Мёртвая вода

– Белла, тут всё не так просто. – Олег, который вертел в руках мыльницу, со стуком поставил её по полочку. – Президент поступил незаконно, понимаешь? Вот как если тебя ограбили в подъезде… Ты бы могла отнестись к этому спокойно? Вряд ли. По крайней мере, в милицию заявила бы. Ты грабителя не трогала. Он однозначно виноват, чем бы ни оправдывал свой поступок. Он может сказать, что нечего гулять по улице в дорогой шубе, в ридикюле носить большие суммы денег. Мол, у него голодные дети, да и вообще – всё на свете несправедливо…

– Причём тут моя шуба?! – вспыхнула Изабелла.

– Ага, задело! – На скулах Олега выступили красные пятна. – Значит, шубу взять нельзя, а власть – можно! Ту власть, которая тебе не причитается по Конституции? А ведь это поважнее будет…

– Олег, это – советская Конституция, латанная-перелатанная… – начала Изабелла.

– Другой у нас на настоящий момент нет, – перебил Величко. – И присягал Ельцин именно на ней. Тогда она ему не мешала. Было бы желание, а предлог найдётся всегда. И если сейчас у Президента это прокатит, в России никогда не будет законности и порядка, а будет один произвол. Принцип «дикого поля» – кто сильнее, тот и прав…

– Олег! – Изабелла тряхнула своей шикарной причёской. – Прости, что напоминаю… Самое удивительное – слышать это именно от тебя.

– Почему? – удивился Величко.

– Ты не понимаешь? – Изабелла пожала плечами. Она уже начала нервно посмеиваться.

Борис теребил бороду, сидя на бортике ванны. Дебора Самсоновна сгорбилась на табуретке. Юля скручивала свой платок в жгут и нетерпеливо дёргала ногой. Влажный воздух, казалось, прилипал к лицам и стекал по щекам струйками пота.

– В принципе, понимаю. – Величко вдруг мучительно захотелось уйти отсюда – как никогда раньше.

Ему надоело пререкаться с женой лучшего друга, которая сейчас нанесла удар ниже пояса. Значит, здесь постоянно помнят о его горе, о его позоре. И Дебора Самсоновна – тоже. Она удивлённо смотрела на Олега и явно ждала от него других слов. Уж кому-кому, а ему вся стать была радоваться сейчас – ведь справедливость восторжествовала.

Наверное, только Юлька ничего такого не думала – в силу нежного возраста. Для неё Руслан однозначно был сыном Олега Павловича. Скорее всего, при ребёнке Дебора и Белла на эти темы не говорили.

– Ты был оскорблён в лучших чувствах к любимой жене! – Белла уже не стеснялась Юльки. – Судьба твоя сломана. Семья, считай, разрушена…

– Причём здесь мои чувства? – Величко закусил усы. Он ещё раз намочил под краном тряпку и стал чистить свой костюм. – Я ответил Юле, что обороняющийся, кем бы он ни был, прав. Формально правы депутаты Верховного Совета. Да, они потерпят поражение, но это не добавит легитимности Президенту. Именно он сейчас ведёт себя, как путчист. А ведь должен подавать пример своим подданным…

На Рочдельской улице громко выли БТРы. Над всей Трёхгоркой в бешеной пляске кружились жёлтые и красные листья. Потом они пропадали в чёрном дыму и в автомобильных выхлопах. Казалось, что опавшая листва просто сгорала в общем пожаре.

– И обстоятельства не имеют никакого значения? – не сдавалась Изабелла. – Ведь депутаты элементарно мешали Президенту работать…

– Плохому танцору известно, что мешает! – огрызнулся Олег. – От того, что он сейчас окружил Парламент войсками и колючей проволокой, стреляет по роскошному, дорогостоящему зданию из танков, стране легче не станет. Но вот привычка решать таким образом проблемы будет уже неискоренима. – Величко чувствовал, что от него ждут ещё каких-то слов. – А меня не жалейте, не надо. Вы меня все восемь лет жалели, и зря. У меня нормальный сын. Кто знает, каков был бы мой кровный? Может быть, даже хуже. – Олег застегнул пиджак и приоткрыл дверь в прихожую.

