Внимание… Марш!

Мы старательно тянули спины, задирали носы. Проникались торжественностью момента и уже не замечали этих пошарпанных стен, засиженных мухами подоконников, скриплый проигрыватель и раздолбанный автомат Калашникова, даром что «модернизированный». Общая убогость ленинской комнаты отошла на задний план. Мы простили армейцам комизм ситуации. Сатирический запал сменился ощущением приобщённости, а через некоторое время – и вовсе вовлечённости. Энергетика полковника Крыжопого уже не смешила нас. Наоборот, окрыляла и настраивала на залихватский лад… Так, пребывая в лучах его скромной харизмы с уксусным душком, мы полюбили своего хоть и комполка, но всё равно Батю.

– Институт присяги для того и задумывался, оттого и вводился, чтобы присягу не нарушали ни при каких обстоятельствах, никто и никогда. Это долг каждого порядочного гражданина. Присяга – это свято.

На этом полковник выдохся, опустил плечи, щёлкнул пальцами ефрейтору Чевапчичу. Тот опустил иглу на пластинку с гимном СССР. Колонка старенького «Аккорда» старательно проскрипела музыку Александрова от размашистого вступления (кварта), до размеренной коды (трезвучие).

Нас атаковали мураши эйфории. Щекотали под лопаткой, покусывали холку, чесались в носу. Мы плыли омеднёнными и побронзовевшими волнами и морщили переносицы. Кровь превращалась в желатин и замедляла пульсацию. Мы подрагивали от перистальтики и невралгических спазмов, это по нашим мышцам прогуливалось шальное электричество. Что-то важное только что произошло в нашей жизни. Некое событие, истинный смысл которого ещё только предстоит осознать.

Ритуал завершён. Полковник Крыжопый буднично попрощался и степенно удалился. Ефрейтор Чевапчич подхватил знамёна и беззвучно исчез. Майор Мордатенков присел за широкий обшарпанный стол. Расстегнул свою папку из псевдокрокодиловой кожи с помесью волшебного молодого дерматинца. Разложил веером бумаги. Жестом пригласил окружить его. Мы расселись напротив.

Тела с превеликим удовольствием сложились в шарнирах. Колени сняли натяжение с икроножных мышц, пятые точки желеобразно растеклись в углублении стульев, локти долгожданно упёрлись в столешницу, разгрузив позвоночник. Всё же непривычно было стоять целый час навытяжку, не имея к тому ни малейшего расположения или навыка. Проще сбегать шестикилометровый кросс вдоль морского прибоя где-нибудь в Абхазии, чем заниматься строевой подготовкой, да ещё и в самом статичном её варианте. После присяги мы стали другими глазами смотреть на караульных.

– Бойцы. Объясняю правила, – издалека начал майор. – Прежде всего, на гражданке вы остаётесь военнослужащими. Основной документ, удостоверяющий вашу личность – военный билет. Командировочное удостоверение без предъявления военного билета недействительно. А предъявление военного билета без предъявления командировочного удостоверения приведёт к тому, что вы будете задержаны военным патрулём. Поэтому правило первое: всегда и везде но́сите с собой и командировочное удостоверение, и военный билет. Надеюсь, догадываетесь, что утрата того или другого приведёт к печальным последствиям?

Мордатенков пристально заглянув в глаза Лёнчу.

– Да понятно всё, не маленький, – буркнул тот.

– Правило второе, – продолжил майор, уже глядя на меня. – Чтобы максимально сократить вероятность попасться военному патрулю, поступаем следующим образом: форму но́сите только на территории воинской части. Когда я закончу, пойдёте к ефрейтору Чевапчичу и переоденетесь в гражданку. Форму сдаёте ему на хранение. Правило третье: встречаемся в этой комнате в десять утра первого числа каждого месяца. Если будут изменения, обзвоню лично каждого. Итак, первого числа являетесь в часть заранее, идёте к ефрейтору, надеваете военную форму. И чтобы в гражданке мне на глаза не попадались! Уяснили?

