Соколиная охота

Ее старик-отец, известный крайне воинственными настроениями по отношению к России, невзирая на явные симпатии царя Александра польскому национальному движению, обиды так и не спустил. На все Царство Польское заявил он тогда, что Ольга ему больше не дочь. Затем все как-то само собой улеглось и о взбалмошной девице потихоньку забыли. Так разбегаются и затихают на воде круги, образованные ловко брошенным камнем.

Вновь заговорили о Листвицкой по истечению двадцати лет, когда пронеслась по округе печальная весть о безвременной кончине ее мужа. Беда приключилась на охоте позапрошлой осенью, как раз на Покров. Очевидцы сказывали, будто понесла лошадь. Горемыка-купец не удержался в седле и упал, да так неудачно, что сразу расшибся насмерть. Сгинул под копытами пегой любимицы. Обычное дело, что удивляться.

Не обошлось, впрочем, без кривотолков. Когда прознали о таинственном исчезновении Яшки, хозяйского конюха – нерадивого увальня, вечно дрыхнувшего на грязной соломе пьяным мертвецким сном. Охочий до водки и презираемый людьми, он был до странности любим лошадями и, если верить ходившим средь челяди слухам, даже имел над ними какую-то «необнакновенную» волю. Надо ли говорить, что в тот злополучный день именно Яшка закладывал барину скакуна.

О том разное болтали. Одни считали, что парень-де отомстил за что-то своему господину и дунул из губернии во все лопатки. Кто-то припомнил даже, а может и придумал, некий особенно крупный раздор, якобы вышедший между ними накануне.

Другие говорили, что видного промышленника руками слуги извели могущественные недоброжелатели. Таких, по слухам, у новопреставленного было в избытке.

Третьи до хрипоты спорили, утверждая, что все это банальный несчастный случай. Ну, с кем не бывает?

Ходили и вовсе уж небылицы, мол, не обошлось здесь без самой Ольги Каземировны. Сторонники такого умозаключения упрямо твердили про «Сui prodest» – следственный принцип, означающий в переводе с латыни: «Ищи кому выгодно». Оно и не удивительно, ведь все богатство покойного, согласно отыскавшейся у душеприказчика духовной, в полной мере отходило супруге.

Целый год понадобился Листвицкой дабы справиться, наконец, с осиротевшей без хозяйского попечения мануфактурой. Мало-помалу предприятие преобразилось, да так, что не узнать! Невзрачный хилый птенец обернулся белокрылым красавцем-лебедем. И вот теперь дела фабричные привели Ольгу Каземировну сюда, в отдаленный сибирский уезд, к Арсентьевым. Который день толковали они с князем о продаже леса, да все никак не могли сторговаться.

О приезде купеческой вдовы и возникшей в связи с этим обстоятельством проблеме его размещения, Фальку удалось по крупице, слово за слово, вытянуть из мрачноватого управляющего. Еще до ужина, когда шли заселять столичного гостя в Холоневские «хоромы».

После встречи с хозяевами дома Владимир Матвеевич скис настолько, что легко мог бы потягаться с оставленным на солнцепеке молоком недельной давности. Фехтмейстер поежился при одной только мысли о совместном проживании с сим малоприятным субъектом, однако из вежливости предложил Холоневу разделить с ним комнату и даже выдавил из себя некое подобие улыбки. К счастью, управляющий отказался. Убедившись, что гость надлежащим образом расположился и не испытывает каких бы то ни было неудобств, откланялся и был таков.

Куда он, интересно, отправился, обратно на конюшню? Ну, чисто бирюк!

***

Похоже, сделка не задалась, думал Фальк, лениво ковыряя вилкой в незамысловатом салате, поданным в качестве аперитива.

– Дозвольте признаться, Дмитрий Афанасьевич, меня глубоко сокрушает ваша жестокость! Отчего не жалко вам бедного девичьего сердца, и без того непомерно утомленного не женскими вовсе заботами? – укоризненно вопрошала Ольга Каземировна у его сиятельства, но слова, произнесенные вроде бы с просительной интонацией, никак не вязались с выражением ее лица и холодным, пронизывающим взглядом.

