Будучи практикующим психоаналитиком, я обнаружил, что современная психотерапия – после того как все аспекты конкретного случая приняты во внимание – практически полностью сводится к решению проблем, связанных с тем, что люди ищут мифы и стремятся к ним. Тот факт, что западное общество почти полностью избавилось от мифов, стал главной причиной появления и дальнейшего развития психоанализа. Фрейд и другие придерживающиеся иных концепций специалисты-психотерапевты ясно показали, что язык мифов является важнейшим элементом психоанализа.

Огромный интерес к телепрограммам Джозефа Кэмпбелла, посвященным мифам, – это очевидный показатель распространенной во всех западных странах потребности в них. Но в отличие от Кэмпбелла, говорящего в своих программах о мифах почти что исключительно Азии, Индии, Китая, Малой Азии, эта книга посвящена мифам, которые здесь и сейчас живут в сознании и в бессознательном современных людей Запада.

Мы сосредоточимся на рассмотрении примеров и фактов, которые постоянно встречаются в современной психотерапии.

Я рассуждаю о «призывном крике, нацеленном на поиск утраченных мифов», так как уверен в насущной необходимости мифов в наше время. Корни многих проблем современного общества, включая наркоманию, вовлечение в культы, могут крыться в недостатке мифов в сознании людей. Мифы дают нам внутреннее ощущение безопасности, необходимое для адекватного восприятия сегодняшней жизни. Резкий рост числа самоубийств среди молодых людей, как и неожиданное увеличение количества депрессивных расстройств среди представителей всех возрастов, объясняется – как я покажу в этой книге – путаницей в головах и отсутствием мифов, адекватных современному обществу. Эта книга адресована, как я надеюсь, гражданам Америки и других стран и является результатом наших усилий по выдвижению проблемы мифологии в поле открытой дискуссии, а также демонстрацией того, что мифы могут быть заново открыты и их можно использовать в качестве инструментов познания самих себя.

Это особенно актуально в свете нашего стремления придавать смысл своей жизни – посредством творчества, любви, возникающих перед нами вызовов, – поскольку мы находимся на пороге нового века. Наступление нового исторического периода подталкивает нас к тому, чтобы мы взглянули на наше прошлое и разобрались в нем, задали себе вопрос о тех смыслах, которые мы придавали ранее и придаем в настоящий момент нашим жизням. Именно с таким настроением я адресую читателю эту книгу.

Ролло Мэй

…такова наша современность… склонная к уничтожению мифа… И вот он стоит, этот лишенный мифа человек, вечно голодный, среди всего минувшего и роет и копается в поисках корней, хотя бы ему и приходилось для этого раскапывать отдаленнейшую древность[1].

Фридрих Ницше. Рождение трагедии из духа музыки

Возможно, у вас возникает впечатление, что наши теории являются своего рода мифологией… Но разве любая естественная наука не сталкивается в конце концов с подобного рода мифологией? Разве у вас в физике сегодня дела обстоят иначе?

Письмо З. Фрейда А. Эйнштейну

Сегодня в кампусах мы слышим призывы к мифу, иногда этот призывный крик тих, даже безмолвен. Наука и гуманизм должны объединиться, чтобы ответить на этот крик.

Мэттью Бронсон, биолог. Из выступления на студенческой конференции в Калифорнийском университете, Сан-Диего

Часть 1. Для чего нужны мифы?

Глава 1. Что такое миф?

Будучи предметом изучения, миф… не является объяснением с целью удовлетворения научной любознательности, а некой повествовательной реконструкцией первобытной действительности, передающейся с целью удовлетворения глубинных религиозных потребностей и моральных исканий.

Бронислав Малиновский. Магия, наука и религия

Миф – это способ придания смысла бессмысленному миру. Мифы – это повествовательные формы, делающие важным наше существование. Заключается ли смысл нашего существования только в том, что мы привносим в жизнь с помощью наших индивидуальных духовных усилий, благодаря которым преодолеваем всяческие невзгоды, как на этом настаивал бы Сартр, или нам надо постичь какой-то высший смысл, как полагал Кьеркегор, результат един: мифы – это для нас путь достижения понимания этого смысла и значимости. Мифы похожи на несущий каркас дома: они практически невидимы снаружи, но являются той структурой, которая скрепляет дом воедино для того, чтобы в нем можно было жить.

Мифотворчество критически важно для обретения душевного здоровья, поэтому психотерапевт, испытывающий особое сочувствие к своему пациенту, никогда не будет препятствовать этому или отговаривать. Действительно, само зарождение психотерапии и степень ее распространенности в наше время вызваны процессами разрушения мифов.

Через миф здоровое общество дает своим членам возможность облегчить невротическое чувство вины и излишнюю тревожность. Например, в Древней Греции, где мифы играли важную роль в общественной жизни, отдельные члены общества были способны справляться с вопросами, связанными со своим существованием, без того, чтобы оказаться во власти непреодолимого чувства вины и захлестывающей тревоги. Именно поэтому философы уже в то время относили такие понятия, как красота, истина, добродетель и смелость, к важнейшим ценностям человеческой жизни. Мифы сподвигли Платона, Эсхила, Софокла на создание великих философских и литературных произведений, дошедших до наших дней в качестве неотъемлемой составляющей мировой культурной сокровищницы.

Но когда во втором-третьем веке до нашей эры вера в реальность древнегреческих мифов оказалась подорванной, Лукреций увидел, что «всех снедает в сердце забота. И беспрерывно их дух угнетают невольные страхи. Гложет сомнение всегда, и тяжкие жалобы мучат»[2].

Для нас, живущих в двадцатом веке, также характерны «снедающие сердца заботы» и «мучающие жалобы». Наши мифы более не выполняют функцию придания смысла существованию, современные граждане остаются без понимания направления движения в своей жизни и ее предназначения. Люди проигрывают в борьбе за сохранение контроля над своей тревожностью и чрезмерным чувством вины. Из-за этого они бросаются к своим психоаналитикам или к тем, кто их как-то может заменить, обращаются к наркотикам, к религиозным учениям в надежде с их помощью обрести ощущение себя «вместе со всеми». Исходя из этого, психолог Джером Брунер имел полное право написать: «Когда господствующие в обществе мифы оказываются не в состоянии соответствовать разнообразию тех трудных ситуаций, в которые попадает современный человек, его разочарование в первую очередь выражается в “мифоклазме”, а затем – в поисках внутренней идентичности, будучи в состоянии одиночества»[3].

Эти «одинокие поиски внутренней идентичности» и являются одной из главных причин широкого распространения в нашем обществе психоанализа, различных форм психотерапии с их многочисленными посулами, появления множества «излечивающих все» шарлатанов, сект и культов, которые могут носить и конструктивный, и деструктивный характер.

«Я никогда не обещала тебе сад из роз»

Автобиографический роман с таким названием описывает то, что ощущала молодая женщина Дебора, которая страдала шизофренией, в процессе лечения у психиатра. Описания вызывающих волнение моментов терапии этой девушки читаются и воспринимаются как современное кино на тему инопланетной фантастики. Эта терапия представляет собой, на наш взгляд, постоянную и захватывающую внимание читателя игру мифов, оказывающих взаимное влияние друг на друга. Дебора живет в окружении мифических фигур Ида-та, Ира, Антеррабея, Лактамеона, Синклита Избранных, которые населяют королевство Ира. Так как Дебора не может общаться ни с кем в реальном мире, эти мифические герои приобретают для нее критическую важность. Она пишет: «Боги Ира были спутниками ее жизни – тайными и истинно разделяющими с ней ее одиночество»[4]. Она всегда будет сбегать к ним, когда ей будет страшно или невыносимо одиноко в так называемом реальном мире.

По пути в санаторий, как повествует Дебора, она и ее родители ночевали в соседних комнатах мотеля.

За стеной на кровати лежала Дебора. В Империи Ир существовала такая нейтральная территория – Четвертый Уровень. Туда можно было попасть лишь по чистой случайности, но не по плану и не по своему хотению. На Четвертом Уровне не было переживаний, которые носишь в себе, не было ни прошлого, ни будущего, которые нужно перемалывать. Не было ни воспоминаний о собственном «я», ни тем более владения им; не было ничего, кроме упрямых фактов, которые приходили к ней незваными по мере надобности, без привязки к чувствам.