– Так точно, таарищ майор, – киваем мы.

– Правило четвёртое. Поступаете в полное распоряжение тренерского состава Московского городского совета «Динамо». Строгий режим и тренировки. Никаких пьянок, гулянок, поездок на дачу, тусовок, сомнительных компаний и т.п. Если вас накрывает доблестная советская милиция – автоматом попадаете в часть на «губу». Понятно?

Мы промолчали. Перспектива попасться родным ментам казалась гораздо беспросветнее, нежели патрулю.

– Теперь вот что, формально вы зачислены в первый взвод второй роты. Ваши непосредственные начальники, повторяю – формально(!) завкомвзвода сержант Ямпольчук, командир взвода младший лейтенант Коностасов, ротный старший лейтенант Великин. Люди уважаемые, с понятием. Вышеназванных товарищей офицеров вы за свою срочную службу скорее всего ни разу не увидите. Другое дело ротный старшина. Зовут его Речко́ Платон Ерёмыч. Хороший человек. Душевный. Своё дело знает.

Майор улыбнулся и загадочно добавил:

– Рекомендую не попадаться ему на глаза.

Мы насторожились.

– Упечёт на строевую, на полигон, на стрельбы. А мне бегай по всей части потом – ищи вас… Поэтому – подчиняетесь только мне лично, все контакты с личным составом части через меня. Исключение – ефрейтор Чевапчич. Вопросы есть?

– Так точно… – автоматом повторил я.

– Так точно что? – не понял майор. – Вопросы есть, или вопросов нет?

– Есть, – подтвердил я.

Что делать, назвался груздем – люби и саночки возить.

– Вот вы говорите – войска. У меня коллега служит в спортроте, погранучилище на Бабушкинской. Они называют эти соревнования вооружёнкой.

– У каждого вида войск свои войсковые соревнования. Мы с ними никак не пересекаемся. Ещё вопросы?

– Кира, ты хотел про магазин узнать, – вспомнил я.

– Военторговский магазин в воинской части вам не по чину. Туда вхожи офицеры и члены их семей. Другое дело чипо́к, то есть солдатский буфет. Ефрейтор покажет, где он находится, если приспичит. Ещё вопросы есть?

– А расскажите, товарищ майор, про себя, – неожиданно высказался Лёнч.

Мордатенков даже растерялся. Поморщился, потёр переносицу…

– Что мне про себя рассказывать?

Честно говоря, я ждал подвоха, что Лёнч затеял поиронизировать над майором.

– Всё, – пожал плечами Лёнч.

Майор опустил глаза. Покрутил в пальцах шариковую ручку. Задумался.

– Зовут меня Порфирий Денисович. Я – мастер спорта СССР по вольной борьбе. Динамовец. Служил в спортроте в этой же части под личным началом майора, затем подполковника, Крыжопого. По его рекомендации остался на сверхсрочную. Став прапорщиком, отучился в институте связи33. Закончил его младшим лейтенантом.

– Там есть военная кафедра?

– Обязательно.

– То есть вы связист с высшим образованием?

– Да. Дипломированный специалист. И вместо того, чтобы Родину защищать с наушниками на голове – нянчусь вот с такими духами, как вы, – посетовал майор. – Однокашники – кто в резидентурах, кто в главном испытательном34 спутниковой группировкой управляет. А я, выходит, спортзал так и не перерос. Ну… что ещё добавить? Женат, имею двоих детей. Девочки.

– Спасибо, Порфирий Денисович, – нахмурился Лёнч. Видать, задумался, как жить дальше.

– Так, бойцы! – спохватился майор. – Разбирайте свои удостоверения и распишитесь мне за них вот здесь.

Зашуршали бумажками. Форма единая, фамилии разные.

