Вниз по течению. Книга вторая

В переломный момент, когда Натке физически стало чуть лучше, зато вплотную подступили страдания духа, а реальность начала истончаться под натиском прорывающегося в неё тёмного изнаночного мира, дверь в палату снова открылась, и пропустила уже знакомых плечистых санитаров, но на этот раз одних, без бородатого халата. Они легко вздёрнули Натку на ноги, и повлекли-понесли с собой, впервые за долгое безвременье позволив пленнице покинуть опостылевшие мягкие стены, которые она успела возненавидеть всем сердцем.

Нет, они не направились вверх по лестнице, на что Натка надеялась, не дали ей хоть краешком глаза увидеть дневной свет, напротив – спустились ещё на этаж ниже (Клим, ты был прав!) и там передали в руки дородной тётки, облачённой в такой же, как и у всех здесь, безупречно чистый бежевый халат. Тётка в свою очередь препроводила еле держащуюся на ногах пациентку в слепящую белизной и хромом душевую кабинку, где принялась собственноручно мыть, предварительно избавив от провонявшей потом и рвотой пижамы. При этом на грубом лице тётки не дрогнул ни один мускул, что несомненно говорило о её высоком профессионализме, потому что в те минуты Натка была глубоко противна даже самой себе.

После горячего душа, чистую и даже ставшую немного похожей на человека, её снова вывели в коридор, снабдив лишь одноразовыми тапочками и не потрудившись одеть, что в другое время могло смутить даже такую тёртую волчицу, как она, но сейчас наоборот принесло облегчение – кожа после душа стала вдруг болезненно чувствительной, соприкосновения с одеждой не хотелось. Впрочем, дорога всё равно оказалась недолгой, и очень скоро, войдя в очередную бесшумно открывшуюся дверь, Натка попала в очень странное помещение.

Это была комната, большую часть которой занимало непонятное сооружение футуристического вида, больше всего напоминающее гигантское серебристое яйцо, на гладком боку которого приглушенно мерцал овальный экран. И пока Натка таращилась на эту штуковину, интуитивно не ожидая от неё ничего хорошего, её обступили суетливые халаты, принялись закреплять на голове, руках, ногах, и туловище холодные круглые липучки.

– Что это? Зачем? – собственный голос прозвучал в ушах набатом, стоил взрыва головной боли, но не заслужил ответа.

В комнате что-то вкрадчиво зажужжало. Подняв глаза от тошнотворно вращающегося под ногами пола, Натка увидела, что серебристое яйцо открывается, приподнимает свою верхнюю часть, становясь похожим на диковинную раковину, проливая наружу синеватый мертвенный свет. Она невольно попятилась, но отступить ей не дали, наоборот подтолкнули вперёд, к этому странному прибору, теперь похожему на барокамеру с откинутой крышкой, только абсолютно непрозрачную.

– Залезайте внутрь и ложитесь на спину, – велел невозмутимый, какой-то механический женский голос, и Натка оглянулась, чтобы увидеть его обладательницу, но снова почувствовала лёгкий, но настойчивый толчок в спину. Послушно сделала шаг вперёд, увидела, что внутри «яйцо» наполовину заполнено прозрачной жидкостью, и замотала головой.

– Не полезу! Сначала скажите что это!

– Залезайте внутрь и ложитесь на спину! – в женском голосе зазвучал металл, но его мягко прервал другой голос, мужской.

– Не бойтесь, это просто концентрированный раствор соли. Слышали про Мёртвое море? Вот здесь примерно то же самое – на воде можно лежать, как на подушке.

– Зачем мне там лежать?!

– Релаксация. Эффект невесомости, полное расслабление. Вы не будете ничего слышать, видеть, и чувствовать – абсолютный покой и изоляция! А мы, благодаря датчикам, – палец с аккуратно подстриженным ногтем коснулся одной из липучек на Наткином теле, – Сможем наблюдать, как это действует на ваш организм.

– Мне от этого станет легче? – теперь Натка уже не так подозрительно смотрела на диковинное «яйцо», светящееся изнутри синевой. Да и вроде места там было достаточно, чтобы не чувствовать себя погребённой заживо, а жидкости слишком мало, чтобы утонуть, так почему бы и нет? Тем более, что ноги уже подгибались от слабости, голова кружилась, и идея принять горизонтальное положение казалась всё более заманчивой.

