Мёртвая вода

Инна Тронина

МЁРТВАЯ ВОДА

ГЛАВА 1

– Юлька, Юлька, немедленно уходи отсюда! Я тебе что сказал? Сиди в ванной и не смей по квартире шастать!

Борис Добин выглянул из-за платяного шкафа и отчаянно замахал руками на дочку, которая с любопытством заглянула в комнату. Его друг Олег Величко сидел на паркетном полу за креслом и непрерывно курил, зажигая сигареты одну от другой. Борис от него не отставал – благо, и без того квартира стала грязной. Внизу, во дворе, что-то горело, и дым валил прямо в разбитое окно. На ковре отчётливо отпечатались известковые следы – рано утром сюда наведались солдаты с офицером. Они искали боевиков из «Белого Дома», но никого не обнаружили и ушли. Больше всего Борис боялся, что служивые вернутся.

Несмотря на то, что друзья курили «Мальборо», «Винстон» и «Кент», в комнате воняло только соляркой и дымом. Казалось, что среди дня наступили сумерки – небо, дома, деревья покрылись чёрным, жирным налётом. Совсем рядом, под ярким, не по-осеннему тёплым солнцем, горело белоснежное мраморное здание – шикарная «высотка», знаменитая на весь мир. С самого утра танки били прямой наводкой по Дому Советов Российской Федерации. Остановившиеся стрелки на башне показывали десять часов три минуты, хотя давно уже перевалило за полдень.

– Пап, мне там страшно! – заныла Юлька, уцепившись за дверную ручку. – Можно, я с тобой посижу? Если хочешь, приползу на четвереньках…

Восьмилетняя девчонка между делом лакомилась «Мамбой», толкала туда-сюда дверь и вообще чувствовала себя на вершине блаженства. Вокруг творилось что-то очень интересное, новое, никогда раньше не виданное. Кроме того, школьников распустили по домам до нормализации обстановки, что само по себе их сильно обрадовало.

Проглотив сладкое лакомство, Юля улеглась на живот и по-пластунски поползла к перепуганному отцу. Олег же не считал себя вправе гнать вон из комнаты чужого ребёнка – пусть даже дочь лучшего друга. Сам Борис настолько не привык стеснять своё чадо, что даже сейчас махнул рукой, соглашаясь с Юлькой. Олег давно замечал, что дочка уже давно вертит Бобом, как хочет.

Сейчас Юлька, конечно же, играла в войну. Она приподнялась над ковром кудрявую растрёпанную головку, весело взглянула сначала на отца, потом – на Олега Павловича. Тот погрозил егозе пальцем, в очередной раз, делая глубочайшую затяжку. Он думал о том, что творится с матерью, которая сейчас осталась одна, в квартире на Новом Арбате. А ведь там слышна вся эта канонада; да во дворах, наверное, стреляют. Как бы у мамы сердце не прихватило – сейчас даже и врача сюда не вызовешь…

Октябрьское солнце светило Юльке в глаза. Они оказались не карими, как думал Олег, а густо-зелёными. Где-то в глубине зрачков Юльки дрожали крохотные золотые точечки.

– Пап, Олег Павлович, смотрите, я правильно ползу? Физрук говорит, что я неуклюжая. Но ведь это же ерунда, правда?

И Юля принялась самозабвенно изображать то ли партизанку, то ли диверсантку, лавируя между опрокинутыми стульями и брошенными на пол подушками. Когда обстрел только начался, мать Бориса Дебора Самсоновна попыталась загородить окна, да так всё и бросила. Шкаф, за которым сидел Борис, тоже сдвинули с места, но до окна не дотащили – он был слишком тяжёл. Конечно, часть оконного проёма шкаф закрывал – где-то на треть. А дальше не прошёл – мешал толстый ковёр; кроме того, его короткие ножки цеплялись за неровности на паркете.

Мебель морёного дуба была памятью о бабушке и дедушке Бориса. Этих родственников он то ли вообще никогда не видел, то ли помнил очень смутно. Дебора Самсоновна отказалась от своих намерений и решила, что оно к лучшему. Мало ли, что ещё случится во дворе, и, чего доброго, пострадает дорогая ей мебель.

– Я тебе что сказал?!

Борис всё-таки решил призвать дочь к порядку. Он не привык кричать на Юльку, и получалось это у него очень смешно. В новой роли Добин нервничал, то и дело сбиваясь на фальцет.

– Марш обратно в ванную! Сиди там с мамой и бабушкой, от греха подальше. Тебя тут только не хватало! В ванной не страшно, страшно здесь. Знаешь, что по крышам снайперы ходят? Увидят, что ты здесь ползаешь, и пристрелят за милую душу. Тебе оно надо?

– Не надо! – Юлька откровенно не верила отцу.

Авторитетом Борис у неё не пользовался. Свою мать, Изабеллу, девчонка боялась куда больше. Бабушка же всё чаще раздражала её своей воркотнёй. Прикинув так и этак, она упрямо поползла к окну.

– Я хочу быть с тобой, понимаешь? Если здесь опасно, пойдём к нам. Между прочим, мама боится, что вы в комнате. Олег Павлович, а Татьяна Васильевна сейчас дома?

– Не знаю, – честно признался Величко. – Может, на работе. Впрочем, многих сегодня отправили по домам. Я не могу с ней созвониться – телефоны-то не работают. Чёрт, совсем дышать нечем! Интересно, это покрышки жгут, или «Белый Дом» так коптит? Юля, можешь сесть рядом со мной. Только не резвись очень – здесь всё серьёзно.

– Хорошо, я тихонько посижу. – Спорить с гостем Юлька всё-таки не решалась.

Она показала смущённому отцу язык и устроилась под боком у Олега. Подобрав под себя маленькие ноги в линялых джинсах, втянув голову в ворот пёстрого турецкого свитера, девочка о чём-то задумалась. Но молчание ей быстро наскучило, и Юля снова начала болтать.

– Пап, а завтра будут стрелять? Я не хочу в школу идти. Вот бы всю неделю так…

– Ты что, с ума сошла?! – возмутился Борис. – Всего несколько часов прошло, а я уже поседел, наверное. А о маме, о бабушке ты подумала? Лишь бы в школу не ходить, а тут гори всё ярким пламенем – в самом прямом смысле. У нас даже продуктов почти нет в холодильнике. Что кушать будем? Как вообще жить в таких условиях? Ты понимаешь, что это – гражданская война?

– Да ну тебя, пап! На гражданской войне лошади скачут, – авторитетно возразила Юля.

Борис хотел что-то возразить, но в это время за окном сильно грохнуло. Юля, обхватив Олега за плечи, уткнулась лбом ему в грудь. С потолка посыпалась извёстка. Борис страдальчески поморщился, отчаявшись выгнать дочку обратно в ванную.

Юля, отрезвлённая грохотом, внезапно стала серьёзной. Теперь её глаза казались почти чёрными.

– В ванной очень душно. Там уже батарея греет. И бабушке плохо. Она хочет в спальню пойти… Олег Павлович, а это всё долго будет? – Юле уже не очень хотелось неделю сидеть дома без еды и прочих радостей жизни.

– Не знаю, – честно признался Олег. – И никто не знает.

Он то и дело посматривал на ручные часы, проклиная себя за то, что не остался с матерью. Вчера пообещал её подъехать в понедельник, что в мирное время было легче лёгкого. Отсюда ходу – минут десять, нога за ногу. Но сейчас между Рочдельской улицей, где жил Борис, и Новым Арбатом оказалось поле боя.

Снова послышались выстрелы, и Юля шёпотом спросила у Олега:

– Это автоматы?

– Нет, БМП[1] из «Шилок» лупят, – рассеянно ответил Величко.

– Откуда ты знаешь? – нервно спросил Борис.

– На военных сборах слышал.