Теперь, лежа в постели, она достигла Четвертого Уровня, и будущее перестало ее волновать. Люди в соседней комнате, видимо, приходились ей родителями. Очень хорошо. Но они принадлежали к туманному миру, который сейчас развеивался по мере того, как ее, ничем не отягощенную, уносило в новые пределы, не таившие никаких тревог. Удаляясь от мира прежнего, она вместе с тем удалялась и от хитросплетений Империи Ир, от Синклита Избранных, от Цензора, от ирских богов. Перевернувшись на другой бок, она погрузилась в глубокий и успокоительный сон без сновидений.

Следующим утром, как она нам говорит, она ощущала большое облегчение и успокоение, которые ей принесли ее мифы.

Когда машина отъезжала от мотеля в солнечную дневную даль, Деборе пришло в голову, что путь может продлиться вечно и тогда нынешнее ощущение покоя и великолепной свободы станет новым подарком от не в меру требовательных по обыкновению богов и властителей Ира[5].

Эти боги в воображаемом мире Деборы отличаются не просто глубиной своих образов, но и поразительным сходством с тем, что оказалось представлено через тридцать лет в «Инопланетянине», «Возвращении джедая», «Близких контактах третьей степени» и других фильмах на внеземные темы, которые приковали к себе внимание миллионов детей и взрослых в самом конце двадцатого века. У Деборы была шизофрения. Но вечной головоломкой является вопрос о том, где пролегает граница между шизофренией и великим творческим воображением. И Ханна Грин (это псевдоним писательницы) продолжает:

Она полетела вниз вместе с богом Антеррабеем, сквозь его рассеченную пламенем тьму – в Ир. На этот раз падение было долгим. На пути встречались протяженные области серого, видимые глазом только как полосы. Место оказалось знакомым: Жерло. Здесь стонали и кричали Синклит и боги, но даже их речи были неразборчивы. Доносились и людские звуки, но лишенные смысла. Вклинивались отдельные слова, но лишенные смысла. Встревал и земной мир, но растрескавшийся и неузнаваемый[6].

Психиатр клиники Chestnut Lodge доктор Фрида Фромм-Райхманн, лечащий врач Деборы, поступила очень мудро, с самого начала дав ей понять, что не будет отнимать этих богов у нее против ее воли. Доктор Фрида, как она называется в книге, встроила этих богов в процесс лечения, время от времени предлагая Деборе сказать что-либо своим богам или вроде как случайно спрашивая ее, о чем говорят эти боги. Самым важным было то, что доктор Фрида Фромм-Райхманн уважала потребность Деборы в общении с этими мифическими фигурами и искала способ помочь девушке увидеть то, что она сама создала их. И вот во время одной из сессий:

«Наше время истекло, – мягко объявила доктор. – Молодец, что рассказала мне про свой тайный мир. Передай этим богам, и Синклиту, и Цензору, что им меня не запугать и что помешать нашей с тобой работе они бессильны».

Но когда доктору Фриде потребовалось уехать на лето в Европу, Дебору временно передали молодому психиатру, который был просто пропитан духом современного рационализма. Этот психиатр попытался бесцеремонно разрушить «галлюцинации» Деборы, совершенно не понимая ее потребности в своих мифах. В результате состояние Деборы заметно ухудшилось вместе с приходом всей ее системы богов и их внеземных царств в полный беспорядок. Она полностью ушла в свой мирок, совершенно отрешенный от действительности. Она устроила в санатории пожар, обожгла и искалечила саму себя, стала вести себя так, будто все человеческое в ней исчезло. Именно это с ней и произошло. У нее отняли душу – если душой считать наиболее сокровенные и фундаментальные функции сознания. В итоге она буквально лишилась какой-либо опоры, за которую можно было бы держаться.

Дебора описала все это доктору Фриде, когда та позднее вернулась из Европы. Тот другой психиатр, причитала она, «только и хотел, что показать, насколько он прав и какой он умный». Заливаясь слезами, она продолжала: «Он точно так же мог бы сказать: “Приди в себя и выбрось все эти глупости”… Проклятье на мою голову!» Она простонала: «О черт! На мою правду мир отвечает только ложью!»