– Ты обиделся? – Изабелла поняла, что хватила через край. – В таком состоянии чего не скажешь, верно? Извини, если что не так. Но, понадеемся, весь этот бедлам скоро кончится. Гайдару[6] дадут навести порядок, продолжить реформы. Государство оказалось в тупике, и надо было что-то делать. А что касается жалости… Да, Олег, жалеем и сочувствуем. Это горе, оскорбление для мужчины. Вряд ли Борис простил бы мне такое. Не убил бы, конечно, но и жить со мной не стал…

– Оставьте наши проблемы нам. Мы с Татьяной сами разберёмся. – Величко, чтобы не сорваться, цедил воздух сквозь зубы. Усы его нервно дёргались. – Как-нибудь обойдёмся без посторонних.

– Мы для вас посторонние?! – всполошилась Дебора Самсоновна. – Не обижайтесь на Беллу, Олег, умоляю вас! Но мне и самой чудно. Неужели вы не испытываете неприязни к человеку, соблазнившему вашу жену? Вам всё равно, что он сегодня может погибнуть? А, может, вы его даже жалеете?…

– Я ещё не до конца разобрался, – признался Олег. Чтобы немного успокоиться, он потрепал по голове Юльку. Жаль, что ребёнок это слышит, но выслать его некуда – вся квартира простреливается. – Кажется, я только сейчас понял, почему Татьяна поступила так. Хорошо, что она сейчас меня не видит – на карачках за креслом, или прячущегося в ванне. А он… – Всем было понятно, о ком идёт речь. – Наверное, мой профессор ведёт себя иначе. Он принял вызов на безнадёжную дуэль. Конечно, его могут убить – даже сегодня. Или потом приговорить к расстрелу. Если так случится, я буду молиться и за него. А теперь, простите, я пойду на Новый Арбат. Кажется, стрельба несколько стихла. Попробую добраться вкруговую. Сначала – через парк, потом – арбатскими дворами…

– Наверное, стоит попробовать, – согласился Борис. – Я тебя провожу, хоть и сам всё знаешь. До ближайшей дырки в заборе.

– Нет уж, карауль семью, – отказался Олег. – И сам как-нибудь. Не впервой.

– Ну, когда хоть по лестнице, до дверей. Там тоже полно народу, и все чужие. А я – с паспортом, с пропиской. Может, чем-нибудь и помогу тебе…

– Ладно, только до выхода во двор. – Олег заметил, что Дебора Самсоновна враз осунулась, и губы её посинели. – Защитить меня ты не сможешь, а сам пострадаешь. А если потом меня пристрелят – значит, такая судьба.

– Нет, вы не погибнете, дядя Олег! Ни за что не погибнете! – Юля выскочила в коридор, надеясь потом вместе с отцом проникнуть на лестницу. – Вы ещё молодой…

– А знает ли об этом пуля? – Олег поднял Юлю на руки, поцеловал в щёку и поставил на пол. Потом снял с вешалки свой светло-серый итальянский макинтош. – Пока, что ли, подруга? Живы будем – созвонимся…

Изабелла оторвала болтающуюся пуговку и зажала её в кулаке.

– Олег, будь осторожен. Боря, тоже смотри в оба. Проводишь – и сразу же обратно.

– Да, вроде, тихо пока. Может, всё уже кончилось? – Добин вышел из ванной, не таясь.

Юля вцепилась в руку Олега и не пускала его за порог.

– Чао, Белла! Надеюсь, что все выживем.

– Всё будет хорошо, – согласилась Изабелла. – Я чувствую. Идите скорее, а то «окно» пропустите.

Сейчас на улице не стреляли, и только со двора доносились громкие голоса. Сильно пахло горелым порохом, и почему-то – клубничным вареньем. Видимо, его переваривали прямо под обстрелом.

– Мам, я через пять-десять минут вернусь, – скороговоркой, как в детстве, предупредил Борис.

– Барабулька!.. – Дебора Самсоновна сползла с табуретки, медленно подошла к сыну и схватила его за плечи. – Бубочка… Осторожней, сынок!

– Мам, я уже забыл, когда ты меня так называла. – Добину было неудобно перед Олегом. – Что это с тобой?

– Я вдруг вспомнила… – Дебора оглаживала ладонями щёки и скулы сына. – Ты ползал в манеже, грыз погремушку, И приговаривал: «Бу-бу-бу!» Мы с папой тебя так и прозвали – Буба.

– Мама, успокойся, не нервничай! Всё нормально. Я здесь, с тобой, вернее, со всеми вами. Олегу бы пройти – за него боюсь!

– Пройду как-нибудь. – Величко был в этот не уверен, но старался держать марку.

Он открыл знакомый замок и вышел на лестницу. Там тихонько переговаривались люди. В основном, это были крепкие ребята в кожаных куртках – примерно одного возраста. Они расстелили полиэтиленовую скатерть прямо на ступенях, выставили снедь – бутерброды с сухой копчёной колбасой, воблу, промасленные насквозь чебуреки. Пили они прямо из горлышка какую-то прозрачную белую жидкость, но перегаром на лестнице не пахло. Олег про себя подумал, что им нужно было сначала вымыть руки, а потом уже приниматься за еду.

– Боря! – Изабелла вдруг рванулась к двери. – Боря, я с вами!

– Мама, и я! – Юлька выскочила из опостылевшей ванной, бросив массажную щётку, которой только что причёсывалась.

Бабушка тихо плакала. Потом она подняла обе руки, будто собираясь сдаваться. Она так и застыла в дверях, не в силах сделать ни шагу. Такой запомнил её сын Борис. Такой запомнил мать своего друга Олег Величко.

– Не ходите, сидите дома. – Олег, уже в который раз, взглянул на часы. – Борис вернётся, с собой его не уведу. Только в комнату пока не заходите – могут убить. К ней хорошо прицелились.

– Не пойдём туда. – Юля проглотила слёзы, схватила свою мать за руку и прижалась головой к её плечу.

Из-за стеклянной двери кухни брызнул солнечный луч. Вокруг Беллы с дочерью закружилась золотая пыль, и волосы их тоже засветились. Борис, обернувшись уже с лестницы, помахал им, ссутулился ещё больше, опустил левое плечо ещё ниже и сжал кулаки. Он даже не понял, что с ним творится, и почему так хочется плакать…

– Пока! – ещё раз сказал Юльке Олег Величко и послал ей воздушный поцелуй. Борис в суматохе едва не забыл переобуться. Он лишь в последний момент сунул ноги в полуботинки.

* * *

Жующие ребята немедленно воззрились на них и замолкли. Они были похожи, как родственники – все темноволосые, кудрявые, толстогубые. У одного из них Олег заметил в рукаве нунчаки. Рядом с другим лежал обрезок водопроводный трубы, а третий даже не снял с руки кастет. Друзья увидели, что эта сомнительная публика буквально заполонила лестницу. Крутые ребята, как мухи, обсели все ступени, раскидывая вокруг себя окурки, пачки из-под сигарет и мятые упаковки от продуктов.

Олег отметил, что новые постояльцы не только схожи внешне, ещё и одеты одинаково – в чёрные кожаные куртки и серые брюки. Кроме того, они были неплохо вооружены. Около стен стояли разнообразные модели автоматов Калашникова, а также снайперские винтовки с оптическим прицелом.

Борис остановился, не зная, как эти молодцы отреагируют на их с Олегом появление. Может быть, они не хотят, чтобы жильцы видели это оружие. На всякий случай, он захватил паспорт, хотя не собирался выходить из дома. За те две недели, что ОМОН и милиция осаждали квартал, Добин привык всегда ходить с документами. Так же поступали и мать с Изабеллой, потому домой пускали только штампу о прописке. Юльку отводила в школу и забирала оттуда бабушка.

