Фельдмаршал

И он собрался к своему шурину, испанскому королю Карлу I, только что, два года назад, после смерти своего деда – императора Максимилиана, ставшему императором Карлом V, чтобы просить у него помощи. Шведские и датские дела он оставил на произвол судьбы.

Карл V находился тогда в Нидерландах. Война с Францией, испанские беспокойства требовали гигантских расходов, отнимали у него все военные силы и время, и помочь реально своему зятю он не мог ничем. Он грозил в письмах и декларациях северным королям и князьям, но слабеющего владыку, Священную Римскую империю, уже мало кто слушался.

* * *

При его отъезде на корабли тащили всё: что попадало под руки, что можно было поднять, ободрать во дворце, сломать, унести и погрузить на галеры.

Не обошла эта участь, всё обирать и уносить, даже медных мостов в замке, содрали и с церковных башен позолоченные шпили. Всё, что движимо, все драгоценности исчезли в трюмах кораблей.

Кристиан вызвал во дворец Генриха Гоэ, своего верного генерала и государственного советника, приказал ему охранять Копенгаген, вручил от дворца ключи.

Он проследил сам, чтобы с особой осторожностью матросы погрузили на корабль один из сундуков. Его, тяжеленный, бережно подняли на борт галеры, отнесли в одну из королевских кают и там оставили.

Когда матросы ушли, он открыл замок сундука и поднял крышку.

– Вылезай, – сказал он.

Из сундука, кряхтя, вылезла Сигбритта, мать его Голубки.

Такие приключения уже были не по её годам. И она, присев тут же на койку, сначала перевела дух, размяла все свои косточки.

Она знала, что её ненавидят в Дании: аристократия, дворяне. И вот так Кристиан обезопасил её, переправив тайно из дворца на корабль.

Немного придя в себя, она выпила вина, что предложил он, улыбнулась.

– Ладно, мой мальчик, не унывай! Если не останешься королём в Дании, тогда, может быть, будешь бургомистром в Амстердаме! – подмигнула она ему, когда он налил ей и себе ещё по бокалу вина.

Она, торговка, вышедшая из городских низов, с практичным умом и хваткой закоренелого дельца, была неповторима, жизнерадостна, не унывала никогда. И выше мечты стать бургомистром в её родном городе у неё не было с самого детства.

Оставив Сигбритту на этом корабле, в этой каюте, и приказав слугам подать ей ещё вина и еды, он ушёл на другую галеру. Там в это время на галеру садились все его семейные: супруга Изабелла, сын Иоанн, показывающий в свои восемь лет уже большие способности, и две дочери: четырёх лет красавица Кристина и самая младшая – кроха, умница Доротея.

На другие корабли грузили имущество и поднимались на борт со своими семействами его верноподданные. Они покидали Данию вместе с ним, опасаясь здесь для себя больших неприятностей.

Когда королевская галера стала отходить от причала, он поднялся на палубу, подошёл к борту.

Внизу, на причале, стояли его дворяне и государственные советники, решившие на свой страх и риск остаться здесь.

– Ждите меня через три месяца с большой силой! – крикнул он им и, подбадривая, вскинул вверх руку жестом римских императоров.

Его королевская галера, отчалив первой, развернулась и взяла курс на выход из гавани Копенгагена. За ней стали отходить от причала другие галеры, присоединился и весь остальной его флот из двадцати кораблей, стоявших на рейде.

И пока был виден родной город, столица его государства, он видел на причале тёмную исчезающую полоску людей. И его на секунду озарило, появилось предчувствие, что сюда он больше не вернётся: его власть здесь исчезла, как исчезает вот сейчас эта полоска… А если вернётся, то лишь узником…

Он спустился в каюту супруги.

Изабелла встретила его вопрошающим взглядом. Умная и честолюбивая, как и её брат, император Карл V, с утончённой чувствительностью, она, хотя в её жилах текла испанская кровь, не обращала внимания на такие мелочи, как измены мужа с какими-то девками, и не придала значения этой его выходки с тайной погрузкой на корабль его советчицы, простой вульгарной торговки.

– Как она устроилась? – деликатно осведомилась она.

– Нормально…

Больше говорить было не о чем. Они понимали друг друга без слов.

