Последний рубеж

Конечно, он не мог знать, что командующий войсками 17-й армии вермахта генерал-полковник Рихард Руофф на срочном совещании уже обозначил Сухумское шоссе главной осью наступления всех пяти немецких дивизий, стянутых к Новороссийску и собранных в единый кулак. Однако Богословский прекрасно понимал, что следующий удар, перегруппировавшись и восполнив потери, фрицы нанесут совсем скоро, и он будет сильнее предыдущего. А за ним последует ещё один, и ещё, и ещё… И все их надо отбить.

Пятый день, не считаясь с потерями, фашисты упрямо ломились вперёд, отказываясь свернуть с выбранного направления. Они не могли обойти город с севера – там преграждали путь высокие отроги Маркотхского хребта. Провести танки и остальную военную технику по горным тропам и крутым перевалам было невозможно, а пехоте с первых же дней боёв путь наглухо перекрыли партизанские отряды и немногочисленные, растянутые по горной цепи подразделения 47-й армии – пары винтовок или пулемёта было достаточно, чтобы надёжно запереть каждый узкий проход. Однако тем яростнее и злее становились последующие немецкие натиски на Балку Адамовича.

К исходу пятого дня кровопролитных боёв земля вокруг цемзаводов была испещрена чёрными оспинами рваных воронок. Трава и листья уцелевших деревьев уже не были ярко-зелёного цвета – на них толстым слоем осели пыль и копоть. От железнодорожного товарного вагона, недолго послужившего штабом батальону, остался лишь голый металлический остов, сплошь побитый пулями и осколками. Тысячи кусков раскалённого металла за несколько дней полностью содрали с него деревянную обшивку и раскрошили все болты в узких пазах.

А люди выстояли…

305-й отдельный батальон морской пехоты, не сделав ни шагу назад, продолжал держать смертельный рубеж. Потери были чудовищными. За задней стеной цемзавода «Октябрь» темнела рыхлая земля двух свежих братских могил. Рыть третью у уцелевших, истерзанных и истощённых людей уже не хватало сил – изуродованные трупы и фрагменты тел, которые удалось подобрать после недавних атак, грудой лежали неподалёку. В короткие моменты затишья Богословский приказывал своим людям только спать или готовить оружие к новому бою. Ни на что другое сил не оставалось.

В очередной раз – бессчётный за последние дни – вдали показались длинные ряды тёмно-зелёных силуэтов. Дрожащими чёрными пятнами поползли по дороге короткоствольные танки. Всполохи ракет и космато брызжущие разрывы бризантных снарядов расцветили раскалённое небо. Над истерзанной землёй закружились метельные круговороты жаркого дыма. Воздух, сотрясаемый новым боем, заколыхался, наливаясь смертельной опасностью.

Гулко ударили орудия, часто и близко зашлёпали немецкие мины. Утреннюю свежесть порвали сотни выстрелов, над траншеями повис терпкий запах сгоревшего пороха и тола. В огненном урагане засверкали низкие трассирующие очереди ручных пулемётов и автоматов. Загромыхали гранаты, разбрасывая в стороны комья подпалённого грунта. Кто-то застонал и упал на дно окопа.

Новицкий в который уже раз перепахал очередью разбитый асфальт Сухумского шоссе, оставив на нём несколько растянувшихся поперёк дороги фигур, и перенёс огонь на подбитые немецкие танки, за которыми пытались спрятаться фашисты. Упругие пулемётные очереди высекали из пылающих машин снопы искр. Раскалённый ствол скрежетал и захлёбывался. Зрачки сквозь перекрестие прицела опаляли кроваво-знойные вылеты пламени. Напряжённые плечи дрожали от непрерывной стрельбы. Съезжала на затылок пропитавшаяся потом и кровью бескозырка.

Пытаясь подавить пулемёт, немцы сосредоточили огонь на башне. Миномётчики всаживали в толстую кирпичную кладку снаряд за снарядом, которые вздымали над заводскими стенами клубы красной пыли. Едва они рассеивались, пулемёт вновь оживал и продолжал яростно отплёвываться жарким огнём.

Из-за невосполнимых потерь комбат Богословский больше не пытался держать линию фронта непрерывной. Он приказал командирам рот загнуть фланги на тех пятачках, которые ещё можно было защитить оставшимися силами, и, если нельзя иначе, драться в окружении. В образовавшиеся бреши сразу же хлынули немецкие отряды. Они медленно, но уверенно пробирались по слабо простреливаемым теперь коридорам, возникшим в обороне, за спину русским бойцам.

Земля Балки Адамовича, накрытая чёрным дымом, пылала испепеляющим огнём. Всё смелее ударяли по цемзаводу и окопам фашистские танки, поднимая над брустверами треугольные фонтаны земли. Вибрирующий звон осколков бритвенно разрезал воздух.

Распалённый грохотом боя и жаркой дрожью раскалённого пулемёта Андрей видел сквозь пляшущие отблески багровых вспышек, как длинные трассы выпускаемых им очередей, мягко закругляясь под напором сильного ветра, вонзались в набегающие фигуры, и те, словно подрезанные, падали на землю. По щеке и подбородку Новицкого из оглохшего уха, колко его щекоча, стекала выпуклая струйка крови. Он размазывал её по грязному от прилипшего песка лицу, но она вновь выступала на подсыхающей тёмно-красной корке.

Двоим немецким автоматчикам удалось зайти с тыльной стороны заводской башни и, взорвав дверь, проникнуть внутрь. Убрать русского пулемётчика теперь стало вопросом времени, и они быстро побежали по крутой винтовой лестнице наверх. Не слыша в горячке боя их шагов, Новицкий продолжал посылать очередь за очередью в нескончаемые потоки набегающих врагов.

Выбитая фрицами дверь с грохотом вывалилась из проёма. Андрей быстро оглянулся, натолкнулся взглядом на двоих ворвавшихся фашистов, но не успел поднять лежавшую на полу винтовку – те уже вскинули свои автоматы… Длинная очередь прогремела на тесном чердаке, остервенело разрывая барабанные перепонки. Немцы неожиданно для Андрея повалились вперёд и рухнули замертво. Позади Новицкого с дымящимся ППШ наперевес стоял Эндель Мэри, его однополчанин и хороший друг.

– Спасибо… – не веря неожиданному спасению, проговорил Андрей.

– Давай вниз, братишка! Ты там нужнее! – крикнул Эндель и тут же исчез в темноте проёма.

Новицкий мельком взглянул через амбразуру: оборона батальона была прорвана на всех участках. Фрицы уже спрыгивали в окопы, завязывались ожесточённые рукопашные бои. На каждого бойца наседали по несколько фашистов, а из Новороссийска по Сухумскому шоссе бесконечно тянулись новые немецкие отряды.

Вражеские танки всё ближе подползали к русским позициям. Андрей уже отчётливо видел широкие кресты на массивных тупых башнях, пулемёты, плещущие непрерывным огнём, и длинные орудийные стволы, проворно выталкивающие лохматое пламя. Из окопов редко хлопали противотанковые ружья. Фиолетовые огоньки лопались на броне танков, не останавливая их, и чёрные машины медленно наползали на траншеи, хищно вертя дрожащими башнями, со скрежетом давя блиндажи, обваливая и разутюживая гусеницами брустверы. Вслед за ними, перешагивая через тела убитых и поливая очередями в разные стороны, уверенно шла по скользкой, матово блестящей грязи вязких, багровых от крови, луж немецкая пехота. Истребив практически весь батальон за пять дней непрерывных боёв, фашисты уже были в шаге от заветной цели. Набегая под прикрытием танков и миномётов бесконечными рядами, они врывались в опустевшие окопы и добивали оставшихся в живых морских пехотинцев.

Новицкий поднял с пола оба немецких автомата и выскочил вслед за другом на улицу. В ближайшем окопе он увидел крупную фигуру комбата, который бок о бок с последними солдатами второй роты молча дрался против наседавших врагов. Его перепачканная, как и у остальных бойцов, окопной глиной военно-морская фланка была окровавлена и разодрана пулями и осколками.

Невысокий и худой израненный Филипп Рубахо, едва держась на ногах, яростно орудовал бесполезной в ближнем бою винтовкой с примкнутым к ней штыком. Андрей увидел, как он сильным ударом приклада в грудь оттолкнул наскочившего на него справа немца и тут же, отчаянно впоров штыком влево, пригвоздил к стенке окопа другого.

Убитые, уткнувшись лицами в землю и словно вцепившись в неё растопыренными окровавленными пальцами, в неестественных позах лежали в разбитых взрывами траншеях и свежих воронках, усыпанных стреляными гильзами.

Отчаяние и злость волной подкатили к горлу Новицкого. Ему не хотелось верить в разгром, но всё, что он видел, не оставляло надежды на благополучный исход очевидно последнего для него сражения. Похоже, суждено погибнуть здесь.

Он крепко, до хруста в пальцах сжал цевьё лёгкого немецкого автомата и бросился в бой. Несколько раз вокруг него колыхнулось яркое белое пламя, прогремели взрывы. Жаркий смерч взметнулся над головой – казалось, прожёг волосы сквозь бескозырку – и горящей чёрной стеной плотно прижал к земле. Андрей почувствовал горячий укол в ноге, но, стараясь не обращать на него внимания, вскочил и побежал дальше. Двумя короткими очередями он срезал зазевавшихся на краю траншеи фрицев и под смешанным с огнём дымом, с грохотом и звоном взметнувшимся над бруствером, в последний момент свалился на дно окопа.

Лёгкие забила ядовитая гарь. Выроненный из рук автомат отлетел в сторону, комья земли посыпались на спину. Остатки бруствера, срезаемые пулемётными очередями, обрушились в окоп. Сквозь замутнённое сознание и звон в голове он почувствовал, что рот наполняется тёплой солёной влагой. Выплёвывая кровь, Андрей встал, выхватил из сапога остро заточенную финку и врезался в скопище фашистов.

Кидаясь на пятящихся немцев, отбросив все надежды на спасение, он смирился со смертью и в отведённые ему последние секунды жизни хотел лишь искромсать как можно больше врагов. В неистовом грохоте боя Новицкий не сразу заметил, что упавшие гитлеровцы больше не поднялись. Через несколько секунд он увидел в окопе незнакомого молодого грузина в чистой защитного цвета красноармейской пехотной форме, который дал по сторонам несколько длинных очередей. Спустя мгновение рядом появился ещё один. Он спешно воткнул сошки ручного пулемёта в гребень разбитого бруствера, вщёлкнул в зажимы диск и хлёсткой очередью полоснул по набегающим фашистам.

Не в состоянии больше держаться на ногах, израненный Андрей беспомощно привалился к земляной стенке окопа. До сих пор не веря глазам, он видел, как к Балке Адамовича со стороны Геленджика подбегают всё новые солдаты. Их здоровые румяные лица, сохранившие блеск начищенные сапоги, неизношенная, ладно сидящая на крепких фигурах форма и неистёртые ремни выдавали недавно собранную, пока ещё не изнурённую в долгих неравных боях свежую силу.

Вздрогнул и забуксовал охваченный огнём немецкий танк, уже почти переползший через траншею. Спустя минуту рядом с ним проскочили несколько бойцов с громоздкими противотанковыми гранатами с длинными ручками в чехлах, каких у 305-го батальона к тому времени уже не осталось. Откуда-то сбоку ударили из своих орудий прибывшие для подкрепления русские миномётчики.

Огненное зарево безвозвратно проигранного, как ещё недавно казалось, боя широко и багрово раскинулось над Балкой Адамовича с новой силой. Новицкий видел, как фашистов повсеместно вышибают из уже почти занятой ими линии обороны, как останавливаются и буксуют в чёрном дыму вражеские танки, как гитлеровская пехота дрогнула и в очередной раз побежала назад.

В окоп рядом с ним спрыгнули ещё несколько бойцов. Один из них попал сапогом прямо на затылок убитого фашиста, вдавив его голову в землю, размокшую от растёкшейся крови. Пошарив руками среди деревянных щепок и стреляных гильз, боец вытащил из-под трупа округлый дырчатый кожух немецкого ручного пулемёта и, вправив в него найденную рядом колючую патронную ленту, выпустил по фрицам длинную трассирующую очередь…

Глава 5

После тяжелейшего пятидневного боя против нескольких фашистских дивизий из шестисот девятнадцати бойцов 305-го батальона, занявшего в ночь на 9 сентября 1942 года оборону у цементных заводов, остались живыми сорок два. Все – тяжелораненые. Нетвёрдой походкой, шатаясь и тихо постанывая от боли в кровоточащих ранах, комбат Богословский медленно уводил выживших в тыл по чудовищно распаханной, чернеющей обнажённым нутром земле.

Позади них затягивалась дымами и сверкала выстрелами Балка Адамовича. Густой смрадный воздух, вспарываемый оглушительными очередями, сотрясаемый раскатистыми взрывами, тяжело висел над развороченными позициями и зияющими воронками. Оголённые и раздавленные танками траншеи были завалены обожжённой землёй с торчащими из неё трупами и стволами. В осыпавшихся брустверах вязли окровавленные обрывки фланок и гюйсов, фашистских гимнастёрок, россыпи закопчённых гильз, расщеплённые прямыми попаданиями приклады винтовок, деревянные ящики от патронов и снарядов. Из-за массивных, сильно разрушенных заводских стен жутко и пронзительно веяло сладковатой гнилью – напористый ветер короткими нахлёстами добрасывал до бойцов тошнотворный смрад начинающих разлагаться трупов, смешанный с едким, плохо рассеивающимся запахом немецкого тола.

На позиции, плотно окутанной дымом, огнём и поднятой цементной пылью, где гитлеровцам так и не удалось сломить сопротивление последних оставшихся в живых бойцов батальона, продолжал греметь яростный бой – в решающий момент Холостяков успел перебросить из Поти и Батуми в Геленджик на эсминцах «Харьков» и «Сообразительный» два полка 318-й стрелковой дивизии.

С трудом превозмогая жгучую боль в простреленной ноге, ноющей при каждом шаге, Новицкий тяжело ступал по усеявшим землю рваным металлическим осколкам, тускло поблёскивающим под его сапогами, почти не обращая внимания, как навстречу ему, в сторону Балки Адамовича, часто пробегают свежие русские отряды, проносятся поднимающие облака пыли грузовики с боеприпасами. Ему было достаточно, что они выстояли, враг не прошёл и вновь отступать больше не придётся. Значит, у него остаётся шанс вернуться в родной город, увидеть семью и любимую девушку. От этой мысли на его окровавленном лице появлялась слабая улыбка, обнажающая крупные белые, влажно блестевшие зубы. Знать в этот момент что-то большее ему не хотелось.

Отведя оставшихся в живых на безопасное расстояние, Богословский приказал бойцам спуститься к морю и ждать прибытия группы санитаров и врачей, уже высланных за ними из Геленджика. Едва добравшись до берега, изнурённые боем солдаты один за другим падали на тёплую гальку и засыпали, убаюкиваемые тихим прибоем, с упорной однообразностью плещущимся перед ними в жарких солнечных лучах. Из-за скал ещё долго доносились тяжёлые удары взрывов, яростные пулемётные и автоматные очереди. По небу тянулись густые и лохматые шлейфы дыма. Однако теперь всё это казалось далёким и ненастоящим, словно сама судьба решительным движением всевластной руки отодвинула от них в прошлое все ужасы страшного пятидневного боя.

Перед тем как провалиться в беспамятство, Андрей бросил усталый взгляд на плотно прижатые друг к другу величественные горы, выстроившиеся высокой зелёной стеной вдоль моря на восток – туда, где не стреляют оглушительно пушки, а воздух не пропах пряным смрадом сгоревшего пороха. Там ещё теплилась мирная жизнь, спасённая их 305-м батальоном морской пехоты, почти полностью погибшим в неравном жестоком бою, – его друзьями, с которыми ещё совсем недавно он делил миску жидкой мучной болтушки, несколько оставшихся гранат, мечтал выжить и победить.

Чуть более года назад, в мае сорок первого, Андрей точно так же лежал здесь, на камнях – в этом очень удобном для привала месте на берегу моря. Тогда жгло не огнестрельные раны, а натёртые новыми ботинками ноги, и он, чтобы притупить ноющую боль, сидя на берегу, погрузил стопы в ещё по-весеннему прохладную воду. Где-то далеко в волнах плескались его сестра Нина, брат Витя и Ваня – брат Полины, а родители с Анной Васильевной под скалами разбирались с рюкзаками. Полина, тоже поставив ноги в холодную солёную воду, сидела рядом с ним и задумчиво перебирала маленькие разноцветные камешки, которые небрежно бросал взад и вперед беспокойный прибой.

Его отец, Дмитрий Николаевич, собрал обе семьи – Новицких и Щербаковых – и повёл в дальний увлекательный поход по Маркотхскому хребту. Андрей хорошо помнил, что здесь они сделали последний привал перед тяжёлым долгим переходом. Поздним вечером ближе к Геленджику, в восточной части Цемесской бухты, почти на самой вершине горы Пенай за Дообским маяком они разбили палатки.

После вкусного сытного ужина, приготовленного на костре и аппетитно пахшего ароматным дымом, Андрей поднялся на узкий уступчик на краю крутой высокой скалы и сел там, разглядывая окрестности. Отсюда Новороссийск казался едва различимой узкой полоской в западной части залива. Вокруг города и на десятки километров кругом мускулистыми складками топорщились темнеющие в вечерних сумерках горы. Прямо перед Андреем, начинаясь где-то глубоко внизу и протянувшись до самого горизонта, распахнулись беспредельные тёмные морские просторы.

Андрей любил море. Он мог часами сидеть, глядя на бескрайнюю водную гладь, дышащую освежающими солёными бризами и располагающую к размышлениям. Тогда ему было о чём подумать.

Сзади подошла Полина.

– Можно к тебе? – осторожно, словно боясь кого-то спугнуть, спросила она. – Почему ты сидишь тут один, вдали от всех?

– Посмотри, как здесь красиво! – улыбаясь в ответ, восхитился Андрей. – Сколько ни смотрю, всё равно не могу оторвать глаз.

– И правда, – посмотрев, согласилась Полина. – Значит, будем любоваться вместе.

Она легла на бок на траву рядом с Андреем, сидящим по-турецки, положила голову на его колено и тоже стала заворожённо рассматривать серо-изумрудную морскую ширь и нависшие над ней горы. Солнце тем временем, выбросив в облака последние, быстро погасшие лучи, спустилось за горизонт. Небо почернело, и на нём рассыпались яркие звёзды. Моря уже не было видно. Казалось, они сейчас на самом краю света, над обрывом, после которого больше нет ничего, кроме вечной черноты.

Полина легла на спину и, глядя на Андрея снизу вверх, сказала:

– Жаль, что так быстро стемнело, правда? Никогда раньше не видела такой красоты. Ну что, пойдём к нашим?

– Иди, если хочешь… – спокойно произнёс он. – А я ещё посижу здесь, подумаю.

– Ты ещё не надумался? – рассмеялась Полина. – О чём, интересно, можно так долго думать?

– О тебе… – прямо ответил Андрей и, наклонив голову, посмотрел ей прямо в глаза.

Полина перестала смеяться и в задумчивости прикусила губу. Полежав ещё минуту, она подняла голову с коленей Андрея и села рядом.

– Зачем обо мне столько думать? – растерянно спросила она.

– Я так давно знаю тебя, – начал Андрей, – с самого детства. Ты всегда была моим лучшим другом, но мне хочется, чтобы мы стали не только друзьями.

Они долго смотрели друг на друга, пока Полина наконец не произнесла:

– Наверное, рано об этом думать. Разве нам плохо так?

– Могло бы быть ещё лучше… – вставая ответил Андрей. – Потому что я люблю тебя. Но ничего не поделаешь – на нет и суда нет.

С этими словами он шагнул к обрыву и прыгнул вниз. Ещё засветло, придя сюда первым, Андрей заметил узкую плоскую площадку, выступающую из края скалы двумя метрами ниже уступчика, на котором они сидели. И теперь, желая разыграть Полину, он спрыгнул туда. Не успели его ноги коснуться каменной ступеньки, как сверху раздался оглушительный испуганный девичий крик. Поняв, что перестарался, Андрей сразу же влез обратно по пологому краю обрыва.

– Не кричи ты так! Всех вокруг перепугаешь, – шикнул он на неё и, взглянув на застывшее от изумления лицо, не смог сдержать громкого смеха.

Растерянность и испуг сменились в глазах Полины гневом и яростью. Она с размаху влепила ему крепкую звонкую пощечину, крикнув «Дурак!», быстро повернулась и побежала не оглядываясь к палаткам, чернеющим вдалеке на фоне звёздного неба. Андрей остался стоять в темноте, с досадой глядя ей вслед и потирая, словно кипятком обожжённую, щёку.

С того вечера – до конца похода и после возвращения в Новороссийск – Полина с ним не разговаривала. Сам Андрей, осознав позже всю глупость своей шутки, тоже стремился как можно реже попадаться ей на глаза. Несколько раз он собирался с духом, чтобы поговорить с ней, но непроходящее чувство вины быстро отбивало стремление к разговору. Правда, нашёлся подходящий повод для извинений. Тайные надежды Андрей возлагал на свой выпускной вечер, намеченный на 22 июня. «На него-то она точно придёт вместе со всеми Щербаковыми, – убеждал он сам себя. – Там и поговорим. А раньше – только хуже будет».

Однако из-за войны, начавшейся именно в этот долгожданный им день, торжественные мероприятия в городе отменили. Сразу после коротких, скупо обставленных школьных линеек, названных, чтобы не нарушать традицию, выпускными, парней с только что полученными аттестатами в руках выстраивали в колонны и отправляли в ближайшие военкоматы.

Всё, что не касалось войны, в наступившие грозные дни отодвинулось на задний план. Андрей это почувствовал и сразу понял, что солдатская судьба может запросто забросить его из родного новороссийского военкомата куда угодно – от карельских сопок до украинских степей. Надо было схитрить, найти способ оказаться ближе к дому.

Сначала Андрей подумал о флоте, но в моряки его не взяли. Тогда он напросился в морскую пехоту и, к своему счастью, нашёл покровителя в лице офицера, который искал пополнение для Балтфлота. «Ничего, – решил Андрей, – дивизий, куда могут отправить, – не счесть, а флотов – всего три. Велик шанс, что выпадет Черноморский, а это уже, считай, дома».

К счастью, так и вышло. К окончанию двухмесячного курса молодого бойца Новицкий узнал, что его вместе с другими готовят для обороны Одессы, куда их должны перебросить в составе подразделения, приданного 157-й стрелковой дивизии.

В конце августа перед окончательными сборами для предстоящего морского броска на запад бойцов отпустили в двухдневное увольнение. Жарким августовским вечером Андрей пришёл попрощаться с родными в их квартиру в старинной башне на Октябрьской площади, которую он никогда раньше не покидал так надолго. Несмотря на то, что война бушевала уже более двух месяцев, новороссийцы не успели почувствовать её. Город оставался в глубоком тылу, и никому здесь в голову не приходило, что фронт когда-либо докатится до этих мест. Напротив, все ждали громкой победы и не сомневались в её близости.

Семья Новицких жила теми же ожиданиями. Дмитрий Николаевич продолжал работать в порту, Татьяна Петровна готовилась к новому учебному году, Витя и Нина пропадали на улице с друзьями. Даже призыв Андрея в армию не сильно изменил ход этой привычной размеренной жизни. Ведь, находясь в учебно-тренировочном лагере в станице Раевской под Новороссийском, где родные не раз всей семьёй навещали его, он всё равно оставался рядом с ними.

Когда же Андрей переступил порог дома в строгой тёмно-синей фланке, под которой виднелась матросская тельняшка, прямых чёрных брюках, с ремнём со звездой и якорем на бляхе, бескозырке с лентами «Черноморский флот» и письменным приказом вернуться из увольнения 31 августа 1941 года для начала подготовки к десанту, жизнь родных наполнилась другими ощущениями. Событие, о приближении которого вся семья старалась не думать и не говорить, наступило.

Родители, глядя на непривычный облик сына, оторопело молчали, не зная, какие слова подобрать перед разлукой. Нина изредка бросала в его сторону тревожные взгляды и надолго выходила из комнаты. Только Витька восхищённо рассматривал военно-морскую форму старшего брата и бесконечно твердил, что он тоже хочет стать морским пехотинцем и обязательно убежит на фронт воевать, пока всех немцев не разбили окончательно.

Неловкую натянутую атмосферу, несвойственную раньше для их дружной семьи, нарушил телефонный звонок. Нина взяла трубку, недолго поговорила и позвала Андрея. Тот подошёл к аппарату и услышал взволнованный голос Полины:

– Привет. Я слышала, ты скоро уходишь на войну?

Андрей поздоровался и с грустью ответил:

– Да… Завтра ещё буду дома, а потом надо возвращаться в часть, готовиться к десанту.

– Зайдёшь попрощаться? – после долгой паузы несмело спросила она.

– Конечно, обязательно зайду, – пообещал Андрей.

– Буду тебя очень ждать. До встречи… – прошептала Полина и положила трубку.

На следующее утро, едва Андрей переступил порог дома Щербаковых в Станичке, Полина, не сказав ни слова, бросилась к нему и крепко обняла, будто они не ссорились. С первых же минут их встречи она вела себя просто и естественно, с той чистой и лёгкой открытостью, которую он всегда знал в ней и не переставал ею восхищаться за всё время многолетней дружбы. Две их детские жизни давным-давно соединились в одну общую, со множеством дорогих для обоих воспоминаний, благодаря которым они очень хорошо понимали и чувствовали друг друга.

Теперь же Андрей с удивлением отметил, что за три с половиной месяца разлуки привычные Полинины черты как будто размылись в его памяти. Ему всё время казалось, что перед ним другая девушка – ещё более красивая и сильно повзрослевшая. Взяв Полину за плечи, Андрей широко раскрытыми, почти изумлёнными глазами смотрел на неё и, как ни старался, чтобы не затягивать ненужную паузу, не мог оторвать взгляда от её живого, светящегося радостью лица.