Полная версия
мечтатель_солдат_бунтарь. Головоломка
Но тут Майя ткнула пальцем во тьму, и оттуда – или так совпало? – полилась любимая Олегова песня со знаменитого в семидесятые «двойника» Стиви Уандера: «You’ve brought some joy inside my tears…» Сколько лет прошло после института: тридцать? Триста?
А получилось!
Сквозь распахнутую дверь балкона черная нить ночи медленно пронизывает комнату, и вот мы – словно бусинки на ожерелье города, и то ли он вокруг нас, то ли мы вокруг него – все медленно идет по кругу и вспыхивает, переливается, мерцает. Бриллиантовые спирали энергий в синей энтропии Вселенной…
– Но про Уандера-то я тебе точно не говорил. Откуда ты?..
Майя не ответила. Только острый язычок показала Вятру. И тут же спрятала.
«Нет, это не „проходняк“. Это – все, – вдруг догадался он. – Не я сейчас рулю. Мной…»
– Ты как-то стал рассказывать мне про пошлость, – продолжался магический танец. – Мы отвлеклись… тогда, но это показалось мне таким интересным.
– А! Моя идефикс: не остановим цунами пошлости – нам, сапиенсам, кранты. Пошлое – это ж прошлое, старое, б/у…12 Да еще гаджеты… Это же мега-, терабайты… бэухи…
– У Цветаевой, я еще вспомнила: можно со-творить, а можно по-вторить. Но повтор – кража… И по-вторяют форму. Сущность – всегда со-творяется…13
Они долго молчали. Молчала и Москва.
– А Иванов? И пошлость?..
– Конечно! Он же мышиный царь, его подданые – серые мыши. Вместо своего «я» у них внутри одна попса (вариант: пропаганда). И, кто хоть чуточку от них отличается, тот для них враг.
– Но Доброжилов?.. Миллионы его…
– Да и он не мы. Но смотри: он всю жизнь против обезлички, против серых. Сколько они его ни гнобили – на Колыме, в арбитражах, – он все равно гнет свое. Верю, он и на выборах не отступит…
Старый фонарь у аптеки заботливо кутал серебряным крылом припаркованную под ним «Бреру».
Дух Мурчи, алчущий реванша, метался над крышами.
Серая мышь Маша в душном влажном подвале рожала, пыжась, рыжего слепого последыша, двенадцатого в помете14.
* * *Вятр летел по Ленинскому, когда ему шепнули: «Перенацель стратегию». Он навострил уши, но больше подсказок не было. «Fuck all strategies», – подумал.
Ночь с Черемухой начисто вымела мусор из его головы. Глупо улыбаясь, он вылетел на Воробьевы горы. «Брера» сбривала последние тени со щеки хайвея.
– …Русские – стихийные идеалисты. Восточная мечтательность препятствует освоению ими современных технологий. – Сойдя с автобуса первым, Фридрих галантно подал Мерседес руку, но испанка ее проигнорировала. – Посмотри хотя бы на нашу гидессу, Мерче. Если бы она выполняла свою работу по инструкции, она могла бы рассчитывать на приличные чаевые от нашей группы. Но она приволокла нас смотреть тривиальное московское утро. Очень сомневаюсь, что подъем в такую рань будет положительно оценен моими соотечественниками.
– Зато ты доволен, медок, – кусалась Мерседес. – Никто не полез к тебе с любовью al amanecer15.
– Твои суждения, Мерче, прискорбно односторонни. Если ты успела заметить, у края видовой площадки припаркованы несколько таксомоторов. Мы можем прямо сейчас поехать в гостиницу, и там я тебе докажу, что австрийцы не только отличные слаломисты.
– Спасибо, Фред. Конечно, утренняя зарядка для здоровья полезнее. Но рассвет над Москвой красивее.
Пока табор интуристов перекочевывал от автобусов к видовой площадке, Олег сходил с ума от нетерпения. Последними по переходу тащились поджарый ариец лет пятидесяти и чернявая пичуга с пирсингом на пупке.
«…Прицельную рамку кампании надо сместить на одну позицию вниз! „Высшим“ классом не стоит заниматься вовсе. От средне-высших хватит и половины. Сфокусироваться нужно на „средних средних“ и „низших средних“…»
Олег выдернул из «бардачка» шариковую ручку и прямо на обложке правил дорожного движения Российской Федерации быстро проверил себя: 5% (средне-высшие) +20% (средние средние) +40% (низшие средние) +5% (дно) = 70%! «А на совещалове по стратегии недотянули и до 40… Совсем другой коленкор!»
