Искушение Агасфера

– Нельзя складывать все яйца в одну корзину, – поддержал Мардохей, незаметно толкнув Агасфера ногой.

– Приумножаться могут только живые деньги, находящиеся в движении, – понятливо вступил Агасфер. – Мертвые деньги можно лишь потерять.

– И как же ты собираешься приумножить мои деньги? – сузил глаза до щелочек Закхей.

– Сперва мы пустим слух, что серебро изымается из обращения, – хитро усмехнулся Мардохей. – Будто оно переплавляется в слитки и отправляется по указу Тиберия в его казну.

– После этого подговорим купцов, чтобы отказались продавать товары за серебро, – добавил Агасфер, раскрывая придуманный Мардохеем план.

– И когда серебряные монеты окончательно обесценятся, в храм явится Агасфер с золотом и объявит, что его хозяину предстоят большие выплаты в серебре, поэтому он скупает серебряные монеты за золото по курсу двадцать пять к одному! – заключил Мардохей, потирая руки. – Ты хорошо заработаешь, сват… Ну и… от щедрот своих… по договору выплатишь долю Агасферу за его усердие… А мне… а мне ничего не надо… лишь бы сват был доволен…

Удовлетворенный таким замыслом хозяин уговорил гостей остаться на ночь, и вечером устроил в их честь настоящий пир, где к многочисленным яствам был подан сочный молодой барашек, зажаренный на вертеле.

Застолье обслуживали три молоденькие служанки, и одна – смуглая крутобедрая самаритянка с высокой грудью – была особенно хороша, и чем больше пил Агасфер вина, тем привлекательнее становилась; Закхей же не упускал случая ущипнуть девушку, если та оказывалась рядом.

Захмелевший Агасфер плохо помнил, как очутился в отведенной ему комнате, а пришел в себя на низком ложе от упругих прикосновений горячего женского тела.

– Хозяин послал, чтобы я ублажила тебя, Агасфер, – прошептала прекрасная самаритянка, целуя его.

Он поспешно отстранился, ибо тело его теперь было мертво для случайной плотской любви.

– Уходи, женщина, – проговорил он. – Мне не нужны твои ласки.

– Спасибо, господин, – обрадовалась искусительница, поднимаясь и проворно натягивая одежду.

Когда она выскользнула из комнаты с гортанным порочным смешком, Агасфер встал и подошел к окну, в котором синело ясное, безоблачное иудейское небо.

– Эсфирь, звезда моя, – произнес он. – Скоро, скоро я разбогатею и женюсь на тебе…

Глава седьмая

Хотя Агасфер порою грешил чрезмерными умствованиями, пытаясь заглянуть «за спину Бога», и не всегда умел укротить свою пылкую плоть, среди собратьев в саддукейской общине, где выполнял почетную обязанность писца, он имел репутацию человека надежного и добропорядочного. Тем сильнее поначалу было удивление единоверцев, когда они увидели его в торговой части храма Иерусалимского, сидящим со столиком менялы на коленях.

Занятие это считалось не совсем чистым: каждый иудей знал, что в тот момент, когда он прикасается к деньгам, за спиной его, у левого плеча, незримо возникает сатана со своими коварными искушениями.

Однако постепенно все к новоявленному дельцу привыкли, как привыкли прежние легкомысленные подружки Агасфера к тому, что он больше не уделяет им внимания.

Шельма Мардохей хотя и прикинулся перед сватом бессеребренником, был кровно заинтересован в предстоящей афере, ибо намеревался урвать свой кусок от положенного Агасферу вознаграждения («Не могу же я показать родственнику, что зарабатываю на нем», – пояснял он свою позицию).

До осуществления плана оставалось несколько дней, уже многие купцы работали на аферу Мардохея, и храмовое торжище гудело тревожными слухами, как пчелиный рой.

Вечерами, сдав выручку, Агасфер сидел на берегу Кедрона, дожидаясь, когда в густых сумерках на калитке заветной усадьбы будет вывешено белое головное покрывало Эсфири, означающее, что дед ее отошел ко сну. Неведомое ранее сладостное томление было сутью этого ожидания и нередко, чтобы продлить его, влюбленный являлся к своему камню до заката солнца. Порою он чувствовал себя богачом, который не спешит открыть крышку сундука с драгоценностями: душою девушка уже принадлежала ему, но овладеть телом ее Агасфер не мог без Божественного Присутствия, того самого, что когда-то, как толкуют учителя, вошло в дом Исаака с Ревеккой, когда он ввел ее в шатер Сарры, матери своей. Агасфер знал, что Небесная Мать пребывает с мужчиной только тогда, когда дом подготовлен и мужчина и женщина сочетаются браком. Тогда нисходит на них благословение Небесной Матери.