Борис хотел перебраться поближе к другу и к дочери. Но, не успел он сделать и двух шагов, как оконное стекло треснуло. Сверкающие на солнце осколки усеяли ковёр. С Юлькиной полки свалилась икебана из ярких осенних листьев и травы. Вчера, когда сняли оцепление у «Белого Дома», местные жители очень радовались. Им надоело жить, будто в осаде, и всё время показывать военным документы. Взрослые бросились по магазинам, а дети допоздна играли во дворе.

И вот теперь, с утра, все забились в квартиры. А от вчерашнего праздника свободы осталась частичка необычно красивой в этом году осени. И совсем рядом, на родных, знакомых улицах – стрельба, дым, грохот…

– Папа! – закричала Юля. – Не шевелись! Ты живой?

– Живой покуда. Успокойся. – Борис вернулся обратно за шкаф.

– Чего они стреляют? – капризно спросила Юля.

– На всякий случай, – хмуро сказал Олег. – Во всё, что движется.

– Юлька, немедленно марш в ванную! – истошно закричал Борис. – Пусть жарко и душно, зато в безопасности.

На набережной грохнул танк, и это запрыгало между пресненскими домами. Крупнокалиберные пули, словно град, зацокали по кирпичным стенам. Совсем рядом, во дворе, надрывно рычали БТРы, и громко матерились солдаты. Похоже, что им тоже было не по себе, и везде мерещились снайперы. В то, что каски и жилеты спасут их от пуль, парни не очень-то верили.

– По-моему, уже двухсотмиллиметровки в ход пошли, – на слух определил Величко. – Если в этом духе продолжится, весь квартал разнесут. И вообще, не понимаю, зачем стрелять во дворах…

– И наш дом тоже разрушат? – испугалась Юлька. Она смотрела исподлобья, словно Олег и был во всём виноват.

Тот смахнул извёстку с кудряшек девчонки.

– Будем надеяться, что ваш дом устроит. Только всё-таки тебе надо перейти в ванную, – строго сказал Олег.

– Только вместе с вами и папой! – жёстко поставила условие Юля.

– Ладно, всем надо сваливать, – решил Борис. – А то прикончат за просто так…

Но вновь выйти не удалось, потому что дом содрогнулся, потом подпрыгнул. Длинной очередью разбили ближайший к окнам Добиных уличный фонарь, который сейчас не горел. Юля смотрела на тёплые солнечные квадраты, которые, как всегда, лежали на стене и на полу. Для этого времени на улице было даже жарко. Юле очень хотелось погулять во дворе, хотя бы выйти на балкон. Но об этом не стоило и думать. Конечно, мальчишки наберут гильз и осколков, а потом будут хвастаться. Не у всех родители дома. А, значит, можно и удрать из квартиры, посмотреть из кустов, что там происходит.

– Олег Павлович, а это тяжёлый танк стреляет или лёгкий? – Юля уже успела овладеть военной терминологией.

– Тяжёлый. – Величко пальцами пригладил пшеничные усы. Его серый американский костюм теперь нуждался в тщательной чистке. А пёстрый шёлковый галстук превратился в тряпку. – По-моему, это Т-72. А тебе какая разница?

Олег немного отстранил от себя девочку, заглянул ей в лицо. Надо же – копия Борька, только без бороды. Какое это, наверное, счастье – видеть в ребёнке свои черты! Он никогда не говорил об этом с Борисом, чтобы не бередить душу. Да и не поможешь делу переживаниями. Что случилось – то случилось.

– Боб, действительно надо всем уходить, – решил Величко. – Всё-таки хочется в такой ситуации хотя бы пистолет иметь. Как ты считаешь? Или ручной пулемёт – ещё лучше. Когда тебя в твоей же квартире расстреливают, трудно сохранять трезвую голову и любовь к людям.

– Что бы я ни думал, оружие нам не достать, – заметил Добин. – Да и попадёшься с ним – сразу к стенке поставят, без всякого суда. Одного не понимаю – зачем по жилому дому стрелять? Снайперы, что ли, на чердак забрались?