Его флот взял курс через Зунд, к проливу Каттегат, чтобы выйти в Северное море. При выходе из пролива они угодили в шторм. Беспомощные против стихии галеры раскидало далеко друг от друга, многие занесло к берегам Норвегии. Собрав весь флот снова вместе в спокойных водах залива Бохус, Кристиан отправился дальше, в Нидерланды. Маргарита Австрийская, наместница в Нидерландах, тётка его супруги, Изабеллы, встретила их в Амстердаме приветливо, искренне обрадовалась, увидев любимую племянницу.

Королём же Дании на государственном совете был избран младший брат его отца – герцог гольштейнский Фредерик, под именем короля Фредерика I. И когда он, новый король, вступил в королевский замок в Копенгагене, то увидел лишь голые стены.

Глава 9. Встреча двух королей

Встреча их, Фредерика I и Густава, была обставлена со всеми почестями, в Мальмё, в городском храме. Этот храм намного уступал тем храмам в Копенгагене, которые когда-то поразили Густава, когда он оказался впервые в столице Дании. Да и то не по своей воле. Его туда привезли как пленника, хотя он был заложником, одним из пяти шведских дворян. Этот же храм, хотя внешне, строением, архитектурой был похож на те, сильно уступал им в размерах. Он казался игрушечным по сравнению с мощью, размахом тех.

Король Фредерик, младший брат давно почившего короля Ханса I, был уже в немалых годах, судя по седине его изящных локонов, когда-то густых, сейчас изрядно поредевших. Уже намного больше повидал он в жизни, чем его племянник, маленький принц, и вот этот король всех шведов. На этом, на своей опытности, он и хотел сыграть сейчас, и даже на том, как был одет вот в этот первый день осенний. Он был в плаще из серого гамбургского сукна, с гербами и знаками его королевской власти, и в шляпе с пером. Камзол покроя модного сидел на нём изящно, и гармонировали к нему башмаки коричневого цвета. Он этот цвет предпочитал другим.

– Весьма признателен, мой друг, за согласие встретиться в столь многотрудное время для наших обоих государств! – начал изысканным слогом он. – Наша дружба необходима для сопротивления общему неприятелю и для блага наших подданных!..

Выступая постоянно у себя в герцогстве Гольштейн перед сенатом, на съездах, играл он в демократию с народом…

Густав согласился с ним, что и он имеет такое же намерение.

– Буду охотно содействовать к тому всеми справедливыми мерами!..

Эта встреча была задумана ещё год назад. Но много времени ушло на согласование места встречи. И вот сейчас шесть датских сенаторов, как аманатов, были присланы в Швецию. Шведский флот стоял у острова Готланд… Всё было сделано, чтобы обезопасить поездку его, Густава, вот в этот город Мальмё, на берегу Зунда, сейчас датской территории.

– Ну что же, мой друг! – обратился к нему Фредерик. – Тогда пройдёмте в ратушу! Там и обсудим все наши дела!..

В ратуше, старинном каменном здании, построенном ещё во времена королевы Маргрете Датской, заключившей Кальмарскую унию, всё было готово для приёма высоких гостей.

Короли сели в кресла.

По левую руку от Густава, чуть позади, встал его советник, государственный гофмейстер Тур Ензон Рос. Ему он доверял во всём: как опытному в таких делах, к тому же его родственнику. Его мать, Анна Ваза, приходилась двоюродной сестрой ему, Густаву. И тут же рядом с Росом были маршал Ларс Спегзон и придворный канцлер Ларс Андерзон.

Король Фредерик, по праву хозяина места встречи, открыл её вступительной речью.

– Я полагаю Кальмарскую унию за основание вечного союза между тремя северными государствами! – благожелательно улыбаясь, начал он низким, приятным баритоном.

Густав напрягся от того, что услышал…

Не обращая внимание на то, что лицо у Густава покрылось красными пятнами, Фредерик продолжил всё в том же духе:

– Не для того, чтобы король Густав лишился шведской короны! Она досталась ему дорогой ценой! Но единственно, чтобы он признал датского короля за своего государя и за непременного главу этого северного союза! Под ним он найдёт как защиту, так и наставление в своих предприятиях!..