Агасфер, как и прочие, не вкусил плода древа жизни, не получил хайе-ойлом, жизни вечной, но через потомство мог продолжить жизнь своего рода в веках, следуя закону Моисея: «Вот жизнь и смерть, благословение и проклятие я кладу перед вами. Изберите же жизнь с тем, чтобы жить вам и потомству вашему, любя Бога, повинуясь Ему и прилепляясь к Нему, потому что от Него наша жизнь и продолжение ее».

Теперь он истово замаливал свои прежние грехи, но не чувствовал себя до конца счастливым даже во время ночных свиданий с возлюбленной в увитой розами беседке, когда бережно держал Эсфирь за руки, наслаждаясь тихой музыкой ее голоса и ароматами ее тела.

Чуткая к перемене настроений избранника девушка тревожно заглядывала в его глаза: «Что беспокоит тебя, любимый? Может, я уже надоела тебе?» – «Эсфирь, – горячо возражал он. – Каждая частичка моего тела и душа моя пронизаны любовью к тебе. Такое я испытал лишь однажды во время молитвенных бдений в храме Иерусалимском, когда, показалось, сам Господь снизошел ко мне, и я понял, что Бог – это любовь». – «Конечно, Бог любит нас, – соглашалась она. – Потому дает нам кров и пищу, создает для нас яркие цветы и сочные плоды, голубое небо, дуновение ветра, пение птиц и дарует нам любовь друг к другу…» – «Но если любовь, – волновался он. – Если сама по себе любовь божественна, почему же во имя нее мы совершаем богопротивные поступки? Почему встречаемся тайно, воровски, обманывая твоего деда?» – «Потому что ты беден, и он прогонит тебя, если узнает о наших свиданиях», – отзывалась Эсфирь. – «Почему я меняю в храме и распространяю ложные слухи?» – «Потому что хочешь разбогатеть и жениться на мне», – отвечала она почти весело. – «Но я же… грешу! – отчаивался он. – Каюсь и вновь грешу!» – «Агасфер, милый, ты такой умный… – сочувствовала девушка, протягивая ему кулек со сладкими миндальными орешками. – Посмотри, как горят светлячки среди кустов. Они похожи на маленькие волшебные фонарики».

Глава восьмая

К весне 28 года, когда подкупленные Мардохеем торговцы отказались продавать товары за серебро, – состояние торгующих в храме Иерусалимском было близко к панике.

За три дня до иудейской пасхи Агасфер вошел в храм с золотом в закрытых медных сосудах, которые несли слуги Мардохея, и громко объявил, что хозяин его, Закхей из Вифании, должен произвести большие выплаты в серебре и он, Агасфер, намерен скупать его.

Вскоре к его меняльному столику выстроилась плотная, гомонящая очередь из тех, кто хотел избавиться от серебряных монет; работа закипела, и так продолжалось день и другой, и слуги Мардохея проворно уносили наличность с места сделок, чтобы люди не догадались о громадной прибыли менялы, а разгоряченный удачей, взволнованный Агасфер до ряби в глазах считал выручку, то и дело утирая со лба едкий пот.

На третий день, в канун пасхи, он услышал во дворе храма рев, блеяние и топот растревоженного чем-то скота, растерянные, протестующие выкрики торговцев, и до него долетел гневный, задыхающийся голос:

– Убирайтесь вон! Как вы смеете превращать дом Отца Моего в базар!

– Это Иисус Назарянин! – пронеслось по толпе. – Он свил из веревок бич и изгоняет нас!

Выстроившаяся к Агасферу очередь тут же рассеялась, и посреди всеобщего переполоха, криков и того рваного мелькания человеческих фигур, что бывает лишь на пожаре, – он увидел бледного, разъяренного Иисуса; тесня из храма торговцев и скотину, переворачивая столики менял и выталкивая в спину блудниц, – Он был неукротим, как ураган, и все невольно поддались Его натиску. Лишь ученики Его, пораженные поступком обычно кроткого своего Учителя, – сбились в кучу, как овцы во время грозы, не зная, что делать.