Олег сегодня заночевал у Бориса, и теперь жалел об этом. Нужно было уйти к матери, пока в город не вошли войска. Но кто мог об этом вчера, когда около «Белого Дома» не было даже привычного оцепления, и народ веселился от души? Тогда Олег и решил отправиться к матери утром, а пока погулять с Борисом и Юлькой, вспомнить события двухлетней давности.

В воскресенье днём «Белым Дом» был деблокирован демонстрантами, прорвавшимися со Смоленской площади. Оцепление то ли сняли, то ли оно разбежалось само. Ликующие колонны заполнили все подступы к зданию Парламента. Люди обнимались, целовались, пели песни и строили планы на будущее.

Олег, протиснувшись сквозь толпу, вышел к дому Добина, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Всё семейство оказалось в добром здравии, и Юлька сразу же запросилась гулять. С конца сентября Величко ничего не знал о Борисе и его родных – на Пресне уже давно не работали телефоны. Они заснули спокойно, а проснулись от выстрелов. Рано утром в Москву вошли воинские части и начали обстрел «Белого Дома».

Один из обедающих ребят, судя по всему, их главный, против ожидания, весьма доброжелательно посмотрел на Бориса. Потом что-то сказал ему – как показалось Олегу, по-немецки. Величко пожалел, что хорошо знает только английский. Парень говорил с набитым ртом, что тоже затрудняло понимание. Борис тоже пожал плечами и вытащил паспорт. Другой молодой человек охотно протянул руку за документом.

– Посмотрим сейчас, кто вы такие! – улыбаясь, сказал он, но глаза смотри настороженно. – Итак, Добин Борис Эммануилович… Красивое отчество, правда?

– Я тоже так считаю. – Борис торопливо облизал губы. На улице немного постреляли, и снова всё стихло. – Мой отец был поклонником дирижёра Хайкина. Я – его двойной тёзка.

– Возьмите. – Парень отдал паспорт и поднялся со ступени. Потом достал и кармана салфетку и вытер жир с губ. – Здесь живёте?

– Да, вы же прописку смотрели, – заторопился Борис. – А это – мой друг. Заночевал у меня, а теперь хочет к матери пройти, на Новый Арбат. Она там одна в квартире, очень переживает. Олег, ты тоже с паспортом?

– Да. – Величко это очень не нравилось, но на рожон он не лез. – Предъявить?

– Не стоит, – вступил в разговор их главный, наконец-то покончив с едой. – Вы бы подождать здесь, пока всё закончится. Недолго уже осталось. «БиДе», – он именно так произносил эту аббревиатуру, – вот-вот выкинет белый флаг. Потом мы немного коммунистов помесим, – ничуть не стесняясь, продолжал он. – А после мы к маме своей пойдёте. Конечно, дело ваше, но я обязан предупредить. На Рочдельской «жмуры»[7] навалом лежат, и в сквере тоже. Там очень плотный огонь, мужики. Вряд ли пройдёте.

– А вы, собственно, кто? – Величко поразила их циничная откровенность. – Вы правомочны меня здесь задерживать, или просто даёте совет?

– «Афганцы» мы, – сказал третий парень, немного помоложе первых двух.

Он говорил вежливо, но во взгляде уже мелькнуло что-то очень нехорошее. Величко, тем не менее, ждал более подробного ответа.

– Хочешь идти – иди, – лениво разрешил главный. Нам чем меньше здесь народу будет, тем лучше. Только потом не являйся ко мне ночами, ибо я тебя предупреждал. Если пойдёшь, обрати внимание. На улице Николаева телефонную будку насквозь пробило, угол дома вчистую снесло. А твоя голова послабее будет.

– Спасибо на добром слове, но я пойду. – Величко почувствовал, что у него задёргалось правое веко.

Только что это было в ванной у Бориса, когда Изабелла напомнила об измене жены Татьяны. А этот парень молод для «афганца»… Впрочем, чёрт с ним. Скорее всего, это члены московских вооружённых формирований, пришедших на помощь президентской стороне. Армии и внутренних войск, видимо, показалось мало.