Олег опять сравнил отца с дочерью. Борис и Юля даже одеты были одинаково – в пёстрые свитера, мятые джинсы и войлочные домашние тапки.

– Похоже, так. Слышишь, кото-то наверху ходит? – Величко поднял палец. – И, даже, похоже, не один человек…

– Пап, давай скорее! – окончательно испугалась Юля, которая тоже услышала шаги. – Чего ты так медленно ползёшь?

– Как могу, так и ползу. Не забывай, что мне не восемь лет, – огрызнулся Борис.

Олег толкнул дверь в коридор, и все трое выскочили из комнаты. В это время громыхнуло так, что посыпались остатки стёкол из первых рам. Кое-где, зверя и сверкая, дрожали острые осколки. Сквозь бензиновую и дымную вонь вдруг прорвался запах парка «Красная Пресня». Чистый ветер принёс запах опавшей листвы, от которого у Олега на глаза навернулись слёзы. Зашуршали газеты, сложенные на журнальном столике. Приколотые к обоям Юлькины картинки, её тетрадки на письменном столе затрепетали, и несколько наклеек сорвалось.

– А танки чем стреляют? – деловито спросила Юля. – Болванками, да? Или чушками?…

– Эх ты, чушка! – Величко легонько щёлкнул её по носу. – Откуда я знаю? Может ли от болванок такой пожар случится, вот вопрос. Иди в ванную, и сиди там до упора.

– Почему до упора? – поморщилась Юлька.

– По кочану, – рассердился Борис. – Всё-таки я тебя побью. Первый раз в жизни побью! – пригрозил Добин.

Но, вместо этого, он вдруг крепко стиснул дочку в объятиях, поцеловал в макушку. Малолетний деспот торжествующе взглянул на Олега.

– Не побьёт! Всегда грозится, за потом только целует. – Юля иронично улыбнулась. – Олег Павлович, а Руслана тоже сегодня из школы отпустили?

– Не знаю. У нас, на «Войковской», наверное, и нет ничего. Но, может, он под шумок и сбежит. Боюсь, как бы его сюда не понесло. Он на эти дела обожает смотреть. И хитрец такой – всегда бегает рядом с взрослыми – как будто они вместе. А сам уже вовсю один по городу ездит. Татьяне вообще всё по барабану…

Олег, уже в третий раз, сравнил отца с дочерью – таких друг другу родных, любящих, несмотря ни на что, счастливых.

– Похоже, до химических зарядов дело дошло? – Добин принюхался и тут же закрыл платком Юлькину физиономию. – Похоже, что так. Хорошо, мы из комнаты ушли. Смочим платки, полотенца и будем через них дышать.

– Ты – химик, тебе виднее.

Олегу совершенно не понравилось то, что в ход пошли химические заряды. Мать и так на бывшем Калининском проспекте трясётся со страху, а тут такое дело. После смерти мужа ещё не оправилась, недавно вернулась из санатория. Папа утешил бы её. Он был спокойный, основательный мужик – любые вопросы решал сходу. Татьяне бы к свекрови приехать, так нет! Да и мать вряд ли обрадовалась бы. Даже в таких обстоятельствах они не могут ничего простить друг дружке. Вернее, сейчас положение ещё более обострилось. Для кого-то это конституционный кризис, мятеж, восстание, беспорядки. А для семьи Величко – кроме прочего, продолжение личной драмы…

Они уже дошли до ванной, когда в комнате под потолком будто бы взорвалась люстра. Битый в крошево хрусталь посыпался на пол. Если бы Борис, Олег и Юля не выбрались в прихожую, их бы сильно посекло.

Из-за двери выскочила перепуганная Изабелла Добина:

– Ой, живы… Где вас черти носят? Олег, ты бы хоть на них повлиял. Юлька – маленький ребёнок, а Борис – большой. Вечно в облаках витает…

– Белла, мы же все здесь, – успокоил Олег. – Вот, привёл твоих ненаглядных. Действительно, в комнате находиться опасно – по окнам стреляют. Я уж не говорю о том, что творится на улице.