Первая паническая мысль Агасфера была о деньгах, и он приказал слугам поскорее отнести сосуды с золотом и серебром к Мардохею.

И правильно сделал: едва их напряженные спины затерялись в бурлящей толпе, – он увидел над собой Иисуса с занесенным для бичевания вервием.

– Прочь, осквернители святыни! – воскликнул Назарянин.

Агасфер защитительно выставил руки перед своим столиком, который держал на коленях, и, перекрывая всеобщий гвалт, громко спросил:

– Зачем ты делаешь это?! Какое знамение можешь предъявить в доказательство того, что имеешь право изгонять нас?!

– Разрушьте этот храм! – отозвался Иисус, раздувая ноздри. – И Я в три дня восстановлю его!

– Этот храм строился сорок шесть лет, – раздался язвительный голос из небольшой группы собравшихся возле них иудеев. – А ты собираешься восстановить его в три дня?!

От этой насмешки над Учителем пришли, наконец, в себя ученики Иисуса и бросились на обидчиков.

Во время завязавшейся драки чья-то сильная и быстрая рука опрокинула меняльный столик Агасфера, рассорив монеты, потом на голову его обрушился тяжелый гулкий удар, серебристые звездочки поплыли перед глазами, и все погрузилось во тьму.

Глава девятая

Ночью Иосиф подобрал его, едва пришедшего в сознание, возле колонны храма, омыл его рану водой из источника и довел домой.

Наутро хлопотливая жена сапожника Саломея сменила на голове Агасфера повязку, и он отправился в Верхний город.

Проходя мимо площади у храма Иерусалимского, он увидел там многочисленную, громко галдящую толпу фарисеев, которые возмущенно порицали вчерашнее вторжение Назарянина в торговые ряды и Его призыв к разрушению главной святыни Израиля. Собравшиеся были единодушны в своем отношении к случившемуся, но при этом стоял такой гвалт, будто они спорили друг с другом: таков уж был национальный характер евреев, по обыкновению соединяющих упорство в доказательствах с оскорбительным тоном.

Агасфер и сам злился на Иисуса за вмешательство в его – так успешно протекавшие – торговые сделки, похвальбу насчет восстановления храма в течение трех дней и удар по голове, полученный от кого-то из почитателей Назарянина.

Но при виде этих согбенных, едва волочащих ноги, лицемеров, всем видом своим выказывающих фальшивую набожность, – в нем крутым всплеском взыграл приступ религиозной вражды, и Агасфер неожиданно для себя выкрикнул:

– Как смеете вы требовать Его смерти?! Вы не можете делать этого, «поскольку вы созданы не по собственной воле, и родились не по собственной воле, и живете не по собственной воле, и умрете не по собственной воле, и не по собственной воле будете давать отчет перед Верховным Царем Царей»?! – привел он отрывок из Писания. – Не в ваших руках жизнь и смерть!

В ответ полетели выкрики, полные ненависти, а потом и камни, и Агасфер счел за благо поспешно ретироваться.

Подойдя к дому Мардохея, он долго стучался в закрытую калитку, пока не вышла наконец хмурая неопрятная служанка, неохотно впустившая гостя во двор.

– Хозяина нет дома, – проговорила она.

– Ты лжешь, женщина, – возмутился Агасфер. – Я видел его в окне.

– Хозяин не принимает, – последовал ответ.

– Меня он примет.

– Он никого не принимает.

– Пойди и скажи, что у меня к нему неотложное дело. Недовольно бормоча, она удалилась. Мардохей явился со страдальчески сморщенным лицом, низко опустив голову в своем показном фарисейском благочестии.

– Зачем ты потревожил меня в субботу, Агасфер? – спросил он немощным, скрипучим голосом. – Суббота принадлежит Богу, я провожу ее в молитвенных бдениях и покаянии.

– Я пришел, потому что вчерашний переполох в храме нарушил наши планы.

– Даже более серьезные дела откладывались в субботу, – проскрипел Мардохей. – Во время Маккавейской войны повстанцы предпочли умереть, «не бросив камня», дабы не осквернить седьмого дня.

– Мне нужно знать, сколько серебра и золота принесли тебе вчера слуги, – пояснил Агасфер. – Я должен отчитаться перед хозяином.

Мардохей глубоко вздохнул:

– У них не было с собой ни сикля. Они явились, стеная и моля о пощаде, ибо были избиты и ограблены на выходе из храма во время устроенной Назарянином суматохи.

