Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья

Вот и берег. Предзакатный штиль. Только свежий воздух с Волги оживлял стоячую тишину долгого дня. Невероятной широты горизонт. Солнце зарумянилось и по-вечернему ласково заглядывает в глаза. Здесь свежо дышится – не то что в каменном мешке раскалённого города. Но созерцание реки не приносит хотя бы временного чувства покоя, как было ещё весной.

Николай Иванович спустился к маленькой пристани и сел на кривоватую, почерневшую от времени самодельную скамью: широкая доска, пристроенная на пару чурбаков. Хотелось побыть самую малость наедине со своими мыслями, не отвлекаясь даже на ходьбу. Да и не мысли, скорее, образы недалёкого прошлого чередой атаковали сознание. Первые встречи с каждым из школьников первого набора. Как обживались в Лаборатории, как удивлённо и недоверчиво открывали для себя новый мир Игорь, Лида, Женя. Каждый был не похож на другого, уникален и неповторим. Теперь предстояло пройти этот путь с самого начала.

Воспоминания, хоть и пропитанные этакой стариковской печалью о былом, всё же были благом, поскольку отвлекали мысли от войны.

Вот Таська впервые переступает порог особняка на Гоголевском, с живейшим любопытством оглядываясь по сторонам, не представляя, что навсегда оставила за «парадной» дверью всю свою прежнюю жизнь. Вот девочка не по дням, а по часам взрослеет, приобретая знания, раскрывая свои силы, встречая с решимостью, с открытой душой и ответственность, и опасность… «Николай Иванович, вы меня не выдадите? Обещайте!»…

Бродов резко встал со старой скамейки и зашагал вдоль берега в сторону центра города. Сухая тропинка была хорошо натоптана и светла. Пока что закатное небо ещё полно света, но, идя по берегу, и в темноте не заблудишься.

Легко думать об Игоре: каждый его шаг хорошо известен. А о Таське лучше не строить ни догадок, ни предположений: непродуктивное занятие. Вообще нельзя слишком много думать о ней, звать её мысленно: мол, где ж ты, дай скорее о себе знать! Пока даже дистантное слежение рано подключать. Всё это может ей навредить, отвлечь. Она знает ситуацию лучше и не пропустит удобного момента. Надо терпеливо ждать.

До площади оставалось – рукой подать, а там – и до гостиницы, в номере которой был его временный дом. Неизбежная светомаскировка из-за появившейся этим летом угрозы авианалётов добралась и до резервной столицы; набережная темна. Но не безлюдна. Для горожан и эвакуированных настал наконец час отдыха от знойного и трудного дня, возможность подышать речной прохладой. Высыпал народ из театров: вечерние спектакли закончились. Фигуры людей проступали в свете месяца, мерцали красные огоньки папирос. Слышался осторожный смех, издалека доносились звуки музыки – не поймёшь: не то патефон, не то живая гармонь.

Одна девичья фигурка отличалась от остальных порывистыми, нервными движениями: девушка то ускоряла, то замедляла шаг, оглядывалась по сторонам. Искала кого-то среди глубоких теней от деревьев и кустов? Пропорции фигуры показались Николаю Ивановичу знакомыми. Но можно ли толком что-то разглядеть вдали, в темноте? Он продолжал в прежнем темпе шагать вперёд. И девушка шла навстречу своей рваной, сбивавшейся походкой. Может, что-то случилось у неё?

Вдруг девушка приветственно замахала рукой и побежала вперёд. Между ней и Бродовым оставалась лишь одна пара, двигавшаяся также ему навстречу. Он быстро оглянулся: сзади совсем никого. Значит, так и есть! Это Лида. Узнала его и спешит навстречу.

Что же стряслось? Что-то произошло в группе или Бродова срочно вызывают наверх? Но почему именно Лида его разыскивает – не кто-то из младших командиров, не заместитель, в конце концов? Она сама, лично спешит что-то сообщить начальнику?

– Николай Иванович, Таська выходила на связь!

В принципе, вот подходящий момент для связи со своими: в монастыре все взволнованы, никому не до меня. Но что я сообщу? «Здесь немцы». Это не так. Я не имею точной информации, кто там прилетел и куда направляется. «Моя участь ещё не решена». Таким способом не долго перепугать наших до полусмерти. Просто дать знать: «Я благополучно внедрилась в монастырь». Но эта информация уже устарела. Девчонки обязательно считают моё волнение, ощущение нестабильности. Опять получится повод для беспокойства и ненужных гаданий на кофейной гуще о том, что происходит со мной на самом деле. Нет. Рано выходить на связь. Надо ещё ждать.