Гнев Густава, его всегдашний гнев, который не раз уже подводил его в критические минуты, готов был вырваться наружу… «Прервать эту встречу, – мелькнуло у него, – устроенную для унижения его как короля». Усилием воли он сдержался, заговорил:

– Такое высказывание крайне удивляет меня! Швеция никогда не примет добровольно унизительное иго! А Дании не покорить её угрозами, насилием! Я, как законный король, есть защитник вольности и самодержавия моего отечества!..

Он на секунду остановился, взглянул на Фредерика налитыми кровью глазами, совсем как у бешеного быка, заметил, что тот сразу сник под его взглядом. Он же, не доводя встречу до разрыва, осознавая, что ему нужен был сейчас король Фредерик как союзник против того же Кристиана, закончил на дружеской ноте, хотя и покрылся весь потом под кафтаном.

– И я хочу быть датскому королю другом и хорошим союзником! Если же это угодно! Но никогда подданным!..

Понял он также, что Фредерик больше не будет испытывать его.

И дальше их переговоры прошли в дружеской атмосфере.

Фредерик предложил ему вечный мир с таким условием, чтобы каждое государство оставалось в своих границах. Густав не возражал. Зашёл при этом разговор и об острове Готланд. На это Фредерик заявил, что остров будет принадлежать тому государству, которое очистит его от засевшего там с внушительным военным флотом адмирала Северина Норби, остатков сил короля Кристиана.

Густав же рассчитывал, что на этой встрече будет решён вопрос об острове Готланд. В этом его убедил доверенный любекской мэрии Герман Израель. Тот приезжал к нему в Стокгольм год назад от Любека, предложил решить дело с островом Готланд. Затем, когда он, Густав, согласился с этим, Израель взялся за организацию встречи трёх заинтересованных сторон: Дании, Швеции и Любека… И целый год ушёл на согласование места встречи, условий переговоров, гарантии безопасности сторон, размены аманатами[71]. И это отняло у него, Густава, много сил, расходов, времени и нервов. А что получил он сейчас?.. Да ничего! Унижение и шантаж!.. Только теперь он догадался, что его провели, как мальчика. Вот только что ему донесли, что Норби уже заключил тайно с Данией договор и передал Готланд датскому королю, вот ему, Фредерику, за немалую сумму…

Выходя из ратуши, раздражённый и уставший, он столкнулся с Германом Израелем. И уже не сдерживая себя, он дал волю накопившемуся гневу, высказал тому всё: что тот обманул его, поставил в унизительное положение… А когда тот стал что-то лепетать в оправдание, он выхватил шпагу, кинулся на него, готовый вонзить её в этого мерзавца.

Но его остановил канцлер Ларс Андерзон.

– Прошу вас, ваше величество! – воскликнул канцлер, схватив его за руку, опасаясь, что гнев короля обрушится и на него самого.

Густав отступил, с ненавистью глядя на любекца.

Тот же рыдал, как девица, причитая, что это не его вина, что всё это подстроили в Любеке…

Но эта встреча оказалась не бесполезна для него, Густава. Король Фредерик сообщил ему подробности рейхстага, прошедшего три года назад в Вормсе, где Мартин Лютер пытался изложить свои тезисы о папстве. Император Карл V, под давлением немецких князей, разрешил выступить Лютеру, но и задумал припугнуть его присутствием на рейхстаге высших немецких чинов. Такой дипломатичный ход ему подсказали его советники, наивно не подозревая, с какой личностью имеют дело.

Папа же Лев X[72] своей буллой проклял Лютера и потребовал от императора арестовать его, чтобы предать суду Церкви.

Он же, император, не хотел ссориться с папой из-за Лютера. Ему нужен был папа, из видов на Италию, в войне против Франции… Лютер же?.. Тот просто путался у него под ногами!.. Но он не хотел ссориться и с влиятельными германскими князьями, с тем же курфюрстом[73] саксонским Фридрихом Мудрым. Тот же не намерен был выдавать врагам человека, которого вся образованная Европа считала величайшим из современников, уже за одни его латинские сочинения против папства… А вот использовать эту ситуацию стоило, для своих целей, для установления абсолютного режима в подвластной ему Священной Римской империи.

И Лютер явился на рейхстаг…

– Он произвёл странное впечатление на участников рейхстага! – заметил Фредерик презрительно о Лютере, с расчётом задеть этим Густава, хотя бы немного отыграться, зная, что тот восхищается Лютером. – Оробел, когда вошёл в зал… Грубый сельский мужик, напяливший на себя рясу!..

По пути в Вормс, в дороге, Лютер был необычно возбуждён, захваченный возможностью открыто изложить на рейхстаге свои тезисы о папстве… А вот тут, когда остался последний шаг, перед дверью он чего-то испугался… Он остановился перед входом в зал, где собрались император, германские князья, графы, епископы…

И он невольно вздрогнул, почувствовав, что кто-то сзади положил ему на плечо тяжелую сильную руку, и в следующую секунду над ухом у него прозвучало грубо и насмешливо:

– Монах, ты затеял смелое дело!..

Он обернулся. Перед ним стоял громадный рыцарь, как с испугу сначала показалось ему, старый уже, с седой бородой, закованный в латы.

Но он, этот мрачный рыцарь, смотрел на него по-доброму, улыбаясь, и на его лице читалось: мол, не трусь, приятель, шагай, твоё дело правое…

– Георг Франдсберг, командую ландскнехтами[74]! – представился тот и легонько подтолкнул его вперед, к дверям зала, на поле его духовной битвы. – Иди, монах, и скажи, каков этот папа!.. Привяжи «кошке» колокольчик! Хм-хм!..

И Лютер уже увереннее вступил в зал… Император, молодой, что его удивило, хотя он и знал, что тот молод, сидел в кресле, на возвышении, слегка развалившись… И что ещё удивило его, тот как будто был смущён чем-то или грустил… И это ободрило его, несмотря на то что князья, графы и епископы, сидевшие перед троном императора, как бы поддерживая его, взирали на него, Лютера, с неприязнью. Особенно же испанские гранды и итальянцы, болтливые и шумные…

– Сюда, господин Лютер, сюда! – раздался голос профессора богословия Иоганна Экка, показывающего рукой, чтобы он прошёл в центр зала.

Лютер прошёл вперед, встал лицом к высокому собранию.

Экк зачитал его список сочинений и спросил: «Вы признаете их своими?»

Лютер утвердительно кивнул головой, сказал, что это его сочинения.

Ответил он тихим, невнятным голосом… Он, выросший в бедности и живший скудным монашеским бытом, растерялся, подавленный роскошью зала, богато разодетых князей и епископов, глядевших на него снисходительно, как на школяра-проказника…

– Не хотите ли вы отречься от них? – последовал второй вопрос профессора.

Лютер, всё тем же слегка дрожащим голосом, сказал, что не готов ответить на этот вопрос, и просил отложить его ответ до следующего дня.

Профессор посмотрел на императора, а тот согласился.

На другой день, вечером, когда Лютеру дали слово, он был смелее, сказал, что согласен отказаться от своих тезисов, если…

– Если меня опровергнут свидетельством Святого Писания или ясными доказательствами! Ибо я не верю ни в папу, ни в соборы, так как явно, что они ошибались и противоречили один другому! Поэтому я не могу и не хочу ничего возразить против написанного мной! Ибо небезопасно и безрассудно действовать против совести! На этом я стою и не могу поступить иначе! Да поможет мне Бог! Аминь!..

В зале раздались возмущённые возгласы:

– Арестовать!.. Отправить в Рим!.. На суд папы!..

Но император призвал собрание к тишине, к порядку, разрешил Лютеру возвратиться в Виттенберг. Он помнил, как ославил себя император Сигизмунд I Люксембургский в такой же ситуации, вручив Яну Гусу охранную грамоту и, не сдержав своего слова, выдал того папе, отправил на костёр… И он позволил Лютеру ускользнуть из Вормса. Саксонский курфюрст же устроил «похищение» Лютера: по дороге в Виттенберг, родной ему город, Лютер исчез… В одном глухом местечке его карету остановила группа вооружённых всадников. Они приказали кучеру следовать за ними, свернули на тёмную просёлочную дорогу. И карета под усиленной охраной покатилась в неизвестность, затерялась в сумрачных германских лесах. Так курфюрст спрятал Лютера в своём отдалённом замке Вартбург, где тот мог заниматься своими сочинениями, никого и ничего не опасаясь, и там провёл целый год.

Император же, когда Лютер исчез, произнёс имперскую опалу над ним и над всяким, кто даст ему убежище и покровительство. А когда закончился рейхстаг, то в его канцелярии задним числом оформили послание папы Льва Х, с требованием арестовать Лютера…

Когда Фредерик закончил свой язвительный рассказ о Лютере, Густав невольно улыбнулся, восхищённый ловким маневром императора, курфюрста и твердостью духа, с какой стоял Лютер на своей правде.

Сообщив всё это, Фредерик натолкнул Густава на размышления: как следует поступить и ему, королю Густаву, с католическими священниками. Новое движение в Церкви, те же тезисы Лютера, его интересовали мало. Но вот какие возможности открывались с этим движением, с падением авторитета папства. Под шумок этого можно было открыть, как волшебным ключиком, многие двери, за которыми накапливались и хранились Церковью, папством, католическими епископами, громадные сокровища, перешедшие за многие века из рук доверчивых людей в стяжательные руки, в сердца, заросшие жирком от тунеядства… Они, эти богатства, нужны были ему, королю, чтобы защитить Швецию от внешних врагов и его наследную власть от многих угроз…

И он решил сыграть на этом же, на распре между протестантами и католиками здесь, у себя дома, в Швеции: изъять у католических священников и монастырей собственность. Ту собственность, которая когда-то путем дарений, а то и явным обманом была вытянута у недалёких людей… Привлечь на свою сторону евангелистов, с их учением Лютера, чтобы освободиться от пут Рима, диктата пап, которые навязывали свою волю многие века всем королям Европы… С этой целью он уже направил двух священников, Лаурентиуса Петри и его брата Олауса, к Лютеру, с просьбой ознакомить их с новым евангелическим учением. И вот недавно он получил от Лютера весточку, что те прослушали курс лекций и собираются вернуться в Швецию.

С учением Лютера шла демократия, как в Богемии движение таборитов… Но это противоречило целям императора, стремившегося к абсолютной власти в его империи, в Европе… У него же, Густава, противники были иные – католические епископы.

У императора не получается, судя по тому, что творится в Европе. Он же, Густав, справится с этой нелёгкой задачей.

И прежде всего ему нужно было нейтрализовать датского короля, вот этого, который того и гляди отхватит кусок шведской земли. Тот же остров Готланд, исконно шведский, уже в его руках… С этим напакостил ему, Густаву, адмирал Норби!.. Да и московский князь постоянно пускает в набеги своих: на земли финские, принадлежащие Швеции… А поляки!.. А в том же Любеке спят и видят, как бы посадить опять на датский престол короля Кристиана II.

Он вернулся в Стокгольм. В это время к нему приехал граф Гойский Иоганн Иодоксзон.

Он принял его. Граф, моложаво выглядевший, показался ему сразу же симпатичным малым.

– Ваше величество, искренне желал бы поступить на службу к вам! – после обычных процедур представления заявил граф цель своего визита.

Густав знал, что граф в прошлом служил при дворе короля Кристиана, происходил из древнего королевского дома. Уже шли переговоры о сватовстве графа к его, Густава, сестре, Маргарите. Та, вдовствуя уже четыре года после гибели мужа Иоахима Браге, была не против устроить свою семейную жизнь.

Густав был рад, что у сестры всё складывается нормально. Пообещав графу, со своей стороны, выделить для содержания его семьи приличный лен[75], он отпустил его.

А тут ещё по всему северу распространились слухи, что какой-то швабский астролог предсказал всеобщий потоп. Страхи начались и среди населения в его государстве.

– Ну, что делать с этими умниками – учёными, астрологами! – ругался Густав. – Весь север загнали в ужас!

Глава 10. Борьба с католическими епископами

До городка Стренгнес, до его пристани, Густав добирался по озеру Меларен на галерах. Взяв роту солдат и дворян, он отправился туда, чтобы послушать проповедь двух братьев. Это были Олаус и Лаурентиус Петри, только что вернувшиеся от Мартина Лютера. Недавняя история с учёным доминиканцем Класом Гвинтом была показательна для Густава. Тот поехал к Лютеру, чтобы переубедить того в его заблуждениях, как он считал. Но оттуда он вернулся сам убеждённым сторонником нового учения.

Церковь в центре города оказалась заполнена народом. Люди стояли даже у входа, кому не досталось места внутри. Служба ещё не начиналась, затягивалась. И затягивалась из-за него, короля, поскольку с пристани до церкви уже донесли, что сюда, в этот небольшой городок, прибыл сам король с большой свитой.

Увидев короля, его внушительную охрану, толпа расступилась, пропуская его в церковь.

Густав, в сопровождении канцлера и дворян, вошёл в церковь, прошёл вперед, встал у невысокой загородки, отделяющей алтарь от остального помещения церкви. Встал как обычный прихожанин, желающий послушать проповедь.

Наконец затих шум из-за появления в церкви короля.

И к алтарю вышли два молодых человека, два священника, похожие друг на друга. Здесь все уже знали их.

Проповедь была резкая, умно, тонко рассчитанная на простых прихожан.

Густав внимательно прослушал её. И эта резкость, когда они говорили о папстве, понравилась ему. Понравилось ему и высказывание Лаурентиуса Петри о монахах.

Он одобрил его.

– Вскоре я объявлю свои мысли об этом, – сказал он на прощание священникам.

Сказал он им также, чтобы осторожно несли новое учение в народ, по наивности обманутый.

Он хорошо понимал, с какой опасной властью предстоит ему схватиться: с духовной властью, с властью, гнетущей сознание… Уже почти пять веков эта власть, власть Рима, диктовала свои законы его предшественникам, королям здесь, на севере, да и по всей Европе. Власть, которая тихо вкралась в доверие к простому народу, вошла в королевские дворцы и замки герцогов, графов и вельможей всяких… Он, Густав, уже не раз прикидывал, чем владеет Церковь здесь, в Швеции… В его стране католическая церковь прибрала к рукам пятую часть всех земельных угодий, столько же, сколько было у дворянства, а у податного крестьянства половина… На корону же, его корону, приходилась всего двадцатая часть!.. А ведь ему нужно было содержать армию, флот, чиновников… Церковники же, ни за что не отвечая, ничего не производя, только тянули, высасывали из народа, из государства, праздно проводя время. Сами впали в тупоумие и держали в невежестве народ, чтобы вернее обирать его… И этот спрут опутал всю Европу, диктовал свою волю всем монархам…

К этому времени у Густава шла интенсивная переписка с Лютером. И он прислушивался к мнениям Лютера. По его рекомендации он наделил Олауса Петри местом в Стурчуркан, большой церкви Стокгольма.

На первую проповедь тот явился, как всегда, в старенькой полинявшей рясе, скромно поднялся на кафедру, с доброжелательной улыбкой обвёл взглядом прихожан.

Они же смотрели на него, ждали…

И он стал говорить о евангелическом учении, как говорил о нём Лютер…

Прихожане молча выслушали его, похоже, не понимая, о чём он говорит, разошлись по домам. Так прошло несколько дней его пастырской деятельности на новом месте. На очередной проповеди только было начал он говорить, как в церковь ворвалась толпа молодых людей… Во все стороны полетели скамейки… К его кафедре, сделанной аляповато из досок в виде коробки, из-за неё его уже прозвали «Олаусом в коробке», подступили крепкие парни… Увернувшись от камня, брошенного в него, он метнулся с кафедры и скрылся в исповедальне, рассчитывая, что туда-то погромщики не посмеют войти. Отдышавшись и поразмыслив о происшедшем, он понял, что это дело рук католических прелатов. Те, ущемлённые, затаили злобу, почувствовав в его лице опасность для себя, своего положения духовников, за свои доходы.

– Терпи, брат Олаус, терпи! – ободрил Густав его на их очередной встрече, когда Олаус рассказал ему, что прелаты натравливают на него прихожан. – Я тоже терплю!.. Этакую глыбу-то сразу и не сдвинешь!.. А надо!..

Вот это он осознавал, и глубоко. Не встать государству, не выжить, если не отобрать власть у католической церкви, часть имущества. Всего-то и не отберёшь!.. Она же, римская церковь, уже давно страшным злом встала на пути у государства, народа… Сама никуда не идёт и другим не даёт, давит всякую живую мысль…

И он решил подрубить, прежде всего, корни у доминиканцев, у доминиканского ордена. Но сделать так, чтобы они сами очистили свои ряды от смутьянов. И он вызвал к себе аббата доминиканского монастыря Мартена Скитта, зная его как совестливого и порядочного.