– Я хочу поговорить с ними.

– По случаю субботы слуги отпущены по домам, – сказал Мардохей, с гримасой боли потирая поясницу. – Приходи после пасхи, Агасфер. А сейчас мне нужно молиться.

Глава десятая

Сразу же после пасхи Агасфер явился к Мардохею, но не был допущен даже во двор: его жена Ревекка с голыми по локоть мокрыми руками открыла калитку, перекрыв проход своим мощным телом, и стала громко причитать, что Господь наказал ее бедного мужа, однажды подослав к нему Агасфера, что ее бестолковый доверчивый Мардохей по доброте своей опять влип в историю и не знает, как теперь смотреть в глаза свату Закхею, что он сейчас то ли в Вифлееме, то ли в Геродиуме и неизвестно, когда вернется, а провинившиеся слуги уволены. И если он, Агасфер, мужчина, то должен сам уладить дело с Закхеем…

Во время этого надрывного монолога она тискала передник, вытирая об него руки, а под конец разразилась обильными слезами.

Они так подействовали на чувствительного Агасфера, что от дома менялы уходил он в смятении; но когда разум взял в конце концов верх, стало очевидно, что его, Агасфера, нагло и преднамеренно шельмуют, и самым убедительным доказательством этого является уклонение Мардохея от встреч и спешное увольнение слуг, которые помогали Агасферу в храме.

Поднимаясь по каменистой дороге в Вифанию и горько сетуя, что ошибся в человеке, которому так доверился, он невольно вспоминал слова Писания: «Кто любит серебро, тот не насытится серебром; и кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это – суета».

Слухи об изгнании Иисусом торгующих из храма разнеслись по всему Иерусалиму и, словно круги на воде, стали расходиться по земле Иудейской; а потому когда понурый Агасфер с повинной предстал перед хозяином, Закхей уже знал о случившемся.

В тот момент, когда явился меняла, скотовладелец сидел на террасе в свободном одеянии фарисея с красными каймами и с выражением детской доверчивости на лице слушал трели пестрого щегла, поющего в клетке.

Смирив свою гордыню, Агасфер пал перед хозяином на колени, проговорив:

– Господин, если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня.

Закхей долго, изучающе посмотрел на него и наконец произнес:

– Слова твои исполнены ума и искренности, Агасфер. Встань с колен и садись к столу.

Вскоре по приказу хозяина та самая служанка, что однажды приходила ночью к Агасферу, принесла вино и фрукты; накрывая на стол, она скромно опускала глаза, никак не выявляя своего знакомства с гостем.

– Ах, какая ты у нас тихоня, Дебора… – усмешливо заметил Закхей и подмигнул Агасферу: – Ну как, в прошлый раз она понравилась тебе?

Агасфер перехватил расширенный, умоляющий взгляд самаритянки и неопределенно ответил:

– Я благодарен за твою заботу обо мне, господин.

Девушка вздохнула с облегчением и поспешно удалилась, унося пустой поднос.

– Славная кобылка, – произнес Закхей, пригубливая вино.

Похоже, он пребывал в отличном благорасположении, и это сильно озадачило Агасфера, который, хмелея от выпиваемого, вновь и вновь возвращался к событию в храме.

– Этот Назарянин… – повторял он. – В одиночку одолел всех… Словно демоническая сила вселилась в Него…

– Кстати, мне тут пересказали одну его притчу, – вспомнил Закхей. – У некоего заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, другой пятьдесят. Им нечем было заплатить, и он простил обоим. Кто же из них больше возлюбит его? Как ты думаешь, Агасфер?

– Полагаю, тот, кому он больше простил.

– Верно! – рассмеялся Закхей. – Но это не про меня. Я могу простить человеку все, кроме долгов. Ибо не зря сказано в Писании: «Если я не за себя, то кто за меня?» А потому давай спустимся в подвал и подсчитаем, сколько ты мне задолжал.

Когда они сверили с наличностью записи в учетной книге, выяснилось, что недостает именно тех денег, что в тот злополучный день слуги Мардохея должны были унести с торжища. Даже за вычетом того, что заработал Агасфер по условиям договора, сумма долга оказалась так велика, что Агасфер едва не потерял сознания:

– Господин, ты губишь меня, – пролепетал он. – Моей жизни не хватит, чтобы расплатиться с тобой…

Закхей дружески похлопал его по плечу:

– Поскольку ты друг моего свата, так и быть, я смягчу условия. Мне нужен раб, чтобы пасти овец. Он стоит тридцать сребренников. Ты станешь пастушествовать у меня за еду и одежду, а я ежемесячно буду выплачивать тебе один сребренник. Когда скопишь нужную сумму – купишь мне раба и будешь свободен. Ведь не зря же сказано в Писании: «Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».