– Хозяевами России исторически являются чиновники. Москва – столица делопроизводителей, – продолжал Фридрих. – Правда, после Perestroika und Glasnost здесь появились новые персонажи. Видишь голубую «Альфу Ромео», хамовато припаркованную впритык к нашему автобусу? А вон тот господин – с голым черепом и в белоснежных джинсах – ее владелец. Как ты думаешь, Мерче, кто он?
– Судя по прикиду – богемный плейбой.
– Богемный плейбой, Мерче, вряд ли позволит себе автомобиль за семьдесят пять тысяч евро. Я полагаю, что это так называемый «новый русский», главарь местной мафии («триады», если я не ошибаюсь). Плюс бенефициар компактного месторождения нефти где-нибудь в сибирской тундре.
– А по-моему, он неплохой парень. У него глаза как у профессора Цимке с кафедры истории, – сказала Мерседес и подумала: «И, по-моему, в отличие от тебя, медок, он долбил свою подружку всю ночь. Видишь, как он идет – враскорячку и боком».
«…Американская модель! Мы пришьем Иванову контрабанду заокеанской модели в Россию. При ней, по Цвелеву, децильный коэффициент16 выше 10:1, а доля среднего класса в обществе меньше половины.
…Доброжилов выступит за европейскую модель! При ней «децил» падает до 4:1, как в Швеции. А доля «средних» доходит до трех четвертей. То есть Иванов – за олигархов, коммунисты – за нищету, Доброжилов – за средний класс, за золотую середину.
…Вот тут-то и пригодится фишка Костиных психологов! Доброжил – домовой17 – из язычества, из подсознания. Официозная РПЦ встанет за Иванова. Византийскому монотеизму мы противопоставим исконное многобожие! Добрый дух дома, здоровое начало, золотая середка души. Голосуйте за добро! Запомним…»18
– Россия богаче ста Австрий, но она не имеет будущего. Богатство у русских от Бога, они не хозяева. Они умеют только перекачивать углеводороды за границу. И тут же тратят заработанные деньги на покупку автомобиля стоимостью семьдесят пять тысяч евро.
– А по-моему, Фред, ты просто завидуешь этому парню.
– Вряд ли имеет смысл завидовать парню, который отправил на тот свет своего европейского партнера, уводит доходы в офшоры, а теперь прессует своей белоснежной шайссе заплеванный московский газон.
– Нет, медок, он всю ночь долбился и теперь просто ловит кайф от жизни. Жаль, что в европейских университетах не учат ни тому ни другому!
Глава 7. В рабство
Чур меня самого! Наважденье, знакомое что-то, —
Неродящий пустырь и сплошное ничто – беспредел,
И среди ничего возвышались литые ворота,
И этап-богатырь – тысяч пять – на коленках сидел.
Владимир Высоцкий. Райские яблокиЭтап подогнали к пересылке. Перед литыми воротами топталась горстка офицеров-гэбэшников. В распадке волгли понурые бараки.
– На колени, падлы!!! – заорали охранники.
Пять тысяч зеков сложились в позу раба.
От кучки начальства отделился комендант лагеря: хромовые сапоги, сталинский китель…
«Фунт!» – внезапно узнал его Доброжилов. Чуть в сторонке топтались-перемигивались и другие «беспредельщики»: Заика, Чечен…
– Так, б… ди, – загудел комендант, – права здесь шаляпинские!
Первая встреча Штурмана с бандой Фунта случилась на Борискином ключе. Знающие люди его предупредили: тамошний лагерь держат ссученные – считай, честные воры, которых сломали гэбисты. Поэтому там беспредел.
На второй же день к Доброжилову подошел Заика и, не говоря ни слова, жахнул его ногой ниже пояса. Но не попал. Штурман встал в правостороннюю стойку. На него навалились кодлой, удары посыпались со всех сторон…
Как из-под земли вырос Фунт:
– Ша! – И тише – Штурману: – Пошли.
Он все знал про новичка – и что боксер, и что моряк. Предложил самому выбрать должность: завстоловой, нарядчиком…
– Будешь, – обещал, – кем захочешь… А начальник, – добавил, – у тебя будет один – Иван Фунт…
– Все поняли, глиства? – Генерал беспредельщиков мрачно оглядел этап.
– Ща воров ссучивать будут, – зашелестело по шеренгам.
Доброжилов уже знал, что это такое. Честный вор не может палец о палец ударить по приказу администрации, а его заставляют что-нибудь сделать на глазах всего этапа. Подчинился – ссучился, нет – пеняй на себя.
Гэбисты стали по формулярам выкликать воров. Те выходили из строя и становились в отдельную шеренгу. Неподалеку торчал столб, на котором висел кусок рельса. Колокол. С краю воровского строя набычился бугай, незнакомый Штурману. Перед ним остановился подручный Фунта, по-обезьяньи длиннорукий Чечен.
– Звоны в колокол! – В опущенной руке ссученного блеснул узкий длинный клинок.
– Не буду, – буркнул бугай.
Чечен выбросил руку – вор повалился на землю, харкая кровью. Этап сжался. Чечен подскочил к другому вору.
– Звоны в колокол!
Через час с десяток воров были ссучены. Остальные валялись под колоколом в лужах крови. То ли живые, то ли мертвые19.
* * *Длинный форштевень придавал «Феликсу Дзержинскому» сходство с «пиратом». В войну пароходы этой серии укладывали кабель на дно морское. Но после войны государству требовались рабы, а не связь20.
На прибрежной зыби «Дзержинский» весь визжал и скрипел, словно гигантский мусорный бак. Тошнотворно воняли приваренные к фальшборту ржавые ящики – гальюны для зэков. На каждом свободном пятачке торчали по два-три автоматчика. Штурман постарался запомнить, что где расположено на пароходе. Их часть этапа загнали в трюм под капитанский мостик.
Глубокой ночью на дне трюма сгрудились человек тридцать. Обсуждали, как вырваться на волю. Подтянулись авторитетные воры: ростовчанин Млад, нижегородец Нежный.
Но заправляли не урки, а вчерашние офицеры. Еще летом 45-го они добивали японцев в Манчжурии. Командовали кто взводом, кто батареей – не штабисты, окопники. Правду-матку рубили сплеча – и про заграницу, и про эсэсэрию. Арестовали кого в Порт-Артуре, кого во Владике…
Захватим пароход – а дальше? Сорвиголовы призывали рвать в Сан-Франциско, моряки агитировали за Японию. До Америки далеко – «Дзержинский» перехватят торпедоносцы. А до Хоккайдо рукой подать. Пожилой инженер-полковник Родин21 попытался урезонить зэков:
– Поверьте мне, друзья, я был на Халхин-Голе, под Прагой и в Мехабаде. У нас нет оружия. С голыми руками на автоматы – верная смерть.
Был момент раздумий. С верхних нар вопросительно свешивались бритые головы.
Потом был взрыв: офицеры хватали друг друга за грудки, вор Шкиндя полз к кому-то с заточкой в зубах… Зэки успели уже уверовать в близость свободы, а тут какой-то «бывший» зовет их назад в рабство.
– Стойте! – поднял руку Доброжилов. – Мы тут ведем открытый разговор, и человек честно высказал свои мысли.
Трюм неохотно перенастраивался на нового оратора.
– Моя мысль другая. У нас есть реальный шанс освободиться. Но нас могут и всех перебить. Единственный выход – твердо сойтись на чем-то одном и действовать всем вместе.
«Феликс Дзержинский» вполз в пролив Лаперуза. Справа по борту в ночи мерцали редкие огоньки Хоккайдо. Хорошего ходу туда – час-полтора.
В полночь по инструкции полагалось выпустить партию заключенных на оправку. Едва трюмные лючины раздвинулись, как на палубу вырвался Доброжилов с еще десятком зэков. Но вертухайские пули уже были в полете и легко находили жертву в гуще копошащихся тел.
…Оглушенный падением Штурман сидел на чугунной решетке, тупо раскачиваясь. Громадный трюм ревел, как трубы органа в Домском соборе. Неподалеку вольно раскинул руки мертвый лейтенантик с рыжими, щеточкой, усами над губой.
– Всем отойти от люков! – залаял сверху репродуктор. – Мы включим паровую систему пожаротушения!
Смысл фашистской угрозы сразу дошел до Штурмана: пар сварит вперемешку одежду, мясо, кости…
«Свобода или смерть?! – вдруг поразила его лживость революционных лозунгов. – Только сама жизнь чего-то стоит в этой жизни…»
Глава 8. Настя
Чем яснее прорисовывалась стратегия кампании, тем больше всякой чертовщины случалось в штабах: начальники проворовывались, пиарщики спивались, «полевики» продавались…
– Пока, Олег Палыч, вы тут обсасываете вашу стратегию, – троллила Ионина, – люди на местах вон горы сворачивают.
– На каких местах?
– Да вон хоть в Башкирии! Зыбов Виктор Викторович.
…«Калина» остановилась у бетонной «башни», торчавшей на самом краю города. Отсюда открывались залитые солнцем просторы республики, над которыми звенела трудолюбивая башкирская пчела. Но гостей повлекли в сумрачный подвал – судя по толщине двери, бомбоубежище времен «холодной войны».
– У меня срывается выпуск газеты!!! – орал из глубины подземелья всклокоченный человек с красными глазами.
Стол перед ним был завален номерами агитационной «Правды-матки». У одного уха он держал трубку обычного телефона, у другого – мобильник. По мобиле миндальничал с неким Муртазой Салаватовичем, в трубку материл какого-то Толю.
– …Ну-с, господа, с чем пожаловали?
– Вы Зыбов? – удостоверился Вятр.
– Выход газеты срывается! – вновь завопил всклокоченный. – Арестован автобус с листовками!!!
– Кто у вас на связи с силовиками?
– Как это кто?! Всё я! Кому тут чего доверишь? Русскому? Запьет! Башкиру? Все перепутает!
– Татарину, – подал голос Ленька.
Подсказка аналитика, однако, пропала втуне.
– Вы, господа, у себя в столицах все в облаках витаете! А мы тут, на земле, пашем! Вы приехали инспектировать? Отлично! Я покажу вам сто двадцать три номера моей газеты! Я приведу вам пять тысяч двести два агитатора!
– Меня интересуют только два вопроса. Первый: на какую социологию опирается «Правда-матка»? Второй: каков ее реальный тираж?
– Я опираюсь на результаты социологического опроса! – веско заявил Зыбов.
– А качественные исследования вы проводите?
– Мои социологи работают исключительно качественно22.
– А нельзя ли, – нудил Олег, – посмотреть отчеты ваших социологов?
– Ро-ома-а!!! – глядя в приоткрытую дверь, завыл Зыбов.
– Рому? – тихо подпел шефу Ленька.
– Да. – В двери возник складный, разворотистый Рома.
«Рамазан Асаинов», – вспомнил Олег.
– Покажешь господам нашу социологию!
– Сделаем, Виктор Викторович.
В кабинете замначштаба пахло горьковатым мужским одеколоном и уютно светился компьютер на столе.
– Результаты социологии… – напомнил Вятр.
– Да, конечно. – Рамазан мгновенно выудил из стола нужную папку. – Опрос, правда, годичной давности…
– Вот смотрите, Рамазан, треть объема «Правды-матки» – «национальная» тема: засилье башкир на госслужбе, преимущества при поступлении в вузы… – Олег по диагонали пробежал колонки цифр, проверяя себя. – Зачем акцентировать эти сюжеты, если вот народ как черт ладана боится «второй Чечни»?
– Мне трудно судить об этом. Редакционную политику определяет Виктор Викторович.
– Простите, Рамазан, а вы кто по национальности?
– Полукровка. Отец – татарин, мама – башкирка.
– Ну и как вы думаете, это на пользу Доброжилову – ковырять здесь национальную болячку?
– Смотрите… К началу века тут русских было пятьдесят процентов, татар – тридцать, башкир – двадцать. На сегодня официально считается – всех по трети. – Рамазан быстро посмотрел на дверь и понизил голос. – По-моему, мы дергаем тигра за усы. Власть в любой момент может обвинить нас в возбуждении национальной розни. А это – статья УК.
– И последний вопрос, Рамазан, если можно.
– Конечно, Олег Палыч.
– Каков реальный тираж «Правды-матки»?
– Точная цифра мне неизвестна. – Рамазан опустил глаза. – Распространением газеты занимаются волгоградцы из команды Виктор Викторыча.
– Понятно… – Вятру вдруг нестерпимо свело скулы от пошлости жизни. – А кто в штабе занимается SMM?..
Самолет чуть тряхнуло – Олег открыл глаза. Что ему показали? Сон? Естину?
Где-то на севере Башкирии власти пытаются закрыть татарскую школу. Противостояние родителей с милиционерами перерастает в драку: с десяток человек ранено, двоих или троих увезут в больницу. Старушка-учительница получила инфаркт и ночью умерла.
На следующее утро полгорода перекрыто баррикадами. Башкиры создают народные дружины. Толпа с флагом Татарии захватывает районное отделение милиции. К городу стягиваются войска…
Упаси бог от такой естины!
Олег посмотрел в иллюминатор. Мутно-голубые клубы облаков внизу то и дело озарялись изнутри вспышками молний. Далекая и грозная красота чужих трагедий…
* * *Вятр прилетел к Новодевичьему ровно в одиннадцать. Накануне он был в Питере. Там при штабе объявились городские партизаны – диггеры и фанаты Че Гевары, – и надо было разобраться, кто они: гэбэшные провокаторы или просто молодые придурки. Но из-за нехватки времени он в этом полярном карнавале только еще больше запутался.
…В руках у Насти был игрушечный щенок. Она высоко подняла его над головой и показала папе.
– Это Лопух, он наказан.
Олег сгреб Настю и Лопуха в одну охапку и поцеловал.
– Встречаемся ровно в четыре на этом же месте, – проговорила Ольга так холодно, как умеют только мелкие блондинки.
– Ты опоздала на тридцать минут! – не удержался Вятр.
В ответ только пыль взвилась из-под колес «Гелендвагена»…
Олег и Настя остались вдвоем.
«…Господи, как быстро она растет! Чертовы выборы напрочь отрывают меня от реальности. Или… создают другую?»
– А знаешь, за что я наказала Лопуха?
– Нет, малыш.
– Он съел жвачку перед обедом – «Чупа-Чупс».
– Неважный поступок.
– Папыч, возьми меня на ручки!
Вятр отработанным движением крутанул дочку над землей, и она, поерзав, привычно устроилась у него на плечах.
– Да ты потяжелела, дочь…
– Я расту. Мама покупает мне «Растишку». Папыч, а почему ты так долго не приходил?
– Было много работы, котена.
Довод прозвучал жалко. Олег с Настей на плечах медленно спускался вдоль монастырской стены к пруду. Холодные пальчики осторожно трогали голую папину голову.
– Мама мне говорила: «Не скучай, папа приедет, и вы пойдете гулять на Новодевичий». А я все равно скучала.
– Я тоже очень скучал по тебе, малышик.
– Папыч… – Она изо всех сил обхватила родную голую голову обеими ручками.
Некоторое время он ничего не видел перед собой. Ослепленный любовью, он шагал наугад.
– А где ты был, папыч?
– Ну, последнее место – город Санкт-Петербург, на берегу Балтийского моря.
– Оно синее, как в Греции?
– Нет, малыш, Балтийское море – северное. Зеленое скорей.
– А что ты там делал?
По пруду бежала мелкая рябь, бликуя в висячих космах ив. Врать дочке было тошнотворно пошло. Но правда про диггеров все не давалась Олегу.
– Папыч, ты уснул?
– Задумался. Твой Лопух съехал мне на глаза. Вот сойду с дорожки – и мы свалимся в пруд.
– Лопух, не шали! Папа, а что ты делал в этом… Сам-Петербурге?
– Встречался с… друзьями.
– А они какие?
– Молодые. И смелые. Только глуповатые.
– Как Винни Пух?
– Винни добрый. А те – ежики.
– Они хотят кому-то сделать плохо?
– Наоборот, хорошо. Но для этого они хотят прогнать мэра города. Это такой сампетербуржский царь.
– Он плохой?
– Он ленивый и лживый. И во всем слушается московского царя. А горожане живут так себе…
– Папыч, опусти меня на землю.
Минуты три Настя шла молча, помахивая Лопухом.
– Может, уточек покормим? – осторожно предложил Вятр.
– А чем?
– У меня есть булка.
– Ага. Давай. А как твои друзья будут воевать с этим… ну, как его?
– Мэром?
– Да.
– Они диггеры. Они то есть умеют проходить под городом по подземным тоннелям. И они знают один старый-престарый тоннель. По нему они хотят пробраться во дворец. А потом – выгнать плохого царя из города.
– Он вернется с солдатами. – Настя невесело подкинула Лопуха над головой. – И они посадят ежиков в тюрьму.
– Почему ты так думаешь?
– А я смотрела мультик «Три толстяка». Там наши тоже пролезают по тоннелю, но он узкий. А чтобы захватить дворец, нужно много людей. И пушки.
«…Эти диггеры просто дурачье, а не провокаторы. Надо их отмыть и пристегнуть к полевой сети. Она пострашнее пушек…»
Они спустились к воде. Настя доверила Лопуха папе и стала кормить уток. Птицы с жадностью выхватывали из воды лохмотья хлеба, злобно щипля друг друга клювами.
* * *– Почему ты… вы, – неожиданно ожил Доброжилов, – на месяц затормозили стратегию?
– Социология, Прокл Харитоныч… От такой, с позволения сказать… есть два пути. Один – сразу все похерить и полететь отдыхать – ну, скажем, на Реюньон, да? Другой – сочинить такую стратегию, которая…
Доброжилов достал из плошки апельсин и разрезал его на два оранжевых полушария.
– Реюньон… – Под репьями бровей засинело. – Бывали вы там?..
– Не приходилось.
– А хочется?..
– Хочется разбежаться да прыгнуть. Тогда, может, и долетим до… победного. А будем ползти…
– Прыгнуть… Ты смотри! Что же, так и будем – великими скачками к победе коммунизьма?
– Добра над злом – если по стратегии.
Доброжилов вложил в пасть дольку апельсина и стал задумчиво ее пережевывать. В разверстую цитрусовую мякоть на столике невесть откуда свалилась саксонская оса.
– Добро, зло… Так ты… вы, значит, идеальную стратегию сочиняете?
– Точную, мечтаю.
– Это если б кто из моих старателей… на месяц опоздал с балансом… – Доброжилов проникновенно задумался.
– Текст готов, – вырвалось у Вятра. – Мы презентуем его хоть завтра.
– Добро, – непоправимо согласился Доброжилов. – Точное время утрясете с Окоемовым.
Попили минералки.
– У меня к вам просьба, Прокл Харитонович, – решился-таки Олег.
Репейная бровь вопросительно приподнялась.
– Примите вы нашу стратегию или нет, а все штабы должны работать как один.
– А сейчас не так?
– Сейчас черт-те как.
– Ну уж что-что, – отжег Доброжилов, – а дисциплина у меня на «Точке» – как на флоте!
– Публичная политика – не бизнес. В выборы будет втянуто народу на порядок больше, чем сотрудников в «Точке Овна», – тысяч сто человек. Поэтому приказная дисциплина работать не будет.
Вятр умолк. Реакция миллионера на либеральные загогулины могла быть любой степени свирепости… Но пока тот лишь смачно чавкал цитрусовым реюньоном.
– Скоординировать работу штабов, Прокл Харитонович, можно только вокруг общей стратегии. Но ребята в регионах ее пока и в глаза не видели. А самодельничают уж во всю ивановскую.
– Они говорят, мы время теряем… А конкретно – о ком речь?
– В Питере или, скажем, на Кубани есть проблемы, но решабельные. А вот в Башкирии… Там начштаба не местный. Возрастной. Да и куда у него деньги деваются – неясно.
– А мне говорили, Зыбов – крепкий руководитель. У него там вроде хорошие результаты…
– Наши результаты – это ваши рейтинги. А газеты и агитаторы – это только распил бюджета.
Артельщик задумался. Могло показаться, он не отрывает глаз от пестрой саксонки, упорно барахтающейся в цитрусовой трясине. Но на самом деле его мысли улетели куда-то далеко-далеко, куда дальше Реюньона.
– Башкирия, значит… – произнес он наконец. – А вот вы, Олег Палыч, что бы сделали в Башкирии?
– У Зыбова есть молодой зам – Асаинов. На старых крыльях за мечтой не угонишься.
Глава 9. Тайная вечеря
По конькам изб чертили тучи. Яблони стояли в яблоках, как сельчанки в монистах.
– Яблоцка хоцца, – закосил Миха под Мустафу23.
– Имеем право, – согласился Димка.
Одну плодоносицу хозяева с кондачка ткнули к самому забору. Студенты мигом напихали яблок во все карманы, но они оказались кислые, как мелкое предательство. Одно Димка с голодухи сжевал, второе, едва надкусив, запулил в лопухи.
Широко раскрытыми глазами за чужаками наблюдала сопливая девчушка от калитки. В руке она крепко-крепко сжимала одноногую куклу.
– На́ яблоко, – нечаянно расщедрился Миха.
– Бери-бери, – подбодрил туземку Димка.
Девчонка спряталась за калиткой и заперла ее на вертлюжок.
Гигант Миха, разбрасывая полы плаща, пошел дальше мерить проселок гулливерскими кирзачами. Непринятый дар он некоторое время подкидывал на ладони. Потом размахнулся и, едва не оторвав брезентовый рукав, засветил им в никуда.
Сельмаг был канареечно-желт. Пока полыхало бабье лето, цвет «точки» не особенно цеплял глаз. Но потом полили беспросветные ливни, и пуп деревни выпер во всем своем идиотизме.