А вот был случай (рассказы геолога)

И Осташкин, взяв спиннинг, сказал мне:

– Пойдем, посмотрим…

Он подошел к устью ручья, откуда в Оленек текла более холодная вода и закинул блесну в Оленек.

Первый заброс… и он выволок на берег здоровенного тайменя, килограммов на двадцать.

– Давай, кидай… – сказал он.

Я взмахнул спиннингом… и моя любимая раритетная медная блесна, которую я нашел недавно в старой избушке, блеснув на солнце, сорвалась с лески и плюхнулась в воду метрах в 50-ти от берега… Я только рот открыл от удивления – как это я умудрился ее так плохо закрепить.

Иваныч с тайменями на реке Оленёк

А Осташкин уже вытащил второго… Закрепив на поводке новую блесну, я опять взмахнул спиннингом, и, не успела блесна уйти под воду, как я почувствовал резкий рывок. Есть! Схватил! Испугавшись, что я его не вытащу, я протянул спиннинг Осташкину и крикнул:

– Игорь Михайлович! Вытащите…

Таймень

– Давай, давай сам… – сказал он.

Я поднял спиннинг вертикально вверх, как это делал он, и пошел пятясь назад, но лицом к воде.

Таймень послушно и спокойно шел за мной. Подведя его поближе, я убыстрил шаг, наклонил спиннинг поближе к земле и побежал от воды. Таймень сам выскочил на берег. Мы вытащили тогда штук семь этих рыбин. И ведь что интересно, чем мельче таймень, тем больше он сопротивляется. А крупные тащатся как чушки. Они шли как торпеды и сами пулей вылетали на берег.

А однажды, сплавившись недалеко от поселка Оленек с Лешей Шишковым, мы поставили палатку и поставили небольшую сетку. Проверив ее через пару часов, мы вытащили приличного тайменя килограммов на десять и даже задумались, что с ним делать – рыбина большущая, а нас всего двое. И Алексей показал мне, как коптить рыбу в ведре. На дно ведра он положил веточки тальника, а на ведро сеточку из проволоки и в нее порезанную рыбу. Накрыл крышкой. Ведро поставил на угли. И пока мы готовили еще и уху из тайменя, часть его потихонечку коптилась.

Небольшой Сибирский осетр

На Оленьке и ее притоках мы ловили и щук. Они водились у берега в траве, где охотились на молодняк. Они на молодняк, а мы на них.

Бывало, закинешь блесну подальше и тянешь к берегу, а у берега из травы вдруг торпедой выскакивала щука и хватала блесну. Пришлось к блесне металлический поводок приспособить, чтобы леску не перекусила.

Помню, как-то, я зашел в воду в болотниках подальше от берега и встал еще на небольшой валун, который был под водой. Кинув несколько раз спиннинг, я почувствовал, что к моей ноге кто-то подплыл. Я скосил глаза и замер: возле ноги видна была только голова щуки, да такая здоровая, что я даже испугался – как бы не тяпнула. А башка у нее была аж зеленая от старости, как говориться «мхом покрытая». Она постояла и так же тихо отошла. То-то я в этом месте ничего поймать не мог.

Щука

Этот случай напомнил мне, как на Колыме мы нашли нашу уплывшую с паводком сеть, а в ней здоровенную запутавшуюся щуку метра на полтора. Какие же здоровенные котлеты мы из нее сделали! И какие же они вкусные были!

Вот так, случайные эпизоды запоминаются порой на всю жизнь.

Зато в нижнем течении Оленька наш Иваныч поймал в сеть осетра. Тот зацепился усом за сеть и так неподвижно и стоял. Одно дело видеть такое по телевизору, совсем другое, когда у тебя на глазах вываливают из рыбины целый таз черной икры…

Нельма-молодь

Иваныч ее умело отделил от связующих тканей и засолил. Гена Иванов запечатлел этот эпизод на любительскую пленку и каждый год в день геолога мы смотрели, как Леша Тимофеев у Иваныча в балке уплетает бутерброд с черной икрой, одобрительно подмигивая в камеру… А где же я был в это время?.. Наверное, бороздил просторы района на вездеходе или понтоне…

Нельма-монстр

Порой на Колыме, кроме обычных сигов и щук, в сети нам попадалась полуметровая нельма. До сих пор помню, как повар привозил нам на разрез в обед жареную на большой сковороде нельму и чайник какао.