Мы можем рассматривать поведение этого рационалистичного психиатра как аллегорию современной эпохи. Когда мы в нашем двадцатом веке так зациклены на доказательстве правоты нашего технически формализованного мышления и одним махом отбрасываем мифы со всеми их «глупостями», мы одновременно обкрадываем собственные души и ставим под угрозу разрушения наше общество – точно в такой же мере, как и в случае с упомянутым ухудшением состояния Деборы.

Мифы сохраняются у Деборы до самой последней страницы романа «Я никогда не обещала тебе сад из роз». Но к этому времени она уже научилась понимать, что ее мифы были также плодами ее собственного богатого творческого воображения. Доктор Фрида помогла ей осознать, что она в состоянии сама определять те формы, которые принимают эти мифы (пусть они поначалу и были вроде бы как шизофреническими).

Хотя Дебора и участвовала в творении своих мифов, важно отметить, что она не создавала потребности в них. Такая потребность является частью нашей судьбы как человеческих существ, частью нашего языка общения друг с другом, способом понимания друг друга. В конце курса своего лечения творческое начало Деборы стало проявляться в таких формах, которые на самом деле дали многое ей самой и людям из круга ее общения; после окончания курса терапии в Chestnut Lodge она написала и опубликовала несколько замечательных романов, два из которых повествуют о людях с серьезными ограничениями.

Настоящая книга написана не столько о шизофрениках как таковых, сколько о той потребности в мифах, которую испытываем все мы и которая возникает из самой человеческой природы. Формы, которые эти мифы принимают, могут быть самыми различными. Но потребность в мифах, даже более того – плач по мифу будет сохраняться до тех пор, пока на земле будут оставаться существа, называющие себя людьми. В этом смысле мы все подобны Деборе: хотя мы и формируем наши собственные мифы различными путями – и коллективно, и индивидуально, – мифы как таковые являются для нас необходимым способом преодоления пропасти между нашей биологической природой и нашей личностью.

Мифы – это наши собственные интерпретации нас самих, нашей внутренней сущности в ее отношении к внешнему миру. Они являются теми повествованиями, историями, которые объединяют наше общество[7]. Мифы – важнейшая часть процессов, которые способствуют сохранению жизни в наших душах, привнесению в наше сознание новых смыслов в условиях сложного и зачастую бессмысленного мира. Такие аспекты вечности, как красота, любовь, великие идеи, могут появляться и проявляться в виде мифа внезапно или постепенно.

Поэтому мифы находятся в центре внимания психотерапии. Критически важно, чтобы психотерапевт позволял своему пациенту воспринимать его мифы со всей серьезностью, неважно, проявляются ли эти мифы в виде сновидений, свободных ассоциаций или просто фантазий. Каждый человек, испытывающий потребность в приведении в порядок потока своих чувств, ощущений, эмоций, мыслей, в том, чтобы все они были согласованы друг с другом независимо от того, имеют ли они свои внутренние или внешние начала, вынужден осознанно делать для себя то, что ранее делалось для индивидуумов семьей, церковью, государством, а также то, что проистекало из обычаев и традиций. В ходе курса психотерапии мифы могут служить связью для пациента, попыткой испробовать новые жизненные модели или даже стать толчком для того, чтобы пуститься во все тяжкие в стремлении заново выстроить ранее разрушенный жизненный уклад. Как говорит Ханна Грин, мифы – это то, что «разделяет с нами наше одиночество».

Религиозные культы и мифы

В последние декады мы наблюдаем устрашающую статистику самоубийств среди молодых еще людей. В 1970-е годы число молодых мужчин, добровольно ушедших из жизни, возросло многократно. Можно пытаться всеми многочисленными способами предотвращать эти самоубийства, например, вести телефонные беседы с людьми, находящимися в глубокой депрессии, и т. п. Но так как высшей целью остается погоня за деньгами; так как мы практически совсем не обучаем этике – ни дома, ни на уровне правительств; так как в этих молодых людях не заложено стремление к формированию своей жизненной философии; так как телевидение заполнено агрессией и сексом (притом что в нем полностью отсутствует элемент, направленный на то, чтобы научить любить) – и до тех пор, пока все это будет сохраняться, среди молодежи будут распространены депрессии и самоубийства.

