется Лиля.

От ее смеха мне радостно, и я тоже сквозь слезы улыбаюсь.

– Дядя Толя, мне хочется, чтобы вы были для моей Лили как папа. Я ее очень, очень люблю, – сказала я на прощание и повисла на шее подруги.

– Не волнуйся. Все у нас будет хорошо, – кивнул парень.

Сопровождающая взяла меня за руку и повела в вагон. Вскоре застучали колеса. А я мыслями никак не могла оторваться от своих друзей. В этом детдоме я постоянно ощущала себя намного старше своих одноклассниц. Возможно, поэтому мне было так хорошо с Лилей, Петей, Андреем… Но сейчас, сидя в вагоне, я вдруг почувствовала себя маленькой щепкой в океане неизвестности.

КНИГА ТРЕТЬЯ -

ПРОТАЛИНЫ

Глава Первая

РОДИТЕЛИ

Меня везут к родственникам: сначала поездом, потом от железнодорожного вокзала в переполненном трамвае. Подняла голову вверх – кругом спины, плечи. Воспитательница посоветовала: «Будут сильно сжимать, кричи, не стесняйся».

Наконец и для меня раскрылись деревянные складные двери вагона. После неприятной поездки с удовольствием иду по чистой широкой улице. Вот парикмахерская. По одну сторону от двери нарисован мужчина-щеголь с лихо закрученными усами, по другую – кокетливая молодая женщина с глупым кукольным лицом. Дальше – кинотеатр «Комсомолец», магазины.

– Зачем над окнами магазинов висят полосатые зонтики? – спросила я.

– Белые парусиновые козырьки? Чтобы люди и в жару, и в дождь могли рассматривать витрины, – объяснила воспитательница.

– А для чего под каждым деревом железные, узорные решетки?

– Чтобы землю не затаптывали.

– Такая забота о деревьях? Здорово!

Неожиданно перед нами раскрылась широкая площадь с памятником Ленину в центре. Слева возвышалось огромное красное здание с белыми колоннами, окруженное двумя рядами старых голубых елей. Ветер запутывался в их огромных пазухах, а ветви даже не вздрагивали. У памятника дети кормили белых голубей. «В нашем городе есть «смотритель» голубей. Наверное, единственный в стране», – с гордостью сказала проходившая мимо женщина. «Как она догадалась, что мы приезжие?» – удивилась я. Идем дальше. Всюду продается газированная вода. Мне очень хочется пить, но я знаю, что за воду надо платить, и не решаюсь попросить.

По поводу встречи с семьей уже не переживаю. Устала волноваться. Какое-то безразличие напало. Только любопытство осталось. Подошли к двухэтажному длинному обшарпанному кирпичному дому, окруженному красивым когда-то, а теперь покосившимся забором. Поднялись по шаткой деревянной лестнице на второй этаж и остановились перед дверью с номером десять. Тут я занервничала. Вышла невысокого роста, полноватая, черноволосая женщина и вежливо пригласила нас в квартиру. Мне она сразу не понравилась. «Недобрая, нечестная. Вон как глаза бегают, стараясь не столкнуться с моим прямым взглядом. Не полюбит меня. А зачем соглашалась брать? – горько размышляла я, глядя в ее сонное лицо. – Почему долго спала? Может, не здорова?»

Мы с трудом разместились в узком коридорчике, служившем одновременно и кухней. Попили чаю с белым хлебом и маслом. Мне хотелось еще хлеба, но просить добавки побоялась. А вдруг моя новая мама Ольга Фроловна рассердится, что много ем? Взрослые говорили о погоде, а я разглядывала кухню. Над головой маленькая люстра из длинных стеклянных цветных трубочек, какие бывают на елочных бусах. В них дробился яркий резкий солнечный свет. Стены оклеены белой в розовый цветочек бумагой. На столе маленькая электроплитка. В углу корыто и куча кастрюлек. А чашки и тарелки стоят внутри стола, за которым мы сидим. На дверях второй комнаты белые плотные вышитые цветами шторы.

Воспитательница любезно раскланялась, поблагодарила за чай и обратилась ко мне: «Развезу детей и через три месяца, обязательно заеду к тебе. Если не понравится, можешь вернуться в детдом. Имеешь право». И ушла. Мне стало тоскливо. Ольга Фроловна ни о чем не спрашивала. Я тоже боялась заговорить. Молчание затягивалось. Бросила взгляд на дверь. Убежать? Но куда? В детдоме жизнь была привычной, надежной. А от этой безразличной женщины ни добра, ни тепла. Одна сухая вежливость, и та через силу. Не так я представляла встречу с мамой! Мне хотелось ласковых слов, хотя бы таких: «Я так ждала тебя. Ты устала с дороги? Отдохни». И все! Почувствовала себя подкидышем. «Не туда подкинули?!» – подумала я и заплакала.

Ольга Фроловна смотрела на меня растерянно и беспомощно. «Ну, чего ты, чего?» – как-то нехотя бормотала она. «Странная женщина. Так ненавидит меня, что не может посочувствовать просто как чужому ребенку на улице?» – тоскливо рассуждала я. От этих мыслей поток слез усилился.

Видно, я уснула за столом. В полусне слышу веселый голос пожилого человека: «Где наша крошка спряталась? Доктор Айболит пришел лечить маленькую девочку от слез. Хватит спать». Я приоткрыла опухшие глаза. Надо мной склонился высокий, худой, седой мужчина в сильных очках и белом халате. Его голубые глаза приветливы. На щеках две глубокие морщины и ямочки. Он мне сразу понравился. «Детей любит», – мелькнуло в голове. Неожиданно со мной опять начался приступ истерики. Мне не хотелось выглядеть плаксой перед «дедом» (так я сразу окрестила его), но успокоиться не получалось. Дед позволил мне еще немного пореветь, а потом сказал:

– Ужин готов. Ты же не заставишь голодать человека, пришедшего с работы? Я сегодня пораньше отпросился.

– Для меня старался, – обрадовалась я и встала.

Дед приказал вымыть руки перед едой. Я с удовольствием послушалась.

– Так, надо заняться твоим здоровьем. Желудок растягивать придется. Он, видно, у тебя совсем усох. Для начала будешь на обед получать рюмку кагора. Это церковное, лечебное вино. Дают его ослабленным людям. «Мощная» ты у нас девчушка, – похлопал меня дед по торчащим лопаткам, – чувствуешь, ангелочек, крылышки пробиваются?

Он налил мне кагор в маленькую граненую рюмку, а себе в большую.

– За твое здоровье, – произнес он и с удовольствием выпил.

Я последовала примеру.

– Дайте еще, очень вкусно, – попросила я.

Родители как-то странно переглянулись.

– Нельзя. Лекарство пьют малыми дозами, иначе оно будет вредить, – строго сказал дед.

– А почему у вас большая рюмка лекарства? – поинтересовалась я.

Дед рассмеялся:

– Все видит! Молодец! Лекарство должно соответствовать весу человека. Большому человеку требуется большая доза. Поняла? А теперь бери ложку. Ешь.

Я съела суп и выпила компот.

– Больше не влезает, – сказала я, выходя из-за стола.

– А спасибо где? Съела? – засмеялся дед.

– Кому спасибо? – смущенно спросила я.

– Мне – за то, что денежки заработал, матери – за приготовление еды. Понятно?

Дед говорил легко, весело. И замечание не обидело меня. После ужина легла на диван и принялась разглядывать комнату. Два небольших окна. Вдоль одной стены железная кровать и темно-коричневый с резными украшениями шкаф. Вдоль другой – диван и комод. По центру круглый стол. У окна – книжная полка. Над столом оранжевый матерчатый с бахромой абажур. Четыре стула обтянуты белыми чехлами с голубыми цветочками. Голубая скатерть, голубые покрывала. Около шкафа за белой шторкой я разглядела плиту. Ну, прямо как у нас в деревенском детдоме, только маленькая, двухконфорная. На столе ваза с яблоками. Тесновато, но уютно.

А может, я привыкну?

Я ХОРОШАЯ

На второй день Оля (так я назвала про себя приемную маму) принялась готовить завтрак. Я проголодалась, потому что привыкла вставать рано, а она появилась на кухне в десять. Разбила Оля в сковородку два яйца и посмотрела на меня. Я взглядом попросила еще. На седьмом яйце она зло бросила сковороду на плитку. Почему? Вчера дед восторгался, глядя, как я на тонкие кусочки хлеба намазывала масла в палец толщиной и вмиг съедала, а сегодня Оля не хочет меня откармливать.

После завтрака я задумчиво сидела на полу. Оля позвала меня, а я не услышала. Замечталась. Тут она ко мне подходит и ласково так, но с ехидцей говорит: «Ушки мыть надо». И поднимает за ухо. Я оторопела от неожиданности. Уже год как меня не наказывали. Вырвалась, зверьком посмотрела на новоявленную воспитательницу и сердито ответила: «Будете обижать, сбегу».

