Никто, кроме нас

–Пройдем в мой кабинет,– сказал он и кивнул в ту сторону.

Я не нашёл способа отказаться и покорно поплелся следом. Что же мне делать? Блин, былин. Всё, надо искать пути отступления.

Кабинет начальника за всё это время так и не изменился. Рядом со столом находился яркий и такой мягкий на вид бордовый диван. Один его вид пробудил во мне такое мощное безразличие и тоску, такое сильное желание просто бросить всё, лечь и отрубиться к чертям собачьим. Усилием воли я присосался к кружке с кофе. Мерзкий вкус сахара с красителем вызывал жажду и неприятный привкус в горле. Мистер Вольный сел за стол в своё кожаное кресло на колесиках – то слабо скрипнуло.

–Присаживайся,– он махнул на стул перед ним. Я сел, почти не отрываясь от дела. Стул этот тоже был кожаный и на колесиках, я откинулся на спинку, которая доставала мне до лопаток. Низко. Голова откинулась назад, и я вздохнул и поднял её обратно. Уставшая шея отказывалась держать мою черепушку. Я опять взялся за кофе.

–Давно мы с тобой не общались, Бэй.

Да, давно. Я кивнул.

–Ты довольно изменился с того случая. Такое пережить.. . Удивительно, что ты остался цел. Я могу?

Он указал на мои чертежи. Я кивнул и протянул их через стол. Мистер Вольный взял их и задумчиво начал перелистывать. Затем взял свою большую кружку и отхлебнул глоток. Я смотрел на диван.

–Да,– наконец сказал он,– во всем виноваты железяки. Я всегда говорил, что нужно избавиться от всей этой чертовой техники. Вон,– кивнул на свой кофе на столе,– даже воду подогреть нормально не могут. Эта чертова война… Двадцать лет, а они уже забыли. Всего двадцать… Во.

Он показал на свой шрам. Затем покачал головой.

–Нет, железкам доверять нельзя.

И он вернулся к чертежам. Я задумался, о них же. Тупик. Я опять занялся своим кофе.

"-Главное – мистер Альберт Вольный, твой начальник. Мы оба знаем, как он ненавидит всю технику. Это понятно – на войне умерла вся его семья, вот он и сошёл с ума. Просто держись от него подальше, ясно?

–Но…

–Никаких но. Держись вообще ото всех подальше"

Старый начальник почесал щетинистую щеку и отложил листы

–Я ведь говорил, что ты похож на моего сына.

Вот оно. Тот разговор, которого нужно было избежать под страхом смерти. Чёрт. Может, встать и убежать? Ага, конечно, готов поспорить, что так он точно ничего не заподозрит. Заорать на него? Кинуть кружкой? Взгляд мой упал за спину мужчине, на окно, где в сумраке из-за военного мемориала выглядывал призрачный силуэт Акассеи. А может, там не та точка опоры, и железной стеной укрепили каркас? Да ну, нет: я сто раз пересчитал и перепроверял. Нет, здесь точно нет ошибок. Все крылось именно в найденном передатчике.

–.....?

Молчание. Он ждал ответа. Надо что-то сказать. Я разлепил, как оказалось, закрытые глаза.

–А, да?

Он внимательно посмотрел на меня.

–Нет, так не пойдёт.

Как не пойдёт? Он встал. Ешки-матрешки.

–Собирайся.

Собираться? Зачем? Он взял свою куртку в руки.

–Стойте! Ой, извините, я.... Думаю, мне как раз пора..

Господи, что я несу? Я вскочил с места и вдруг почувствовал что-то горячее. Кофе! Он пролился мне прямо на штаны. Идиот. Я вскрикнул и отскочил, налетев на стул, запутавшись в ногах. Какая-то мгновенная мысль, мешанина цветов – и я лежу на полу, голова гудит, а правый локоть стреляет резкой болью. Чёрт. Надо мной нависла фигура начальника.

–Бэй? Ты в порядке?

–Я? Эмм.

–Все, собирайся. Я отвезу тебя домой.

О НЕТ

–НЕТ!

Я аккуратно приподнялся на руках.

–Не надо, спасибо. Правда, я доберусь сам. Мне срочно надо…

Кофе жег просто дико. Я поднялся на ноги с максимальной неуклюжестью и возможной скоростью.

–Я сам. Извините.

И я, сам не зная зачем, поклонился, поднял с пола кружку, затем, под отрицания и даже поддержку рукой начальника, ещё раз извинился и вышел.

В туалете я умылся и стал, опершись о раковину и смотря в зеркало. Идиот. Вода ручьями стекала с лица, капала с носа и подбородка.

"-Давай же, улыбнись! Ну же! У тебя шикарная жизнь, мой дорогой. Природа наделила тебя таким личиком, у тебя есть своё дело – чистое престижное место, тебя все знают! Да надень на тебя платье, и я сейчас жену свою брошу! А она знаешь ли, последнее время в постели не очень…

–Какого черта вы несете?

–Я не несу, мой дорогой. Ты теперь официальное лицо этого проекта. А теперь иди и узнай у него то, что нужно.

Это заявление меня слегка напугало. Что он имел ввиду? Дверь открыли, и я вошёл внутрь.

Комната была совсем маленькой. Стены были до середины зелёного или серого цвета, выше до потолка поднималась побелка. Напротив двери было зарешеченное снаружи окошко, посередине комнаты стоял стол. Я подошёл, отодвинул один стул и сел. Было скучно, поэтому я уставился в окно. Погода в тот день выдалась пасмурная, солнце лишь слегка проникало сквозь тучи. Ледяной ветер дул с бешеной скоростью. В комнате было прохладно, я поежился и поправил кофту.

Дверь опять открылась, и внутрь вошёл человек в белой одежде, напоминающей пижаму. Его тельце сгорбилось, руки дрожали. На большой голове лежала копна жиденьких волос. Его маленькие черные глаза выглядывали из-под густых бровей. Казалось, они были даже гуще, чем волосы. Я встал и кивнул. Мужчина усмехнулся и медленно сел напротив меня. Я решил начать.

–Здравствуйте, мистер Фольк. Меня зовут Алекс Бэй, и я достраиваю вашу последнюю работу, Акассею.

Мистер Фольк не отрывал от моего лица взгляд. Он медленно открыл рот.

–Жемчужину… Смерти?

–Мира,– поправил я.

Его руки были под столом. Мужчина начал странно кривиться, его лицо как будто принимало тщетные попытки изменить свою форму. В какой-то момент мне показалось, что он хочет чихнуть. Я заволновался.

–Ммистер Фольк? С вами все в порядке?

Его руки зашевелились. Он как будто ломал пальцы под столом. Наконец из его горла вылетел странный звук, и я наконец понял, что все это время он смеялся. Я медленно выдохнул.

–Послушайте, я пришёл сюда за вашей помощью. У нас на стройке очень сильные неполадки. Нам не может помочь ни один из профессиональных архитекторов. Только вы знаете, что здесь нужно делать. У меня с собой есть чертежи. Вот…

Я полез в сумку, но мистер Фольк неожиданно резко вскочил и схватил мою руку. Он поднял ее на уровень своего лица. Я замер, оставив левую руку в сумке.

–Как, говоришь, тебя зовут?

–Алекс. Алекс Б-б-бэй.

–Красивое имя. Жаль.

–Жаль что?

Он наклонился ко мне чуть ближе. Он чуть не залез на этот столик. Я почувствовал на лице его дыхание.

–Акассея. Проклята. Её нельзя достроить.

–Я пришёл, чтобы просить помощи. Только создатель знает, откуда в здании, которое он создал, есть целая железная стена и что за ней прячется.

Я перешёл на шепот, яростно тараторя в его лицо информацию, которую боялся, что услышат ждущие за дверью люди. Наверняка под столом стоял жучок, в этом я был почти уверен.

Мистер Фольк издал ещё один почтисмешок. Он приложил мою ладонь к своей небритой щеке. Я попытался одернуть руку, но мужчина держал крепко.

–Что вы делаете?

Довольно сложно оставаться спокойным, когда прямо в нескольких сантиметрах твоего лица находятся два бешеных глаза. Я подумал ему врезать. Моя рука с легкостью даже без моего желания проделает дыру в его черепе. И всё же я попытался.

–Мистер Фольк, я прошу вас, сядьте. Если вы этого не сделаете, я буду вынужден уйти, и вас отправят обратно.

Этот аргумент подействовал: он сел, так и не отпустив мою руку. Я опять попытался освободиться, но тщетно.

–У тебя очень милое личико,– сказал мистер Фольк, пока я доставал бумаги. Я почувствовал, как он провёл большим пальцем руки по тыльной стороне моей ладони. Жуть какая. По спине пробежали мурашки. Все: ещё чуть-чуть, и я ему врежу. Я выложил чертежи на стол. Мистер Фольк дернулся, как от ожога.

–А ну-ка покажи ручку…

Он так же молниеносно схватил и зажал в тиски и второе мое запястье.

–Глаза. Разные,– тихо произнёс он. Я резко вырвал опасную руку из цепких лап мужчины. Тот хихикнул.

–Не бойся, мальчик,– он опять пододвинулся ко мне,– запомни: невозможно поставить памятник миру, когда ещё не закончилась война.

И он рванул ко мне, щелкнув зубами перед самым моим лицом. Я резко отпрянул назад – стул громко и противно заскрежетал ножками по каменному полу. Мистер Фольк захохотал. Он поднял высоко голову и разразился громким смехом."

Я провёл руками по лицу. В дверь постучали.

–Бэй? Ты скоро?

Нет. Совсем не скоро. Может, сказать ему, чтобы он отвёз меня к родителям? Моя сумка лежала у ног. Я пропустил пальцы через волосы, поднял её, надел на плечо. Затем встал на унитаз и, щелкнув задвижкой, открыл небольшое окошко наверху. Странно, но именно в туалете на окнах не было решеток. Стук возобновился. Я обернулся на дверь. Простите. Мне действительно нравился этот человек. Я встал на бачок, поднялся на носочки, затем подтянулся, поскользил ногами по стене и перевалился наружу.

* * *

Стоило только забыть о Юсифе, как мне пришло моё первое дополнительное задание. Мне уже заранее не нравилась вся эта тайная возня. Вообще количество секретов в моей жизни до неприличия возросло за последнее время, это сильно действовало на нервы.

Раз, два, три, четыре, пять. Пять шагов. Я вытащил блокнот и отметил 5 метров. Столб. Небольшое ограждение высотой в полметра, от которого начиналась свалка. Я снял одну лямку рюкзака, засунул внутрь блокнот, достал фотоаппарат и повесил его на шею. Надел мешок обратно и взобрался на ограждение.

Вот она. Свалка. Место проигравших. Я оглядел огромное кладбище уже почти заржавевшего железа: свалка уходила в горизонт. Огромная пустыня стали. Армия, когда-то способная разгромить сильнейшие государства и захватить весь мир. Армия, в возможностях сильнее Наполеона. Армия, не знающая усталости. Без слабостей и чувств.

Здесь я был в их власти. Как бы ни развалились эти бесполезные теперь груды металла, как бы повержены они ни были, эта территория все равно принадлежала именно им. Я не глядя нащупал висящий на шнурке фотоаппарат и сфотографировал. Поднявшийся ветер сильно трепал волосы и одежду. Я запахнул получше куртку и двинулся вперёд.