Я снова подумала о стаканах валокордина – уже без весёлой усмешки, как в первый раз. Не известно, сколько мне ещё оставаться в тишине. Наших надо хоть как-то успокоить. Есть же надёжный канал! Стопроцентно защищённый сердечный канал. Ни фактов, ни подробностей по нему не передашь, но главное – вполне можно: у меня всё хорошо, чего и вам желаю. Люблю вас, родные мои, привет!

Я открыла сердце. Связники мои будто того и ждали. Мы сердечно – в прямом смысле – обнялись. Спустя минуту-другую, если не меньше, я умиротворённо свернулась калачиком и преспокойно заснула, и так мне было тепло под тощим монастырским одеялом, как будто лежала на полатях.

В середине следующего дня резкие звуки немецкой речи застали меня, когда я находилась в помещении. С заколотившимся сердцем побежала к окну – смотреть. Привычно контролируя мотивировку действий и эмоций, решила, что она прозрачна: ведь я услышала знакомую с детства речь! Впрочем, никто за мной не наблюдал.

Монахи и послушники снова высыпали, как горох, во двор: глазеть на гостей. Я же мало разглядела: немцы уже прошли мимо; маячили по двору их серые спины, обтянутые форменной одеждой, кепи и даже – на двоих или троих – фуражки с высоко вздёрнутыми тульями. Человек двадцать их было, сопровождаемых самыми уважаемыми ламами. Прибывшие немцы большей частью были худощавы, с прямыми костистыми плечами, многие – выше среднего роста. То ли для тибетских экспедиций нарочно подбирали образцовых арийцев – или, как было принято выражаться официально, «индогерманцев», то ли так случайно совпало.

Как и во время учёбы, когда приводилось прикасаться к фашистам на расстоянии, я снова ощутила холодную, со стальным отливом цельность их энергетики, жёсткую целенаправленность и спаянность этих людей. Ещё они были уверенные в себе и гордые. Ни у кого из наших я ни разу – ни до, ни после – не встречала такой всепоглощающей уверенности в себе: в собственном праве и собственных возможностях.

Немцы скрылись среди многочисленных построек. Наверное, их повели на приём к настоятелю, а потом будут размещать как почётных гостей.

Когда настанет момент знакомства, я имею право оробеть, но должна и обрадоваться. В первую очередь – звукам родной речи. Я выросла в диких тибетских ущельях и долинах, но я – девочка, которой мама читала в детстве Эдды, родители говорили по-немецки… А я и впрямь была рада, что слышу речь, на которой мне во много раз легче объясняться, чем на тибетском. Рада, что приблизилось моё вступление в большую игру, которого я уже устала ждать.

Что ещё должно привлекать меня в немцах? Пусть будет эта их оголтелая самоуверенность, ощущение принадлежности к неудержимой силе. У меня, потерянной девочки, изголодавшейся по надёжной защите, появится возможность спрятаться за костлявые спины этих людей от скитаний и бед. Тем более что мой отец-коммерсант тоже был худощавым, высоким и костистым – сходство с нынешними приезжими налицо.

С трудом верю, что могла рассуждать тогда так стройно, логично и отстранённо, как могу это делать сейчас. Но меня хорошенько обучили искать внутренние основания, на которых всё, что делаю и чувствую, становилось бы максимально искренним и естественным. Я щёлкала подобные задачки легко, как семечки. И ещё: всякими рассуждениями я ведь успокаивала своё сознание: не было для меня лучшего способа успокоиться, чем разложить всё, что волнует, по полочкам.

И страшно мне было, и нетерпение охватило: скорее бы! Всегда ведь спокойнее, когда уже действуешь, чем когда только ещё ждёшь и готовишься. Вместе с тем я чувствовала, что знакомство с «соплеменниками» состоится, скорее всего, не сегодня.

Гонг зазвучал, пора было на очередную молитву.

Интересно, а есть ли среди членов экспедиции практикующие оккультисты? Вечером, после отбоя, я аккуратно потянулась мыслью к немцам, которые отдыхали в отведённых им покоях. Любопытство – вполне законное: встретила «родичей», как-никак.