– Борис, изволь остаться здесь! – раздался из ванны другой женский голос – надтреснутый и глуховатый. – И Юлю призови к порядку. Твой это ребёнок или нет, в конце концов?

– А чей же ещё? – Борис смутился, поймав горький взгляд Олега. Мама, наверное, со страху забыла правила приличия, подумал он. Знает же, каково Величко такое слушать. – Минутку, мама, всё нормально. Мы здесь. Успокойся.

– С тобой успокоишься, – проворчала Дебора Самсоновна. – Мужчины, подвиньте вешалку к двери комнаты, чтобы никакая пуля не влетела…

Борис с Олегом перетащили вешалку так, что она загородила вход в злополучную комнату. Юля восторженно вертелась у них под ногами. Здесь окон не было, и её никто пока не одёргивал.

– Интересно, кто теперь нам стёкла вставит? – ворчливо спросила Дебора Самсоновна. – Октябрь уже, а мы не в Африке живём. Ребёнок ведь простудился – и так из ангин не вылезает!

– Боря, действительно все окна выбили? – печально, полушёпотом спросила Изабелла.

Крашеная перекисью блондинка с тёмными бархатными глазами, она и сейчас хотела выглядеть безупречно. Похожая то ли на манекенщицу, то ли на телезвезду, Белла очень нравилась Олегу Величко. Она имела милую привычку смотреть немного исподлобья, которую унаследовала Юля.

Вдруг жена Бориса раскашлялась, гулко и надсадно, только что с ней всё было в порядке. Зажав платочек тонкими пальцами с идеальным маникюром, Белла промокнула глаза, потом – губы.

– Я же говорил!.. – Добин опять принюхался. – Быстро все в ванную! Мочите тряпки, полотенца, и закрывайте лица.

– Папа говорит, что там химическая атака! – тут же сунулась Юля.

– Да ты что, Буба? – Дебора Самсоновна даже пошатнулась. Сын был в этом деле специалистом, и ошибиться не мог. – Они применили газы? Зачем?!

– Понятия не имею. Наверное, хотят выкурить людей из Парламента. – Борис затолкал всех в ванную. – Чего вы ждёте, не понимаю! Отравиться хотите? Вон, Юлька уже заходится… – Борис поспешно сунул под кран платок, закрыл дочери нос и рот.

Потом Изабелла намочила ещё четыре полотенца, раздала остальным. Ванная в их доме была довольно просторная, но пять человек поместились там с трудом. Юля шаловливо выглянула из-за своего платка и фыркнула.

– Что чего? – спросил Борис, устраиваясь на бортике ванны.

– Лица закрыли все, как покойники!

– Типун тебе на язык! – испугался Олег. – Придёт же такое в голову…

«Устами младенца глаголет истина», – вспомнил он потом, и очень захотел поскорее уйти отсюда. Откланялся бы прямо сейчас, но во дворе было ещё опаснее.

Дебора Самсоновна смотрела поверх своего полотенца большими выпуклыми глазами – она до сих пор тщательно накладывала макияж, очень следила за собой. Пальцами, буквально закованными в серебряные кольца, мать Бориса гладила свою седую кичку, сиреневую от «Ириды». Морщинистые мочки её ушей оттягивали старинные, доставшиеся в наследство, серьги. Всё это великолепие не очень вязалось с домашним платьем – чёрным в белую мелкую точку. Таким бывает небо зимней ночью, когда идёт снег.

– Я одного не понимаю – неужели этим защитникам не уйти из «Белого Дома»? Зачем они сопротивляются? Чего ждут? Ясно ведь уже, что проиграли. Подавляющая честь элиты и населения поддерживает Ельцина[2]. Это было ясно ещё весной. Депутаты и их сторонники обречены, и должны это сознавать, конечно же! Взрослые ведь люди… Только погубят своих сторонников, и совсем не виновных, вроде нас. Это ужасно, что на Калининском мосту стоят танки! Я войну пережила, а ни одного танка тогда не увидела. Но чтобы в центре Москвы!.. И всякие другие машины, как их там? БТР[3], БМП, БМД[4] ещё какие-то… Нет, вы слышите? Опять танк стрельнул. Не могу больше! Сил моих нет. Олег, дорогой, спасибо, что вы сейчас с нами!

