Я еще относительно молод, но сегодня мне пришла в голову мысль – написать завещание. Да, да, моя девочка, именно завещание. И в нем мне хочется сказать тебе о самых главных вещах, которые я понял за свою жизнь.

Как и все люди, наверное, я должен дать некоторое напутствие, и попросить об исполнении последней воли. Моя воля достаточно проста – и я прошу тебя всего лишь сделать для меня достойные проводы после моей смерти. Не помпезные или многолюдные, – совсем нет, а с соблюдением всех обрядов моей религии. Я достаточно много повидал странных вещей в своей жизни, чтобы беспокоиться об этом. На самом деле, мне просто не хочется застрять где-то не там, и потом приходить к тебе по ночам.

Есть ли жизнь после смерти – этот вопрос сейчас кажется мне самым главным по зрелому размышлению. Имеет ли все, что мы тут делаем, хотя бы какой-то минимальный смысл. И если ее нет – то и смысла в нашем пребывании в этой жизни не так много. Мы можем искать его в космосе, эволюции, культуре, нравственности и морали, но лишь более высокая цель способна объяснить нам для чего мы здесь. Как бы это пафосно не звучало, каждому из нас стоит ответить на этот вопрос.

Мне хочется быть рядом с тобой, когда он со всей остротой возникнет в твоей жизни, но вряд ли это будет возможно. Есть ли на пути человека более шокирующее осознавание, чем полное и безоговорочное принятие того, что придет время, и он исчезнет, перестанет существовать, превратится в прах? Я хочу пожелать тебе безграничного мужества в эту минуту, которая безусловно застанет тебя врасплох, как она когда-то застала и меня. К этому невозможно подготовиться, хотя в некоторых культурах постоянное воспоминание о смерти – это часть жизни.

Ты знаешь, что я бережно собирал разные истории большого количества людей. Да что там другие люди – мы сами постоянно рассказываем друг другу удивительные истории о том, как к нам во снах приходят наши родители или прадеды, говоря нам о будущем или давая ответы на важные для нас вопросы. Знаешь, в том госпитале, где начиналась моя карьера, была медсестра. Ее мама умерла после тяжелой болезни, когда ей было всего 8 лет. С тех пор она постоянно приходила к своей дочери во сне и давала ей советы в трудные моменты ее жизни. Я думаю, и ты знаешь парочку подобных историй из жизни своих подруг. Но, когда дело касается лично нас, мало что способно успокоить нас и утешить в этом вопросе. Мы можем бравировать видимостью наплевательского отношения к нему, но это тем более показывает, как на самом деле глубоко внутри нас он кричит и стонет.

Первая мысль, которая пришла ко мне, когда я приехал на похороны своей бабушки, была о том, что ее тут больше нет. Это была даже не мысль, а некое ощущение, весьма странное для меня. Но оно многое объясняет. Мне остается трепетно верить, что когда—нибудь мой путь будет таким же.

Знаешь, больше всего меня удивляет, что мы так устойчиво верим в эти жизненные истории, но обычная вера, которая стоит у ворот каждого храма, кажется нам чем-то оторванным от этого, каким-то вешним набором обрядов и действий. Как будто священники говорят о чем-то несуществующем, сказочном, придуманном. Все эти люди кажутся нам наивными, а если мы видим человека, который искренне верит, то мы думаем о его отсталости, неразвитости, словно он просто повторяет заученный сюжет. Но на самом деле истина в том, что ничего не отделяет Джонатана Ливингстона от христианства или буддизма. Стоит лишь понять, что все эти истории – они о том же, о том же самом, о нашем дальнейшем существовании в виде энергетической формы, и древние знали об этом за миллион лет до нас с тобой, – как все начинает, наконец, вставать на свои места.

Тем не менее, достаточно давно я пришел к выводу, что подобный опыт трудно передать. Человек всегда будет снаружи подобной истории, слушая ее, как байку, пока не проживет ее изнутри. Те случаи, когда жизнь человека прерывалась выходом за ее пределы, или, как я говорю, те минуты, когда человеку удается дотянуться до Бога, переворачивают его одномоментно и безоговорочно. И это уже тот опыт, который меняет твою жизнь. Это может звучать странно, но я искренне желаю тебе такого опыта, хотя и прошу судьбу, чтобы он не был для тебя экстремальным или излишне болезненным – как твой отец меньше всего я хочу, чтобы ты страдала.

Я знаю, что мне будет страшно, когда я буду уходить. Но лучшее, чем ты сможешь мне помочь, это будет твоя молитва обо мне.