Я как-то с гордостью похвастался ею перед подплывшими мужиками Рыбнадзора. А они с улыбкой заметили, что это мол молодь, настоящая промысловая Нельма метра 1.5 – 2 длиной. Вот уж я удивился!

А в устье речки Укукит, левому притоку р. Оленек, куда мы доплыли, в сети местного рыбака я увидел крупного чира. Килограммов под десять, наверное.

Чир

Рыбак перегородил сетью всю реку. Нам пришлось ставить свою рядышком и я каждый день проверял ее. Заодно поглядывал на чира. В полупрозрачной воде он был хорошо виден. Зацепившись за сеть плавником,  он неподвижно стоял близко от поверхности.

Я не решался взять его, нельзя брать рыбу из чужих сетей, да и ребята посмотрели бы косо – каждому хотелось бы взять его. Но рыбак не приезжал и Чир мог пропасть. И на четвертый день я не удержался и вынул его. Засолил, затем подвялил – такой гостинец в подарок семье в Москве!

6. ОХОТА

Но ни в какое сравнение не шло то количество сохатых, которые мы встречали на Колыме. Практически мы постоянно были с мясом. На сохатого можно было наткнуться везде и мы предпочитали стрелять недалеко от лагеря, чтобы далеко не таскать. Часто я просил Шульгину наделать котлет.

– Тогда крути мясорубку, – говорила она.

И я с удовольствием крутил.

А как-то, работая в партии Боброва, на лагерь пришел Женя Дыканюк и позвал всех перенести мясо убитого сохатого в лагерь. А я тогда взял с собой в «поле» спаниеля и мне было любопытно наблюдать за его поведением в таежных условиях.

Собаку взял у сестры и я был первый, кто взял в тайгу спаниеля. Собака была домашняя, со всеми вытекающими последствиями… Но по ее поведению я четко видел, когда она чует куропатку, а когда поднимет ее на крыло. К выстрелам она относилась совершенно безбоязненно и, даже при взрыве взрывчатки на шурфе, тут же кидалась к нему с лаем. А когда я сбивал утку и та падала в озеро, спаниель несся на звук выстрела и, на указующий показ руки, стремглав, без раздумий стремительно кидался в воду.

Спаниелька Альма

Так вот, подойдя к лежавшей на земле туше сохатого, я взял спаниеля и бросил на тушу – посмотреть, как тот среагирует на звериный дух. А пес приземлился на тушу, уселся, как ни в чем не бывало, и глядел на всех удивленно большими круглыми наивными глазами. Мы пошашлычили, разделали тушу и перенесли мясо в лагерь.

Кто-то взял рога, кто-то камус с ног.

Запомнилась мне одна история, рассказанная Сергеем Петровым, техником-радистом, с которым мы часто говорили о качествах «тозовки». Он как-то осенью наткнулся на сохатого и выстрелил в него из малокалиберки. Попал прямо в лоб – судя по тому, что там появилась белая точка, тут же ставшая темной. Сохатый мотнул головой и исчез в кустах. Преследовать его не было смысла.

На следующий сезон, проезжая в этом месте на вездеходе, они наткнулись на вскочившего в кустах сохатого. Сергей выстрелил из карабина, сохатый упал. Подойдя к нему, его добили выстрелом в голову, чтобы не мучился. Но, когда стали разделывать, следов первого выстрела не нашли… И сам сохатый был до того тощий, что и мяса-то на нем почти не было – «кожа да кости», говорят в таких случаях.

Так вот, я думаю, сказал тогда Петров, что это мог быть тот самый сохатый, которому я угодил осенью в лобовую часть, где сходились рога. Удар от пульки, видно, поверг его в «ногдаун» и какому-то сотрясению… Кое-как перезимовав, он к весне, видимо, совсем ослаб и отлеживался в кустах, не в силах подняться. А, когда мы проезжали мимо, он вскочил из последних сил, испугавшись шума вездехода, ломившегося через кустарник, и тут же упал от бессилия… Вот такое могло случиться…

Я же, со временем, все чаще стал отдавать карабин другим – что-то тяжко как-то мне стало смотреть в эти большие, грустные, застывшие глаза сохатых… Только уж если по необходимости – обеспечить отряд мясом. Ведь даже говяжья тушенка с каждым годом становилась все дефицитней, все меньше мы ее получали и все чаще вместо нее присылали свиную, в которой с каждым годом жира становилось больше, чем мяса…

Любил я и куропаток пострелять. Особенно непуганые они были на Колыме. Они, глупые, выдавали себя еще издали тревожным гульканьем. Но не улетали, а начинали перебегать между кустиков. Один выстрел по цели на земле, второй – на взлете. Иной раз лежишь в палатке… и вдруг шум крыльев приземляющейся стайки и гульканье. Как говорится, далеко ходить не надо.