Совсем недавно во время выступления на церемонии вручения дипломов в Стэнфордском университете один студент описал своих товарищей-выпускников как «не знающих, как соотнести себя с прошлым или будущим, имеющих слабое представление о настоящем, не имеющих жизнеутверждающих убеждений, ни цивильных, ни религиозных» и, соответственно, не имеющих «ни целей, ни способов для эффективных действий». Пока наш мир и наше общество остаются лишенными мифов, в которых выражены наши убеждения и моральные ценности, люди будут впадать в депрессию, как мы далее увидим, и совершать самоубийства. В следующей главе мы обратимся к некоторым причинам этой морально-этической опустошенности; сейчас же только скажем, что отсутствие мифов – это нехватка языка общения даже для того, чтобы только попытаться начать говорить об этих проблемах.

В состоянии, когда непонятно, куда следует двигаться далее, в котором мы оказались в самом конце двадцатого столетия, совсем неудивительно, что обезумевшие от отчаяния люди в массовом порядке обращаются к новым вероучениям, к восстановленным из небытия старым культам, стремясь найти там ответы на свои вопросы, связанные с общей тревожностью, облегчить свое чувство вины и снизить уровень своей депрессии и найти что-то, что сможет заполнить их жизненный вакуум. Они также обращаются за помощью и советом к астрологам[8]. Или цепляются за суеверия первобытного прошлого, которые проистекают из веры в колдовство[9].

Наш двадцатый век был первоначально объявлен эпохой рационализма, в которой просвещение и образование окажутся повсеместно распространены, а религия будет как минимум очищена от всех предрассудков и сама станет чем-то «просвещенным». И действительно, почти все основные цели эпохи Просвещения были достигнуты хотя бы частично: некоторые люди стали невероятно богатыми, большинство людей на Западе освободились от тирании, получили широкое распространение научные знания – и далее можно перечислять бесконечно. Но что случилось? Мы как человеческие существа запутались, произошла утрата моральных идеалов, мы опасаемся того, что грядет в будущем; мы испытываем неуверенность в том, что нам следует делать для изменения текущего положения вещей или для того, чтобы вывести нашу внутреннюю жизнь из опасных ситуаций. «Мы является самыми информированными людьми на земле», – утверждает Арчибальд Маклиш.

Мы тонем в фактах, но мы потеряли или теряем нашу человеческую способность чувствовать нечто, стоящее за ними… Наше знание сейчас идет через разум, через факты, через абстракцию. Мы, кажется, уже не способны на такое знание, которое было у Шекспира, который поэтому заставил Короля Лира воззвать к слепому Глостеру на вересковой пустоши: «…ты видишь, что творится на свете», на что Глостер ответил: «Не вижу, но чувствую»[10].

Мифы исчезают из языка только ценой потери человеческой теплоты, внутренних смыслов, ценностей – тех вещей, которые придают особый смысл каждой отдельно взятой жизни. Мы понимаем друг друга, идентифицируя себя с субъективными смыслами, присутствующими в языке других людей, ощущая то, что важные слова значат для них в их же собственном мире. Без мифов мы подобны расе, больной на голову, мы не способны продвинуться дальше прямого смысла слов и услышать, что говорит человек. Не существует более убедительного доказательства обнищания нашей современной культуры, чем популярное, хотя и глубоко ошибочное определение мифа как вымысла.

Жажда мифа и разочарование в связи с отсутствием адекватных мифов проявляются в употреблении наркотиков. Если мы не можем определиться со смыслом нашей жизни, то можем попытаться хотя бы на время вырваться из унылой рутины нашего существования путем «побега из собственного тела» с помощью героина, или крэка, или какого-либо еще наркотика, который сможет временно унести человека из этого мира. Такой «способ» мы нередко наблюдаем в процессе психотерапии: когда пациент ощущает свои перспективы как чрезвычайно сложные, он может решить, что все еще в состоянии хоть как-то поучаствовать в своей судьбе, передозировав наркотик или пустив себе пулю в лоб. Если мы в любом случае и в конечном счете обречены на полное небытие, то будет менее унизительно уйти из этого мира, громко хлопнув дверью, чем под свои стоны и всхлипывания.