Чёткая, простроенная, сбалансированная энергетика – практически у всех. Отряд подобран не случайно: он состоит из опытных путешественников и исследователей. Легко прочитывается также принадлежность всех без исключения к жёсткой и секретной структуре. Эти люди наделены развитой интуицией и твёрдой волей. Однако практикующих среди них не заметно: ни особого свечения головы и рук, ни клубящихся тёмных полей, как у шаманов. Или же я чего-то не знаю ещё о немецких практикующих.

Целый следующий день я ждала, но ничего не происходило. Не скрывая заинтересованности, я выискивала взглядом немцев, а мой опекун-тибетец окружил меня такой плотной атмосферой прохладного буддистского сострадания и покоя, что невольно стало казаться, будто он знает о моих подлинных планах и сочувствует им. Между прочим, мы с ним установили чудесный мысленный контакт, и я очень старалась хотя бы через это продемонстрировать свои способности. Но, понятно, секретная информация оставалась надёжно скрытой в тех самых, заранее подготовленных, карманах памяти.

Весь день мы ходили и на молитвы, и в столовую, и по делам, но фашистов увидели пару раз лишь издали. Я решила: пора действовать! Я ведь даже не знала, сколько времени немцы пробудут в монастыре. Интуиция подсказывала, что они надолго. Но мало ли что может заставить их поменять планы. Кроме того, если буду и дальше молчать, выйдет подозрительно. Надо задать «моему» монаху вопрос о людях, говорящих на моём родном языке. Или самой инициировать контакт.

Однако проявлять инициативу мне не пришлось. То ли монах успешно прочитал моё мысленное обращение к нему, то ли события двигались заранее определённым чередом, только на следующее утро я стояла перед высоким мужчиной в сером мундире с резкими чертами лица и совершенно ничего не выражавшими глазами.

Конечно, на физиономии немца, который, как выяснилось позже, возглавлял экспедицию, отражались и любопытство, и прагматический интерес, но глаза оставались неподвижными и будто пустыми. Единственная человеческая реакция: он то и дело взглядывал на мою бритую голову, едва начавшую обрастать светлой щетинкой.

– Дитя, ты говоришь по-немецки?

– Да, господин!

Вот и настал момент, к которому меня готовили особенно тщательно. Пора рассказать свою легенду. Неторопливо, без лишнего рвения, но и без утайки я отвечала на вопросы.

Вообще-то я впервые в жизни – не считая младенчества – встретила соплеменников. Прежде я знала лишь двоих немцев: мать и отца. Мне куда интереснее узнать что-то об этих людях, о стране, откуда они – и я тоже – родом, нежели рассказывать тягостную и смутную историю собственной жизни последних лет. Мне и пожаловаться хочется, да я толком не соображу, на что именно.

На чужого дядьку, который сначала спас меня от голодных скитаний, а потом пытался изнасиловать? Стыдно. На няньку, которая годами таскала меня из деревни в деревню, заставляя общаться за деньги с духами и выступая в качестве переводчицы, поскольку я с грехом пополам говорила лишь на одном диалекте тибетского? Так я не понимаю толком, что она использовала меня, – только чувствую. На то, что лишилась материнской ласки и отцовской защиты? Но отца я почти не помню, а мать была странной женщиной, увлечённой мистическими идеями. Воспитывая меня, она старалась сохранять равновесие чувств и достичь состояния непривязанности к чему бы то ни было земному, в том числе к собственному ребёнку. Я не сумею толком объяснить, чего лишилась, оставшись без матери, помимо крова над головой.

Из-за всей этой эмоциональной петрушки я отвечаю на расспросы вяло, без энтузиазма и всё выжидаю удобного момента, чтобы перейти в контрнаступление: задать, наконец, интересующие меня вопросы о жизни в далёкой, овеянной для меня легендами Германии. Но я – вежливая девочка, чтобы не сказать «запуганная», приучена уважать старших, потому не перебиваю и старательно рассказываю всё, что интересует дяденек с удивительно белыми лицами, одетых одинаково, будто монахи.

На самом деле рассказывать легенду интересно. Всё равно что пересказывать любимую, зачитанную до дыр книжку. Ты можешь коротко изложить сюжет, а можешь припомнить все детали и подробности. Ты так ясно представляешь себе героев, обстоятельства их жизни и приключений, будто всё, описанное в книжке, происходило лично с тобой. Если же о чём-то автор поленился упомянуть, можно в любой момент сказать: «Я забыла» – и поискать недостающее звено вместе со слушателем, опираясь на косвенные данные и логику.

