Нормальные люди

После уроков она его не видела ни в тот день, ни на следующий. В четверг у его мамы был рабочий день, и он опять приехал за ней пораньше. Дверь открыла Марианна – больше дома никого не было. Он успел снять школьную форму и надеть черные джинсы и свитер. При виде его ей захотелось сбежать, спрятать лицо. Лоррейн на кухне, сказала она. А потом повернулась, пошла наверх в свою комнату и закрыла дверь. Лежала на кровати ничком и дышала в подушку. Что этот Коннелл за человек? Ей казалось, что она знает всю его подноготную, но откуда такое чувство? Только потому, что он один раз ее поцеловал, без всяких объяснений, а потом велел никому не говорить? Через минуту-другую в комнату постучали, она села. Входи, сказала она. Он открыл дверь и, бросив на нее вопросительный взгляд – рады ли ему тут, – вошел и закрыл за собой.

Ты на меня злишься? – спросил он.

Нет. С чего бы?

Он пожал плечами. Не спеша подошел к кровати, сел. Она сидела, скрестив ноги по-турецки, обхватив лодыжки руками. Несколько секунд прошли в молчании. А потом он уложил ее на кровать. Дотронулся до ноги, когда она откинулась на подушку. Тут она, осмелев, спросила, поцелует ли он ее еще раз. Он сказал: а ты как думаешь? Ей эта фраза почему-то показалась очень загадочной и многозначительной. Как бы то ни было, он ее поцеловал. Она сказала, что ей приятно, а он промолчал. Она поняла, что готова на все, только бы ему понравиться, только бы он сказал вслух, что она ему нравится. Он просунул руку ей под форменную блузку. Она сказала ему на ухо: снимем одежду? Его рука скользнула ей в лифчик. Ни в коем случае, ответил он. Это безумие, Лоррейн же внизу. Маму он всегда называл по имени. Марианна сказала: она сюда, наверх, никогда не поднимается. Он покачал головой и сказал: нет, нужно прекратить. А потом сел и посмотрел на нее сверху вниз.

А ты едва не поддался искушению, сказала она.

Да в общем нет.

И это я тебя искушала.

Он с улыбкой покачал головой. Какая ты все-таки странная, сказал он.

И вот она стоит на подъездной дорожке к его дому, рядом с его машиной. Адрес он ей прислал эсэмэской: дом 33 – заурядный оштукатуренный таунхаус, тюлевые занавески, крошечный забетонированный дворик. Она видит, как в окне на верхнем этаже зажигается свет. Трудно поверить, что он живет именно здесь, в доме, в котором она никогда не бывала, – да и не видела она его никогда. На ней черный свитер, серая юбка, дешевое черное нижнее белье. Она тщательно выбрила ноги, подмышки гладкие, с налетом дезодоранта, из носа слегка течет. Она звонит, слышит его шаги на лестнице. Он открывает дверь. Прежде чем впустить, бросает взгляд ей за спину – убедиться, что ее появления никто не видел.

Через месяц

(март 2011 года)

Они говорят о том, куда будут поступать. Марианна лежит, небрежно прикрывшись простыней, а Коннелл сидит, держа на коленях ее макбук. Она собирается в Тринити-колледж, на политологию. Он пока подал документы на юридический в Голуэй, но, возможно, еще передумает, потому что, как отметила Марианна, юриспруденция его не интересует. Он вообще не может представить себя юристом – в галстуке и все такое, вдруг еще придется кого-то судить за преступления. А подал он туда документы потому, что больше ничего не придумал.

Тебе нужно заниматься английской филологией, говорит Марианна.

Ты правда так думаешь или шутишь?

Я серьезно. Это единственный школьный предмет, который тебе действительно нравится. А все свободное время ты читаешь.

Он невидящими глазами смотрит на экран, потом на тонкую желтую простыню поверх ее тела – она отбрасывает ей на грудь лиловый треугольник тени.

Не все свободное время, говорит он.

Она улыбается. А еще на филологическом одни девчонки, говорит она, так что успех тебе обеспечен.

Угу. Только непонятно, что потом с работой.

Да какая разница? Экономика все равно в полной заднице.

Экран ноутбука почернел, Коннелл касается тачпада, чтобы его оживить. В ответ на него таращится страница для абитуриентов.