Дебора Самсоновна отняла от лица тряпку, порывисто обняла смущённого Олега, положила свою большую голову ему на плечо.

– Я понимаю, вы думаете о своей мамочке, Анне Григорьевне. Как же она там, бедняжка? Это же от неё совсем близко. И никого рядом… Мы-то хоть все вместе. А соседи – в счёт, у них свои проблемы. Представляю, как ей жутко без Павла Романовича. И на улицу выйти никак нельзя – убьют сразу. Светопреставление какое-то! Белла, правда ведь, кошмар?

– Главный кошмар в том, что эти безумцы будут отстреливаться до последнего, – авторитетно заявила Изабелла. – Они уже перешли черту. Им так и так умирать. На расстрел или на длительные сроки они наработали ещё вчера.

Она мотнула своими пышными волосами, стянутыми на затылке в хвост. Надо лбом две пряди были сколоты в высокий кок.

Твидовая коричневая юбка Изабеллы была вся в извёстке, сыпавшейся с полотка. Верхняя перламутровая пуговица полосатой блузы висела на ниточке. Оглянувшись на дочку, она увидела, что та уже не закрывает лицо, а размышляет над очередной выходкой.

– Юля, держи ткань у лица! Что папа сказал?

– Мам, так ничем больше не пахнет, – возразила девочка. – А мне дышать трудно. Жарко очень. Давайте, дверь откроем в коридор…

Действительно, находиться в пропахшей шампунями и дымом ванной комнате стало невозможно. Олег твёрдо решил выбираться хотя бы в прихожую.

– Всё равно пока держи! Мало ли какую гадость на улице распустили. – Изабелла промокнула лицо своим полотенцем. – Ещё батареи топят в такую жару… Боже, как я раньше гордилась тем, что живу здесь, рядом с «Белым Домом»! Боря, помнишь, как мы в августе девяносто первого варили кофе для защитников? – Она обняла мужа и потёрлась носом о его плечо. – Тогда и Олег с Танечкой нам помогали. И потом мы всей компанией ходили к баррикадам. Помнишь, Юля, как тогда хорошо было?

Белла сморгнула слезу, облизала пересохшие губы. Юля поцеловала мать в щёку, погладила по руке.

– Тогда всё было похоже на карнавал, – заметил Борис. – Ведь гэкачеписты[5] не стреляли по толпе. Они не решились применить силу…

– А те три мальчика, что погибли в туннеле? – вскинулась Дебора Самсоновна. – Они не в счёт?

– Любой «тачке» закрой обзор, попробуй на неё взобраться, да ещё ночью, в туннеле – и будет то же самое, – зло ответил Олег. – И без этого спокойно обошлись бы. Или солдаты должны были ждать, когда их «коктейлями Молотова» забросают? Да, танки были в Москве, но по Парламенту они не стреляли…

Дом опять подпрыгнул от близкого залпа. Вдоль Рочдельской улицы исступлённо заколотили пулемёты с БТРов.

– А ведь могли бы сделать всё то же самое, – продолжал Олег. – Тогда я их просто ненавидел. А теперь думаю – святые люди. Предпочли пойти в тюрьму, но не проливать кровь…

– Мам, а в комнате люстру пулями разбили, – равнодушно сообщила Юля.

Ей всё-таки очень хотелось хоть одним глазком глянуть во двор. В школе, конечно, начнут хвастаться военными трофеями, рассказывать про себя разные небылицы. А она, маменькина дочка и бабушкина внучка, просидит весь день в ванной…

Дебора Самсоновна зарыдала, потому что люстра осталась у неё от родителей покойного мужа как память. Что бы сказал покойный Эммануил, услышав об этом? Как минимум, получил бы сердечный приступ. Сколько ценных вещей уже испортили, и сколько ещё на очереди? Скорее бы этим безумцы в Доме сдались, и перестали мучить других людей!..