– Конечно! – заверил мужской голос, и даже спустя годы, вспоминая эту ложь, Натка переполнялась негодованием, – Концентрат соли вытягивает из организма токсины, а общее глубокое расслабление снимает синдромы похмелья как ничто другое, уж поверьте.

И она поверила. Послушно приняла поданные ей беруши, должные предотвратить попадание соляного раствора в ушные раковины, осторожно влезла внутрь «яйца», опустилась в тёплую жидкость, больше похожую на гель, чем на воду, вытянулась лицом вверх. Жидкость держала. В ней действительно можно было полностью расслабиться, даже откинуть голову, которая, как и всё остальное, словно легла на плотную воздушную подушку.

А потом крышка «яйца» захлопнулась, синий свет внутри него погас, и наступила космическая тишина, не нарушаемая ни одним звуком.

– И что, тебе правда стало легче? – Марина залпом допила остывший чай, её глаза блестели от любопытства.

– Сначала да, – Натка так погрузилась в свои воспоминания, что кожа покрылась крупными мурашками, совсем как там, в непроницаемой капсуле-яйце, когда она впервые заподозрила, что что-то идёт не так, – Очень интересное ощущение – действительно невесомость. Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не чувствуешь…

– Раствор той же температуры, что и твоё тело, – подхватила Рая, на чьём лице проступили пятна нервного румянца, – Его ощущаешь только если начнёшь плескаться. А когда лежишь неподвижно, то будто в воздухе паришь.

– Здорово! – Марина не посмотрела на Раю, обращалась только к Натке, – А когда страшно-то будет?

– Сейчас будет! – пообещала та, слегка раздражённая несерьёзным тоном подруги, – Только пока о другом послушай, а то не поймёшь ничего.

И она начала рассказывать этим двум совершенно разным женщинам, капризом судьбы ставшим её подругами о том, о чём ещё никому никогда не говорила. О своём детстве в маленьком рабочем посёлке под Томском. О соседнем доме, в котором жил одинокий по причине своего безудержного пьянства мужик. О том, как он внезапно бросил пить, и почему это сделал. О том, что произошло дальше, уже на Наткиной памяти. И, наконец, о том, как этот странный и страшный случай запал в память девочки, которой она тогда была, да так и остался там навсегда, породив своих демонов…

– Так вот чего ты меня всегда с собой в баню зовёшь! – Рая мельком перекрестилась, – Жуть-то какая. Не приведи господь…

– Да, – Натке, несмотря на укрывавшее её ватное одеяло, стало зябко, и она свернулась на печи калачиком, не глядя на подруг, – С тех пор не выношу бани, не могу там одна. Особенно в парилке.

– Но здесь же ты как-то в бане мылась? Не всегда же Рая с тобой была? – негромко спросила Марина. Теперь она выглядела притихшей и задумчивой, держала руки на своём беременном животе, словно неосознанно защищая его от чего-то.

– Я пыталась бороться. Заставляла себя. Иногда почти получалось ни о чём не думать, не вспоминать. А потом всё равно… вроде уже и помоюсь, и вытрусь – всё нормально, а одеваться стану, и как накатит! Не могу ничего с собой поделать – хватаю одежду, выбегаю полуголая, дверь захлопываю. И когда уже на крыльце стою, слышу внутри плеск. И шаги… медленные, мокрые… хлюп-хлюп.

Марина обхватила живот плотнее.

– Слышишь или кажется?

– Кажется, наверно… да конечно кажется! Но будто на самом деле – так страшно.

– Ещё бы не страшно! – Рая снова перекрестилась, – Алкашья смерть – она часто лютая бывает. У меня муж гражданский… хотя какой он муж? Сожитель да собутыльник, но ближе его тогда никого не было. Он умер один в квартире, сердце остановилось, болел уже весь. Казалось бы легко ушёл, да только лицо у него такое было, будто увидел перед концом самое страшное в своей жизни. Перекосило всего, глаза выпучены, рот разинут – страх божий! Потом в морге это конечно исправили, но я запомнила и никогда не забуду.

– С бодуна умер? – спросила Марина, не глядя на Раю, но обращаясь к ней. Обращаясь почти сочувственно, без яда в голосе, что случилось впервые на Наткиной памяти.

Рая не показала удивления, буднично ответила.