– А я вернусь, – успокоил Борис. – Провожу только друга во двор.

– Возвращайся, Боря, – дружелюбно сказал главный «афганец».

Он некоторое время смотрел на Олега, потом махнул рукой и пошёл вверх по лестнице. Остальные посторонились, и Добин с Величко, перешагивая через их колени и ботинки, стали продвигаться к выходу.

Около почтовых ящиков народу оказалось ещё больше. Тут толкались мальчишки, показывая друг другу разнообразные гильзы. Они взахлёб спорили, какой из них от какого оружия. Карманы их курток топорщились от всевозможных осколков.

– Да нет же, нет! – кричал мальчик лет десяти. – Это пять-сорок пятая, от «Калаша»! – Он явно использовал неожиданный свободный день так, как хотел. В потёртой джинсовой курточке, с видавшим виды рюкзачком, он чувствовал себя невероятно счастливым. – Я знаю, мне показали! У меня уже вот их сколько!

Мальчишка перевернул рюкзак, и гильзы с осколками разлетались по плиточному полу. Какая-то старушка испуганно вскрикнула.

– На Калининском много таких. Но туда не пройти – стреляют.

– А у меня на двенадцать и семь есть. Вот, я в клумбе нашёл. От бэтээровских крупнокалиберных пулемётов.

Другой паренёк гордо протянул вперёд руку и разжал пальцы. Горячие мокрые гильзы жёлто блеснули в отсветах сухого солнца и словно пропали.

Были здесь и девчонки, и толстые женщины с сумками, и молодые мамочки с колясками. Там сидели снулые, безразличные ко всему малыши. И над всеми плавали запахи перегара, сигаретного дыма, горелого пороха, ружейного масла.

– Пацаны, здесь живёте? – Олег, увидев их, вспомнил сына, который сейчас болтался неизвестно где. Наверное, ему очень хотелось поехать сюда и тоже раздобыть себе сувениры на память.

– Я – здесь! – мальчик в джинсовой курточке указал на своего дружка. – А он – на Дружинниковской. Но туда сейчас не пройти, мы пробовали. Нас мужики в камуфляже обратно завернули. – Он колупнул заплату на локте.

– Защитники, что ли? – поинтересовался Добин.

– Ага. Там, сказали, БМП из пушек «Гром» стреляют, и из авиационных тоже… Нас бы точно убили. Там всех перестреляли, кто хотел пройти. И вы не ходите – очень много мёртвых лежит. Одна тётка бегала-бегала, а потом её тоже – очередью… – Мальчик поёжился. – Мы с Санькой немножко видели. Она подёргалась так, подёргалась, и…

– Не надо! – Величко опять закусил усы. – Тогда сидите здесь и ждите, пока всё кончится. А я, Боб, пошёл. Как-нибудь попробую. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

– Мужчина, не ходите! Там омонцы кругом и десантура. Все пьяные вдрызг. Стреляют, в кого ни попадя! – Одна из женщин цапнула Олега за рукав. – Подождите лучше, пока стихнет. Я сама с улицы Заморёнова, а тут сижу.

– А когда оно стихнет? – Величко покачал головой. – И сколько здесь торчать придётся, неизвестно. Я, знаете ли, фаталист. На войне бывает всякое. Один всё время в бою – и ничего. А другой при штабе подъедается, и вдруг случайно туда – прямое попадание. Отец фронтовик был, и про это часто рассказывал. Боб, короче, до свидания!

– У Татьяны твоей день рождения сегодня. Поздравь её от всех нас, – вспомнил Борис.

– Поздравлю, если доберусь.

– Как она? Очень переживает, наверное, из-за всего этого? – Борис скосил глаза в ту сторону, где полыхал Парламентский дворец.

– Очень, – признался Олег. – Пьёт всё время и курит. А ей нельзя – сердце плохое. В то же время и запретить не могу. А то совсем сорвётся. Я умолял её сюда ни за что не приезжать – мало ли… Но кто знает?