Нынешнее массовое обращение к религиозным культам, в особенности молодых (но также и не очень) людей, является показателем отчаянного стремления к обретению мифов. Любая секта, обещающая блаженство и любовь, открытие внутреннего пути к какому-либо божеству, может рассчитывать на свою аудиторию, а люди будут слетаться под знамена нового культа, как бы он ни назывался. Джим Джонс и трагедия в Гайане, когда 980 его последователей совершили акт самоубийства только потому, что авторитарный Джонс потребовал от них этого, – это предупреждение всем нам, которое мы не можем позволить себе забыть.

Религиозные культы и секты обладают силой мифов, но не останавливают себя никакими социальными ограничениями, не имеют тормозов, не обладают никакой ответственностью перед обществом. Зов к мифу должен быть услышан, так как если мы не обретем адекватные мифы, то наше общество заполнит этот вакуум псевдомифами и верой в магию. Социологи предоставили нам данные нескольких опросов, имевших место в 1960-е и 1970-е годы, которые показывают, что вера в Бога отступает, а вот вера в дьявола, наоборот, усиливается[11]. Это является отражением распространения увлечения культами среди людей, ощущающих распад нашего общества и стремящихся найти какие-то способы объяснения этого явления.

Вместо того чтобы рассматривать веру в дьявола как проявление некоего иррационального поведения, характеризующегося случайными и беспорядочными моментами, следует отнестись к ней как к попытке беспомощного человека придать этому миру какой-то смысл, найти причинно-следственные связи там, где есть угроза полного беспорядка, ослабить диссонанс между своей приверженностью общественному порядку, который непонятен и далек[12].

Отрицание мифов

Утверждение о нашей потребности в мифах действительно выглядит весьма странно в свете того, что в нашей культурной среде уже давно принято рассматривать мифы как вымысел. Даже те люди, интеллект которых находится на высоком уровне, придают выражениям типа «ведь это только миф» несколько снисходительно-пренебрежительный оттенок. Например, библейская история о сотворении мира – это «только миф»[13]. Использование в таких выражениях слова «только» для подчеркивания своего неодобрения мифа берет начало в третьем веке нашей эры, когда отцы-основатели христианской церкви искали пути борьбы с верой простых людей в мифические истории Древней Греции и Древнего Рима. Эти отцы-основатели утверждали, что единственно верным является лишь христианское учение, а древнегреческие и римские россказни – это «только» и «просто» мифы. Но если бы отцы церкви в большей степени верили в огромную силу новой мифологии, которую принесло с собой христианство (например, празднование Рождества с волхвами, следующими за звездой, взошедшей на востоке, и очаровательная традиция дарить подарки или впечатляющее празднование Пасхи с отмечанием наступления весны и возрождения всей растительности, цветов и злаков, а также миф о воскрешении), то у них не было бы необходимости столь неистово бороться с великими классическими мифами Греции и Рима.

Но в наши дни существует и другая причина ошибочного отношения к мифам как к чему-то ложному. Большинство из нас были воспитаны в духе рационалистического мышления. Мы, кажется, являемся жертвами предрассудка, состоящего в том, что чем более рациональный характер имеют наши мысли и высказывания, тем более они истинны, что мы и видели на примере того психиатра, который временно заменял лечащего врача в романе Ханны Грин. Такое, можно сказать, монопольное положение деятельности левого полушария мозга является выражением открытий не истинной науки, а только псевдонауки. Грегори Бэйтсон справедливо напоминает нам о том, что «чисто утилитарная рациональность, отделенная от таких явлений, как искусство, религия, мечта и им подобных, в обязательном порядке несет в себе патогенный и деструктивный заряд по отношению к жизни»[14]. Как уже ранее говорилось, нашей первой реакцией на отсутствие мифов является мифоклазм; мы отвергаем саму концепцию мифа. Отрицание мифов, как мы увидим далее, само по себе есть часть нашего отказа от трезвого взгляда на действительность – как на свою личную, так и нашего общества.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3