Если начал беседу со мной один человек, то в разгар её вокруг меня уже собралась едва ли не вся делегация. Каждый вновь подошедший вольно или невольно повторял уже заданные вопросы. Получалось, что я рассказываю по несколько раз. Я была предупреждена, что так оно и будет. Некоторые члены экспедиции – не только учёные, но и опытные разведчики. Даже если они и отнеслись без лишней подозрительности к беззащитной девочке с необычной судьбой, всё равно чисто автоматически включились в процесс проверки поступавшей от меня информации. Такая ситуация была сто раз проиграна ещё дома.

Новообретённые «соотечественники» сразу и на знания меня стали проверять, на культурный кругозор. Интересовались, умею ли я считать и читать. И прозвучал – прозвучал-таки! – вопрос, из-за которого порядком понервничали и я, и мои наставники:

– Матушка, должно быть, читала тебе добрые старые сказки?

С чистой совестью и глубоким наслаждением я дала ответ: мы с матушкой ненавидели детские сказки. Она пыталась их читать, я – слушать, но невзлюбили обе и скоро бросили. Любила Эдды. Особенно – Старшую!

Вот и огонёк полыхнул в награду мне в холодных немецких глазах! Бросив мою биографию, мы перешли к самому интересному: моим умениям и повседневным занятиям. И пришла пора драгоценным «соотечественникам» узнать, что девочка Хайке вовсе не верит в духов, а считает их точно такой же реальностью, как живые люди, и беседы с ними для неё – примерно то же самое, что разговоры с незнакомцами: порой увлекательно, порой трудно, порой опасно. И ещё: она убеждена, что все могут точно так же, но большинство – ленится.

В легенде моей был один очень скользкий нюанс, над которым, как понимаю, долго бились специалисты. Как вышло, что я, прожив в Тибете большую часть жизни, так плохо объясняюсь на тибетском языке? С провалами в немецком понятно: оставшись года три назад без матери, я успела многое позабыть. Но как же вышло, что местного наречия я не освоила в совершенстве? Тут и пригодилась нянька. В реальности у матери была помощница по хозяйству – тибетка, которая исчезла, когда семьи коснулось смертельное поветрие. Проще простого убедить всех, кому это будет интересно, что нянька забрала ребёнка с собой.

Итак, я росла ребёнком замкнутым и слыла странной, потому с местными детьми не сходилась. А после смерти матери нянька присвоила меня и мои медиумические способности и принялась со мной гастролировать. Фактически, нянька сбежала со мной, обставив всё так, будто и я не пережила недуга. Начались скитания по самым отдалённым и заброшенным уголкам. Нянька опасалась, что нас ищут, потому избегала проезжих дорог и крупных селений. Женщина не могла знать, и я как будто не знаю: искать некому, родственников в Германии не осталось.

Поскольку я как будто не знаю, то первый вопрос, что мне удаётся задать дяденькам в серых мундирах: не могли бы они помочь мне найти родных? О, конечно же, они поищут моих родственников!.. Тем с большим энтузиазмом, чем сильнее их заинтересуют мои способности.

Ламы, видимо, рекомендовали меня как полученную из надёжного источника, а немцы были склонны доверять ламам. Расспрашивали меня доброжелательно и выслушивали ответы с видимым сочувствием. С другой стороны, члены экспедиции хотели докопаться до множества деталей и подробностей. Им же требовалась точная информация для идентификации моей личности. У них и мысли не закралось, что девочка может оказаться русской шпионкой. Я бы почувствовала. Но нет: при всём богатстве воображения сотрудников «Аненербе», на такое у них фантазии не хватило.

А вот не аферистка ли? Хитрюга каких-нибудь голландских кровей, сочинившая себе ради заработка мистический дар, а ради выгодного знакомства с немецкими офицерами – биографию. Однако хотелось немцам верить в другое: что перед ними – уникальная немецкая девочка-самородок, маугли Тибета.

– Настоятель сообщил, Хайке, что вы общаетесь с духами, – сказал герр Кайенбург, начальник экспедиции, с подчёркнутым уважением.

Я потупила взор.

– Я никому не говорила здесь. Боялась, что не поверят. Здесь это делают уважаемые учёные ламы, а не какая-то безродная девчонка.