Величко грустно посмотрел на годовалого малыша в нейлоновом комбинезоне. Тот, зажав в двух кулачках по гильзе крупного калибра, стучал ими и смеялся.

– Гляди, Боб, какие нынче игрушки пошли…

– Да, ужасно. – Добин сжал локти Олега. – Иди, если не можешь тут оставаться. Действительно, это уж как судьба. Только маму мою прости – она тебя очень любит. Просто характер такой, женский. Ей всё и про всех знать нужно, кругом нос сунуть. Говорит: «Как я жить буду, если не узнаю, что и у кого происходит?» Она не со зла, ты не думай. Всё понять не может, как Татьяна могла тебе изменить. Ведь вашу с ней любовь все помнят, кто вас давно знает. Такое не изобразишь…

– Самое лучшее – забыть об этом. У меня, бывает, получается, – признался Олег. – Но всё время напоминают – то твоя мать, то сама Татьяна. Говорят, если с ним что-то случится, покончит с собой. Я просил её хотя бы ради их общего сына такого не делать. На меня-то ей наплевать, а родители умерли. О бабушке любимой, говорю, подумай! Но пьяной женщине ведь ничего не докажешь.

– Я обязательно приеду к вам и поговорю с Таней, – заверил Борис. – Женщины очень быстро становятся алкоголичками. А она у тебя мягкая, безвольная, вся на эмоциях. Никакого стержня внутри. Боюсь, потом не выплывет. А ей скатываться и вовсе непозволительно. Стоило ли тогда кончать школу с золотой медалью и институт с одним «хорошо»? Но я вас не оставлю. – Добин пихнул Величко кулаком в плечо. – Ты согласен? Идёт?

– Идёт, – кивнул Олег. – Возвращайся. Там без тебя с ума сойдут.

Добин выглядел жалко – худой, сутулый, с взъерошенным затылком. Олег подумал, что именно таким, наверное, и должен быть настоящий гений. Борис, кроме семьи, жил одной только химией, и уже добился очень многого.

– Возвращаюсь. – Он резко повернулся и ушёл на лестницу.

Тут же от батареи парового отопления отделилась высокая молодая женщина с мальчишеской стрижкой и лучистыми, какими-то мохнатыми глазами – из-за длинных ресниц. Одета она была как заправский тинэйджер – в чёрный рабочий комбинезон, простроченный белыми нитками, в такую же грубую куртку и в цветастую рубаху. Штанины она небрежно заправила в высокие шнурованные ботинки на «тракторной» подошве.

– Вы меня простите, – заговорила женщина. – Может быть, я поступаю дурно. Но у меня просто нет выхода, и потому я прошу помочь…

Женщина говорила так нежно и смущённо, что Олег на секунду забыл о происходящем вокруг. Несмотря на то, что Красная Пресня насквозь провоняла палёным, запах французских духов приятно щекотную Олегу ноздри.

– Я вас слушаю, – рассеянно сказал он, не представляя, что нужно незнакомке.

– Меня зовут Франсуаза де Боньер. Я представляю здесь одну из телекомпаний Франции…

– Очень приятно. – Величко заметил акцент, впрочем, очень пикантный. – Моё имя – Олег Величко.

– Какая интересная фамилия! Забавная. Извините… – Франсуаза тепло, по-домашнему, улыбнулась. – Я сразу решила, что вы можете мне помочь. Я забежала сюда час назад, и до сих пор не могу выбраться.

– Если смогу, то с удовольствием.

Олег даже обрадовался, что выйдет на улицу не один. В присутствии иностранки риск быть убитым уменьшался наполовину.

– Олег, мне нужно на Новый Арбат. Я там снимаю сейчас квартиру. Мне нужно в определённое время связаться с Парижем, со своей студией. И – такая незадача! – Франсуаза вдруг всхлипнула.

Олег вздрогнул от неожиданности и заглянул ей в лицо:

– Я тоже туда иду. Там живёт моя мать. Совсем недалеко, у Садового кольца.

– А мне нужно к магазину «Сирень». – Франсуаза быстро овладела собой и спросила: – Олег, вы проводите меня? Я знаю Москву намного хуже вас. Хотя живу здесь, с перерывами, почти три года. Но вы ведь местный? Возможно, знаете, как пройти по дворам?

– Здесь мой друг живёт. Ещё детьми в этих дворах играли… И сам я с Калининского проспекта, то есть с Нового Арбата. Так что попробовать стоит…

– Благодарю вас! Я не буду обузой, не волнуйтесь. Постараюсь не сердить вас женскими капризами. – Франсуаза явно была довольна.

Она вся как-то подобралась и выглянула на улицу. Тут же зажмурилась от солнца, дыма и блестевших на асфальте гильз, осколков стекла.

– Мы будет помогать друг другу. Я провожу вас до дома. А вы, если будет нужно, прикроете меня дипломатическим иммунитетом? Согласны? – Олег невольно улыбнулся.

– У меня нет иммунитета. Но я постараюсь помочь, чем получится. Правда, снайперы бьют с крыш, и им безразлично, какое у кого гражданство, – предупредила Франсуаза.

– Вы отлично говорите по-русски! – не сдержался Олег. – Это не комплимент, а факт. Это просто невероятно… Мадам или мадемуазель?

Они вышли из подъезда. Было почему-то очень тихо. Лишь рокотал вдалеке вертолёт, и очень высоко, почти под крышами, кружились хрупкие, лимонного цвета, листья. Ветер лениво волок по бугристому асфальту мятый картон.

– Мадам. Я замужем. Муж сейчас здесь, рядом. Совсем недалеко.

– И он вас не проводил? – вымученно усмехнулся Олег.

– Он не может этого сделать. – Франсуаза взглянула в сторону горящего Дома. Даже сквозь дым сияло чистое осеннее небо.

– Позвольте узнать, почему? Ради такой супруги можно бросить дела, – совершенно искренне сказал Олег.

– Он уже две недели там. – Франсуаза выразительно посмотрела на Величко. – В Парламенте.

– Тоже журналист?

Для Олега эта новость оказалась неожиданной. Впрочем, почему бы и нет? Работа есть работа, и оттуда так просто не выскочишь.

Франсуаза несколько метров прошла молча. Потом всё- таки ответила – шёпотом, хотя рядом никого не было:

– Нет, он конституционалист…

– Кто? – не сразу понял Олег. Ему даже стало стыдно за свою серость.

– То есть защитник, – совершенно спокойно призналась Франсуаза.

Один из «афганцев», оставшихся в доме Бориса Добина, поднялся на чердак. Он с грохотом захлопнул люк и выбрался на деревянный настил. Сейчас здесь было тихо, солнечно и пыльно. Около мутного полукруглого окошка сидел, сжав в руке попискивающую рацию, пухлый молодой человек, тоже в чёрной короткой кожанке. Его снайперская винтовка с оптическим прицелом была зажата под локтём, и рядом валялся чехол. Другую руку стрелок протянул вновь прибывшему соратнику.

– Изяслав, есть приказ, – торопливо сказал вновь пришедший. – Я не доверился рации, решил передать лично. Что-то ребята притихли. Устали, наверное. Получается не штурм, а детский сад. Так мы и за неделю не управимся.

– Выдохлись? – понимающе спросил Изяслав. Он взял винтовку и пристроился у окна. – Понимаю – по своим стрелять трудно.

– Видимо, хотят вступить с «БиДе» в переговоры. Этого допускать нельзя, иначе нам трудно будет потом туда войти. «Альфа»[8] очень ненадёжна, пререкается с самим Президентом.

– Ничего, мы их простимулируем, – успокоил Изяслав, вздымая пятерней курчавый светлый чуб. Он отполз с винтовкой к противоположному слуховому окну, проверил прицел. – Что, запишем себе ещё двоих на счёт? Жаль, командир запретил зарубки на винтовке делать…