Наверное, это лишь глупые предрассудки, но, спустившись с насыпи шурупов, гаек и осколков, я почувствовал чей-то взгляд. Не ярко, так, слегка навязчивое чувство, как легкий зуд между лопаток или на затылке. Я оглядел горы и сфотографировал еще раз. Из растущих рядом "стен" торчали "шипы" – куски обшивки, металлические руки, обломки механизмов – всё, что только может быть частью роботов. Я прошелся вдоль неё, высоко поднимая ноги и перешагивая через неровную поверхность. Неожиданно краем глаза я заметил движение. Остановился и резко огляделся. Никого. Медленно я повернулся обратно в нужную мне сторону и сделал шаг. Хруст.

Они всегда действовали незаметно. Движение некоторых можно было увидеть лишь краем глаза. Я встряхнулся. Не время для глупых предрассудков.

Заметно потемневшее небо начало ворчать: вдали послышался гром. Я посмотрел наверх и продолжил восхождение выше, пока ещё не полило. На середине оврага мне пришлось задействовать ещё и руки, хватаясь за всё, что выступало и отталкиваясь ногами.

На вершине было видно гораздо дальше. Я сделал ещё пару фотографий, когда заходящее солнце засветило мне в глаза. Оно светило прямо на меня, оттуда, где свалка соединялась с небом, самые последние и яркие лучи окрашивали железо в рыжий цвет. Вокруг него огромным черным зимним одеялом клубились тучи. Красиво, черт возьми.

Надо же, а я и не заметил, как наступил вечер. Сверху на меня упала первая капля, шлепнувшись о щеку. Недалеко раздался ещё один шлепок, сопровождаемый легким звоном. Третий оказался тяжелым, коротким, как по старому алюминиевому дуршлагу. Звуки учащались, и вскоре слились в один большой непрерывный шум. Я сделал шаг, и неожиданно картинка переменила ракурс: нога провалилась сквозь проржавевший кусок железа, предательски казавшегося надежным. Чёрт. Я попробовал найти ей точку опоры, но, как только она шевельнулась, я провалился настолько глубоко, что буквально сидел на ржавой холодной поверхности мокрого железа, отклячив левую ногу в сторону. Дождь уже лил как из ведра. Поспешно я снял рюкзак с плеч и запихал камеру внутрь.

Для этого нужно вспомнить, что делать, если провалился на льду. Здесь не лед, а железо, но всё та же фигня.

Так, сначала надо успокоиться. Это сделано. Затем медленно перенести свой вес на поверхность льда и распластаться на как можно большей площади. Подтянуться. Оглядевшись и стряхнув с лица воду, я заметил недалеко подходящую корягу и вытянулся в её сторону. Ну же, ещё чуть-чуть.

Что-то неожиданно схватило и потянуло меня за шиворот. Мои руки крепко ухватились за железную корягу, я напрягся и подтянулся к ней. Ну же, ещё немного… Нога почувствовала опору и резко оттолкнулась – я проскользил на смазке, пройдясь животом по своей когда-то спасительной железке и скатился вниз, сильно приложившись обо что-то головой. Послышался громкий железный удар.

Не знаю, сколько времени прошло. Несколько капель упало мне на лицо и затекли в глаз. Я лежал в яме, уже слегка заполненной водой. Голова звенела. Надо мной навесом развернулись железные листы. Я протер глаза и поднялся на ноги. Вода захлюпала, залившись в кроссовки. Ливень громко барабанил по навесу, но левое ухо уловило какой-то звук. Подумав, что вода залилась внутрь, я слегка занервничал. Встряхнув головой, я прошёл к "стене". Она оказалась цельной, покрытой огромным слоем пыли. Я натянул рукав мокрой куртки и протер кусок перед собой. Ахнул.

–Чтоб тебя..

Это был экран. Огромный, высотой в полтора моих роста, и шириной в два. Сверху вниз по нему шли строчки кода: они то появлялись, то исчезали, меняясь с огромной скоростью.

Вода с неба не прекращалась до наступления темноты. Молнии сверкали в проёме между навалами мусора, освещая куски металла и торчащие из них провода, куски обшивки аккумуляторов, куски стеклянных и пластмассовых экранов отбрасывали ослепительные блики. Со всех сторон текли стремительные потоки жидкости с тёмными разводами смазки, бензина и кислоты. Какое-то время я просидел на небольшом сухом островке, прислонившись затылком к холодной поверхности огромного экрана и обняв рюкзак. Я попал в ловушку.

Становилось совсем темно. На кусках обшивки уже видны были желтые блики от мерцающих на экране символов.

В детстве во время грозы маленький ребёнок прячется в безопасное одеяло, защищающее от всех существующих ужасов. За окном в истерике ревёт пробудившийся ото сна демон, в недовольстве метая молнии и стуча своими щупальцами в окна, но даже он не способен пробиться сквозь мягкую поролоновую броню. В детстве я с фонариком залезал к Майе в кровать, и мы обнявшись засыпали под звуки дождя.

И вдруг я, совершенно неожиданно даже для самого себя, заплакал. Позорные, позорные слёзы потекли по моим мокрым от дождя щёкам. Я принялся истерично размазывать их по лицу, стараясь избавиться от них и охватившего меня чувства стыда. Тоже мне, Андрей Болконский. Мысль об этом ударила меня, словно отрезвляющая пощёчина. Встряхнувшись, я встал и решительно принялся выбираться.

Философы, безусловно, выделяются среди других людей. Они, как правило, погружены в непрерывный процесс анализа окружающей обстановки и самокопания. Рано или поздно – это обязательно происходит – в них рождается и понемногу разгорается некое осознание – истинное или ложное – некоего превосходства над другими людьми. Оно появляется совершенно самовольно, поражая, как болезнь, даже самые бескорыстные натуры. Ощущение способности ставить всему оценку опьяняет, слегка затуманивая разум. А потом наступает очередь депрессии. Она начинается тогда, когда философ приходит к главной великой истине – всё вокруг бессмысленно. Главный тезис всей философии в конце концов всегда заключается в бесполезности существования.

Есть люди, про которых смело можно сказать, что они находятся на самой беспросветной глубине навозной кучи. Но они живут, смело и упёрто запихивают всё куда подальше и прут вперёд, словно бросая вызов этому миру. Эти люди чужды философии, они имеют от неё крепкий иммунитет.

В моём классе была девчонка. Её звали Кэсси Клер, у неё были рыжие волосы, множество маленьких коричневых веснушек на щеках и просто море активисткой энергии. Кэсси боролась за права тех, кого свезли в техзону: она печатала и раздавала листовки, клеила повсюду мотивирующие плакаты и совершала регулярные поездки в их самые бедные районы. Однажды она пришла в школу с разрисованной в компьютерных схемах, механизмах и шестерёнках рукой. Увидев это смелое безобразие, учителя тут же вызвали родителей на воспитательную беседу, после которой Кэсси не могла приходить в школу следующую неделю. Рисунок, на счастье окружающих, оказался выполненным хной, и каждый день девушке приходилось сидеть и тереть мочалкой измученную руку. Но даже после этого Клер ходила по школе с высоко поднятым подбородком. Естественно, здесь не обошлось без угнетения. Из-за своих специфических взглядов и увлечений Кэсси пользовалась печальной популярностью у школьных задир. Девушка против воли примерила на себя роли тайной жены киборга, приёмной дочери кофемашины, облучённой крысы и несколько других не менее оскорбительных прозвищ.

Честно говоря, Кэсси мне нравилась. Я чувствовал её огромную силу духа, она привлекала меня и одновременно пугала, не давая сил собраться и подойти. Но однажды мне выпал удачный шанс: я опоздал на урок, и все места в классе оказались заняты, но Клер, как обычно, сидела совсем одна. Она даже не посмотрела на меня, когда я аккуратно приземлился на соседний стул и принялся раскладывать свои учебники. Сидела дальше и молча писала что-то карандашом в клетчатой тетрадке. Часть урока прошла в молчании, я собирался мыслями и бросал на неё любопытно-неуверенные взгляды. Наконец учитель биологии отвернулась к доске, и кто-то со стороны кинул в нас несколько бумажек. Это привело меня в чувства.

– Кэсси, я….

–Не надо.

Её резкий отказ сбил меня с толку.

–Что?

Она не переставала что-то писать.

–Не надо меня жалеть. Жалость обозначает ощущение превосходства над человеком, которого жалеешь. Я не нуждаюсь в твоей жалости.

Мне вдруг стало жутко стыдно. Почувствовав, как лицо стремительно краснеет, я неожиданно выпалил:

–Вот ещё, жалеть? Тебя? Жену киборга? Больно надо!

И я усердно принялся что-то строчить, делая вид, что полностью погрузился в ротовой аппарат жуков.

Некоторые моменты нашей жизни даже спустя время признаются нами неизмеримо страшными. В жизни каждого есть такая ситуация, воспоминания о которой заставляют произвольно бежать по спине целые полчища мурашек. Когда-нибудь я забуду то, как в сильную грозу карабкался вверх по скользким кускам металла, цепляясь за то, что когда-то могло думать или двигаться, выплевывая попадающие в рот ручейки чего-то гадкого и ощущая, как вся носоглотка наполняется парами бензина. В темноте мелькали редкие отблески капель, мокрая и рваная одежда прилипала к телу, а в увязающих в мягкой жиже кроссовках громко хлюпало. Я ускорялся с каждым шагом в неимоверном желании просто взять и телепортироваться. Я закрывал глаза, и каждый раз передо мной вставала картинка нашей уютной прихожей с цветочной вазочкой под зонтики. От ощущения, как сейчас это все далеко, хотелось выть. А на стенах и железных обшивках хлопали от ветра благотворительные плакаты. Плутая среди завалов мусора, я забрел в старый парк аттракционов.

Это когда-то шумное место притягивало к себе сотни людей. Уставшие от скучной жизни, переполненной проблемами и обязанностями, взрослые приходили сюда в поисках утерянного когда-то кусочка детства, а дети – во имя сладкой ваты, мороженого, воздушных шариков и целого моря поводов растратить свою энергию. Когда-то эти черные страшные развалины горели тысячами разноцветных огней. Между аттракционов с билетиками ходили клоуны и объявляли загулявшимся, что, увы, через несколько минут рабочий день парка заканчивается, и страна радости сложит свои счастьеметы до следующего дня.

Или до следующего века, кто теперь скажет наверняка. Теперь самый продвинутый автоматизированный парк аттракционов, превосходящий по технологиям даже лучшие японские центры развлечений, безмолвно стоял, превратившись в часть одной из самых огромных свалок планеты.

–Смотрите-ка, ребят, вот это кадр!– раздался бас со стороны, казалось, комнаты смеха. Из темноты отделилось несколько фигур. Меня окружили, отрезав все возможные пути отступления.

–Погоди-погоди! – мне в лицо ударил яркий луч света заставивший меня поморщиться,– А разве это не тот мальчишка, что был в той газете? Ну, этот, архитектор?

–Ну-ка…– справа зажёгся ещё один свет. Мне не оставалось ничего как позорно жмуриться и пятиться назад.

–Он самый! Это же мальчишка администрации,– сказал первый голос.

–А что это мы здесь делаем?

Я продолжил пятиться, но нечаянно наступил на кого-то сзади.

–Послушайте, парни, я…..давайте уладим это мирно. Я уже ухожу, хорошо?

Бас перебил меня, устрашающе приближаясь вместе со своей тёмной фигурой .

–Ясное дело – деловая личность. Вадик?

Из-за моей спины раздался тонкий голос:

–Да?

–Ты когда-нибудь бил шпиона?

–Оо, сотни раз.

–А шпиона-архитектора?

Твёрдая холодная земля исчезла из-под ног и появилась, выбив из лёгких воздух. Как, однако, сложен мир. Я кое-как стянул со спины и обхватил рюкзак, стараясь защитить его от месящих мою тушку со всех сторон ног. Я чувствовал, как внутренности превращаются в ливерную отбивную, а рот наполняется кровью и думал, думал, что бы сделала Кэсси Клер, окажись она здесь. Меня били – за что? Вероятно, за то, что я работал на тех, кто лишил их прав. Но в то же время я был и тем, кого лишили их вместе с ними.

Бывает, истина познается через физическую боль. Достаточно просто выйти из зоны своего комфорта, чтобы все наконец стало предельно просто и ясно. Единственно правильная оценка ситуации исходит лишь от человека, не обремененного рамками собственного самолюбия.

Знаменитые монахи Шаолинь посвящают себя воспитанию не только "внутреннему", но и "внешнему", проводя огромное количество времени за изнуряющими физическими тренировками ради достижения чистого разума. Я лежал в луже грязи, чувствуя, как печень превращается в кашу, а в почки вонзают свои маленькие острые зубки тысячи пираний и осознавал, что я это заслужил. Всё, чего я был достоин – вот эти десятки пинков, обрушивающихся на меня, словно камни на дно ущелья.

Салтыков-Щедрин говорил: «Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего». Ричард Эберхард сказал: «Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и убийство». Я виноват не в том, что бродил по свалке ночью. Я виноват в том, что знал, что что-то происходит, но ничего не собирался предпринимать. Надеялся остаться в стороне. Верил в то, что меня это не касается. Чёрт возьми, да я самый мерзкий преступник на этой свалке; сколько таких ходит по земле?

Грязь скрипела на зубах, смешиваясь с металлическим вкусом крови. Парк не был мёртв; парк пробуждался ото сна миллионами ярких электрических огней, и пинки, и боль, и детский смех, перебивающий весёлую карусельную музыку.

«Шпион-архитектор?»

«Папа, я хочу кушать!»

«Какого цвета шарик хочешь?»

«Нельзя построить символ мира, когда мира нет»

«Синий или красный?»

«Мой фирменный бутер – лучший, что ты когда-либо ел в жизни»

«Или, может быть, зелёный?»

«Мама? Папа! Где вы?

Мама? Я хочу домой!

Я ПОТЕРЯЛСЯ!»

Глава5

Даже худшие моменты жизни свойственны заканчиваться. Я не помнил, как добрался домой, я даже не помнил, было ли это в ту же ночь. Сразу после этого меня свалила сильнейшая лихорадка – несколько дней я лежал в диком бреду, мне мерещилась всякая дрянь. Маленький мальчик с щенком по имени Арчибальд водил меня между завалами железного мусора, где за аккуратно сервированными столиками сидели люди в дорогих платьях и костюмах, пили вино, смеялись и ели, ели, ели, а вокруг во фраках и с подносами ходили люди с железными частями тела и чёрными глазами-объективами, и тощие клоуны в обвисающих костюмах с заплатками раздавали бесплатно шарики, сшитые из кусков старой одежды и почему-то летающими в воздухе. Меня усадили за столик, за которым сидели Юсиф, Мистер Вольный, Тётя Люда и почему-то Генри. Киборги-официанты поставили перед каждым из нас на тарелках супер-гамбургеры со свечкой, воткнутой в каждый из них. И огромный экран, появившийся тут же, вдруг зашипел и выключился. Я посмотрел на него и увидел в отражении себя, сидящем в обществе железных скелетов. И, словно рентгеном, сквозь мою кожу на руке, левой части тела и лица – просвечивало, являя наружу металлический корпус механизмов и схем.