Вечером Оля ушла, а дед закрыл дверь на кухню и начал беседу. Он долго объяснял мне, как плохо шататься по вокзалам со шпаной. Нового ничего не услышала. Я знала много историй о беглецах из нашего детдома. В основном, они заканчивались печально. «Я не хочу ночевать по подвалам и чердакам, собирать объедки, воровать. Такое нравится ребятам, у которых мозги набекрень. А я нормальная. Но я не заставляла забирать меня из детдома. И нахлебником стала не по своей воле. Не напрашивалась. Должна же я дать понять новым родителям, что не паршивый котенок, которого по всякому поводу можно таскать за уши? Если я плохо поступила, достаточно объяснить мою вину», – думала я, уставившись безразличным взглядом в окно. После утомительной лекции дед отпустил меня.

Не прошло и недели, как я опять попала в историю. Мелочь, а неприятно. Оле зачем-то потребовался металлический складной метр. Я пошарила на полке. Его там не оказалось. Утром я измеряла им длину дивана, на котором сплю, и свой рост, но потом положила инструмент на место. Оля принялась раздраженно ругать меня за то, что играю нужными вещами, и обозвала обманщицей. Сдерживая слезы, я ответила: «Если вы не будете мне верить, то я начну беспрерывно врать. Вам же хуже будет».

Оля удивленно взглянула на меня и вышла из комнаты.

Теперь при всяком удобном случае я стараюсь доказать свою честность.

ОХ, УЖ ЭТИ БАБУСИ!

Вышла во двор. Ко мне подошли три женщины и начали разглядывать, будто я – экспонат из музея. Терплю. Вдруг одна спрашивает:

– Как твое отечество?

Странный вопрос. При чем тут Отечество? Стою, растеряно хлопаю глазами. Вторая подсказывает:

– Как твоего отца зовут?

– Яков, – отвечаю, не понимая, чего от меня хотят.

По хитрым, неприятным лицам сообразила, что в их словах кроется подвох. Третья женщина уточнила:

– А по документам ты Яковлевна?

– Не знаю. У маленьких отчества не бывает, – ответила я, наконец, улавливая смысл происходящего.

Обида захлестнула. Они же понимают, что мне неприятно говорить об этом! Бабушки рады, что затронули больной для меня вопрос? Чтобы не нагрубить, спряталась за дверь своего коридора.

ДЕНЬГИ

Вечер. Полная луна заглядывает в окно и серебрит полумрак комнаты. Облака то накатывают на луну, погружая комнату в темноту, то открывают светлый диск, и тогда, как в сказке, медленно выплывает из темноты корабль-комод с двумя стеклянными вазами для цветов – трубами. Я в ночном порту… В моей голове чудная музыка о море и моряках. Я слышала ее по радио. Прижавшись к твердой спинке дивана, мечтаю…

Залаяла собака. Я встала, выглянула в окно. Никого. Взгляд упал на комод. На салфетке лежат бумажные деньги. Рядом поблескивают металлические. Осторожно дотронулась до них, сосчитала и задумалась: «А если взять рубль? Ведь никто не заметит. Зато можно будет купить конфет-подушечек, и целую неделю не спеша, наслаждаясь, есть. А вдруг родители посчитали деньги и заметят, что я взяла? Не взяла. Украла. А красть еще хуже, чем врать. Но рубль – это так мало! Тут вон и пять рублей, и десять. Как родители меня накажут, если украду? А чем они докажут, что я взяла? Куплю конфеты и сразу съем. А про денежки скажу, что закатились куда-то. Нет. В горло эти конфеты не полезут, а главное, стыдно будет родителям в глаза смотреть. Мне сейчас хорошо, потому что ничего плохого не делала. Стоят ли конфеты того, чтобы я страдала из-за них каждый день? Съем и забуду, ну вроде как чай сладкий выпью, а мученье на всю жизнь останется. Нет, не стоят сладости того!»

Легла и отвернулась к прохладной стенке дивана. Закрыла глаза. Передо мной еще некоторое время блестели монетки, но они уже не были такими привлекательными. Свет от них исходил тусклый, серый. И конфеты не представлялись такими уж вкусными.

КИНОТЕАТР

Дед дал мне рубль, и я побежала в кинотеатр «Комсомолец» смотреть фильм «Подвиг бойца». Вечером он опять вручил мне деньги. Я попросила на газировку. Но дед отказал: «Как врач, не позволяю ее употреблять. В ней один натуральный продукт – патока. Лучше пей соки или молоко. Ешь свежие фрукты. Не губи желудок». Он разъяснил, и я все поняла. Не стану себе во вред делать. А другие пьют газировку потому, что у них нет деда-врача.