От скотовладельца он уходил с ощущением человека, который должен был умереть, но отделался тяжелым ранением.

Спускаясь по каменным ступеням узкой улочки, Агасфер услышал позади торопливые шаги, и вскоре легкая женская рука тронула его за плечо:

– Господин, это я, Дебора… – раздался бархатистый голос, и он сразу узнал красавицу-служанку из дома Закхея, хотя самаритянка прикрывала лицо головной накидкой. – Спасибо, что не выдал меня… В прошлый раз я солгала хозяину, что ублажила тебя…

– Господь тебя простит, Дебора, – отозвался Агасфер.

– И еще, – зачастила она, опасливо поглядывая по сторонам. – Вчера у нас был Мардохей. Они с хозяином считали деньги, а после пили вино, смеялись и говорили о тебе: «Этот саддукей слишком кичится своим умом и начитанностью, пора опустить его на землю».

Глава одиннадцатая

– Агасфер, ты такой умный и такой наивный! – горячо говорила Эсфирь, порывисто пожимая руки возлюбленного. – Эти фарисеи попросту ошельмовали тебя, надо обратиться в суд!

Они сидели в беседке, окруженные таинственной тьмой осенней беззвездной ночи; внизу, под обрывом, бессонно журчал Кедрон и где-то, в стороне Царских садов, предостерегающе ухал филин.

– Нет такого суда, в котором бедняк выиграл бы у богача, – убивался Агасфер. – А всему виной этот бесноватый… Все из-за Иисуса… Жизнь моя померкла с той поры, как столкнулся с Ним… Святой Дух оставил меня, ибо он пребывает лишь в том, у кого сердце наполнено радостью…

– А разве моя не померкла, Агасфер?! – воскликнула Эсфирь, заливаясь слезами. – До сих пор я жила надеждой, и в этом была моя радость… Теперь нет никакой надежды… Но я еще больше хочу принадлежать тебе, быть твоей женой… Хочу делить с тобой ложе, гладить твои кудри и целовать грудь твою, хочу рожать детей, похожих на тебя… Хочу мыть тебе ноги, когда устанешь от долгого пути, и подавать вино, когда тебя будет мучить жажда… Но все это… лишь пустые мечты…

– Ты… откажешься от меня? – осторожно спросил он.

– Ах, Агасфер… – отозвалась она, пряча мокрое лицо у него на плече. – Ты такой умный и такой глупый. Таким я люблю тебя еще сильнее.

Глава двенадцатая

Настала зима, с ее рваными ветрами, участившимися дождями и холодными лимонными восходами. Агасфер пас овец Закхея вместе с глухонемым стариком Симоном в долине Кедрона, поблизости от истока его, и каждый месяц получал по сребреннику, медлительно и трудно приближая свою свободу. Спали напарники в загоне для скота, на соломе под навесом из пальмовых листьев, и в самые зябкие ночи согревали друг друга телами.

У Симона Агасфер учился не только искусству пастушества, но и неброской мудрости существования: улыбчивый и благодушный напарник вполне доволен был сегодняшним днем, который всякий раз дарил ему краски и запахи созданного Господом мира, непритязательный кров и простую пищу, состоящую из овечьего сыра, козьего молока и пресных лепешек.

Со временем Агасферу открылось, что счастлив бывает лишь тот, кто не имеет несбыточных желаний и не задается проклятым вопросом: «Для чего?»

Сам же он обречен был на страдания, ибо разум его всегда рвался за пределы повседневного земного существования, а любовь к Эсфири как раз и являлась несбыточным желанием.

С возлюбленной он встречался в ее саду по субботам, когда бывал свободен, и всякий раз у него начинало болеть сердце, когда замечал, как похудела Эсфирь за последнее время, как поблек румянец ее прежде налитых щечек и все чаще по ним скатываются слезы…

В такие мгновенья он начинал ненавидеть Иисуса, а после, бессонными ночами, когда в загоне хрустко перетаптывались овцы, а рядом мирно посапывал Симон – вынашивал мрачные планы мести.