Убедившись, что сказанное в той или иной степени занимает каждого из присутствующих, гостья с лукавой улыбкой продолжила свою филиппику, театрально прижимая руки к груди:

– Мне известно, где вы весь день сегодня пропадали! Изволили ездить за реку, смотреть лес. Не так ли? В лице Владимира Матвеевича я приобрела ценнейшего друга и союзника. Он сообщил мне о вашем намерении оценить объем пригодного для поставки товара и, главное, его качество, сильно упавшее после прошлогодних пожаров.

– Вам, поистине, невозможно отказать ни в очаровании, ни в проницательности, дорогая Ольга Каземировна, – ровным голосом произнес хозяин особняка, вытирая губы батистовой салфеткой. – Ваш источник непревзойденно точен. Я действительно пожелал выехать сегодня на осмотр собственных владений, сударыня, дабы окончательно разъяснить для себя вопрос предложенной вами цены и, увы, нашел ее чрезмерно заниженной. Мне жаль, но я никак не могу принять ваши условия. Боюсь, вам следует поискать древесину где-нибудь в соседнем уезде. Впрочем, с моей стороны было бы взаправду жестоко, и даже вовсе не по-рыцарски, отказать даме в помощи! Володя, с коим вы отличнейшим образом поладили, подготовит рекомендательные письма к некоторым нужным людям. Полагаю, они охотно пойдут вам навстречу, едва только завидев на конверте мою облатку. Уверяю вас, мадам, слово Арсентьева кое-что весит в этих краях.

– Вы очень любезны, князь. Не знаю даже смогу ли я когда-нибудь возвратить вам этот долг! Впрочем, к чему принимать столь скоропалительные решения? Ох, эти милые, принципиальные мужчины! – Листвицкая обратилась к Софье в поисках поддержки, точно приглашая ее посмеяться над мужской принципиальностью. – Подобная твердость хороша лишь на поле боя, верно же, моя дорогая?

Комично нахмурившись и размахивая на манер кавалерийского палаша доверху наполненным бокалом, доктор шутливо протянул:

– Эскадроон, слушай мою командууу… приготовиться к бооою…

Раздались сдержанные смешки. Улыбнулся и Фальк, оценив попытку Вадима Сергеевича несколько сгладить возникшее напряжение. Полячка не удостоила шутника даже поворотом головы.

– Возможно, вы правы, Дмитрий Афанасьевич, – с показной робостью молвила она, – названная мной сумма и впрямь несколько занижена, но ровно в той степени, насколько завышена ваша! Посему молю вас не отвергать навовсе моего предложения! Полагаю, мы все-таки сможем прийти к консенсусу. Обоюдовыгодному. И потом, что тащиться в другой уезд! Если и здешние древесины вполне сносны. Приходилось ли вам слышать, какие на моей мануфактуре делают клавикорды? А какие столы! Вы и сами, говорят, первостатейный бильярдист и понимаете толк. Ну же, князь, проникнитесь, наконец, сочувствием к несчастной женщине! Не дайте захиреть моему производству, я в него душу вложила.

Вряд ли у этой «несчастной женщины» есть душа, решил Иван Карлович. Он со скучающим видом расправлялся с трапезой, но внутренне был собран и деловит.

Оставаясь внешне безмятежным, Фальк напряженно работал. Пристально наблюдая за людьми, сидящими за столом, он наскоро составлял на каждого из них психологический портрет. Например, что можно сказать про эту мебельную магнатку? Прямая осанка, педантичное расположение столовых приборов, строгое черно-серое платье с ажурными белыми манжетами и воротничком, волосы, тугим узлом собранные на затылке безо всякой вычурности современных дамских причесок – все выдавало в ней человека огромной внутренней дисциплины. Похоже, что жизнь этой немолодой вдовицы была устроена по самым строгим правилам. Выходило, пожалуй, резковато, как-то уж совсем не по-женски. Без рюшек.

Существует целая наука, способная многое поведать о человеке по его гардеробу, жестам и, конечно, мимике. Фальк в свое время прослушал на эту тему несколько обязательных лекций. В интересах службы.

Надо, впрочем, сказать, что даже обращение к профессиональному навыку выводить из частного общее – занятие в иные минуты не раз позволявшее молодому фехтмейстеру контролировать эмоции – на сей раз желаемого результата не принесло. К сему моменту им безраздельно овладело раздражение. Мысли скакали и путались.

Конечно, убеждал он себя, всему виной усталость и возникшая как следствие расшатанность нервов. Шутка ли отмахать столько верст? Впрочем, на нервы не было времени. Иван Карлович сделал глубокий вдох и потер виски. Не помогло.

В действительности причиной гнева молодого человека было не утомление, он в своем возрасте вообще не ведал такого слова. Его злили два неприятных открытия. Одно пустяковое, другое куда более серьезное.

Во-первых, прав был Вадим Сергеевич, мужчины здесь совершенно не носили фраков, отдавая свое предпочтение более удобным и практичным сюртукам, да и вообще уделяли внешнему виду заметно меньшее внимание, нежели это было принято в Петербурге или даже в Москве. Фальк же в своем щегольском наряде кремового цвета и с безукоризненно повязанным на шее платком чувствовал себя в обществе «сюртучников» в высшей степени неуютно, точно павлин, по случайности забредший в курятник.

Спасибо Софье Афанасьевне, выручила!

Девушка явилась к ужину в невероятной красоты платье-роброн, исполненном изумрудным шелком и перехваченном на талии широкою лентой цвета «аделаида» или, как говорили в этих местах, «оделлонида». Златые пряди ее были завиты по самой последней Парижской моде и ниспадали на открытые плечи водопадом искрящихся пружинок.

Судя по реакции окружающих и буйному выражению восторга, особенно рьяно прозвучавшему из уст мужчин, к числу привычек мадемуазель Арсентьевой вовсе не принадлежало обыкновение всякий раз трапезничать с этакой помпой. Прочие, как уже поминалось, облик имели самый заурядный.

Ох, если бы ни это ее волшебное убранство бедный штаб-ротмистр нипочем не смог бы отделаться от ощущения, именуемого соплеменниками Бонапарта: «Tu n'es pas dans ton assiette!» (франц. «Быть не в своей тарелке!»).

Во-вторых, и, разумеется, в-главных, к сему моменту окончательно стало ясно, что выполнить поставленную перед ним задачу будет значительно труднее, чем представлялось изначально. И без того не простая профессия, так нет! Вот вам, Иван Карлович, от судьбы дополнительный вираж.

***

Перед самым ужином в комнату Фалька пожаловал управляющий, с порога заявив, что пришел сопроводить дорогого гостя к столу, а заодно растолковать круг его новых, согласно условиям найма, обязанностей. Штаб-ротмистр как раз завершал свой вечерний туалет, оправляя перед зеркалом концы шейного платка, пряча их под белый с золотом жилет.

– Входите-входите, Владимир Матвеевич, я быстро.

– Да вы, Иван Карлыч, не тревожьтесь, продолжайте себе, а я пока баринову затею излагать стану, ради экономии времени. Ничего это вам?

Молодой человек пожал плечами, мол, излагайте, любезный, коль желаете. Не оставляя своего занятия, петербуржец поглядывал в отражение на черноволосого арсентьевского слугу и с каждым словом его заметно мрачнел.

– А давайте мы с вами, Фальк, рванем напрямки-с? К чему нам цирлихи-манирлихи-то разводить… excusez-moi (франц. «извините меня»). Его сиятельство Дмитрий Афанасьевич желают, чтобы вы, нимало не мешкая, прямо с завтрашнего утра, принялись обучать шпажному делу его крепостных, на кого укажут-с. Как есть, без утаек, по всей французской науке клинковой рубки. Вы, надеюсь, не позабыли прихватить с собой книжицу этого вашего прыткого галла? Слыхал, она презанятная. Правду сказать, сейчас у вас подопечный токмо один будет, но после появятся и другие, много других, уж будьте покойны! Впрочем, оно, может, и ничего-с, что теперь один еще мужик-то, так оно даже и к лучшему. У нас, видите ли, рапиры до сих пор не наличествуют. Обещали на той неделе из самого Тобольску заказ подвезти. Но и это ничего, ведь вы, я знаю, приехали при собственных клинках, верно-с?

Фальк молчал.

– А вы ожидали, сударь, что станете здесь княжича-барина какого учить, словно «цыпу-лялю»? Так нету у нас тут таких-то, не в заводе. Да ведь и чем крестьянин, по-вашему, плох? Он тоже, кажется, при руках, при ногах. Живой человек опять же? Ну-ну, не сердитесь, душа моя, эдак нахмуримшись стали. Так как, возьметесь, Иван Карлыч? Не передумали-с?

Фехтмейстер совершенно не ожидал ничего подобного и чувствовал себя, сказать по совести, изрядно огорошенным, хотя и был ко многому привычен и многое уже на своем веку повидал. Это уж низость, самая настоящая низость и сознательная подлость. Перед выездом из Петербурга ему ничего не сообщили об истинном положении вещей. Не сочли нужным предуведомить.

По-прежнему не произнеся не единого слова, Иван Карлович медленно кивнул. В любом случае, поразмыслил штаб-ротмистр, дело нужно исполнять, какими бы мерзкими особенностями оно не обросло. Отчего-то до ужаса захотелось выбранить этого неотесанного мужика, но тот, если подумать, был всего лишь гонцом, приносящим дурные вести. И все же кое-какое невинное удовольствие, пожалуй, можно было себе обеспечить.

Дождавшись от Фалька утвердительного жеста, управляющий торжествующе воздел в потолок узловатый палец.

– Так-то оно и славно-с! Пожалуйте тогда чуть свет на двор, часу в седьмом. Да шпаги-то, шпаги не забудьте!

Иван Карлович снова кивнул и, вдруг, точно повинуясь нахлынувшему порыву, решительно развернулся на каблуках, в два шага достиг письменного стола и схватил с него черный потрепанный бювар, да так резко, что опрокинул рукавом некстати подвернувшуюся малахитовую чернильницу, благо пустую.

Вернувшись на прежнее место, он с преувеличенной любезностью протянул обтянутую бычьей кожей папку оторопевшему Владимиру Матвеевичу.

– Что же вы, господин Холонев, документы под замком-то не храните? Там, верно, у вас бухгалтерия иль иные бумаги? Помилуйте, можно ли так? Ведь не ровен час! – промолвил штаб-ротмистр, машинально поправляя выбившиеся из куафюры русые локоны.

Бювар Фальк приметил чуть не сразу, едва только оказался в каморке, что отвел ему управляющий, а вернее сказать, уступил. В нем отыскались заляпанные чернилами обрывки каких-то листков с не читаемыми надписями. То были ровные строчки в два столбика. Все они здесь, что ли, стихи пишут? Черновики были тщательно осмотрены на свет свечи и отправились на место, как только петербуржец убедился, что разобрать нанесенный на них текст не представляется возможным.

Сначала фехтмейстер, разумеется, решил, что при первой же оказии деликатно исправит промашку, допущенную забывчивым хозяином. Теперь миндальничать расхотелось.

С губ Владимира Матвеевича моментально исчезла глумливая улыбка, ни дать, ни взять рисунок на песке, смытый речной волной.

– Что вы еще разнюхали? Пытались прочесть?

На мгновение в комнате воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. Иван Карлович чувствовал, как в висках его бешено пульсирует кровь. Ему до ужаса захотелось сказать какую-нибудь колкость, что-нибудь беспременно досадное, но, словно робея этого своего желания, молодой человек устало поморщился и тихо обронил в ответ:

– Не имею, сударь, к тому привычки.

Холонев просверлил его гневным взглядом, сунул бювар подмышку и загромыхал по коридору тяжелыми сапожищами, предоставив штаб-ротмистру самостоятельно отыскивать путь в столовую.

Глава седьмая

Он вздрогнул от неожиданности, что-то мягкое и влажное коснулось под столом его колена. Иван Карлович приподнял край скатерти и украдкой скосил глаза, так и есть – «Щепка». Или как бишь там звать-величать четвероногую проказницу Дмитрия Афанасьевича?

Умная псица с осторожным любопытством обнюхала молодого человека и, как видно, совершенно удовлетворившись на его счет, бесцеремонно уселась в ногах. Выпростав наружу свой длинный язык, зверушка всем видом изображала, что никакие ароматы и вкусности ее нисколечко не занимают.

Что это за порода такая, часом, не ирландский ли сеттер? Экая длинная у нее шерсть. Каштанового цвета с красноватыми отливами, волнистая-преволнистая – не собака, а загляденье. Ба, а подшерстка-то и нет… ухоженная, словно барышня, даром, что при хвосте. Такая собака не для охоты – для красоты. Бегает, небось, себе с князем по саду, все игры играет, ластится. Не знает ни зла, ни работы. Оно и понятно, на то псарня имеется, дичь пусть вон борзые да гончие берут.

На ум Фальку пришло занятное сравнение, так иной человек вешает на стену турецкую саблю – потешить взор, обставить жилище. Авантажно получается. Навроде мебели. А, не приведи Господь, выпадет за Отчизну встать, возьмется за сабельку «стару» да «востру», с которой ни красоты, ни парадов знать не знал, ведать не ведал. Без завитушек, простую, но надежную.

Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, учитель фехтования отщипнул от хлебной горбушки изрядный ломоть, обмакнул его в стоящий перед ним сonsommé – осветленный бульон по-французски – и незаметно переправил сие угощение под стол. Прямо к вездесущему псиному носу.

Однако, невзирая на старания, маневр его не остался незамеченным. О том явственно свидетельствовал хитрый, с прищуром, взгляд доктора Нестерова.

– Иван Карлович, батюшка, какой прелестный бульон, вы не находите? Нет, он решительно замечателен! Право слово, господа, я никуда отсюда не уеду, пока его сиятельство милостивейше не соблаговолит уступить мне своего повара. С места не тронусь, клянусь вам! Как, Дмитрий Афанасьевич, соблаговолите мне Семёныча-то? Ну, или хоть рецептик ба, один только рецептик! На меньшее я, право, не согласен! Что за прелесть, что за чудо…

Между тем лакомство перекочевало с Фальковской ладони в собачью пасть, и сеттер тотчас отправился на поиски «новой жертвы», облизав напоследок, вероятно, из соображений благодарности, пальцы своего нового друга.

– Ой, Занозочка! – вскрикнула вдруг Софья Афанасьевна, сидевшая чуть поодаль, – Здравствуй, моя хорошая, здравствуй красавица моя лохматая!

«Заноза», а вовсе не «Щепка», отметил про себя штаб-ротмистр. Губы его тронула невольная улыбка. Кличка подходила собачке как нельзя лучше.

Он почерпнул полную ложку воспетого Вадимом Сергеевичем бульона и отправил ее в рот. Что тут началось! Ивана Карловича в одно мгновение прошиб пот, шея и лоб его пошли густыми малиновыми пятнами, а на глазах выступили слезы. Принимая поданное блюдо за традиционное произведение французской кухни, Фехтмейстер совершенно не был готов столкнуться с чем-то настолько огненным. Ни тебе прованской утонченности, ни пикантной изысканности… Право, сущий Кавказ! Ай, да повар! Ай, да Семёныч! Фальк едва удержался не закашляться. Чувствуя, что на него смотрят, молодой человек не без труда заставил себя вновь потянуться к клубящейся паром похлебке.

– Я вижу, консоме «по-арсентьевски» пришелся вам по вкусу, милостивый государь мой, – заметил Вадим Сергеевич, поправляя затуманенное от горячего пара пенсне и отставляя в сторону свою тарелку, успевшую к тому времени показать дно.

– Иван Карлович, вам и правда понравилось? – почти одновременно с Нестеровым спросила мадемуазель Арсентьева и совсем по-девчоночьи наябедничала, – Многие не могут-с, им жжется! Алексей Алексеевич с Константином Вильгельмовичем даже не притронулись, говорят, диета воспрещает. А вот брат любят-с, они часто просят повара, чтоб беспременно покрепче. И меня с детства пристрастили, раньше тоже не могла, а теперь ничего-с, даже приятственно. Кроме того, невероятно полезно, правда, доктор? От такой крепости все бехтерии уходят-с!

– Бак-те-ри-и, сударыня моя, – поспешил поправить ее служитель медицины. – А в остальном вы совершенно правы-с, Софьюшка Афанасьевна. Бегут окаянные, точно с тонущего корабля мышки-с!

Девушка прыснула. Титулярный советник Нестеров, как видно, умел располагать к себе людей. Хорошее качество для врача. Всякому известно – добрый врач добрым словом лечит.

– Должен вам признаться, мадемуазель Софи, если мне будет позволено так величать вас, кушанье – достойно всяческих похвал! Оригинальное решение, здесь и французский дух, и русская удаль! – отозвался Фальк и с тем, чтобы продемонстрировать искренность своих слов, со вздохом принялся за добавку.

Бедная «Занозка», подумал он, заедая варево большущим куском хлеба. Понятно теперь, почему лохматое создание так спешно ретировалось.

Тут из дальнего конца стола раздался тихий елейный голосок тучного красноносого господина со смешной фамилией Мостовой:

– Полно, господа! Вас послушать, так лягушатники во всем наши учителя! Не извольте французить. Прошу, умоляю! Ну что за радость во всем им подражать? Известно ли вам, что я сейчас перед собой вижу? А, верней, кого? Так я скажу-с, отчего бы не сказать: вижу умных и образованных людей, талантливых, красивых. Умницы же вы, молодцы! Ну? Отчего, спрошу я вас, что ни блюдо, то Париж? Что ни вино, то Шампань?

Иван Карлович внутренне подобрался, он хорошо знал, что последует за этой репликой. Сейчас помянут русскую душу, вспомнят про грибочки, щи, забеленные сметаной, да не забудут про блины с красной икоркой. Заговорят о судьбах России.

Словом, разведут извечную борьбу Света и Тьмы, Западничества и Славянофильства. Вот только что из того Свет, а что Тьма, отставной штаб-ротмистр, сказать по чести, для себя пока еще не решил. Да и вряд ли это вообще решаемый вопрос. Без света нет теней, а без темноты невозможно познать, что есть свет. Такие или примерно такие вот беседы из века в век ведутся на Руси, в боярской ли горнице, на купеческом ли дворе, а ныне все больше в салонах да кабинетах, за столом и в комнатах для курения табаку. И только мужик, по-прежнему молча, сеет себе и пашет, давай ему Бог терпения.

Удивительно, но сладкоречивый Алексей Алексеевич продолжил говорить совершенно об ином:

– Вот вы, душенька моя, Софьюшка Афанасьевнушка, давеча приметили, что я от бульончика-то открестился, так пусть это не вводит вас на мой счет в заблуждение! Довольно только единого взгляда устремить на вашего покорного слугу, так сразу станет ясно, что я триклиний-то («триклиний» – древнеримское название столовой залы) сторонкою не обхожу и яствами заморскими навовсе не пренебрегаю! А совсем даже напротив, люблю, как говорится, и жалую. Да только жалую-то все больше не ваши, дорогой Вадим Сергеевич, французские угощения, ибо сие не страна – провинция-с, а самые что ни на есть подлинные итальянские разносолы. Особливо, господа, предпочтение свое отдаю я винам. О, знакомы ли вам чары сицилийских виноградников? Взять хотя бы пятнадцатилетнее янтарное «Пассито ди Пантелерия»…

– Сам император Коммод не постыдился бы такого напитка! Верно, Алексей Алексеевич? – ни к селу, ни к городу заметил хозяин особняка.

– Ваша правда, князь! Готов поклясться, этот божественный нектар не уступил бы и хваленому «Фалернскому»!

– Помилуйте, батюшка! – начал было Нестеров, но разошедшийся Алексей Алексеевич предупредительно вскинул свою пухлую ладошку.

– Погодите, сударь! Конца слушайте-с! Дайте докончить!..

Радуясь, что внимание окружающих целиком и полностью переключилось на раскрасневшегося, уж верно не от «Пассито ди Пантелерия», оратора, Фальк незаметно отодвинул от себя тарелку и позволил кому-то из слуг, крайне своевременно выросшему за спиной, наполнить бокал шампанским. Игристое вино сей же час радостно запенилось и забурлило, заиграло веселыми бликами в свете чадящих свечей. Неторопливо потягивая искристый напиток, Иван Карлович поочередно поглядел на каждого из присутствующих.

Доктор и господин Мостовой с жаром спорили о достоинствах и недостатках французской и итальянской кухонь, все больше зарываясь в политику.

Становой пристав Вебер с вежливым любопытством прислушивался к их разговору, не выпуская из внимания ни одного сказанного слова, а изо рта по-прежнему не зажженной трубки.

Ольга Каземировна, напротив, всеми доступными ей средствами выражала крайнее неудовольствие неожиданной переменой разговора. Вне всяких сомнений, она желала бы поскорей вернуться к обсуждению сделки и проявляла сейчас очевидные признаки нетерпения. По всему походило, что не видать купеческой вдове сибирской древесины как собственных ушей. Не ударить с князем по рукам.

Холонева, казалось, не интересовало вообще ничего. Кроме, разве что, супа.

Софью же главным образом занимал ирландский сеттер. Фальк, впрочем, не без оснований подозревал, что гладила она собачку, всего вероятней, для контенансу (франц. «для вида»), в то время как мысли ее были где-то далеко. Время от времени она таинственно поглядывала на новоприбывшего гостя. Не нужно быть гением, дабы сообразить, что из романтических видов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.