На следующее утро опять побежала в «Комсомолец». Купила билет и приготовилась увидеть новый фильм. Но на экране появился тот же журнал про комбайны, а потом начался фильм «Подвиг бойца». Я смотрела с удовольствием, но с меньшим интересом, потому что знала, чем закончится. Когда же в третий раз вошла в кинозал и снова увидела те же титры, то разозлилась и вышла в фойе. Вежливая тетя спросила:

– Тебе плохо, девочка?

– Плохо, – говорю, – обман какой-то! Третий день один и тот же фильм показывают.

– Почему обман? Время проката каждого фильма – неделя. Все дети нашего района должны успеть его посмотреть. А в понедельник – другой привезем.

Я сконфузилась, покраснела и вернулась в зал. Деньги ведь заплачены.

ДВОРОВЫЙ ТЕАТР

Утром проснулась поздно. Деда дома уже не было. Он начальник санитарной эпидемиологической станции на рынке. А рынок начинает работать очень рано.

Умылась. Позавтракала. Сижу и молчу. Оля тоже молчит. Скучно. Не знаю, о чем говорить с нею и боюсь, что начнет расспрашивать о детдоме. На мое счастье в раскрытое окно донеслось:

– Лелечка, выходи!

– Иди во двор. Надоест гулять, подождешь на лавочке, – сказала Оля и ушла к соседке.

У дощатого, наскоро сколоченного сарая, опираясь на колонку, стояли девочки постарше меня и скороговоркой разговаривали на незнакомом языке. На их лицах, подернутых легким пушком, как роса, сверкали бусинки воды. Отполированные тонкие мускулистые ноги темные от загара. Прислушалась к их странной речи.

– Дия дисе дигод диня… – говорила одна.

– Зуя зуне зухо зучу… – отвечала другая.

А! Секретный язык девчонок. Попробовала говорить хитрым способом. Получилось, но медленно. Зачем он мне? Не хочу ерундой заниматься. Села на лавочку. Вдруг во двор прибежала ватага ребят. Они не спрашивали, откуда я появилась, а сразу приняли в свой театр и предложили играть в казаки-разбойники.

– Мне нельзя уходить со двора, – смущенно ответила я.

– Ну, давай играть в карты. Пойдем в ваше парадное?

Оказывается, парадное – это красивая лестница в доме. По ней когда-то ходили богачи. Теперь там белье сушат. А жильцы входят в дом с черного хода, которым пользовалась раньше прислуга.

Мы сели на ступеньки, и ребята принялись обучать меня разным играм: в ведьму, дурака, девятерного дурака, подкидного… Голова пошла кругом от их многообразия. А после обеда все пошли готовиться к выступлению. Пьеса была со смешными моментами, но довольно бестолковая, потому что каждый участник вносил что-то свое. Старшая из нас – Светлана – пыталась сделать общий сюжет, но ребята не уступали. Потом мои новые друзья принесли из дома бумагу, краски, старую одежду и на скорую руку сделали костюмы. Даже занавес повесили. Немыслимые шляпы, великолепные плащи-накидки, длинные юбки! В нарядах было что-то романтичное, особенное. Каждый участник обязательно становился героем. Я тоже с интересом взялась за дело. Но во время спектакля, невзирая на протесты, меня забрали домой спать. Лежа в постели, прислушивалась к возгласам ребят, пыталась представить, что и как происходит на сцене. Конечно, не заснула. Мне было очень грустно. Но я понимала, что не имею права нарушать ритм жизни взрослых и скрепя сердце должна свыкнуться с мыслью, что обязана принимать слова родителей как необходимое и неизбежное.

Выступать в театре мне так и не пришлось. Дед плохо отзывался о моих новых друзьях, а я подумала о том, что он не всегда бывает прав. Его не интересует, какие дети на самом деле. Они мешают ему, и он называет их шалопаями. Я попыталась убедить его в обратном, защищать друзей, но дед был категоричен:

– Давай без обиняков! Нечего якшаться с бездельниками и полуночниками. Иди спать!

Доказывать что-либо свое было бесполезно.

О БОГИ!

Светлана принесла книжку про богов древней Греции, и все зажглись идеей постановки нового спектакля. Узнав, что я немного рифмую, Света обрадовалась: