Королевский гамбит. Сборник рассказов

Он давно хотел предложить шефу новый вариант выхода на рынок, но риски были высоки, а рисковать собой и своим креслом не хотелось. Теперь уже было не важно. А вдруг выгорит? Надо просто расписать все подробно, просчитать бюджетирование, разложить по полочкам этапы. Этот план не был универсальным – многое было завязано лично на него, его знакомства и связи, его манеру общения и выстраивания сделок. Взять и передать его кому-то другому на исполнение – наверняка угробить весь проект. Значит он должен сделать так, а вернее написать это так, чтобы любой другой на его месте тоже мог справиться. Потому что у него осталось чуть меньше трех дней.

По дороге на работу он набрал знакомый номер: «Да. Это я. Мы могли бы сегодня встретиться? Вечером. После семи. Я все объясню» и отключился. Он совершенно не знал, что он будет ей говорить. Вчера у него был хитрый план: он решил купить ей кольцо и предложить замужество. Она, естественно, испугается, потому что такие расклады ей совершенно не нужны и не интересны, и постарается сделать так, чтобы исчезнуть из его жизни. Но это было вчера. Что изменилось?

Он пытался рассчитать свои ходы, но почему-то сегодня после утреннего купания в парке, вся эта суета стала казаться такой ненужной, затхлой, опостылевшей, как – будто навязанный кем-то спектакль, в котором он, на самом деле, и не собирался играть. Поэтому сегодня – сложится как сложится. Терять уже нечего. «Нечего!» – в который раз повторил он сам себе.

Удивительным образом с каждой минутой у него появлялось ощущение неведанной доселе свободы. Но ее подоплекой была всего лишь банальная искренность – во- первых с самим собой, а во-вторых, с окружающими людьми. Он не перестал бояться того, что вот-вот должно было случиться, но по странному стечению обстоятельств с каждой минутой ему все больше и больше нравилось жить. Хотелось любоваться этим миром, проносящимися мимо машинами, спешащими куда-то по своим делам людьми, утренним кофе и туманом в парке, удивленными лицами коллег по работе – почему пришел так рано, почему сегодня гладко выбрит и улыбается так, словно выиграл миллион. «Если бы они только знали», – он поймал себя на мысли, что вчера думал весьма похожим образом, но совсем другими словами, – «если бы они только знали, что это на самом деле значит – жить! Вдыхать вкусный утренний воздух, улыбаться незнакомке, радоваться новым творческим планам. И насколько это может оказаться бесценным!»

Почему-то сегодня он успел столько – сколько обычно удавалось сделать за три дня. Удочки и покрышки отложил на вечер. Проект был одобрен руководством, что требовало пары дней, на расчет старта.

– Я хочу, чтобы, если вдруг меня не будет… ну, командировка, или, вдруг больничный, вы смогли все грамотно сделать без меня.

– Собираешься в отпуск? – не поднимая головы от ноутбука, поинтересовался директор.

– Да. То есть… нет.

Он оторвался от графиков и цифр и посмотрел на него слегка нахмурившись.

– Ну, просто… всякое бывает. – Он натужно улыбнулся, стараясь ничем не выдать своего внутреннего волнения.

Вечером в кафе он и она сидели, глядя друг на друга. Сначала молча – она ждала, чтобы узнать, для чего он ее позвал, он – собирался с силами, чтобы сказать то, что говорить было нельзя.

– Так будет правильно, если мы сегодня расстанемся, – сказал он первое, что пришло в голову. – И я не могу тебе объяснить почему.

– О боже, – она повела плечом и уголки ее губ изогнулись в неприятной усмешке. – Я так и думала. Это твоя новая секретарша?

– А я так и думал, что ты так подумаешь. – Он вдруг рассмеялся, как мальчишка. Взмахнул руками. – Я не могу сказать тебе всего, но ты прекрасна – как королева, – он взял ее руку и поцеловал. – И ею и останешься. Но есть такие моменты, когда надо уметь проиграть. И сделать это красиво. Знаешь, я очень люблю играть в шахматы. Там иногда за несколько ходов видно безнадежность партии. И тогда лучше сдаться. Но можно просто положить короля на бок, а можно сделать пару красивых ходов напоследок и завершить игру, порадовав соперника интересными ходами. Я сдаюсь. – Он налил ей полный бокал вина. И себе заодно.

Через час они шли по улице, поддерживая друг друга под локоть, громко и непристойно хохоча, сняв обувь, и что-то бурно обсуждая. Прохожие оборачивались на них, но видя, что люди навеселе вполне пристойно одеты, торопливо шли дальше. Он поймал ей такси, чмокнул ее в лоб, как ребенка, на секунду прижав к себе и где-то в глубине себя еле слышно всхлипнув, проглотил невесть откуда взявшийся ком, еще раз улыбнулся и успел отвернуться, чтобы она не увидела предательски навернувшихся слез.

Затем вызвал такси себе. Оставалось два часа до ее прихода. И чуть больше двух дней до…

2

– Мне нужен твой совет, – сегодня он не тушил свет, и она выглядела как сигаретный дымок, расплескавшийся в воздухе. Он пробовал всмотреться в ее лицо, но это было трудно физически, словно какая-то рука ненавязчиво, но достаточно сильно заставляла его голову отвернуться. Но он снова и снова пытался.

– Совет? – она помолчала, и, казалось, немое удивление, разрезало комнату вертикально напополам. – Это странно. Или, как говорят у вас, смешно.

Он докурил, немного нервно, затушил сигарету, вдавив ее в пепельницу так, что лопнул сигаретный фильтр, а пальцы погрузились в хлопья пепла и выдавил из себя еле слышно:

– Я не знаю, что сказать дочери.

Она еще немного помолчала и ответила:

– Есть смысл поступить так, как если бы ты ни о чем не знал.

– Ни о чем не знал? – Он вскочил и закричал – Ты говоришь: ни о чем не знал? Ты понимаешь, что это невозможно – жить так, что каждая минута твоей жизни…

– Наконец обретает смысл, – спокойно и тихо продолжила она. – Это прекрасно. И ты сам это знаешь

Он замер на полуслове, глотнул ртом воздуха, так, словно в комнате вдруг резко стало невероятно душно, и рухнул, как подкошенный обратно на кровать. Весь его гнев, который он до той поры сдерживал, давил, топил в себе, не давая себе ни единого шанса кому-то его показать, в одну секунду вылился наружу. И он бы сейчас пробил кулаком дверь в соседнюю комнату, если бы она не перебила его. И от этого, а вернее от того, что именно она сказала, ему стало больно – так невероятно больно, что хотелось выть от нечеловеческой тоски. Осознание, что только теперь он научился радоваться жизни и хоть на минуту задумываться о том, что и для чего он делает – теперь, когда оставалось всего два дня, а уже наверное и меньше, подкосило его своей невыносимой жестокостью. Он снова уткнулся в подушку, вздрагивая словно раненный зверь, как весь месяц до этого.

– Твоя дочь – не маленький ребенок, не беспомощное дитя, и рано или поздно это все равно случится в ее жизни. Передай ей то, что можешь. Может быть, что понял сейчас, или что поможет ей потом; что-то, за что она когда – нибудь, возможно, скажет тебе спасибо.

Сегодня он взял отгул. «Отгул за два дня до собственной смерти. Какой идиотизм», – думал он, снова набрасывая на бумаге нечто вроде плана: места, которые дочь могла хотеть посетить, её любимый ресторан, Ботанический сад. Наверняка она захочет проведать те ростки бамбука, которые они сажали вместе десять лет назад. Это была их маленькая тайна, общая, на двоих. Он привез их ей из командировки в Японию, но дочь захотела посадить целую бамбуковую рощу. Компромисс нашли быстро: он договорился со своим другом – сотрудником Ботанического сада и они поехали расширять японский уголок, для которого в саду было выделено отдельное помещение.

Друг, правда, никак не мог понять всего смысла этой затеи и несколько раз спрашивал девочку – для чего она сажает бамбук. Наконец она подняла на него глаза, утрамбовывая руками куски маслянистой почвы и ответила: «Я хочу услышать шелест ветра в его листьях».

Тогда, по дороге домой, он думал о том, насколько мало он ее знает, да и знает ли вообще то, что происходит в душе его дочери день за днем. Как она растет – словно тот бамбук, и кем вообще когда – нибудь вырастет. И еще он вдруг понял, что в ней уже сейчас, в ее неполные девять, есть какая-то взрослая мудрость, которой даже ему можно поучиться. Что-то бесконечно глубокое, важное, непонятное и непостижимое для него, но внушающее уважение и призывающее понять и принять.

Половину программы пришлось вычеркнуть. Вернее – из нее остался практически только ресторан: такая же занятая, как и он когда-то, она порхала по жизни с радостью и беззаботность. И тем тяжелее в эту минуту казалась ему его ноша. Он не хотел, так не хотел, чтобы сейчас все это происходило с ней, и потому, словно в замедленном кино, снова и снова прокручивал в голове, как все это будет, и все ли он успел предусмотреть, все ли распоряжения сделать, все ли бумаги собрать.

– Папа, ты нехорошо выглядишь, сказала миловидная брюнетка, приземлившись на стул ресторана, словно бабочка – распахнув полы легкого плаща и широко открыв свои огромные глаза.

– Я заказал все, что ты любишь, – он вымученно улыбнулся.

– По какому случаю праздник? – она скинула плащ и повесила его на спинку стула.

– Мне, возможно, придется ненадолго уехать. Я хотел рассказать тебе, где лежат все бумаги и основные документы: на дом, на землю… ну и так далее. – Чем дольше он говорил, тем больше чувствовал, насколько фальшива его улыбка, словно маска клоуна, прилипшая к лицу.

– Слушай, мне совсем не нравится твой вид и то, что ты говоришь. У тебя действительно все в порядке? – она нагнулась вперед и взяла отца за руку.

– Я немного устал. Вернее… сильно устал. Поэтому хочу ненадолго уехать. За это время, возможно, надо будет возобновить страховку на дом и сделать еще кое-что по мелочи. Я должен тебе все рассказать, чтобы ты знала. – Он решил попробовать переменить тему, чтобы отвлечь ее внимание. – Слушай, ты помнишь бамбук, который мы с тобой посадили?

– Да, конечно, – она широко заулыбалась. – Ты ездил опять в Ботанический сад?

– Да. Был недавно. Он вырос совсем большим. Почти сровнялся с той рощей, к которой мы его подсадили. Я подумал, что, наверное, это очень хорошо, когда ты можешь что-то оставить после себя в этой жизни. Старики говорили про дом, дерево и ребенка. У меня получился, дом, бамбук и ребенок. Жаль только, что мало… Можно еще было бы многое сделать. Знаешь… – он перехватил удивленный взгляд дочери и понял, что опять говорит не о том, – я подумал, что надо начать путешествовать. Не набегами, как раньше во время работы и для работы, а по – настоящему, когда удивляешься новой культуре, новым людям, совсем другим местам, традициям, архитектуре, например. В жизни, оказывается, есть столько интересного, невероятно интересного, что тратить ее на сожаления, поиски виноватых, что что-то случилось не так, бесконечные попытки понять, а как было на самом деле надо, в общем весь этот постоянный пинг-понг в голове, не то, что жалко, а просто категорически нельзя. Иначе это болото – оно тебя засосет и съест безвозвратно. Я вчера, например, уже похоронил в нем двух своих друзей, один из которых вторую неделю доказывает, как виноват наш президент в его трудностях с бизнесом – причем виноват именно лично, и он настаивает на этом, а второй замучался чувством вины перед бывшей женой, которой он уже давным-давно не нужен.

Он говорил слегка нервно, возбужденно, готовый в любую минуту прослезиться, и все пытался подобрать слова, для того, чтобы передать дочери – как же прекрасна жизнь, как она удивительна, если не превращать ее в место собственных страданий, в юдоль скорби, а увидеть совершенно с иной стороны. С той, с которой он никогда раньше не умел этого делать, и потому ему так жадно хотелось этим поделиться.

– Я жалею о том, что раньше никогда не думал, сколько в мире на самом деле интересных возможностей: для радости, развития, роста, изобилия, удовольствия. Жалею, что жил размышлениями, а не действиями, что не совершал каких-то юношеских безумств.

– Папа, – дочь снова улыбнулась. – Кажется, это называется «кризис среднего возраста». И он хорош тем, что помогает пересмотреть всю свою жизнь и начать жить иначе. Так что, наверное, это очень хорошо, что ты едешь в путешествие. И все, о чем ты говоришь – вполне осуществимо. У тебя впереди для этого просто куча времени.

Он судорожно сглотнул и тоже улыбнулся ей в ответ.

– Я не буду тебя задерживать. Ты, наверное, спешишь. – Он понимал, что разговор дается ему невероятно тяжело, и вряд ли он сможет сдерживать себя дальше, чтобы не разрыдаться или не впасть в истерику. – Вот бумаги, – я подробно расписал в них что и как. Глянь на досуге, когда будет время. – И здесь он тоже все рассчитал, зная, что дочь вряд ли будет открывать их без необходимости, сунув в бардачок машины и просто забыв о них до поры до времени.

Она поспешно доела суфле, потянулась поцеловать его через стол:

– Папочка, я очень рада тебя видеть, но мне и правда надо бежать. Спасибо за чудесный вечер. – Взяла бумаги и махая ему рукой, быстрым шагом пошла к выходу из ресторана, на ходу набрасывая плащ.

Он расплатился по счету и отправился в сторону той же двери, медленнее, чем она, задумчиво и не спеша. Выйдя за порог, он поднял голову на усеянное звездами небо, вдохнув прелый и плотный воздух летнего вечера. Постояв так минут десять и не опуская головы, он также медленно шагнул на проезжую часть. Оставалось пятнадцать минут до ее прихода и чуть больше одного дня до…

1

Тупой и резкий удар опрокинул его навзничь. «Любоваться звездами бывает опасно», – мелькнуло у него в голове перед тем, как он потерял сознание. Серебристый джип, свистя тормозами скрылся за поворотом, даже не сбавив скорости.

«Все логично. И правильно. Быстро. Просто. Нелепо», – он продолжал мысленно разговаривать с самим собой, хотя это и казалось абсурдом.

– А смерть когда-то бывает красивой и целесообразной? – голос рядом казался очень знакомым.

Он повернул голову, картинка вокруг задрожала и покрылась мелкой рябью, словно поверхность воды. Пытаясь ее рассмотреть, он вглядывался одновременно во все, что его окружает и механистично и совершенно спокойно отмечал след от джипа, свое тело возле входа в ресторан, и невнятную тень, которая превратилась в высокого статного юношу с переменчивым и неуловимым лицом. Теперь он понял, что именно его он встречал у своей кровати каждый вечер.

– Ты пунктуален. И я не знаю, какой бывает смерть. Мне не с чем сравнивать. Я так понимаю, что теперь пришло время узнать это на себе?

– Примерно так. – Он смотрел на своего новоприбывшего с некоторым интересом.

– Почему я еще думаю и говорю? На этот вопрос ты можешь ответить?

– Я сказал, что ты умрешь, но я не сказал, что все для тебя закончится и прекратит существовать. Это – разные вещи.

– Что они делают с моим телом? – Пока они говорили, подъехала скорая. Один из врачей выносил носилки, второй в это время ставил ему капельницу.

– У тебя еще прощупывается пульс, – ответил он. Слабый, но всё – таки есть.

– Я вернусь обратно? – он обрадовался, как ребенок, возможности, что это путешествие может иметь билет в обратный конец.

– Это вряд ли. – Юноша прикурил сигарету и стал пускать аккуратные фактурные кольца дыма в воздух.

– Как ты можешь курить, если не имеешь тела? – Он вспомнил зыбкое облако дыма, которое иногда слегка мерцало около него по ночам, будучи еле видимым.

– Я не могу. Это мои воспоминания о том, как я это делал, когда был жив.

– А ты был? Неожиданный поворот. – Ему хотелось расспросить парня поподробнее, но скорая в этот момент рванула с места, включив сирену на полную мощность. – Пойдем скорее, я хочу узнать, куда меня повезут.

– Центральная областная больница, ответил его спутник, не трогаясь с места.

– Голубая с колоннадой по фасаду?

– Именно так. И если ты сейчас хорошенько ее представишь, то мы можем оказаться там раньше, чем скорая.

Он изо всех сил зажмурился, пытаясь вызвать в памяти здание больницы, в которой он, волею судеб, несколько раз бывал. Но миллион вопросов одновременно врывались в его голову и требовали ответа. И еще – он чувствовал себя прозрачным для всех звуков и света; они проходили сквозь него, словно волны, какими-то непонятными приливами и отливами цепляя все его существо так, что он вливался в них непостижимым резонансом и словно дрожал в унисон вместе с ними. Наверное, так чувствует себя человек без кожи – остро, ярко и так сильно, как только это возможно, ощущая мир вокруг себя. Парадокс этого состояния был в том, что именно сейчас он чувствовал себя еще более живым, чем при жизни.

– Хватит танцевать. Просто представь больницу. – Незнакомец прервал ход его мыслей.

– Танцевать? Я разве делал что-то подобное?

– Ты идешь по волнам, которые тебя окружают, а не формируешь те, которые нужны тебе.

– Эмм… Прости, конечно, но я всего пять минут, как умер. Я попробую еще раз. – Что-то стало подсказывать ему, что юноша не такой тертый калач, как ему казалось с самого начала. Он был уверен, что у его кровати каждый вечер стоял рок, сила, владеющая судьбами, в конце концов какой-нибудь посланец с небес, чья работа – провожать умерших или вершить правосудие после смерти. Дело, однако, принимало совсем иной оборот. И парень казался ни тем и ни другим, а, подобно ему, застрявшим там, где ему быть не пристало. Но это – потом. Он обо всем расспросит его потом. А сейчас он снова зажмурился, и попробовал представить больницу. И на этот раз у него получилось.

Приемный покой был переполнен. В коридорах сидели и лежали люди, кто-то постанывал, держась за живот, у кого-то голова была перемотана грязной тряпкой с подтеками крови. Он вдруг почувствовал, как что-то резко поддернуло его вверх, пространство вокруг закачалось и поплыло. Его спутник приблизился к нему вплотную, и он ощутил исходящую от него тревогу.

– Дефибриллятор, – скупо произнес он, но что-то выдавало его волнение.

Рывки продолжались и он снова зажмурил глаза, чтоб остановить крутящуюся перед глазами карусель. Хотя все внутри него ликовало. Они вытащат его. Они вернут его обратно!!!

– Тебе нравится идея провести оставшиеся дни своей жизни в виде овоща?

Стоп! Логика, его хваленая логика тут же начала выстраивать в его уме новые цепочки смысловых связей. «Оставшиеся дни» – значит они все – таки есть. Парень врал. Или, как минимум, не знал всего. И он явно нервничает. Как много своего смысла мы вкладываем во все, особенно там, где трудно дотянуться до истины. Безликая и всесильная фигура смерти оказалась встревоженным нахохлившимся цыпленком. Но остается тогда всего лишь один вопрос: «Для чего?»

В эту минуту толчки ослабли. И вовремя. Он почувствовал, что злится, раздуваясь и превращаясь в небольшой вихрь, вырываясь из чужих стонов, волн боли, отчаяния и безнадежности, которые поначалу так плотно окружили его.

«Для чего?» – он произносил это, как грозный вопрос внутри себя, но парень все понял. Он стал неуловимо таять прямо у него на глазах. Еще секунда и он метнулся к нему и прижал его в углу у входа – насколько это слово могло быть вообще уместно. Не имея привычного тела, он весь представлял собой в ту минуту сплошной разъяренный комок воли. «Для чегооооо?» – прорычал он.

– Второй шанс. У каждого должен быть второй шанс. – Он лепетал еле слышно, стараясь выскользнуть из угла. Лицо его выражало неподдельный ужас. – Они не дали мне второго шанса. Ты знаешь, что такое «никогда» в масштабах вечности??? Не ваше человеческое «никогда», которое ничего не стоит, а тотальное и безоговорочное, то, которое нельзя отменить.

Резкий толчок снова вырвал его и поднял мгновенно к потолку. Невероятная сила тащила его прочь и от этого места, и от его спутника.

– О, мой бог. Именно этого я и боялся. Смотри!!! – прокричал парень из угла, и резкая боль пронзила его голову, словно кто-то залез руками в его мозг и стал перекладывать там его содержимое. Перед глазами стали проскакивать яркие кадры – словно кино, только очень быстро и фрагментарно. Детский дом, голодное и унылое отрочество, воровство, первый неумелый секс и подружка, неожиданная беременность. «В наше время иметь детей – большая роскошь». Он тушит сигарету, кидает на стол деньги: «Сделай аборт». Потом героин и рак.

– Я знал, что умираю, – он торопился, шептал ему словно в ухо, боясь не успеть. – Знал, как и ты. Но я не смог… Я не справился….У меня не получилось… – Он увидел студенческое общежитие, открытые анфилады пожарных лестниц и общих балконов и его тело, летящее вниз безвольным мешком.

– Мне нужен лишь один шанс, – его голос становился все дальше и сливался с невнятным гулом. – Всего лишь еще один шанс – прожить жизнь по – другому.

Он хотел ответить ему, что он не Бог, и не он решает чужие судьбы при всем сочувствии и жалости, которые теперь вызывал у него этот юноша, но темнота, которая стала совсем плотной, поглотила его и все, что было вокруг. «Имя?» – пронеслось в его голове в последнюю секунду. «Вик» – ответила темнота…

0

Дышать – особенно глубоко и полной грудью – иногда оказывается недоступной роскошью. Боль царапала ему горло. Что-то все время мешало. Он хотел говорить и он не мог говорить.

Если бы сейчас он мог видеть себя со стороны, то удивился бы обилию шлангов, трубочек и аппаратуры, которая окружала его. Все это двигалось в своем ритме, издавало непривычные для его уха звуки, и для всего этого была сейчас лишь одна задача – поддерживать жизнь в его теле.

У окна сгорбленным силуэтом стояла его дочь, комкая в руках платок, и смотря на улицу потухшим взглядом.

Он открыл глаза. Судорожно попытался вздохнуть и неистово закашлялся от невозможности это сделать. Дочь обернулась, удивленно глядя на него. Вскрикнула и выбежала из палаты в поиске медицинского персонала.

Двумя часами позже она сидела возле него, держа за руку, гладя по голове и все еще всхлипывая. Но теперь, скорее, от радости. Он пытался что-то сказать, но слова обжигали его горло, как и первые вдохи. И он оставил на время эти попытки. Нужно было набираться сил.

1

Два месяца – много это или мало. Когда начинаешь проживать каждый день так, словно он единственный и другого такого уже никогда не будет. Наверное – очень много. Теперь время текло медленно и вязко, но было наполнено событиями, мыслями, идеями. Каждый вечер он садился и перепроверял себя – то ли он хотел сделать, все ли получилось, есть ли чем гордиться и радоваться. Маленькая ревизия – и каждый день был словно маленькая жизнь.

То, что запланировано и сделано, вычеркивалось. Строились новые планы. Он много думал, но ему нравилось теперь осознавать, что он сам создает каждый миг. Хотя, наверное, он не смог бы назвать себя единоличным творцом своей судьбы. Все, что произошло с ним совсем недавно, имело какой-то смысл, для него пока полностью не понятый, но, вполне возможно (и он лично не исключал такой возможности), при чьей-то помощи или воле свыше.

Эта мысль в последние дни занимала его все больше и больше, благо время для свободных размышлений у него пока было. Здоровье восстанавливалось постепенно, и полная рабочая загрузка пока была для него не возможна.

Ему все больше хотелось понять смысл всей этой истории, но больше всего смысл вообще всего, что происходит в человеческой жизни. И если Бог, или кто там был наверху, срежиссировал эту пьесу, да еще и так, что наша жизнь тут была всего лишь частью этого огромного спектакля, а большое количество его действующих лиц, сцен, событий были для нас недоступны и даже мысль об их существовании не приходила нам в голову, то была же у него какая-то цель для всего этого. Он силился понять эту цель, или хотя бы к ней приблизиться, впадая в легкое благоговение перед Создателем при мысли о том, как много, недоступного нам для ощущений, то, чего мы не можем видеть, слышать, о чем не можем даже догадываться, на самом деле окружает нас прямо здесь и сейчас. Как много таких же, как тот паренек и каким он был на несколько кратких минут, витают где -то совсем рядом с нами. И значит – еще больше – где-то еще.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.