Далеко ходить не надо…

Поначалу я куропаток и уток ощипывал. Затем мне это занятие надоело и я стал их обдирать, отделяя и кожу и перья. И быстро, и не утомительно.

7. КОМАРЬЕ

Об этой твари хочется упомянуть еще раз. Она тучей висела в воздухе и издавала даже свой специфический гул. Гул становился звоном, когда вылуплялись эти полчища молодых и голодных, охочих до крови, ненасытных животных. Они не спешили садиться куда попало, как более крупные, подросшие, а норовили сразу спикировать и вцепиться в тебя, прицепившись на лбу, щеках, шее и запястьях. Перезимовавшие зиму – крупные, грузные (мы называли их «юнкерсами» или «бомбардировщиками» в отличие от мелких «мессершмитов») небольшими ордами кружили над головой, и, не спеша пикировать, выбирали место для точного удара.

«Твар такая» – как говорил Коля Твердунов

Мы часто недоумевали, откуда их столько и как можно так долго висеть в воздухе, ожидая добычи, вроде редких здесь геологов. Оказывается, они отдыхали, рассаживаясь на траве и кустарниках ольхи и тальника, и терпеливо поджидали забредшего в их владения крупного зверя – сохатого или дикого оленя, в достатке бродивших в этих местах. Домашних оленей им «поставляли» местные жители, проезжавшие мимо них по каким-то своим делам или кочующие, перегоняющие небольшие стада в поисках новых мест корма – ягеля.

Но уж дождавшись добычи, они набрасывались на бедное животное всеми близ сидевшими ордами и облепляли его со всех сторон. Толстую мохнатую шкуру им было не прокусить и они сосредотачивались на их ногах и морде, залепляя глаза и ноздри. Кое-как стряхивая их с головы об ветки кустарника, одуревшие сохатые уже перли напролом сквозь чащу, только бы добежать до речки, где был ветерок и слегка продувало и залезали в воду…

На речке – и от гнуса спасение и покормиться можно

У нас шкура не такая толстая и поэтому приходилось приспосабливаться по своему, с каждым годом совершенствуя свои навыки… По началу спасал диметил и накомарник. Я даже бороду отпускал, чтобы на курчавой бороде запах диметила держался дольше. Затем на руки стал надевать брезентовые рукавицы, а во время отмывки шлиха перчатки – резиновые тонкие (для супеси) или толстые (для суглинка).

Накомарник сменил на пчеловодный, случайно увидев его на прогулке по Ленинскому проспекту (в обеденный перерыв) в витрине магазина «Пчеловод». Я показал его на работе своим коллегам, но и ребята, и женщины, к моему удивлению, отнеслись к нему как-то равнодушно и покупать не стали.

А мне он нравился, так как был больше, удобнее и спереди от лица сетку оттягивала дополнительная круглая проволока. Поскольку ткань накомарников была тонкая и комары легко протыкали ее своими хоботками, накомарники старались надеть кто на шляпу, кто на кепку, кто просто на капюшон энцефалитки.

А еще позже я сменил накомарник на «Сетку Павловского», которой пользовались геологи 50-х. Она носилась в маленькой специальной клеенчатой сумочке, была пропитана специальным густым составом на основе диметила и представляла собой матерчатую сетку с крупными ячейками и двумя тесемками. Тесемки завязывались на лбу, над козырьком шляпы или кепи, а сетка свисала по бокам, не загораживая лица. По виду она напоминала распространенную в 60-х «авоську». Мне сетку подарил отец. Запах диметила в ней давно выветрился, но я спрыскивал ее спреем от комаров «Дэта», который нам стали выдавать, и стал пользоваться ей.

Пчеловодный накомарник

А еще позже я сменил накомарник на «Сетку Павловского», которой пользовались геологи 50-х. Она носилась в маленькой специальной клеенчатой сумочке, была пропитана специальным густым составом на основе диметила и представляла собой матерчатую сетку с крупными ячейками и двумя тесемками. Тесемки завязывались на лбу, над козырьком шляпы или кепи, а сетка свисала по бокам, не загораживая лица. По виду она напоминала распространенную в 60-х «авоську». Мне сетку подарил отец. Запах диметила в ней давно выветрился, но я спрыскивал ее спреем от комаров «Дэта», который нам стали выдавать, и стал пользоваться ей.