И еще одну вещь мне хочется сказать тебе напоследок. Хорошее настроение, как и смелый и открыто – радостный взгляд на жизнь – это душевный тонус. Есть тонус мышечный, а есть душевный. И душевные «мышцы» можно тренировать, а вернее – нужно тренировать. Можно научиться видеть в каждой минуте – не препятствие, а возможность, и быть благодарным за то, что с тобой так и не случилось. Мы достаточно близоруки и злимся, когда не получаем то, что хотели, не ведая, сколько на самом деле можем познать горя из своих стремлений. Люби жизнь, моя девочка, радуйся ей, и она обязательно ответит тебе взаимностью.

Любящий тебя отец.

БУДУЩЕЕ С ВЫСОТЫ 106 САНТИМЕТРОВ

Коучинг, умение ставить цели, мотивация – красивые слова для правильных в общем-то процессов. Но меня учил им не личный психолог, не авторитетные и дорогостоящие тренинги, а …мой сын – веселый человечек семи лет.

– Мама, ты застряла в игре. Надо давно перейти на другой уровень, а ты все никак не можешь выскочить с этого. – Он вроде бы играет в Арканоид, но ушки все равно на макушке. Он слышит, как я обсуждаю уже в десятый раз неудачное общение со значимым для меня человеком. Снова и снова, словно хожу по кругу. И мне никак не удается сделать тот самый рывок вперед, чтобы из этого круга выйти.

Мы не часто слушаем детей, когда они берутся судить о наших взрослых делах – чаще отмахиваемся. Но с некоторого момента я стала слушать. И отвечать. И задавать вопросы.

Мы идем из сада. Он очень серьезно начинает беседу:

– Расскажи, кем ты хотела быть в детстве?

– Слушай, я сейчас вряд ли вспомню. Много было разных мыслей.

– Хорошо. А кем ты хотела бы стать сейчас? Кем ты будешь?

– Да вроде уже я и так кто-то.

– Ну а все – таки, что бы ты хотела делать дальше?

Вряд ли этот маленький человечек понимает, что прокладывает дорогу к прояснению моих собственных потребностей, выстраивая целеполагание с вектором вперед. Но и я так увижу наш разговор гораздо позже. А сейчас беру первую пришедшую в голову мысль и отвечаю:

– Я бы хотела быть известной писательницей.

– Ну и что ты будешь делать, как писательница? Расскажи.

– Я буду писать книжки. И потом будет какой- нибудь творческий вечер в книжном магазине и мне придется подписывать много-много книг с пожеланиями и напутствиями.

– А еще? Что ты будешь делать еще? И где будут продаваться твои книги?

Он детализирует все больше и больше, разбивая вероятную мечту на отдельные элементы и этапы.

– Где будут продаваться я еще не знаю. И даже не знаю, смогу ли я стать писательницей – это большой труд и для него нужно много свободного времени.

– Знаешь, – он прищуривает один глаз и смотрит на Солнце, – если бы я хотел написать какую-то важную книгу, которая бы могла спасти мир, я бы садился и писал – каждый день страниц по сто. И не важно, было бы у меня для этого время или нет.

– А когда же мне вас с сестрой кормить? – я начинаю удивляться тому, как разворачивается передо мной его рассказ – словно подробная инструкция, как достичь своей мечты.

– А разве мы маленькие? Ты делай то, что нужно, а мы справимся сами.

Этот разговор повторяется много раз, но каждый раз он становится все подробнее, изобилует деталями. Я не могу отмазаться, придумать отговорку или ответить неопределенно – он настойчив в своих вопросах, почище хорошего коуча.

– Что бы ты хотела еще? – спрашивает он примерно через месяц, когда по тому, как стать писателем можно создать полный инструктаж.

– Я снова теряюсь, понимая, что в принципе не привыкла в таких количествах думать о себе и своих желаниях.

– Ну? Ну? – подталкивает он меня, делая приглашающий жест рукой, показывая в сторону ближайших витрин. Я пробегаюсь по ним глазами, начинаю вспоминать – доставать из загашников памяти свои забытые хотелки.

– Швейную машинку, – выхватываю я одно желание из первой витрины. – Туфли. – Я начинаю входить в раж. Он смеется.

– Еще!!!

– Вон то платье, и вот ту сумочку.

– Еще!!!

Мы смеемся уже вместе, а я вдруг понимаю, что перестала смотреть назад, оглядываться на то, что не получилось, и смотрю теперь вперед в направлении «А чего бы хотелось дальше».

Он поднимает на меня глаза и произносит:

– Ну все. Дальше справишься сама…

КАЖДЫЙ ОХОТНИК ЖЕЛАЕТ ЗНАТЬ

– Девушка, у вас что-то разорвалось. – Паша смачно улыбался в телефонную трубку, зная, что услышит сейчас отборный мат. Мы еле сдерживались, чтобы не захохотать в полный голос. Он положил трубку и рухнул на руки, сложенные по-пионерски на столе. Нас прорвало и офис взорвался дружным и звонким смехом.

– