На берегу Тьмы

На людях Николай притворялся равнодушным. Но, укрытый от любопытных зрителей в кабинете, жадно наблюдал за Катериной из окна, когда она гуляла с Наташей, по воскресеньям сопровождал ее и дочь на литургию, то и дело заглядывал в детскую – будто бы справиться, как дела у Наташи. Даже эти короткие встречи воодушевляли его, словно снимали груз, накопившийся за все несчастливые годы брака с Анной. Много раз Николай порывался поговорить с Катериной, но всякий раз что-то его останавливало – получалось крайне неловко. Не был уверен, что Катерина любит его. Она что-то определенно чувствовала к нему, но что? Если бы точно знать, что она любит, что это не слабость с ее стороны, не сила его положения. Торопить события не хотел, боясь снова все испортить, и довольствовался тем, что есть. Он надеялся, что Катерина сама подаст знак. И тогда его ничто не остановит, все сделает, чтобы быть с ней.

В феврале Анна Ивановна родила мальчика, маленького Вольфа, наследника, которого крестили Никитой.

Младенцу взяли кормилицу из местных баб – Татьяна Васильевна лично отобрала толстую неповоротливую бабу из малинниковских. Убедившись, что ребенок здоров, жадно сосет крестьянскую грудь и ни в чем более не нуждается, Анна сразу же засобиралась. Николай не препятствовал. Чтобы избежать пересудов о слишком поспешном отъезде, объявили: Анна по причине слабого здоровья уедет лечиться в Москву к Пасхе.

В конце зимы тихо, во сне, умерла бабка Марфа. Опасаясь, чтобы Катерина не стала сильно убиваться и не сбежала из усадьбы, Дуська про похороны бабки умолчала. Проговорилась Глашка, когда уже сорок дней прошло. Катерина тихо рыдала по ночам, боясь разбудить Наташу, днем же приходилось делать вид, что ничего не случилось: плакать и носить черный платок Клопиха запретила.

Пасха 1913 года пришлась на середину апреля. Весна потихоньку начала вступать в свои права: дороги покрылись струйками ручьев, робко начали перекликаться первые птицы, провозглашая грядущие теплые дни.

В Чистый четверг Катерина вскочила до рассвета. Обычно просыпалась в семь часов, по деревенским меркам, очень поздно, потому что в четыре часа утра уже принимались за работу. Пока Наташа спала, Катерина побежала в баню – Агафья уже натаскала колодезной воды и положила оставленное на всю ночь во дворе мыло. Катерина быстренько скинула одежду и залезла в корыто, на дне которого лежала хозяйская серебряная ложка. Агафья ухнула ведро студеной, с льдинками, воды – чтобы год не болеть. Катерина тут же обрезала конец своей косы: если в Чистый четверг постричь волосы – вырастут длинными и густыми.

Охнув, ополоснувшись ледяной водой, Агафья вернулась на кухню и, пробормотав: «Кузьма-Демьян, матушка, помоги мне работать!», поставила припорошенное мукой тесто на куличи, а чтобы не «застудить» его, закрыла дверь. А пока принялась за пряники: они выпекались в виде кудлатых барашков, ногастых зайцев, летящих голубков и петушков с гребнями-коронами.

После завтрака Катерина с Наташей принялись красить яйца. Крашенки уже стояли отдельно, сваренные в душистой луковой кожуре, накопленной за зиму. Катерина взяла цыганскую иглу и стала выцарапывать на бордово-оранжевых яйцах узоры: цветы, голубей, веточки или просто ХВ – получались ажурные драпанки. Потом разрисовывали писанки: с помощью тоненьких кисточек и иголочек выводили замысловатые разноцветные завитушки все тех же куполов с крестами, цветов и голубей. Этим премудростям Катерину научила еще бабка Марфа. Наташа помогала – выводила загогулины своими еще неловкими ручками.

Катерина и Наташа бродили ножницами по яркой цветной бумаге – вырезали лепестки и соединяли их в бутоны. В субботу куличи, пасхи, стол, иконы и весь дом предстояло нарядить самодельными цветами.

На секунду мелькнула вечно недовольная голова Клопихи с торчащими из-под чепца космами: удостоверилась, что все идет как надо. Приготовления к Пасхе велись под неукоснительным надзором экономки: выбиваясь в эти дни из сил, не ложась спать, она требовала полного соблюдения всех традиций – с утра во всех комнатах зажигались свечи, лампады и светильники. Клопиха и Кланя, не зная усталости, с рассвета трясли, мыли и скребли, поскольку к вечеру четверга все должно было быть готово, – нельзя даже пол мести до Пасхи.

После того как комнаты наконец были прибраны, Клопиха зажгла заранее принесенные из леса пахучие ветви можжевельника и стала окуривать ароматным дымком все комнаты барского дома, баню, хлев, амбар, чтобы целебный можжевеловый дым защитил человека и «животинку» от нечисти и болезней.

Как условились, на кухню пришел Николай: каждый год в этот день Клопиха с особой торжественностью готовила «четверговую» соль: хозяевам и прислуге нужно было взять по горсти соли и ссыпать в один общий холщовый мешок. Николай с важным видом, рассчитанным на Клопиху, зачерпнул щепоть соли из одного мешка и пересыпал в другой, который экономка деловито отдала Агафье, чтобы та запекла и отнесла освятить в алтаре. Клопиха верила, что приготовленная таким образом соль (вкупе с остальными, не менее действенными проверенными средствами) сохранит семью и прислугу, а также убережет от несчастий дом, скот и огород.

«Христос воскресе!» – громогласно провозглашал отец Ефрем.

«Воистину воскресе!» – радостно отзывались из толпы. Мужские, женские и детские голоса соединялись в одно целое, переливались, поднимались под купол храма и парили там, уподобляясь сонму ангелов небесных. Общее ликование усиливалось ружейными залпами: охотники в ответ на возгласы палили близ церковного порога в воздух, загадывая, чтобы ружья впредь били без промаха.

Разодетые крестьяне со всей округи – Соколова, Иевлева, Корневков, Воропунь, Москвина, Павловского, Курово-Покровского, Подсосенья и Негодяихи, кто не отправился пешком в паломничество в Старицкий монастырь, собрались в Бернове.

Катерина молилась у Тихвинской, вполголоса подхватывая возгласы отца Ефрема. Сегодня не спала: ночью ходила на всенощную и вернулась только под утро помогать Агафье на кухне. А сейчас снова пришла, но уже на литургию, вместе с Наташей.

На душе царило благостное умиротворение – Катерина любила Пасху. Сегодня церковь казалась ей особенно торжественной, даже свечи горели как-то по-особенному. Ни в какой другой день, подумалось Катерине, лица прихожан не светились таким воодушевлением и единением. Потолкавшись у дверей, на улицу вынесли хоругви – начинался крестный ход. Катерина широко перекрестилась на алтарь, не торопясь поклонилась и вышла вслед за толпой, прижимая к себе Наташу. Здесь, на выщербленных ступенях церкви, стоял Александр. Сначала подумала, что показалось, но нет – это действительно был он: вьющиеся волосы, освещенные мягким апрельским солнцем, знакомо отливали медью.

Катерина оробела. Захотелось подойти, поговорить с ним, но не решилась. Молитва вмиг вылетела из головы, время замерло, ликующие пасхальные возгласы теперь слышались будто издалека. И вдруг Александр заметил ее: широкая улыбка появилась на его лице. Нисколько не смущаясь, пробрался сквозь толпу к Катерине, и они трижды похристосовались – Катерину обожгло ощущение его мягких губ на щеке.

– Здравствуй, Катерина. Я же обещал, что вернусь, – и вернулся.

Слова не шли – она не могла поверить, что Александр действительно здесь, рядом с ней, что это не сон. Наташа с любопытством, не отводя хитрых глаз, не смущаясь, разглядывала нового знакомого.

– Ездил на всенощную в Старицкий монастырь, рано утром выехал – хотел сюда на крестный ход попасть, – сказал Александр, будто они расстались только вчера.

– Я теперь в Бернове у Вольфов няней работаю, – пробормотала Катерина, указывая на Наташу.

– Какое совпадение. Не ожидала меня снова встретить? – заметил Александр ее замешательство.

– Ну почему же.

– Я тоже теперь у Вольфа работаю – новым управляющим.

– То есть как? У Николай Иваныча? – растерялась Катерина.

С одной стороны, это значило, что Александр теперь не уедет, что они смогут видеться. Но с другой стороны, он, как и она, станет работать у Николая. Она теперь будет видеть их вместе, а это почему-то показалось ей очень неловким, даже болезненным.

Крестный ход, а следом и служба закончились. Прихожане из Бернова поспешили в свои избы разговляться, а приезжие расположились прямо на возах с лежалой прошлогодней соломой. Катерина, Наташа и Александр решили подняться на колокольню – вся пасхальная неделя считалась «звонильной», и, к радости Наташи, благословлялось сколько угодно трезвонить в колокола.

У входа их встретил Николай, которого Катерина совсем не ожидала сейчас увидеть, – он не собирался приходить на литургию. Николай поздоровался и похристосовался с Наташей, Александром, которого, как оказалось, он сегодня ждал, и наконец, с Катериной. В первый раз после того случая в кабинете он подошел к ней так близко, что она снова ощутила запах его дорогого одеколона. Его поцелуй, да еще в присутствии Александра, совершенно смутил ее. Словно произошло не невинное христосование, а нечто большее, стыдное, на глазах у Александра. Катерине показалось, что губы Николая, едва коснувшись ее щеки, готовы были скользнуть ниже, к ее губам, на глазах у всех, и что Александр обо всем догадался и теперь презирает ее. Более того, она почувствовала, что ее тело откликнулось, заволновалось от близости Николая. Покраснев, она украдкой взглянула на Александра, но тот оставался невозмутимым и улыбался как ни в чем не бывало.

Николай предложил всем вместе подняться по узкой лестнице под купол и первым подал руку Катерине.

На колокольне захватывало дух от открывавшегося вида: внизу, прямо у храма, тонкой темной лентой извивалась разлившаяся после холодной снежной зимы Тьма, а на холме между еще голых деревьев белела усадьба. Как на ладони виднелись ожившая на Пасху деревня, поля, томившиеся в ожидании сева, и ближние леса, поредевшие за зиму.

Николай и Александр стояли плечом к плечу и разговаривали. Николай с высоты колокольни показывал свои владения. Катерина переводила взгляд с одного мужчины на другого. Николай был старше Александра лет на десять: широкий открытый лоб, отмеченный крестом морщин между бровей, и спокойный взгляд. Александр – высокий, по-мальчишески худой, с тонким гордым носом. «Похож на святого Пантелеймона с иконы», – подумала Катерина и испугалась собственной мысли.

Николай сразу же заметил, как Катерина смотрит на Александра и что она смутилась, когда он подошел, – будто помешал им. Зависть больно ужалила его: «Когда же она успела влюбиться в него?» – и тут же кольнуло предчувствие, что потерял ее.

Спустившись, Николай с Наташей и Катериной отправились на повозке в усадьбу, а Александр верхом зарысил следом, обмениваясь взглядами с Катериной.

Николай с любопытством и горечью рассматривал Катерину: «Вот она какая, когда влюблена» – на губах играла легкая улыбка, которую она не могла скрыть, щеки пылали румянцем, глаза по-особенному щурились. Катерина не замечала, что Николай наблюдал за ней. Все мысли ее рвались к Александру. Катерина радовалась, что он приехал, но вместе с тем тревожилась: а вдруг не понравится ему, когда он узнает ее получше?

Вернувшись из церкви, все без исключения домашние под надзором строгой Клопихи приступили к умыванию: в первый день Пасхи в воду клали серебряные и золотые предметы и обязательно красное яйцо. После этого Клопиха, чтобы уберечь от сглаза, перекрестившись, покатала пасхальное яйцо по рукам и лицу Наташи и Никиты. Она радела, чтобы Пасху праздновали как надо, а то как бы чего не вышло. Николай, с детства привыкший соблюдать традиции, не верил в приметы, но и не возражал, а даже радовался, что дети увидят, а может, даже сохранят воспоминания об этом дне.

Отец Ефрем и другие дьяконы в сопровождении алтарников, тяжело ступая, то и дело смахивая пот, принесли иконы: Воскресение Христово и Николая Угодника. Их вышли встречать во двор усадьбы. Иконы «поднимали» по особым случаям: на Пасху, Илью и на Успение – обносили крестным ходом все дома в Бернове и в других деревнях прихода, начиная с усадьбы Вольфов. Огромные иконы не проходили в дверь иной избы, а несли их пять крепких мужиков одновременно.

Как только отслужили молебен, Николай пригласил разговляться. В Берново приехали Татьяна Васильевна, Павел, Фриценька и помещица Юргенева с дочерью Верой и молодым врачом Сергеевым. Наташу, Катерину и Александра позвали за стол вместе со всеми.

Усаживаясь во главе стола, Николай решил, что сегодня же отошлет управляющего обратно: «Не хочу, не могу потерять Катерину!» Но чем больше он размышлял, слушал Александра, тем больше тот ему нравился. «Нет, это неблагородно, низко. Не имею права вмешиваться. Ничего предложить я не могу, так пусть Катерина сама выберет свою судьбу».

Первое пасхальное яйцо съели, разделив его по числу сидящих за столом. В Страстную пятницу Катерина строго постилась – пила только воду, а в субботу толком и времени на еду не оставалось, поэтому сейчас это яйцо показалось лучшим на свете лакомством.

К праздничному столу Агафья приготовила множество угощений: запекла барашка, окорок, пожарила телятину – все приносилось холодным, горячее и рыбу к пасхальному столу не подавали. Всего заботами Агафьи на столе красовалось сорок восемь различных блюд по числу дней истекшего поста.

Двоюродная сестра Татьяны Васильевны, обедневшая помещица Людмила Александровна Юргенева из Подсосенья, была преувеличенно ласковой, елейной старухой. Из экономии каждый день обедала у разных родственников и соседей. Но как только приходилось гостей у себя принимать, то перед каждой переменой блюд извинялась: «Ох, жаркое сегодня пригорело» или «Ах, грибочки нынче невкусные – закисли» – так постепенно к ней перестали ездить.

Жила вдова Юргенева с дочерью. Вера Юргенева была скромной и приятной девушкой. Без денег и при матери, про которую каждый считал своим долгом рассказывать анекдоты, Вера засиживалась в девках – ей шел двадцать пятый год.

На Пасху Юргеневы привезли к Вольфам молодого врача – Петра Петровича Сергеева. Муж Юргеневой заметил одаренного крестьянского сироту и отправил учиться медицине в Казань. И вот сейчас, получив диплом, Петр Петрович вернулся в Подсосенье.

– Вот, Николай Иваныч, привезла, как обещала, нашего молодого врача, – начала хвастаться старая Юргенева.

Решение отправить сироту в университет принимал ее покойный муж, а она по скаредности противилась, но теперь, когда мужа не стало, с легкостью приписывала лавры меценатства себе.

– Да-да, конечно, помню, Людмила Александровна, – рассеянно отозвался Николай. Сейчас он мог думать только о Катерине и ее вспыхнувшей влюбленности к другому.

– А, этого, который из крестьян, что ли? – встряла Татьяна Васильевна, нисколько не смущаясь тем, что «этот, который из крестьян», сидел за тем же столом.

– Да-да, Петр Петрович – врач. Окончил Казанский университет, – костлявым пальцем указала на молодого человека Юргенева.

– Ах, чудесно, голубчик! Так вот послушай, у моей кухарки на ноге вот такая шишка… – начала было живописать Татьяна Васильевна.

Петр Петрович тут же спас ситуацию:

– Если позволите, сударыня, я приеду к вам на неделе и осмотрю вашу прислугу.

Людмила Александровна продолжила свой монолог, пользуясь ситуацией:

– Вот вы сами давеча говорили, Николай Иваныч, что лекаря в Бернове нет, – дескать, плохо это. Вот и в Малинниках кухарка…

– Дорогая Людмила Александровна, я вам больше скажу: уже справлялся по этому делу в Старицком земстве, – сказал Николай.

– Что вы говорите?

– Да, и мне подтвердили, что найдут кое-какие средства на строительство больницы в Бернове. А часть денег по помещикам в уезде соберем – и построим.

Петр Петрович не мог поверить своему счастью: недавний выпускник, он боялся, что придется возвращаться в город и искать работу. Вера подскочила и стала целовать Николая со словами «милый душка, Николай Иваныч!». Гости зашумели, стали поздравлять Николая.

– А лесу ты где возьмешь, Никола? – осадила общий пыл Татьяна Васильевна.

– В складчину дадим – и я, и Паша, и остальные соседи, да и ты, маменька, не разоришься, поучаствовав.

– Дам-дам, – подтвердил Павел.

– Ну, коли все участвуют, так и я делянку отдам. А ты, Люся?

– Ну какой у меня лес, помилуй? Одна труха.

Все рассмеялись – знали, что Юргенева прибедняется по привычке, а уж леса у нее вокруг Подсосенья найдется.

– Позволь, милый друг, не ты ли чересполосицей собрался заниматься? Когда ж управишься? – не унималась старуха Вольф.

– Ну, во-первых, лес на больницу только зимой валить будем. Вы пока, Петр Петрович, можете принимать пациентов в здании нашего волостного суда – найдем там помещение.

– Премного благодарен, Николай Иванович! – воскликнул Петр Петрович, потирая от волнения руки.

Николай, кивнув ему, продолжил, показывая на Александра:

– Во-вторых, вот мой управляющий, маменька, он и поможет с чересполосицей – Александр Александрович Сандалов.

Сердце у Катерины заколотилось. «Екатерина Федоровна Сандалова – как красиво звучит! Если Бог даст», – поправилась она, удивляясь своей самонадеянности.

– Из каких же ты будешь? – верная свой привычке, начала допрос Татьяна Васильевна.

– Из новгородских купцов, сударыня, – встал из-за стола и поклонился ей Александр. – Выучился в Московском императорском университете.

– Каков аршинник… А что ж ты в торговлю батюшке своему подсоблять не пошел?

– Не люблю торговать – не мое это.

– А в говне копаться твое? – резко заметила помещица.

За столом от неожиданности прыснули. Фриценька покраснела. Но открыто смеяться опасались, боясь навлечь на себя гнев старухи.

– Органические удобрения я считаю лучшими, сударыня, – галантно выкрутился Александр.

– Так, а вот про листья мне расскажи: вот говорят, надо по осени из лесу листья на поля завозить, гноить их в ямах и как удобрение развозить. Слыхал про такое?

– Слыхал, но не советую: удобрения получается очень мало, такой метод не оправдывает затраченных трудов. К тому же вредно для леса: почва обнажается и мерзнет, а семена деревьев сгнивают и не всходят. Нет, не советую.

Татьяна Васильевна с интересом посмотрела на нового управляющего. Он определенно начинал ей нравиться.

– Хорош, хорош, хоть и молод совсем. А чем родитель твой в Новгороде владеет?

– Несколькими домами, десятком лавок, винокурней, пекарней, сыроварней, есть отделение нашего Торгового дома в Москве в доме купеческого общества, что на Солянке.

– Чем же торгуете? – поинтересовалась Фриценька.

– Да всем понемногу: швейными машинами, кожевенным товаром, чугунным литьем, чаем, мукой, водкой, маслом – право, неинтересно даже перечислять, сударыня. А также баржами владеем – занимаемся перевозками по Волге.

Катерина рассматривала Александра: модно, по-московски одет, стрижен на городской манер. Знает, как себя вести, и легко поддерживает беседу с помещицей.

Клопиха принесла пирог и прошипела Катерине на ухо:

– Не разевай роток, не для тебя кусок.

Как бы вторя экономке, Татьяна Васильевна удовлетворенно цокнула языком:

– Ты погляди, Люся, на него. Чем не жених для Верочки, хоть и не из наших?

Людмила Александровна, целиком поглощенная холодной бараньей ножкой, с интересом развернулась к Александру, близоруко щурясь и внимательно оценивая его:

– Да как знать, как знать.

– Мама, ну что вы такое говорите, – застыдилась Вера.

– Как Господу будет угодно, – замял неловкость Александр, чем заслужил благодарный взгляд смущенной Веры.

– Ах, не силой же вы ее отдадите, – засмеялась Фриценька. – Действительно, – осеклась она под уничижающим взглядом Павла, – есть же право женщин выбирать себе…

– Милая моя суфражистка, – вмешался Павел. – Пока, слава Богу, права женщин у нас ограничены – обходимся без истерик и слез в Государственной думе.

Наташа беспокойно ерзала на стуле. Она давно уже наелась и с нетерпением ожидала, когда взрослые закончат свои скучные разговоры и начнут наконец христосоваться. Николай, заметив умоляющий взгляд своей капризной любимицы, объявил начало забав.

Затеяли катанье: на отдельный стол водрузили небольшой желобок, под ним раскинули пухлое одеяльце и уложили крашеное яйцо, деловито обрекая его на скорую погибель. Гости по очереди запускали каждый свое пасхальное яйцо в желобок, и если оно, очутившись на одеяльце, умудрялось не завязнуть и сталкивалось с другим яйцом, то побеждало. Николай и Павел с азартом кричали, махали руками, спорили, словом, тешили гостей.

Потом объявили покатушки – у кого пасхальные яйца дальше укатятся. И тут не обошлось без споров. Гости весело смеялись, подшучивая друг над другом. Татьяна Васильевна искренне обижалась, когда ей не удавалось выиграть яйцо. Юргенева и вовсе отказалась участвовать в играх – предпочла остаться за плотно заставленным тарелками столом и наесться впрок.

Наташа подбежала к бабушке:

– Послушай, какую считалочку мне папа рассказал:

– Quelle heure est-il?– Il est midi– Qui te l’a dit?– La petite souris– Où donc est-elle?– Dans la chapelle– Qu’y fait-elle?– De la dentelle– Pour qui?– Pour les dames de Parisqui portent des souliers gris![30]

Так, в объедении, праздных разговорах и играх прошел день. Наконец гости разошлись по комнатам – отсыпаться после пасхальных забот, а Катерина отправилась укладывать Наташу.

Стол оставался накрытым еще неделю, Вольфы с удовольствием угощали соседей и родственников, которые заезжали христосоваться. Клопиха все остатки с пасхального стола, особенно кости, сохраняла: часть из них закапывала в землю на поле, чтобы сберечь посевы от града, а часть намеревалась при летней грозе бросить в огонь, чтобы отвести молнию (редко ограничивались только одним верованием, в ход шли и святая вода, и громничные свечи, и веточки вербы). А одно пасхальное яйцо Клопиха всучила Александру со строгим наказом зарыть в поле в начале сева, для богатого урожая.

Май выдался скупым на дожди, и каждое воскресенье Катерина, Александр и Наташа пешком возвращались с воскресной службы в усадьбу. Николай часто бывал в разъездах и не сопровождал их. За это время Катерина и Александр заметно сблизились, и она не так робела, как в самом начале. Во всем, что он говорил, были легкость и простота. Он декламировал стихи, увлеченно рассказывал об учении Толстого. Александр все больше нравился Катерине.

В начале июня погода стояла хорошая, заканчивали сеять яровые, бороновали проклюнувшийся робкий картофель. На днях, в перерыве между полевыми работами, собирались закладывать фундамент новой больницы. Место Николай выбрал хорошее: на высоком берегу Тьмы, близ переправы, недалеко от дороги на Старицу и Торжок.

Во время обеда обсуждали готовый проект сельской больницы, который удалось раздобыть Николаю, и поправки, которые просил внести Петр Петрович, также присутствовавший за обедом.

Александр между делом спросил:

– Кстати, Николай Иванович, можно я покажу Катерине, где будет новая больница?

Николай нахмурился. Явных причин отказать у него не имелось – Агафья могла присмотреть за Наташей, но как же не хотелось отпускать Катерину, давать им с Александром возможность побыть наедине:

– Отличная идея! А мы с Петром Петровичем поедем с вами, – нашелся Николай.

– Позвольте, но ведь сегодня вас ждут в Кожевникове на разбирательство? – возразил Александр.

«Ну что ты будешь делать? И что за малодушие, в конце концов? Нельзя же замуровать ее в четырех стенах. Чему быть – того не миновать!»

– Да… хм… езжайте, конечно. Но Петра Петровича захватите. Петр Петрович, обязательно поезжайте – на месте поправки легче обсудить. «И меньше возможностей для романтических бесед», – добавил про себя Николай.

– Непременно поеду, – отозвался Петр. – Вот и Вера Михайловна обещалась присутствовать, внести, так сказать, свой женский взгляд на прожект.

На том и порешили. Александр и Катерина приехали на место строительства будущей больницы на двуколке. Петр, прискакав верхом, уже вымерял шаги между колышками, снова и снова сверяясь с чертежами.

Катерина подошла к берегу Тьмы. Вид отсюда открывался живописный: поблескивая темными илистыми водами, река стремительно неслась у подножия холма, пенилась на камнях и скрывалась за поворотом. На противоположный берег, прямо в лес, вела шаткая бревенчатая переправа.

Катерина обернулась: на лужайке, где вскоре должна была появиться больница, стояли Александр и Вера и оживленно беседовали. Вера прекрасно выглядела в своей новой летней шляпке, румянец светился на ее лице… Катерина подошла ближе. Вера задавала вопросы по поводу персонала больницы, количества пациентов, хвалила Александра за выгодный заказ камня. Было заметно, что она вовлечена в строительство и разбиралась в нем. Александр любезно отвечал и улыбался Вере той же широкой, мальчишеской улыбкой, какой улыбался Катерине.