– Мам, не надо! – испугался Борис. – Прошу тебя… Ты ведь была в Москве во время войны. Говорила, что при налётах дежурила на крыше. Должна понимать, что в такие времена уже не до вещей – самим бы уцелеть!

– Буба, представь себе, что я даже рада… Твой отец умер давно, и не видит этого кошмара! Он точно не выдержал бы, и скончался сейчас. Моня так любил Красную Пресню, хоть и родился в Ленинграде! Мы чуть ли не каждый день гуляли тут, в парке. По лестницам, по улочкам. Твой отец прекрасно знал историю боёв девятьсот пятого года. Но для меня это были просто памятники – у метро, у Горбатого мостика… Кто бы мог подумать, что после стольких мирных лет снова начнётся война? И какая! Ведь свои убивают своих…

– Их расстреляют? – вдруг спросила Юля, обращаясь то ли к отцу, то ли к Олегу. – Ну, тех, которые в Доме сидят.

– Скорее всего, да, – вместо них ответила Изабелла. – Они ведь подняли мятеж. Это – государственное преступление. Или я что-то путаю, Боря? Олег, может, ты знаешь, что за это полагается?

– Белла, я ведь не юрист, – отговорился Величко. – Раньше бы, конечно, дали «высшую меру». А что будет сейчас, не берусь предсказать. У нас ведь демократия. Надо и с Западом посоветоваться…

– Олег, я всё думаю, как твоей матери позвонить, – озабоченно сказал Борис. – Наши-то телефоны с сентября не работают. Так волнуюсь за Анну Григорьевну – ты себе не представляешь? Может, ей уже врач нужен, а что делать? Я понимаю – тебя тянет к матери, а приходится тут с нами сидеть.

– К матери меня, разумеется, тянет, но и вас бросать не хочется.

Олег вдруг решился, плюнув на обстоятельства, пробираться на Новый Арбат в обход. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом Добиным, но Юля снова напомнила о себе.

– Олег Павлович, а почему они подняли мятеж? Им плохо жилось?

Величко отрицательно покачал головой.

– Нет? А почему тогда? Они хулиганы? Милиционер сказал, что это бандиты. У них в подвалах куча оружия. Они пойдут всех нас убивать… Пап, а они, правда мэрию ограбили?

– Взяли – да, – думая о своём, ответил Олег. – А насчёт грабежа я не в курсе. Наверное, что-то такое было. Когда возьмут «Белый Дом», без этого тоже не обойдётся… Вот что, – Величко обвёл взглядом всю семью друга. – Сейчас всё-таки попробую попасть к матери. Чувствую, что она ждёт, очень тревожится. Юля, наверное, через много лет ты будешь рассказывать об этих событиях своим детям. К тому времени многое прояснится, я уверен. Конечно, сейчас мы о чём-то даже и не догадываемся. Большое, как сказал поэт, видится на расстоянии. А сейчас могу сказать одно – каждая сторона считает себя правой, и готова идти до конца.

– А кто из них прав? – Юля вертела вентиль никелированного крана. Изабелла молча отвела её руки и намочила платок сама.

– Прав всегда тот, кто защищается. А отвечает ударивший первым, – серьёзно, как взрослой, сказал девочке Олег.

– Вот уж не ожидала, что ты так скажешь! – не выдержала Изабелла. – Разве не нужно было подчиниться указу Президента? Ведь у него после референдума появился мандат от народа. Да, не сто процентов, но всё-таки большинство! Неужели правильно закрыться в Доме и терроризировать мирных людей, вместо того, чтобы пойти на выборы? Никто же им этого не запрещал! – Изабелла чутко прислушалась. – Вот, опять стреляют! И ради чего? Чтобы дальше заседать? Сдались бы и попросили прощения! Им-то что! На Рублёвке, небось, всё в порядке. А у нас квартира разгромлена. Мы остались без всего… Ребёнок перепуган на веки вечные. Так они о народе заботятся…