Гена Иванов в «сетке Павловского»

Поначалу житье гуртом в 4-х местной палатке меня развлекало, но, когда появилась возможность брать отдельную персональную палатку, я стал брать ее. Старался брать из стареньких, но светлых (выгоревших) и выбрать с уже нашитой на вход марлей. Часто на вход нашивали плотную марлю от пологов.

Когда стали выдавать марлевые полога, мы поначалу даже не поняли, что это такое. Но я вспомнил, что видел в Зырянке полога натянутые над кроватями в коридоре небольшой гостиницы и мы стали использовать полога по прямому назначению. Выспаться теперь можно было совершенно спокойно и только вылезать из-под него утром в звенящее от «Мессеров» пространство палатки было противно. Иногда, при стоянке на одну ночевку, мы даже не ставили палатки. Просто расставляли раскладушки, натягивали над ними полога, привязывая тесемки к веткам деревьев или кольям, а низы подтыкали под матрас, кошму или спальный мешок.

Но, получая со временем отдельную 2-местку, надобность в пологе у меня отпала. На вход я набрасывал легкий тент, об который стряхивал спину перед тем, как зайти, а внутри палатки можно было перебить проникших комаров или рукавичкой на окнах или уничтожить их, спрыснув внутри репеллентом «Дета».

8. ТРАГЕДИИ

Не проходило сезона, чтобы не случалось ЧП в каком-нибудь из подразделений нашего «Объединения». А в нем 12 экспедиций по всему Союзу. А в каждой по несколько партий и отрядов…

Каждый раз, когда по рации раздавался позывной центральной базовой станции и в эфире звучало:

– Всем начальникам подразделений!.. – как все замирали у раций и тревожно записывали текст радиограммы.

Обычно он был сухой и официальный: – «В таком-то подразделении… такой-то партии… в маршруте… погиб… и т. д. Проведите дополнительный инструктаж по ТБ и об исполнении доложите»!

И каждый раз сердце замирало – ведь это были знакомые тебе люди, с которыми ты был знаком, заходя в комнаты подразделений поболтать или с каким-нибудь вопросом, или на собраниях, или сталкиваясь в коридорах, или у кассы за зарплатой, улыбаясь и перекидываясь шуточками.

И каждый раз, принимая радиограмму, первым делом ты думал: – Кто? Кто на этот раз?

И какой же болью сжималось внутри тебя после этих сообщений, особенно если это были сотрудники, с которыми ты работал и жил порой в одной палатке…

И ведь какими же нелепыми были эти случаи…

Так, погибла в маршруте от переохлаждения, заблудившись в дождь жена Юры Николаева, с которой я был знаком по первому году работы. Она с рабочим не смогла даже развести костер. Рабочий каким-то чудом добрался утром до лагеря, но спасательный отряд спасти ее уже не успел… Нелепо!..

Или Володя – молодой, но какой-то несуразный светловолосый геолог-палеонтолог с белесовидными глазами, короткими ресницами… хоть и крепкий парень, но какой-то неприспособленный на первый взгляд для жизни в тайге. Я работал с ним в партии Шульгиной, где он учился у своего наставника и специалиста Сидяченко Григория Ивановича, а затем его перевели в другую партию, работавшую в горах.

В маршруте, он со студенткой спускались по снежнику, и та спустила ему на голову камень… А может быть сам поскользнулся, упал и ударился головой… И он заскользил вниз… Но, остановился, снял рюкзак, достал платок и стал утирать голову… Но, видно, голова закружилась и он опять поехал… А ниже дыра стока… он в нее и угодил… Возьми левее, или правее и все бы обошлось! Но он был, видимо, в полуобморочном состоянии…

Будь рядом с ним рабочий, он бы просто схватил его за куртку и остановил. А студентка, видимо, растерялась… побежала в лагерь… Дело было под вечер, идти в горы ночью в темноте не рискнули. Утром, как только стало рассветать, спасательный отряд вышел на место происшествия. На месте нашли окровавленный платок, где он протирал голову, а на краю лунки видны были следы окровавленных ладоней, которыми он цеплялся за лед, съезжая вниз. Он стоял там и смотрел остановившимся взглядом вверх… Он замерз!

Вытащить вверх его было невозможно и тогда подрубили внизу под обрывчиком уступа, в который он угодил, дыру на уровне его ног и через нее выдернули… Ну, разве ж это не нелепость?!

А случай с Добрияном Валерой (я описал его в рассказе «Вы ничего не понимаете…»)! Решив доказать, что отравившийся рабочий умер не от его завяленного карася, он специально съел еще одного… И «ушел» вслед за рабочим… Бутулизм! Нелепость на нелепости!

У одной из сотрудниц нашей экспедиции сын работал в территориальной Амакинской экспедиции. И пропал в одиночном маршруте… Так и не нашли! У нас одиночные маршруты уже давно были запрещены. Да и неприятное это чувство, я вам скажу, идти одному… Вдвоем уже совершенно другое дело. На охоту за ондатрой я только в одиночку ходил, а в маршрут никогда!

Или вот, как рассказывали сослуживцы, работали в партии два человека и относились друг к другу очень не дружелюбно. И все это знали. И, вместо того, чтобы распределить их по разным партиям, их свели в одной. Причем, один был начальником партии, а другой старшим геологом. И, конечно, они сцепились… И оба принципиальные… И этот второй пришел с карабином: – Извинись! – говорит. Как там дальше было, кто что говорит… Вроде помешать попытались, схватились за карабин… А палец-то на спусковом крючке… И не стало человека… Выясняй теперь, кто прав, кто виноват!

В какой-то мере я почувствовал суть их взаимного непонимания и на себе, когда сплавлялся с рабочим с самых верховий речки Укукит, левому притоку реке Оленек. Мы сплавлялись вдвоем на резиновых понтонах 500-ках с работой, отмывая укрупненными шлиховыми пробами притоки речки и еще я описывал основные разрезы рыхлых отложений для отчета.

Так вот, до встречи на большой стоянке, где собрались отряды партии, я доплыл на грани нервного срыва. Мы сплавлялись дней 10—12 и под конец понял, что просто не выдерживаю больше общения со своим напарником.

Нет, он не был рабочим быдлом, он был с высшим образованием и работал учителем в школе… Я не знаю, как передать свои чувства от жизни с ним наедине… Он был исполнителен, без проблем и напоминаний выполнял работу в маршруте и готовил на стоянках, и был очень говорлив… Мы ночевали в одной палатке и я не мог сказать ему: – Помолчи! Это было бы очень невежливо. Приходилось терпеть.

Это чувство неприязни шло откуда-то изнутри и было трудно объяснимым. Общение с ним было просто невыносимо и все!

И вот, проведя на общем лагере с неделю, мне понадобилось продолжить работу в нижнем течении реки. Переброску намечалось сделать вертолетом, так как сплав занял бы дней десять.

А о сплаве до намеченного участка я просто мечтал. Я наметил все предстоящие стоянки и небольшие озера, где надеялся поохотиться на ондатру. Но теперь, я понял, что этот сплав может стать мне просто мукой.

А тут еще здорово поднялась вода. Течение, которого до этого почти не было, стало стремительным и сильным, и, казалось бы, теперь только и плыть… Я с завистью и грустью смотрел на этот могучий поток, представляя, как здорово было бы нестись по нему самосплавом, но понимал, что не могу…

И поменять рабочего не на кого – все при деле, а лишних нет. Тимофеев говорит: – Плыви! А я взмолился: – Не могу!

Пробовал объяснить, но как объяснить такое… И я все-таки выпросил переброску вертолетом. «Локти кусал», но ничего не мог с собой поделать. А там уже соединился с отрядом Димы Израиловича и с его отрядом закончил сезон!

Это был один из последних моих сезонов, а их у меня было около тридцати, и ни в одном из них подобных проблем никогда не возникало…

Но, продолжим, – случай с Лешко! Молодой здоровый красивый парень! Осенью в Лобуе собрались вывезенные с полевых работ партии, всех поместили на ночь в большой комнате строящегося магазина. Ну, и, конечно, посредине стол соорудили и дорвались до спиртного, «накушались»… И понесло его спьяну по базе шататься… Да еще и жену сотрудника нашего оскорбить… Пьяный ведь, не соображает, что говорит… А на столе нож лежал, хлеб им резали. И не стало Лешко, не довезли до Средне-Колымска…

А один мой знакомый, тоже молодой красивый, я с ним любил поболтать… Так несчастная любовь довела… Не смог жене простить… Но ведь ребенок у тебя! Живи ради него! Нет… Поехал на весновку, а там вставил карабин в рот и привет… А родителям какого?!

9. ДОРОГА. ТУДА И ОБРАТНО

«Любая дальняя дорога начинается с первого шага».

Это было самое неприятное… Ладно было в Московских авиакассах выстоять несколько часов в очереди с лимитированной книжкой за билетами, ладно было поскучать на двух часовых посадках дозаправки ИЛ-18 при полете в Якутск… Самым тяжелым и неприятным было ожидание вылета из аэропорта Якутска в Зырянку. Ждать приходилось, бывало, несколько дней. Полегче стало лет через несколько, после введения бронирования для транзитных пассажиров.

ИЛ-18

Только на первый год в Якутске был арендован, помню, дом и машина с водителем. Мы шикарно прождали тогда вылета в Зырянку где-то с неделю. Ездили на Лену загорать, купались, цепляясь за стоящую на отмели брошенную баржу, мимо которой нас проносило течением и забирались на нее… А затем подбазу ликвидировали., видно денег уходило много.

Аэропортовская гостиница Якутска была всегда переполнена и удачей считалось поместить там на ночь кого-нибудь из наших женщин в комнату, которую уже удалось снять кому-нибудь из ранее прилетевших. Из гостинной прихожей нас вечером выгоняли, а на втором этаже здания аэропорта удачей считалось занять освободившееся кресло…

Но не сидеть же в нем целый день. И днем мы прогуливались в центре города, заходя в большой промтоварный магазин на центральной площади, затем шли в кинотеатр, а под вечер возвращались в аэропорт.

Причем нужно было еще дежурить у касс, надеясь зарегистрироваться на отходящий рейс, если оказывались свободные места. Стоило сотруднице аэропорта выкрикнуть, что есть несколько свободных мест на регистрируемый рейс, как к ней через плотную толпу желающих улететь, толпу, через которую невозможно было пробиться, тянулись десятки рук с поднятыми вверх билетами. Она отбирала в первую очередь сначала тех кто с детьми; затем кто по справкам, затем женщин, и только потом, если оставались места, остальных.

Кожаный диван в милицейской комнате

МИ-4

Помню, мы сгрудились на рюкзаках в конце коридора у окна на втором этаже, а нас стали прогонять. Мы зашумели, что не уйдем и вызванный милиционер предложил провести ночь в его комнате на кожаном диване. Там мы эту ночь худо-бедно и провели…

Но вот наконец-то мы все же вылетали до Зырянки. В дороге нас обдавало тепло столовых в местах промежуточных посадок ИЛ-14 в Оймяконе и Усть-Нере. Особенно запомнились подносы со свежевыпеченными теплыми булочками и стаканами какао и киселя…

В Зырянке партия Каца поставила две шатровые 10-ки рядом со зданием аэропорта у забора метеостанции и мы часто наблюдали за запуском шаров метеозондов.

Поселок Лобуя. Здание администрации перед ремонтом

Каземат внутри

Из Зырянки до Среднеколымска часа 2—3 на АН-2. А из него 18 км на МИ-4 или на БМК до поселка Лобуя.

Здание клуба

В поселке Лобуя, бывшем лагере Гулага, база была организована в здании бывшей администрации лагеря. Теперь его занимала наша администрация и работники бухгалтерии. Они же занимали и жилые комнаты. Сохранились, глазеющие пустыми глазницами окон, бетонные коробки, где стояли динамо-машины. Их, почему-то не использовали под жилье, которого очень не хватало, когда на базе собирались коллективы всех партий экспедиции.

Здание на обрыве над Колымой использовалось под клуб.

Мы ходили в него посмотреть какой-нибудь фильм. Причем, показав половину, киномеханик выходил и собирал по 30 копеек с присутствующих. Затем продолжал показ.

По краям поселка сохранились и остатки заборов с колючей проволокой…

Посредине площадки был построен склад, куда завозилось продовольствие и снаряжение для партий, откуда мы его и получали. В нем же были и полки для имущества партий. Построили и навес для столовой, где питались все сотрудники базы, где кормили и нас, что было очень удобно. Но жилья остро не хватало и позднее построили еще две бревенчатые избушки для начальника экспедиции и женщин бухгалтерии. А могли бы и два бетонных каземата в порядок привести и хоть 10-местные палатки поставить.

Мы же на ночь старались устроиться где придется. Это было проблемой и только одной осенью нас всех скопом разместили в строящейся новой избе магазина.