– Никогда не смейте так говорить, Хайке, – собеседник аж брызнул слюной, – если вы – немка!

Ясно. Он уже поверил, что я – немка.

Однако решающее слово оставалось за Берлином, и шифрованный радиозапрос о семье девочки-потеряшки ушёл в ту же ночь. Ответ скоро найдут. Я «не сумела» назвать свою фамилию, зато «вспомнила», чем торговал мой добрый немецкий папа. Семью быстро вычислят по архивам коммерческих обществ. Пусть после этого их «Гуляки» ищут на севере Тибета деревушку, где кончила дни моя мать. Найти непросто, но возможно. Пусть ищут следы загадочно исчезнувшей служанки-няни. Местные жители подтвердят главное: какая-то иноземка жила поблизости несколько лет назад, и маленькая дочь у неё была. А умершей девочку никто не видел, потому что боялись приближаться к заразным. И ещё потому, что им сделано соответствующее аккуратное внушение. Искать дальше, где «гастролировали» нянька с девочкой, проблематично: никто же не знал, куда они ушли, а горная страна велика. Мой провожатый тоже не сказал никому, откуда привёл меня.

– Я всю жизнь вдали от отечества, – вздохнула я виновато. – Мать гордилась, что мы – немцы, и научила меня. Но потом я скиталась. Здесь никто не понимал, что значат слова «немка», «из Германии». Я, такая, была совсем одна.

От жалости к вымышленной героине моего моноспектакля на глаза навернулись слёзы. Не напрасно всё-таки Антон Карлович мучил меня сентиментальными немецкими сказочками. Вот и пригодилось: так живо представила себя несчастной героиней сказочки, что сама почти поверила. А и то сказать: далеко ли от истины, что «я, такая, тут совсем одна»?

Невольно вспомнилось моё весёлое новогоднее открытие: «Ох и шулерская у нас, товарищи, игра!» Тут уж я едва не рассмеялась, но Кайенбург, впечатлённый дрожащим голоском и слезами бедной сиротки, уже неуклюже гладил меня по голове и приговаривал:

– Ничего, дорогая Хайке, всё плохое в прошлом. Вы больше не останетесь одна!

Пора выруливать на полезную тему:

– Как же уважаемые ламы узнали… про духов? Им, должно быть, рассказал тот человек, что привёл меня сюда. И они поверили? Неужели поверили?

– Хайке, – собеседник, в свою очередь, удивился моему глупому вопросу, – для ламы это так же очевидно, как то, что вы – европейская девочка и что мы с вами говорим на одном языке. Разве вы не знаете?

– Я прежде ни разу не жила в монастыре. Мне приводилось много слышать от няни, что есть ламы – настоящие кудесники. Да и мать рассказывала чудеса. Но я встречала только странствующих монахов, а они… они странные. Они упрекали меня, что я сочиняю про духов, говорили, что только они имеют доступ к живым и мёртвым.

– Среди странствующих монахов хватает самозванцев. Просто вы делали эту работу лучше них и составляли им конкуренцию. Вот привезём вас в Германию, попадёте к самым лучшим в мире специалистам. Те сумеют раскрыть ваши таланты!

Вот это дело! Меня готовы взять в Германию и показать лучшим оккультистам. Всё идёт по плану, лишь бы получить подтверждение из Берлина.

Мне выделили крошечную комнатку в покоях, отведённых для размещения экспедиции. Комнатёнку строители монастыря, видно, задумали как кладовку, и она не имела окна. В ней, если занавесить дверь, царила абсолютная темнота. Не припомню, чтобы когда-либо прежде я спала таким тяжёлым сном, как в ту ночь. Чёрная, лишённая сновидений дрёма сменялась периодами тревожного бодрствования. Густая, тяжёлая энергетика нижних центров исходила от спавших за стеной немцев. Удивительно! Во сне они были больше фашистами, чем наяву! Но энергетика аненербовцев дополнялась и усиливалась аурой, присущей самому помещению, казалось, испокон веков.

Утром меня приветствовали как свою. Как свою кормили настоящим немецким завтраком с колбасками и прочими атрибутами сытой и непостной жизни. Батюшки-матушки, сколько же еды они навезли с собой!

После такого приятного начала дня я оказалась в большой, но также лишённой окон комнате с низкими потолками, обставленной небольшим количеством деревянной мебели с искусной резьбой и цветными узорами. На массивном столе стояли столь же массивные свечи, которые, при своём крупном размере, неярко светили, зато издавали незнакомый, сложный, ненавязчивый аромат.

Господин Кайенбург привёл меня сюда и, остановившись, повернулся – так, что мы оказались напротив друг друга. За спиной же моей у дальней стены находился сам лично настоятель монастыря. Кажется, его сопровождали ещё два-три ламы или монаха, но те никак не проявляли своего присутствия, даже мыслями.

Безо всякой преамбулы Кайенбург поднял левую руку с раскрытой ладонью и растопыренными, присогнутыми крючком пальцами на уровень моего лица. Он стал многозначительно произносить короткие фразы на непонятном, резком языке. Может, на древнегерманском? И выжидательно смотрел мне в глаза. От аромата свечей и от его неожиданных манипуляций меня слегка «повело». Отличное рабочее состояние! Хочешь – впадай глубже в транс, а не хочешь – не впадай.

Теперь – вопрос для срочного решения: выдать свою негипнабельность или нет? Хотелось бы узнать, что немец и настоятель собираются делать со мной, если я потеряю контроль. Чтобы это выяснить, надо сделать вид, будто я на самом деле «поплыла». Но обман быстро раскроется: по движениям глаз, по внезапному провалу попытки воздействия, по состоянию энергетики. Меня учили всегда оставаться максимально искренней в телесных и душевных проявлениях. Так и поступим.

Я не без иронии вопросительно уставилась Кайенбургу в лицо. Мол: «Вы что-то хотели, господин? Так будьте любезны выразиться яснее!»

Вопреки моим ожиданиям, немец не смутился. Он сделал ещё один пасс рукой, уводя мой взгляд в сторону, в тёмный угол комнаты, и быстро, повелительно спросил:

– Кого ты видишь?

А, так вы, герр, духов заказывали? Так бы сразу и сказали! Больше иронизировать про себя не пришлось, потому что я сразу их увидела – почти явственно.

– Рыцарей. На них доспехи и белые мантии с крестами, – привычно отрапортовала я.

Их был целый отряд, но большая его часть пряталась в тени, а вперёд выступали человека три-четыре.

Сам товарищ Бродов лично подробно знакомил меня с историей тайных орденов, и я поняла, что рыцари принадлежат к одному из древнейших.

– Они… Они… – Я подбирала подходящее слово. – Будто волшебники. Те, что впереди, волшебники и воины.

– Хайке, вы уверены? – переспросил Кайенбург уже безо всяких ужимок и вождения руками.

Ну, знаете ли! Да в них я уверена больше, чем в вас! Они симпатичнее.

– Уверена, господин Кайенбург.

За моей спиной еле слышно шептал по-тибетски переводчик. Не знаю, как он перевёл «рыцарей». Как «древних европейских воинов»? Точно, что как-то перевёл.

Внезапно, устремив взор на настоятеля, мой «экзаменатор» очень быстро произнёс по-тибетски короткий вопрос. Чудом я разобрала:

– Это верно?

– Несомненно, – степенно подтвердил настоятель.

Подумав, глава экспедиции спросил меня:

– Реликвии у них?

Я ещё не успела припомнить значения слова «реликвия», а ответ уже пришёл:

– Это нечто у них.

Немец вновь глянул в сторону лам – как мне показалось, несколько нервно. И сказал, обращаясь ко мне:

– Спасибо, Хайке! Не станем переутомлять вас. На сегодня достаточно.

Он снова повелительно провёл ладонью перед моим лицом. Ну прямо как Михаил Маркович, если не считать, что тот держал пальцы полностью развёрнутыми, а немец – хищно скрючивал. От свечи и рука господина Кайенбурга приобрела тускло-жёлтое свечение.

Я всё время мысленно подтрунивала над происходящим, чего практически не умела делать прежде. Объективно же, было от чего струхнуть! Да, меня учили сопротивляться и действию психотропных веществ, и нейроэнергетическим вмешательствам в сознание и подсознание. Я научилась отражать двойной удар: химический и нейроэнергетический, что продемонстрировала на экзамене. Глава экспедиции со всеми его способностями был мне по плечу. Однако воздействие лично настоятеля одного из самых сакральных ламаистских монастырей – сомневаюсь, что смогла бы выдержать! Тем более усиленное неизвестным веществом, наполнявшим лёгкие вместе с дымом свечей.