– С бодуна. Так и записали, что сердечная недостаточность плюс алкогольная кардиопо… кадиоло… тьфу, пропасть! В общем, если вспомнить, то сколько их – таких никому не нужных алкашей, странно умирает? Разве ж кто будет особо разбираться, если одинокий был? Вот и твой, Наточка, сосед – теперь уж и не узнать, что с ним стало в той бане…

Они замолчали. За окнами смеркались ранние январские сумерки, снег из белого постепенно становился лиловым. Мела позёмка.

– Кажется, к ночи опять запуржит, – заметила в пространство Рая.

А Марина поёжилась, замерла на миг, прислушиваясь к чему-то внутри своего тела, и нетерпеливо спросила:

– Ната, я что-то так и не поняла при чём здесь твой сосед вообще? Ты расскажешь уже про лабу или нет? Я послушаю, да пойду, а то уставать стала быстро. И спина болит, если долго сидеть…

– Это нормально для бабы в положении, – буркнула в пространство Рая, и тоже обратилась к Натке, – Да, Натуль, расскажи уж всё до конца, облегчи душу.

И Натка стала рассказывать.

Сначала всё шло хорошо. Тёплый соляной раствор действовал успокаивающе, и принёс облегчение. Сумели расслабиться мышцы, ушёл тремор из конечностей, унялась неотступная «дрожь ливера», как называл Витя знакомое только алкашам ощущение, будто мелко трясутся все внутренности. Даже давление на черепную коробку ослабло, и теперь при сильном желании его можно было бы списать на симптом начинающейся простуды, вещь неприятную, но далеко не такую опасную, как задержка жидкости в мозгу – грозные предвестия его отёка, чем это было на самом деле.

Удивительно, но Натка даже смогла задремать, паря, как в невесомости в вязком растворе соли, в полной тишине и темноте. Вообще, если это не было самообманом, засыпала она не один раз, потому что по её внутреннему ощущению времени прошло немало, пусть в непроницаемой для света и звуков капсуле и не было никакой возможности это проверить. Дремала, пробуждалась, слегка меняла положение, двигала руками и ногами, убеждаясь, что они всё ещё при ней, моргала, пытаясь разглядеть разницу между темнотой под закрытыми веками и темнотой снаружи. Разницы не было. Звуков тоже не было. Ничего не было до того момента, когда очередная поверхностная дрёма внезапно не прервалась, словно нарушенная неким неслышным сигналом.

Внешне ничего не изменилось, но покой и приятная расслабленность вдруг исчезли в один миг. Натка по-прежнему почти не чувствовала своего тела, по-прежнему дрейфовала, вытянувшись на спине в соляном концентрате, но уже знала – теперь всё иначе. Окружающая действительность (если можно так назвать тёмное безвременье замкнутого пространства) сменила полюс с положительного на отрицательный, превратившись из защитника в агрессора. Какое-то время ничего не происходило, только медленно возвращались притупившиеся было симптомы абстяги: учащался пульс, наливалась тяжестью голова, начинали подрагивать пальцы, а потом…

Позже Натка так и не смогла толком объяснить Рае и Марине, что же именно произошло. Слишком дико и нереально это звучало, слишком походило на враньё или пересказ какого-нибудь фильма призванного снести крышу обывателю, навроде «Матрицы» или «Начало». Поэтому она не стала вдаваться в подробные описания, а постаралась просто дать краткий пересказ тому, что увидела.

Темноты вдруг не стало. Замкнутое пространство капсулы исчезло, Натка на миг ощутила сильнейшее головокружение, а затем безо всякого перехода обнаружила себя в… бане. Нет, не упала на мокрый пол словно свалившись откуда-то из-под потолка, не провалилась сквозь разверзшийся в воздухе портал, и даже не возникла там бестелесно, а просто вдруг оказалась в бане. Как была – голая, со стекающим с тела и волос солевым концентратом, с подгибающимися от абстяжной слабости ногами, с отвисшей челюстью и гротескно выпученными глазами.

Принялась озираться по сторонам, неловко поворачиваясь вокруг своей оси, и растопырив локти для равновесия, словно находясь на качающейся корабельной палубе. Издала потрясённый вздох. Случившееся повергло Натку в шок, что в свою очередь наложившись на тяжелейший абстинентный синдром, чуть не отправило её в состояние кататонического ступора, но помогла случайность. Продолжая, как сомнамбула вращаться на одном месте, она босой пяткой вдруг наступила на что-то острое, и зашипела от неожиданной боли, которая и вернула ей остроту восприятия. Посмотрела под ноги. А потом – уже внимательно и изучающе – вокруг.