Войсковая часть 61608. Дата. Исходящий. 115406 г. Москва. Командировочное удостоверение. Выдано рядовому (ФИО), командированному в МГС «Динамо». Срок командировки, (количество) дней, с (даты) по (дату). Цель командировки: для подготовки и участия в соревнованиях. Основание: письмо МГС «Динамо» от (дата), исходящий. Действительно по предъявлении документа, удостоверяющего личность. Начальник штаба части подполковник А. А. Булаев. Гербовая печать.

Вырываем друг у друга единственную на всю роту шариковую ручку, чтобы расписаться в тетради.

– Дуйте в каптёрку и на сто пятьдесят первый. Не забыли? Встречаемся первого июня! Меня полковник Крыжопый на шашлыках ждёт.

После этих слов Мордатенков застегнул папку на молнию и испарился первым.

– Чего гнать-то? Могли бы пообедать на дорожку, – мечтательно причмокнул Ма́зут.

– О, борщ из пьемонтских трюфелей, жареная оленья обливная! – съязвил я.

Кирилл больно взял меня за плечо и собрался было заглянуть в мои наглые глаза. Но я вырвался, отскочил, показал язык и добавил:

– Последний половник растаял во рту…

– Да кто тебе запрещает, Чурило? – огрызнулся Лёнч. – Сегодня все восемь порций твои! Что до меня, то вольному воля. Ничто меня больше здесь не держит.

– Да-да. Любишь кататься – полезай в кузов, – поддакнул я. – Нечего тут рассиживать.

А Равиль только кивнул и первым из нас покинул ленинскую комнату. «Кадеты шумною толпой…» Но каптёрка оказалась закрыта на замок. Засунули жало в казарму – никого. Прошли насквозь – в дальний коридор, заглянули в душевую – никого… Вернулись на исходную. Спустились на первый этаж. Дневальный на месте. Щемит, не краснея. Пнули в бок. Каптёра не видел? Тот зенки как распахнёт, увидал, что это мы, а не офицерьё, осклабился. Мотанул башкой в ответ в сторону парадной двери.

– Да где мы его искать будем? – взмолился Кирилл, когда просочились на улицу. – Айда в столовку. Может, кстати, он как раз там? Обедает!

– Твоя взяла, – махнул рукой Лёнч.

Припёрлись в столовую. По дороге даже пару раз честь отдали каким-то офицерам. Те обратили на нас ровно ноль целых фиг десятых и хрен сотых внимания. Стол наш оказался девственно чист. Мимо приключился дежурный по столовой с развозной тележкой. Перемещает полные кастрюли со щами.

– Майор Мордатенков на вас обед сегодня не заказывал, – отчитался он. – Только завтрак.

Вот те ещё один сюрприз. Ай да майор! Государственные средства зря не разбазаривает. Сказано – дуть на автобус. Подразумевается – в столовке бойцам делать нечего.

Ищем глазами каптёра. Но Степана не видать. В столовой не так и много личного состава – обед ещё только в самом начале. Рядом во главе длинного стола одиноко восседает живописный воинский чин, чёрт его разберёт кто. Крупный матёрый мужчина с тяжёлыми собачьими брылями, густыми брежневскими бровями. Смачно чавкает, обсасывая ложку. От ломтя хлеба отламывает, а не откусывает. Ну как такого не отвлечь болтовнёй.

– Простите, вы случайно не видели ефрейтора Чевапчича? – забылся Лёнч.

Воинский чин оторвался от щей и с любопытством заглянул в голубые наглые глаза. Даром, что находящиеся на почти недосягаемой высоте. Потом медленно оглядел всех нас.

– Смиррна! Хто такие?

– Первый взвод, вторая рота. Спортсмены, – скромно отвечаем, вытянувшись в струнку, – Майор Мордатенков…

– Майор Мордатенков, говорите?

К тому моменту я уже осознал, что попасть впросак было бы не столь обидно, как вляпаться здесь и сюда.

– Так что́, майор Мордатенков не объяснил товарищам спортсменам, как обращаться к старшему по званию?

– Виноват, товарищ… – спохватился Лёнч. Но звание воинского чина не знал.

– Старшина, – подсказал тот.

Меня прошиб пот. И точно…

– Старшина Речко́.

– Виноват, товарищ старшина, – настаивал Лёнч. – Больше не повторится.

– Ещё как виноват, рядовой. А повторится оно или не повторится – полевому суду неведомо. Вот сейчас пообедаю и буду решать, как с тобой поступим. Отделение, слушай мою команду. В расположение роты строевым шагом-мм-арш! Ждите меня там, салаги!

Мы ретировались бравым порядком. Смятение душ было полным и беспросветным. Хрен с ним, с обедом, но плясать на плацу до отбоя нам совсем не улыбалось. Кто его знает, чего взбредёт в башку своенравному старшине.

На крыльце казармы столкнулись с ефрейтором Чевапчичем. Тот сопровождал коротко выбритого молодого бойца с огромным тюком постельного белья на плече.

– Что, не могли меня в ленинской комнате подождать? – посетовал Степан, когда мы ему рассказали про конфуз со старшиной Речко́. – У меня ж и другие обязанности есть, не только вас обхаживать. Вот, в прачечную ходили, – похлопал он ладонью по огромному тюку, который свалил с плеча солдатик.

– И что нам теперь делать? – не находил себе места Лёнч. – Сидеть ждать старшину?

– Ты серьёзно? – улыбнулся Степан. – Напяливайте гражданку, и чтоб духу вашего здесь не было! Пока он щи доест и тушёную капусту навернёт, есть у вас минут пять.

Было ясно, что ефрейтор Чевапчич глаголет дело. Нет солдата – нет проблемы. А там ещё неизвестно, когда мы ему в следующий раз на глаза попадёмся! Может и никогда.

Судорожно меняем одежду, криво складываем форму, неловко передаём Степану на ответственное хранение. Шнуруем кроссовки… Время тикает пульсом (или пульсирует тиком?) у самой ушной раковины.

– Степан, а другой выход есть? – на всякий случай вопрошаю я.

– Отчего ж нет? Есть… – по той лестнице, что в коридоре, где душевая.

– Бежим, ребята! – командует Лёнч, и мы врываемся в по-прежнему пустую казарму.

– Про поросёнка не забудьте, – кричит вслед ефрейтор.

Мы недооценили тактический опыт старшины Речко́. Тот как раз поднимался по запасной лестнице. Услышав шаги и вычислив мелькнувшие на площадке между пролётами знакомые брыли, мы тотчас ретировались в душевую. Кроссы позволяли не топать. Сапоги Речко́ проскрипели мимо неплотно прикрытой двери.

– Сейчас он вставит пистон Чевапчичу, – предрёк Кира.

– Это вряд ли, – заверил его Лёнч. – У Степана алиби. Скажет, ничего не знаю. Никого не видел. Относил бельё в прачечную. Только вернулся.

– Точно, – согласился я. – Бежим! Пока он не очухался.

Мы брызнули вниз по лестнице, выскочили на улицу и стремглав понеслись к КПП. Миновали наглядную агитацию с фанерными гербами союзных республик и налетели на штатского, озирающегося по сторонам. Ба!

– Ребята, это же Вася Васильков, – удивился я.

– Кто таков? – недоверчиво вскинулся Лёнч.

– Бродяга и тунеядец, – отозвался Вася.

– О! Мы таких уважаем, – пробасил Ма́зут. – Эти никем не командуют.

– Ну-ну. И никому не мешают, – согласился Равиль.

– Ты как сюда попал? – учинил я допрос. – Это же закрытая воинская часть КГБ.

– Я бродил по Царицынскому парку и увидел забор. В нём дыра. А у меня принцип. Если в заборе есть дыра – мне туда надо.

– А ничего, что поверх забора колючая проволока? – напустился Лёнч.

– Тем более надо, – произнёс Вася, затвердев взглядом.

– Ну и как?

– Я уже тут всё обошёл.

– И до сих пор на свободе? – усмехнулся Кира.

– А у Васи глаза добрые, – вступился я.

– Ага, и сам он прозрачный.

Тут Равиль (он единственный из нас стоял лицом к казарме) стрельнул взглядом и бросил лишь одно слово, от которого кровь застыла в жилах:

– Речко́!

– Бежим! – скомандовал Лёнч.

Очухались только у автобусной остановки. Новая напасть: ближайший рейс сто пятьдесят первого через двадцать пять минут. На остановке, естественно, никого.

– А где Вася? – не понял я.

– Так он же с нами не побежал, – напомнил Кирилл.

– А, ну да! – вспомнил я. – Он же не бегает, а ходит!

– Ну, ща его Речко́ порвёт, – скрипнул зубами Лёнч.

Всё ещё напуганный перспективой появления старшины Речко́, я предлагаю отойти в лесок. Полежать на травке. Ребята поддержали меня единогласно.

И вот лежим мы на молодой майской травке, урчим голодными животами, пожёвываем травинки и пялимся на многоэтажный купол небосвода со снующими на лесках кучерявыми болонками. Как же странно устроен этот мир. Мир, в котором реальность порой перемешивается с ирреальностью, даже если кровь твоя химически чиста, а сам ты адекватен и полностью отвечаешь не только за себя, но и «за того парня».

– Летят вот эти ватные тампоны над русской средней полосой, – начал я. – А началось всё где-то на Багамах.

– Ты о чём? – не понял Лёнч.

– Я? – удивился я. – О Гольфстриме, главной климатической установке этой голубой планеты. О чём же ещё?

– Причём тут тампоны?…

– Чуваки, – внезапно обрадовался сам себе Ма́зут. – У меня ж бутики с салом есть!

– Кто о чём, а Чурило про… – прошипел Лёнч.

Глава 4. Женщина, которая поэт

Гражданка гражданке оказалась рознь. Довольно быстро выяснилось, что о старых привычках придётся забыть. «Динамо» разместило прикомандированных бойцов на так называемые городские сборы. Конечно, на сборах встречаются далеко не только спортсмены воины-срочники, но и, например, интернатовские35. Некоторые из них – второгодники. А также выпускники ШИСП, студенты ГЦОЛИФК36, многие из них – заочники.

Распорядок прост: живёшь на базе в Серебряном бору, там у тебя койка и стол. На тренировки возит специальный заказной автобус. Он же и привозит обратно. Кому меньше повезло – те в Новогорске. Туда и ехать дольше, и замечательных пляжей там нет.

Спору нет, Москва-река в середине мая та ещё купель. Но, с другой стороны, в Лимпопо она не превратится даже в разгар июльской жары. Чёрт её знает, что должно случиться, чтобы она превратилась в Лимпопо. То ли в ней должны завестись крокодилы, то ли перевернуться земные полюса. Думаю, ни то, ни другое в нашей исторической перспективе не светит. Поэтому майские купания в Серебряном бору вполне себе ничего. Достойное времяпрепровождение. Особенно, если складывается приятная компания.

Компания начала складываться ещё в автобусе. Когда ЛАЗ таки закупорил дверку и отвалил от манежа, нас в нём было всего двое, не считая водителя. Рита сидела на третьем ряду, я присел напротив. Мы не были знакомы. Так, видели, конечно, друг друга на тренировках, но я даже толком не знал, у кого она тренируется.

– Куда подевался народ? – незатейливо инициировал я контакт.

– Метатели в «Лужниках», на южном ядре37. Готовятся к первым стартам сезона. А вот где все остальные – это загадка, – Рита пожала плечами.

Тут надо пояснить, что городские сборы – штука весьма условная. Почти добровольная. Личное дело каждого – присутствовать на сборах, или отлучаться по своим делам. Тем более что у многих есть свои родные или съёмные квартиры, или даже семьи. Очевидно, если ты военнослужащий-срочник, с командировочным удостоверением на руках, лучше не шалить. Честно говоря, на первом году службы, правильнее сказать, в первые полгода службы, ну, или как на духу – в первые недели службы, дисциплина для меня была делом святым, что вызывало у многих коллег уныние и тоску.

Я присмотрелся к Рите. Густая чёрная грива. Коротковатая, конечно, чтобы не мешала спортивной дисциплине. Размашистая штриховка чёлки. Вызывающе очерченный острый носик. Немного раскосые, выразительные глазищи. Союзные брови, впечатляющие скулы, нитка тонких, всегда крепко стиснутых губ. Признак спортивного характера? Вокруг всего этого смуглая загорелая кожица… Ноль косметики. Красавица!

Как у всех барьеристов (так называют бегунов и, конечно же, бегуний с барьерами) у Риты – длинные крепкие ноги. Затянутые в фиолетовые лосины, они являли собой образец, как мускулатурного рельефа, так и остроты коленных чашечек. Ни жиринки, ни полжиринки – ни на подбородке, ни на плечах… Длинные тонкие пальцы теребят лямку рюкзака, лежащего плашмя на соседнем сиденье у окна. Маникюр безупречен. Зелёный лак с косой фиолетовой полосочкой. Страза в углу ногтя на безымянном.

Тем временем сворачиваем на Беговую улицу.

– Рита, а ты давно в Москве?

– С октября.

– Нравится?

– Очень! – разгорелись глаза у девочки.

И тут же потухли:

– По дому скучаю.

– Дома хорошо… – соглашаюсь я.

– У меня такой дом! – качает головой девушка. – Любой позавидует… А я вот зачем-то бегаю от него.

– При этом ещё и препятствия преодолеваешь, – поддакнул я.

Рита резко взглянула на меня. Словно кислотой облила!

– Это я про барьеры твои, – поторопился я объясниться. – Ты же сто метров с барьерами бегаешь?

– Да.

Рита поправила чёлку

– Я давно из дому сбежала. С двенадцати лет в спортивном интернате. В Уфе. Теперь вот «Динамо» Москва. Меня на ставку взяли. А ты служишь?

– Вот уже пять дней как, – кивнул я. – А где твой дом?

– На Урале. В селе.

– Красотища там у вас, наверное…

– Ещё какая! – соглашается Рита.

– Так ты башкирка?

– Нет, – смеётся Ритка. – Я татарка. Село у нас татарское. Очень древнее. А республика – да, Башкирия.

Повертела головой. Присмотрелась, что там, за окошком, задемпфированным толстой чёрной скруглённой резинкой. Обернулась ко мне.

– Жаль, что зимой здесь всё серое и унылое. В Башкирии, знаешь какие зимы красивые!

– Догадываюсь.

– Московская грязища меня порой в депрессию загоняет. Хочется красок! И тогда я иду либо в Третьяковку, либо в Пушкинский музей38.

– Хочется солнца, Рита! Никакие музеи этого не заменят. Проблема московского региона не в длинных, мокрых, угрюмых зимах. А в том, что мало солнечных дней. Ведь что такое жизнь в Москве? Это дни, проведённые под куполом из заварного марева сизой облачности, гриппозного тумана, взволнованной пыли и дымовитого смога.

– Да, ты прав. У нас в Башкирии много солнца. Я не привыкла жить в постоянной хмари. Ну а ты откуда?

– Я? – растерялся я. – Да, в общем, ниоткуда…

– Как это? – улыбнулась Рита.

И улыбка у неё такая притягательная! Распахивает ресницы. Зажигает глазки. Растягивает губки. А на щеках образуются круглые складочки. Эдакие скобочки. Да-да, ротик в круглых скобочках. Так бы и любовался!

Как объяснить этой смуглой подтянутой деревенской девочке… Кстати, вот пальцы её длинные ухоженные никак не вяжутся с деревенским бытом.

– Пальцы у тебя вовсе не крестьянские, – показываю я.

– А я ими никогда и не крестьянствовала, – ржёт Ритка. – Это в папу. Папа у меня высокий, стройный, пальцы у него ещё длиннее моих. Он сам с Ленинграда. В блокаду родился. Горный институт39 закончил. Главным инженером ГОКа40 работает. А мама моя – типичная сельская татарка. Коренастая, кряжистая. Сильная! Помню, я маленькая была, а одна корова у нас была молодая, своенравная. Стадо идёт по селу. Все коровы, как коровы, к своим воротам подойдут, ждут, когда хозяйки впустят. А наша по селу бродит, лопух грызёт, а домой не загонишь. Так вот мамка выскочит, перехватит её за рога! Башку её дурную аж вниз пригибает. Та повыкручивается-повыкручивается, а силу-то людскую уважает. В хлев плетётся, как миленькая. И нас у неё пятеро. Да-да! У меня две сестры старшие и два младших брата. Я посерединке! Так откуда ты, Ниоткуда?

Да-да! Как объяснить этой смуглой подтянутой деревенской девочке, что я как-то даже и стесняюсь своей столичности? Вот они люди как люди – у них есть малая Родина. Случись что – обидит судьба, или сам психанёшь… Чего там думать? Взял билет и в поезд! А мне куда деваться? Мне психовать нельзя. Я везде чужой. Вот психанёшь, а сам потом так и будешь болтаться в той же проруби, в том же гнезде, выплеснуться из которой, выпасть из которого, можно только куда-нибудь на комсомольскую стройку, или и вовсе за границу. Ну, или на курорт. Но это сезонно, хлопотно и недёшево.

– Москвич я…

– Ну, я тоже теперь москвичка.

– Я тут родился.

Рита поджала губы – типа, зауважала. Мы заржали.

– Что, и родители твои в Москве родились?

– Не поверишь… Они – тоже!

И мы заржали ещё громче. Тем временем пустой, и оттого лёгкий, автобус бодро рассекал в левом ряду по проспекту Маршала Жукова.

– А где в Москве ты живёшь?

– Практически в центре. В километре от Садового кольца. А ты?

– А я пока кочую со сборов на сборы. Меня всё устраивает, – объяснила Рита. – У меня весь скарб – вот этот рюкзак, да ещё большая сумка. Мне собраться – десять минут. То Серебряный бор, то Новогорск, то «Левобережная», то динамовская гостиница, ну а осень и весна – это, конечно, Адлер. Люблю Чёрное море!

– А мы в Гантиади ездим.

– Да, я слышала, спринтеры туда обычно…

– Ну, там не только спринтеры. Прыгуны, шестовики. Вообще там на самом деле сборы от украинских динамовских клубов, так как дом отдыха Гантиади принадлежит четвёртому Главному Управлению при Минздраве41 Украины. Но я так понимаю, что чиновники и тренеры дружат, общаются, организовывают совместные сборы.

– Это здорово, – согласилась Рита. – Я не была в Гантиади.

Миновали городскую застройку. Автобус въехал на мост через Хорошёвский канал. Пересёк троллейбусное кольцо, где паслась в ожидании пассажиров пустая двадцатка, и покатил по Таманской улице. Вот и приехали. Динамовская база. Полувековая дача, построенная в эстетике сруба из оцилиндрованного бревна. Одноэтажная, но довольно витиеватая в плане. Тут и веранда, и зал, в котором нынче столовка. Несколько коридоров и спален. Не менее трёх печей. Гулкий дощатый пол, старые заклинившие окна, крашеные-перекрашеные двери с латунными ручками. А вокруг – вековые сосны, бузина, ирга, смородина и… ландыши!

На крылечке дремлет местная достопримечательность – бывалый котище по кличке Шкиряк с основательным витиеватым шрамом от середины уха до противоположного глаза, который чудом не зацепило. Весь вид и повадки мускулистого манерного кота выдавали его бурное прошлое. Наша кухарка, тётя Паша говаривала, что «шрамы укрощают мужчину», намекая на то, каким ручным и неприхотливым заделался некогда дикий Шкиряк с тех пор, как оказался особой, приближённой к спортивной кухне.