После их первого раза Марианна осталась у него на ночь. Прежде он никогда еще не был с девственницей. Да и вообще опыта у него в этом смысле было немного, причем каждый раз с девчонками, которые потом трезвонили об этом на всю школу. Он наслушался в раздевалке о себе: о собственных ошибках и, хуже того, о мучительных попытках нежности, напоминавших нелепую пантомиму. С Марианной все было не так: случившееся осталось между ними, включая все сложности и неловкости. С ней он мог делать и говорить все, что захочется, – никто не узнает. Одна мысль об этом дарила какую-то головокружительную легкость. Когда он до нее дотронулся той ночью, она оказалась удивительно мокрой, и закатила глаза, и произнесла: Боже, да. Ей можно было это говорить – никто не узнает. Он испугался, что кончит от одного этого прикосновения к ней.

На следующее утро он поцеловал ее в прихожей на прощание, и вкус ее губ оказался чуть терпкий, вкус зубной пасты. Спасибо, сказала она. И ушла, прежде чем он сообразил, за что его благодарят. Он бросил постельное белье в стиральную машину, достал свежее. Думал о том, какой Марианна скрытный и независимый человек, о том, что она пришла к нему и позволила с ней переспать, что у нее нет ни малейшей потребности кому-то об этом рассказывать. У нее все получается естественно и так, будто не имеет для нее никакого значения.

Днем вернулась Лоррейн. Еще даже не положив ключи на стол, сказала: там что, стиралка работает? Коннелл кивнул. Лоррейн села на корточки и посмотрела сквозь стеклянное окошко в барабан, где крутились в пене простыни.

Спрашивать не буду, сказала она.

О чем?

Она стала набирать воду в чайник, он склонился над столешницей.

Зачем ты белье стираешь, сказала она. Не буду спрашивать.

Он закатил глаза, чтобы хоть что-нибудь сделать с лицом. Ты всегда думаешь самое плохое, сказал он.

Она рассмеялась, поставила чайник на базу, нажала кнопку. Прости, сказала она. Наверное, из всех мам в вашем классе я самая безответственная. Да делай что хочешь, только предохраняйся.

Он ничего не ответил. Чайник почти согрелся, она сняла с полки чистую чашку.

Ну? – сказала она. Так ответ – да?

Ответ на что? Разумеется, я в твое отсутствие не занимался сексом, не предохраняясь. Еще не хватало.

Да ладно, а зовут-то ее как?

Тут он вышел из комнаты и, поднимаясь по лестнице, слышал мамин смех. Вечно она потешается над его жизнью.

В понедельник в школе он не смотрел на Марианну и не общался с ней. Свою тайну он носил внутри, как что-то крупное и горячее, как перегруженный поднос с горячими напитками, который приходится повсюду таскать с собой, да так, чтобы не расплескать. А она была такой же, как обычно, будто ничего и не произошло, – как всегда, читала в раздевалке книжку и затевала бессмысленные споры. Во вторник во время обеда Роб стал расспрашивать, как там мама Коннелла работает в доме у Марианны, но Коннелл просто жевал, стараясь не выдать эмоций.

А ты сам-то там иногда бываешь? – спросил Роб. В этом их особняке.

Коннелл поиграл пакетиком с чипсами, заглянул внутрь. Угу, бывал пару раз, сказал он.

И как оно там внутри?

Он пожал плечами. Не знаю. Ну, понятное дело, места много.

А как она себя ведет в естественной среде обитания? – сказал Роб.

Понятия не имею.

Наверное, считает тебя своим дворецким, да?

Коннелл вытер рот тыльной стороной ладони. На ней остался жир. Чипсы были слишком соленые, а еще у него болела голова.

Да вряд ли, сказал он.

Но твоя мама – вроде как ее прислуга, да?

На самом деле уборщица. И приходит туда раза два в неделю, вряд ли они часто общаются.

А у Марианны нет такого колокольчика, в который она звонит, чтобы ее позвать? – сказал Роб.

Коннелл ничего не ответил. Ситуация с Марианной была ему непонятна. После разговора с Робом он решил: все кончено, переспал с ней разок, чтобы выяснить, каково оно, и больше встречаться не будет. Но, убеждая себя в этом, он уже слышал, как иной голос, в другой части мозга, говорит: будешь-будешь. Это была часть его сознания, о существовании которой он раньше не подозревал, какое-то необъяснимое стремление потакать порочным тайным желаниям. Днем на занятиях он поймал себя на том, что предается фантазиям – в конце урока математики или когда нужно было играть в лапту. Он представлял себе ее маленький влажный рот и внезапно задыхался – вдохнуть после удавалось с трудом.