Это была не её баня в Нижних Колдырях. Там Натка поддерживала порядок и уют, здесь же царила унылая атмосфера заброшенности.

На полу поблёскивала мокрая грязь, стены лоснились от плесени, дверь, ведущая в парилку, криво держалась на одной петле, а заляпанное окошко почти не пропускало свет. Источником света служила тусклая лампочка, свисающая из-под потолка на длинном шнуре. Она слегка покачивалась, от чего в полутёмных углах шевелились тени.

Пятка продолжала болеть, и слегка наклонившись, Натка увидела под ногами осколки стекла, на один из которых имела неосторожность наступить. Осколки показались ей подозрительно знакомыми, и вскоре она убедилась в своей догадке, обнаружив под банной скамьёй отбитое горлышко прозрачной бутылки с обрывком этикетки. И только тогда учуяла царящий здесь тяжкий кисловатый дух, присущий помещениям, в которых часто и много употребляли алкоголь. Смесь спиртовых паров, нечистого дыхания, грязной одежды, и испорченной пищи.

Запах был так силён, и так остро пробудил в памяти Натки самые плохие из её воспоминаний, что она на миг забыла про абсолютную необъяснимость происходящего. Прижала руку ко рту, завертела головой, разыскивая выход отсюда: дверь, люк, портал в пространстве – что угодно, лишь бы скорее покинуть неприятное место!

Но выхода не было.

Были почерневшие от времени и влажности бревенчатые стены, было крошечное окно, в которое смогла бы протиснуться разве что кошка, был низкий потолок и грязный пол… выхода не было.

А в тот самый момент, когда Натка с возрастающим страхом это осознала, она услышала за скособоченными дверями парилки тихий звук, много лет преследующий её в кошмарах. Плеск. Звонкий плеск воды, отражённый высокими стенками стального бака, из которого он (откуда же ещё?!) раздавался.

Она замерла, раззявив рот в немом крике. Глаза выкатились из орбит так, что стало больно векам, пульс молотом забарабанил в висках, и вдруг затих, смолк, исчез, оставив после себя нарастающий звон тишины, а за этим звоном – шарканье медленных хлюпающих шагов в темноте парилки.

Что делает человек, когда оживает и становится реальностью его самый жуткий кошмар? Особенно если кошмар этот порождён детскими страхами, которые, как известно, ярче и живучее всех остальных? Человек кричит. Кричит тонким и слабым, вдруг вернувшимся к нему голосом ребёнка, которым он когда-то был. Кричит, закрывая глаза растопыренными пальцами, словно наивно пытаясь спрятаться за ними, как за чугунными прутьями решётки, воздвигнутой своим желанием защититься.

Закричала и Натка. Закричала, попятилась, и прижала руки к лицу, но всё равно видела как, скрипнув, медленно приоткрывается дверь парилки, выпуская наружу чернильную темноту. Как из этой темноты появляется багровая рука, покрытая волдырями ожогов, и с чавкающим звуком судорожно цепляется за косяк, будто её ещё невидимому обладателю тяжело устоять на ногах.

– Нееееет!! – голос сорвался на звериный визг, и Натка начала сползать спиной вниз по осклизлой стене, на которую натолкнулась секунду назад, – Нет, не надо! Уходи!! Я не хочу!!

Последнее слово она выкрикнула, зажмурив глаза и резко запрокинув голову. Затылок врезался в стену, под веками вспыхнули искры, и словно это послужило сигналом к наступлению окончательного сумасшествия, низкий потолок бани вдруг отвалился в сторону, как если бы она была деревянной шкатулкой, открытой чьей-то великанской рукой.

На Натку хлынул поток холодного электрического света, вокруг стало мокро, пол исчез из-под ног, и она обнаружила, что лежит в наполненной соляным раствором капсуле-яйце, а над ней склоняются встревоженные люди в бежевых халатах…

За окнами уже стемнело, там, как и предвидела Рая, начиналась пурга. Изба вздыхала под порывами ветра, но теперь эти звуки казались Натке уютными и домашними, напоминающими о том, что она под защитой прочных тёплых стен. Её стен.

– Уф… – Марина слегка помотала головой, и поморщилась от боли в затёкшей шее. Она так внимательно слушала Натку, что забыла шевелиться, – Жуть конечно. Это тебя так глюкнуло? Или ты уснула в том… приборе?