Эсфирь же решила все по-другому.

В один из дождливых декабрьских вечеров она встретила его – возбужденная, с живым блеском прекрасных своих глаз, проворно достала из-под столика беседки алавастровый сосуд с нардовым маслом и принялась весело умащивать им любимого, приговаривая: «Ты весь пропах овцами!» Потом выставила заранее припасенное вино, холодное мясо и сухие фрукты и, дождавшись, когда Агасфер насытится, сообщила:

– Я все придумала, возлюбленный мой! Если в несчастье нашем виноват Иисус – пусть Он же и поможет! Он ведь не только проповедник, но и великий чудотворец! Мне рассказывали, что во время пира в Кане галилейской, куда были приглашены Мать Его и ученики, кончилось вино, и тогда Иисус приказал слугам наполнить водой шесть больших каменных сосудов для обрядовых омовений и превратил ее в вино! В Галилее Он исцелил сына царского чиновника, даже не видя его! На берегу Тивериадского озера Он накормил пятью лепешками пять тысяч человек, оживил руку парализованного ткача Самуила, который случайно нарушил субботу, а возле Силоамского источника вернул зрение слепому, намазав глаза его бре-нием! Неужели Он не поможет нам?

– А что если… эта наша беда – наказание за грехи наши? – усомнился Агасфер.

– Как раз грешникам Он и помогает! – пылко возразила девушка и, понизив голос, добавила: – Я не сказала тебе главного: ко мне сватается Иона, сын самого богатого купца Александрии. Так что поторопись, любимый.

Глава тринадцатая

Процессия паломников вышла из ворот Стефана в северной части Иерусалима и двинулась в сторону Иерихона. Агасфер, который пас овец на противоположном склоне долины Кедрона, видел, как она, повторяя извивы каменистой дороги, змейкой спускается вниз, оставляя за собой редкое завихрение пыли, и вскоре различил облаченную в светлый хитон высокую фигуру Того, за Кем следовали все остальные. Иисус шел широким уверенным шагом, опираясь на длинный посох и, казалось, преодолевал пространство с завораживающей легкостью: никакой поспешности не было в Его движениях, в то время как сопровождающие частили торопливыми ногами, а некоторые даже, желая приблизиться к Назарянину, обегали толпу по сторонам ее.

Сердце Агасфера забилось встревоженным птенцом: последнее время он молил Бога о свидании с чудотворцем, ибо – права была Эсфирь! – только Он способен был спасти их любовь. Но Агасфер не мог надолго оставить овец, чтобы пойти за Ним, Иисус же непредсказуемо возникал то в одной, то в другой части Иерусалима, проповедуя, исцеляя страждущих и отражая нападки фарисеев, готовых убить Его.

(Эти лицемеры не терпели тех, кто думает иначе, чем они, и в подлом поступке Мардохея, воспользовавшегося паникой среди торгующих в храме Иерусалимском и потом вступившим, судя по всему, в сговор со своим сватом, – угадывалась не только извечная алчность богатых, но и неискоренимая фарисейская потребность унизить иноверца.)

Дав знак напарнику Симону, чтобы тот последил за отарой без него, Агасфер спустился по склону, перешел вброд неглубокий в этом месте поток Кедрона и достиг пилигримов, когда они остановились на развилке с тропой, ведущей к Гефсиманскому саду.

Привстав на цыпочки и заглядывая поверх голов, он увидел в середине толпы небольшую смоковницу, на которую указывал побледневший, напряженный Назарянин, говоря: «Да не будет же впредь от тебя плода навек!» Вслед за этим деревце сперва привяло, а потом стало опадать листвой, скорчившись ветвями словно бы от нестерпимого зноя.

– Пустите меня к Нему! – выкрикнул Агасфер, делая отчаянную попытку пробиться к Назарянину, но потрясенная увиденным толпа будто окаменела, не пропуская. – Пустите, я хочу просить Его…

И тут из сердцевины ее раздался спокойный голос Иисуса:

– Агасфер, меняла из храма Иерусалимского, о чем можешь ты просить Меня, если ты еще не пришел ко Мне и не понял слов Моих? Сейчас ты пасешь овец, но напоминаешь вора, который входит в овечий загон не через ворота, а хочет пролезть каким-то другим путем. Но тот, кто входит через ворота, тот настоящий пастырь своих овец. Я – ворота для овец. Ты видишь их, но не входишь в них.