В тот же день он заехал к ней после уроков. По дороге включил в машине радио на полную громкость, чтобы не думать о том, что делает. Когда они поднялись наверх, он не стал ничего говорить, предоставив это ей. Как здорово, повторяла она снова и снова. Как замечательно. Тело у нее было мягкое и белое, как тесто. Он идеально в нее вписался. Физически все было как-то правильно, и он впервые понял, почему секс толкает людей на всякие безумства. Собственно, он и вообще понял о взрослом мире много вещей, которые раньше казались загадочными. Но почему именно Марианна? Не такая уж она привлекательная. Некоторые вообще считают ее самой уродливой девчонкой в школе. Каким надо быть человеком, чтобы захотеть заниматься с ней этим? Но он, похоже, именно идиот, и занимается. Она спросила, хорошо ли ему, но он сделал вид, что не слышал. Она стояла на четвереньках, так что лица ее он не видел, не смог прочитать по нему, что она думает. А через несколько секунд она спросила гораздо тише: я что-то не так делаю? Он закрыл глаза.

Нет, сказал он. Мне хорошо.

Тут дыхание ее стало прерывистым. Он подтянул к себе ее бедра, потом слегка отпустил. Она будто бы задохнулась. Он повторил, и тогда она сказала, что сейчас кончит. Вот и здорово, сказал он. Сказал так, как будто для него это самое обычное дело. Решение приехать к Марианне вдруг показалось совершенно правильным и очень осмысленным – возможно, самым осмысленным из всего, что он сделал в своей жизни.

Когда они закончили, он спросил ее, что делать с презервативом. Она, не поднимая головы с подушки, ответила: просто брось на пол. Лицо ее было розовым и влажным. Он так и сделал, а потом откинулся на подушку, глядя на люстру. Ты мне очень нравишься, сказала Марианна. Коннелл ощутил прилив какой-то приятной печали, от которой едва не расплакался. Случались у него такие моменты душевной муки, бессмысленные или как минимум непостижимые. Марианна – невероятно свободный человек, это он уже понял. А он – заложник всевозможных условностей. Ему не все равно, что о нем думают. Ему даже не все равно, что о нем думает Марианна, это он теперь понял точно.

Он много раз пытался записать свои мысли про Марианну, чтобы привести их в порядок. Движет им желание как можно точнее описать словами, как она выглядит и говорит. Ее волосы и одежду. Книгу «По направлению к Свану», которую она читает в обед в школьной столовой, с темной французской картиной на обложке и корешком мятного оттенка. Ее длинные пальцы, переворачивающие страницы. Она живет совсем не так, как остальные. Иногда демонстрирует такую житейскую мудрость – он с ней рядом полный невежда, а иногда выглядит такой наивной. Ему хочется понять, как устроена ее голова. Если он решает про себя удержаться от какого-то замечания по ходу их разговора, Марианна через секунду-другую обязательно спросит: «что?» В этом «что?» ему видится столько всякого разного: не только потрясающая, словно у судьи, способность замечать умолчания, но и стремление к полному взаимопониманию, представление, что любая недосказанность между ними – это неприятная помеха. Он записывает все это, длинными сложносочиненными предложениями, дыхание которых иногда прерывают точки с запятой, как будто ему хочется создать на бумаге точный облик Марианны, как будто можно сохранить ее во всей полноте для будущей рецензии. А потом он переворачивает страницу в тетради, чтобы не видеть, что получилось.

Ты о чем думаешь? – говорит Марианна.

И заправляет прядь волос за ухо.

Куда поступать, отвечает он.

Поступай в Тринити на английскую филологию.

Он снова смотрит на экран. В последнее время его не покидает острое ощущение, что в нем живут два разных человека и скоро придется выбирать, к которому прибиться навсегда, а от которого отказаться. Здесь, в Каррикли, у него привычная жизнь, привычные друзья. Если он поступит в университет в Голуэе, он сможет общаться с теми же, с кем и всегда, будет жить так, как давно планировал: солидное образование, симпатичная подружка. Все станут говорить: вот молодец, прорвался. С другой стороны, можно, как и Марианна, поступить в Тринити. Там жизнь будет совсем другой. Нужно будет ходить на официозные ужины и беседовать о государственном долге Греции. Можно будет трахаться со всякими чудачками, на поверку – бисексуалками. Он сможет сказать им: а я читал «Золотую тетрадь»[3]. Он ее действительно читал. После всего этого уже не вернешься в Каррикли, придется уехать куда-то еще – в Лондон или в Барселону. Вряд ли про него станут говорить: молодец, прорвался, одни решат, что он загубил свою жизнь, а другие и вовсе о нем забудут. А что подумает Лоррейн? Ей главное – чтобы он был счастлив, на пересуды ей наплевать. Но этот старый Коннелл, тот, которого знают все его друзья, – этот человек умрет или, хуже того, окажется погребен заживо и будет кричать из-под земли.

Тогда мы оба будем жить в Дублине, говорит он. И если случайно столкнемся, спорим, ты сделаешь вид, что мы незнакомы.

Поначалу Марианна молчит. Чем дольше молчание, тем тревожнее у него на душе – а может, ей действительно хочется сделать вид, что они незнакомы, и от мысли, что он не стоит ее внимания, охватывает паника, причем не только по поводу Марианны, но и по поводу будущего и собственных возможностей.

А потом она говорит: никогда, Коннелл, я не сделаю вид, что мы незнакомы.

После этого молчание становится совсем напряженным. Несколько секунд он лежит неподвижно. Да, в школе он делает вид, что они с Марианной незнакомы, но он вовсе не хотел поднимать эту тему. Это так, потому что так. Если узнают, чем он занимается с Марианной, да еще и тайком, игнорируя ее на людях, ему конец. По коридору будет не пройти – глаза будут следить за ним, как за серийным убийцей, или еще что похуже. Друзья и предположить не могут, что он извращенец, способный при свете дня, на трезвую голову сказать Марианне Шеридан: можно я кончу тебе в рот? В обществе друзей он – нормальный человек. А свою сокровенную жизнь они с Марианной ведут у него в комнате, где никому до них не добраться, а значит, нет никакой надобности смешивать два этих разных мира. Тем не менее совершенно ясно, что он где-то сбился в нынешнем разговоре, затронул тему, которой не хотел касаться, и теперь нужно как-то выкручиваться.

Правда не сделаешь? – говорит он.

Не сделаю.

Ладно, тогда подаю в Тринити на филологию.

В самом деле? – говорит она.

Ага. А что потом с работой, мне в любом случае не очень важно.

Она слегка улыбается в ответ, будто одержав победу в споре. Ему нравится, когда она радуется. В такие моменты ему кажется, что есть способ сохранить оба мира, оба варианта его жизни, что можно переходить из одного в другой, будто сквозь открытую дверь. Можно совместить уважение Марианны и популярность в школе, можно позволять себе тайные мнения и предпочтения, и не будет никаких конфликтов, не придется выбирать. Немного изворотливости – и чего бы не вести две разные жизни параллельно, не задаваясь вопросом, кто он такой и что с собой делать. Мысль кажется настолько утешительной, что несколько секунд он избегает встречаться с Марианной взглядом, чтобы луч надежды угас не сразу. Он прекрасно знает, что, посмотрев на нее, тут же перестанет в это верить.

Через полтора месяца

(апрель 2011 года)

Ее имя есть в списке. Она показывает вышибале удостоверение личности. Входит внутрь – в полумрак, пустоту, багровые отсветы; по обе стороны – две длинные барные стойки, ступени ведут на танцпол. Застоявшийся запах алкоголя с тусклым жестяным привкусом сухого льда. Другие девчонки из комитета по сбору средств уже сидят за столом, просматривая списки. Привет, говорит Марианна. Они оборачиваются, смотрят на нее.

Приветик, говорит Лиза. А ничего ты так приоделась.

Отлично выглядишь, говорит Карен.

Рейчел Моран не говорит ничего. Всем известно, что Рейчел самая популярная девчонка в школе, но произносить это вслух нельзя. Вместо этого все делают вид, что не замечают никакой социальной иерархии, где кто-то выкарабкался наверх, кто-то барахтается в середине, а кто-то осел на дно. Марианна иногда видит себя в самом низу этой лестницы, хотя порой ей кажется, что она вообще не там, не часть этого механизма, поскольку она не стремится к популярности и ничего ради нее не предпринимает. С этой удобной точки трудно разглядеть, какие преимущества дает пребывание на лестнице, причем даже тем, кто забрался на самый верх. Марианна почесывает плечо и говорит: спасибо. Кому-нибудь принести выпить? Я пойду себе возьму, могу и вам заодно.

Я думала, ты не пьешь спиртного, говорит Рейчел.

Мне бутылку кулера[4] «Вест-коуст», говорит Карен. Раз уж предлагаешь.

Из всех спиртных напитков Марианна раньше пробовала только вино, однако по пути к бару решает заказать джин с тоником. Пока она делает заказ, бармен откровенно пялится на ее грудь. Марианна всегда думала, что такое бывает только на экране, и с особой пронзительностью ощущает себя женщиной. На ней тонкое черное платье, облегающее фигуру. В баре пока почти пусто, хотя мероприятие уже началось. Когда она возвращается, Карен многословно благодарит ее за напиток. Я твоя должница, говорит она. Да ладно, отмахивается Марианна.

Начинают собираться гости. Включают музыку – ремикс «Дестиниз чайлд», Рейчел вручает Марианне пачку лотерейных билетов, объясняет, почем их продавать. В комитет по сбору денег на выпускной вечер Марианну выбрали, можно сказать, по приколу, но помогать ей так и так придется. Взяв билеты, она все не отходит от девочек. Она привыкла наблюдать за ними издалека, практически с любопытством натуралиста, но сегодня, после разговоров и вежливых улыбок, она уже не зритель, а участник, причем не слишком желанный. Она продает билеты, доставая сдачу из кармашка сумки, берет еще выпить, поглядывает на дверь и разочарованно отворачивается.

Что-то парни запаздывают, говорит Лиза.

Марианна знает, кто именно из мальчиков имеется в виду: Роб, с которым Лиза то встречается, то нет, а также его друзья Эрик, Джек Хайнс и Коннелл Уолдрон. То, что они опаздывают, заметила и Марианна.

Не придут – я Коннелла придушу, говорит Рейчел. Он мне вчера пообещал, что они будут.

Марианна молчит. Рейчел часто вот так говорит про Коннелла, ссылаясь на беседы один на один, как будто они особенно близки. Коннелл на это не реагирует, впрочем, когда Марианна наедине намекает на эту тему, он не реагирует тоже.

Наверное, решили сперва накатить у Роба, говорит Лиза.

И сюда явятся уже никакие, говорит Карен.

Марианна достает из сумочки телефон и пишет Коннеллу сообщение: оживленно обсуждают ваше отсутствие. Вы вообще придете? Через полминуты приходит ответ: да джек зараза заблевал все вокруг пришлось его посадить в такси и пр. скоро будем. Марианна пишет: я новая школьная королева. Носят на руках по танцполу, скандируя мое имя. Прячет телефон в сумочку. Ей до невозможности хочется сказать: они скоро будут. Сколько изумления свалится на нее в этот миг, как подскочит ее статус, как пошатнется равновесие.

Хотя Марианна и прожила в Каррикли всю свою жизнь, город она знает довольно плохо. Она не заходит выпить в пабы на Главной улице и до сегодняшнего дня ни разу не бывала в единственном местном ночном клубе. Ее никогда не заносило в спальный район Нокльон. Она не знает, как называется бурая замызганная речушка, которая течет, подбирая по дороге полиэтиленовые пакеты, мимо универмага «Сентра» и за церковной парковкой, не знает, куда речушка впадает. Да и кто мог бы ей об этом рассказать? Кроме дома, она бывает только в школе, да, по принуждению, на воскресных службах, а еще у Коннелла, когда нет его мамы. Она знает, сколько ехать до Слайго – двадцать минут, но далеко ли до других соседних городков и велики ли они по сравнению с Каррикли, для нее загадка. Кулейни, Скрин, Баллисадар – вроде бы все они неподалеку от Каррикли, их названия о чем-то ей говорят, но где именно они находятся, она не знает. В спорткомплексе она не бывала ни разу. Никогда не ходила выпивать на заброшенную шляпную фабрику, хотя и проезжала мимо на машине.

Кроме того, она понятия не имеет, какие семьи в городке считаются приличными, а какие – нет. Вот это ей как раз хотелось бы знать, чтобы объявить, что ее это не волнует совершенно. Она из хорошей семьи, а Коннелл – из плохой, это ей известно. Уолдроны пользуются в Каррикли дурной славой. Один из братьев Лоррейн сидел в тюрьме, за что – Марианна не знает, а другой несколько лет назад попал на мотоцикле в аварию на объездной дороге и едва выжил. Лоррейн тоже хороша – забеременела в семнадцать, бросила школу и родила. Тем не менее Коннелл пользуется у девушек успехом. Он отлично учится, играет в футбол, хорош собой, не встревает в драки. Все его любят. Характер спокойный. Даже Марианнина мама говорит с одобрением: парнишка будто и не из Уолдронов. Марианнина мама работает адвокатом. Папа тоже работал адвокатом.

На прошлой неделе Коннелл упомянул о какой-то «заброшке». Марианна никогда об этом не слышала, пришлось переспросить. Он страшно удивился. Ну, заброшка, сказал он. Заброшенный квартал, «Горный вид». Он же прямо за школой. Марианна смутно помнила, что за школой есть какая-то стройплощадка, но понятия не имела, что там жилой квартал, где теперь никто не живет. Туда ходят выпить, добавил Коннелл. А, сказала Марианна. Спросила, как оно там. Он сказал, здорово было бы тебе показать, но там всегда кто-нибудь ошивается. Он часто употребляет это «здорово». Здорово было бы, если бы ты осталась, когда она уходит, или: здорово было бы, если бы ты могла переночевать у меня. Марианна знает: если ему чего-то действительно хочется, все в результате происходит. Коннелл привык добиваться своего, а потом сильно переживает, если добился – а радости это не доставило.

В результате он все-таки показал ей заброшенный квартал. Однажды в середине дня они съездили туда на его машине: он вышел первым, убедиться, что рядом никого нет, а она следом. Огромные, с голыми бетонными фасадами дома, заросшие газоны. Часть пустых оконных проемов была закрыта листами пластика, они громко хлопали на ветру. Шел дождь, а куртку она оставила в машине. Скрестив руки на груди, она смотрела на мокрые шиферные крыши.

Внутрь хочешь заглянуть? – сказал Коннелл.

Дверь дома № 23 оказалась незапертой. Внутри было тише и темнее. Страшная грязь. Носком туфли Марианна пошевелила пустую бутылку из-под сидра. Повсюду валялись окурки, а в пустую гостиную кто-то притащил матрас. На матрасе проступили пятна сырости и, кажется, крови. Довольно мерзко, вслух сказала Марианна. Коннелл молча осматривался.

Часто ты здесь бываешь? – сказала она.

Он пожал плечами. Не очень, сказал он. Раньше чаще, а теперь – нет.

Пожалуйста, скажи, что ты ни с кем не спал на этом матрасе.

Он рассеянно улыбнулся. Нет, сказал он. А ты думаешь, что я именно этим и занимаюсь по выходным?

Вроде того.

Он ничего не ответил, отчего ей сделалось только муторнее. Коннелл бесцельно пнул смятую банку из-под пива – она отлетела к французским дверям.

Места здесь раза в три больше, чем у нас дома, сказал он. Тебе тоже так кажется?

Она почувствовала себя глупо, потому что не поняла, о чем он думает. Наверное, сказала она. Я же еще второго этажа не видела.

Четыре спальни.

Ничего себе.

И все заброшено, никто здесь не живет, сказал он. Если не могут продать, почему не раздать бесплатно? Я не прикидываюсь, я реально не понимаю.

Она пожала плечами. На самом деле она и сама этого не понимала.

Как-то это связано с капитализмом, сказала она.

Да. В том-то и беда, что все с ним связано, верно?

Она кивнула. А он взглянул на нее так, будто только что очнулся ото сна.

Тебе холодно? – сказал он. Похоже, ты замерзла.

Она улыбнулась, потерла нос. Он расстегнул черную дутую куртку и набросил ей на плечи. Они стояли совсем рядом. Он знал, что, если попросит, она ляжет на пол и позволит ему через себя переступить.

Я не бегаю за другими девчонками по выходным или еще когда, сказал он. Ничего такого.

Марианна улыбнулась и сказала: еще бы, это они бегают за тобой.

Он ухмыльнулся, посмотрел на носки ботинок. Смешные у тебя обо мне представления, сказал он.

Она обхватила пальцами его школьный галстук. Впервые в жизни у нее появилась возможность говорить грязные вещи и запретные слова, и она не стеснялась. А если я попрошу, чтобы ты меня здесь трахнул, ты это сделаешь? – сказала она.