Натка пожала плечами. Она ещё не была готова озвучить подругам то, что напугало её больше всего. А Марина продолжала:

– Нат, понятно, что тебе было очень страшно, но ведь это же просто… в общем, нам к такому не привыкать, разве нет? Я имею в виду, что если долго бухать, то любого начнёт глючить – это нормально. И часто глючит прям жёстко-конкретно! Вот ко мне однажды тоже пришла белка…

– Это не белка, – прервала её Рая, но без раздражения, словно даже извиняясь, тоном человека, которому приходится сообщать что-то очень неприятное, – И не глюки. Белку и я в своё время ловила, но в лабе – это совсем другое.

– Тебя тоже клали в такую штуку? – Марина обернулась, и на этот раз посмотрела прямо на Раю, не отводя глаз в сторону. И Рая ответила ей таким же прямым и спокойным взглядом.

– Всех клали. Это и есть тесты, точнее их обязательная, а может быть и самая важная часть. То, чего мы все больше всего боимся.

– Но почему? Из-за глюков? Кого здесь ими удивишь?

– Это не глюки! – Натка резко села на печи, принялась зябко растирать покрытые гусиной кожей предплечья, – Это было настоящим. Как сейчас.

– Ну правильно, – не сдалась Марина, – Ты просто словила белочку, а при белочке любой бред кажется настоящим. Я вообще по улицам бегала и думала, что за мной спецслужбы охотятся, потому что мне в мозг какая-то очень важная плата вшита! И ведь во всём остальном нормальная была, дорогу на зелёный переходила, помнила куда идти, даже с людьми разговаривала вполне нормально! Никто бы со стороны и не подумал, что у меня черепица ушуршала.

– Это не белочка, – снова сказала Рая, – Не знаю, как даже объяснить… тут самому испытать надо.

– Откуда такая уверенность? – теперь Марина переводила требовательный взгляд с Раи на Натку и обратно, – Как вы можете отличить где белка, а где нет, если она на то и белка, что у человека крыша едет и он любой глюк принимает за правду?

– Вот как! – Натка отшвырнула прочь одеяло и вытянула перед собой босую ногу, нацелив пятку в лицо подруге, – Вот в чём разница!

На её ступне, там, куда воткнулся осколок бутылочного стекла, бывший частью ожившего кошмара, багровел глубокий порез.

Глава 3

«Мой кошмар (другим в назидание). Словил таки после двух недель дичайшего запоя. Пошел я в магазин за очередным *снарядом* на 14-й день. Внешний облик описывать не буду. И так ясно. Зашел в магазин и вдруг… все вокруг превратились в бандерлогов. Думаю – все – крышка мне. Никакого медведя с пантерой рядом нет. И удава нет, чтобы защитил. Решил я сам превратиться в бандерлога. Похоже упал на четвереньки и выбежал как ошпаренный из магазина, а они за мной! Уже на улице начал петлять, чтобы убежать. Бегал я так, судя по всему, не долго, может минут пятнадцать. На улице тоже были бандерлоги и они почему-то расступались все. Наверное, рожа у меня страшная была.

Очухался я, стоя на четвереньках. Колени в кровь, руки в кровь, весь грязный и чумазый, через улицу от магазина. Как током ударило. Испуг бешеный был. Быстрым шагом ушел домой. К счастью – не забрал никто. Прибежал домой, посмотрел в зеркало – ЭТО НЕ Я. Глаза испуганные, огромные. Рожа кривая, страшная. Все я понял тогда – СТОП МАШИНА»

Когда Натка впервые попала в Нижние Колдыри в состоянии лютой абстяги, ей понадобилось всего три дня, чтобы прийти в себя и суметь подняться к хрустальной Ясности из мутных глубин своего личного ада.

В этот раз на это ушла неделя.

Нет, ей не было совсем уж плохо, общее состояние напоминало скорее обычное похмелье после единоразовых возлияний, но тянулась эта немочь долго и однообразно. Дни и ночи наполненные слабостью, приступами головокружения пополам с тошнотой, отсутствием аппетита, и глубокой депрессией. Большую часть времени Натка безучастно лежала на полатях, глядя то на вьюжную серость за окном, то в непроглядную ночную черноту. Засыпала и просыпалась, но теперь даже сон не приносил облегчения, а Ясность не спешила возвращаться.

Приходили Рая и Марина. Марина приносила с собой угощения, Рая готовила их прямо у Натки, наполняя её тихую и словно тоже заболевшую избу аппетитными запахами домашней стряпни. Но Натке не хотелось есть. С трудом пополам подруги заставляли её запихнуть в себя то несколько ложек каши, то полтарелки супа, то просто горячий чай с вареньем. Про случившееся в лабе они больше не говорили, будто стесняясь трогать эту тему. И если от Раи такого можно было ожидать, то обычно насмешливая и любопытная Марина удивляла своим молчанием. С того вечера, когда Натка показала ей свою порезанную при более чем загадочных обстоятельствах пятку, она не задала ни одного вопроса, и не высказала никаких предположений о том, что бы всё это могло означать. Сама же Натка была не прочь докопаться до истины, но когда-нибудь потом. Когда ей снова захочется жить, а воспоминания о страшной обваренной руке, появляющейся из тёмной парилки, перестанут быть такими болезненно яркими.

Однажды зашёл поп Никодим. Натка на тот момент была одна, но не испугалась, хоть и помнила, что у попа есть поводы точить на неё зуб. Может быть поэтому разговор у них вышел коротким – Никодим не получил ожидаемой порции негативных эмоций, которыми уже готов был напиться, как клоп кровью. Но на ехидные вопросы о «боевом крещении» в лабе Натка отвечала равнодушно и односложно, на пошлые шуточки о визите к ней Генерала даже не отреагировала, деревенские сплетни об этом же её не заинтересовали, так что попу в итоге пришлось ретироваться несолоно хлебавши.

Раз наведался и проверяющий. Это был не Дмитрий Валентинович, а другой, помоложе. Натка о нём почти ничего не знала и видела всего несколько раз, когда он подменял привычного всем Бородавку. Проверяющий спросил, как она себя чувствует, а получив в ответ безучастное «нормально», только кивнул. Он топтался на пороге, не глядя Натке в глаза, словно ещё не изжил в себе простое человеческое сочувствие и стыдился того, чем ему здесь приходилось заниматься. После его визита на полу осталась увесистая коробка с недельной провизией, но Натка не проявила к ней интереса, так что нетипичное для здешних мест содержимое посылки обнаружилось только вечером, когда в избу заглянула Рая.

Рая принесла с собой незамысловатую снедь, должную стать их с Наткой ужином, который, однако, как выяснилось через минуту, сегодня оказался не нужен.

– У тебя проверяющий чтоль был? – Рая заметила стоящую на полу коробку, и склонилась над ней, – А чего молчишь? Я тогда сейчас и на завтра сразу наготовлю, продуктов хватит… Ох! Ооооой… Наточка! Это что же?! Это откуда?

Изумлённые и радостные причитания Раи почти вывели Натку из апатического ступора последних дней, и она приподнялась на печи, пытаясь понять, что привело старшую подругу в такое волнение.

– Да тут… шоколадная паста, Нат! И грецкие орехи! Ой, сыр! Паштет! Бекон! Какао! Ой, сто лет этого не видела! Господи, запах-то какой! А это что? Такого я никогда и не пробовала, смотри!

Заинтригованная Натка свесилась с полатей. Обычно набор недельных продуктов был скуп и однообразен, а уж такого баловства, как орехи или бекон в нём никогда не наблюдалось. Может сразу после тестов полагается своеобразная компенсация за нанесённый в лабе физический и моральный ущерб?

– Рай, так это наверно мне на поправку. Меня ж халаты чуть до смерти не споили…

– Они всех чуть до смерти не спаивают, – Рая достала из коробки янтарную банку мёда и теперь любовалась ею на свет, – Но целую кучу гостинцев потом никому не присылают. Поправляйся как знаешь, никому и дела нет. А помрёт кто, значит помрёт – невелика потеря…

– Почему тогда мне прислали?

Рая принялась выкладывать продукты на скамью. Ответила деланно равнодушным тоном:

– А это уж тебе виднее почему.

Несколько секунд Натка заторможено соображала к чему клонит соседка, потом фыркнула.

– Думаешь, Генерал прислал? Типа обо мне позаботился?

– Ну а кто же? У тебя тут другие покровители есть? Или может ты в лабе чем-то особенным отличилась, за что халаты благодарны?

– Разве что количеством выпитого, – буркнула Натка и содрогнулась, вспомнив бесконечную череду фляг, пахнущих резиной и спиртом.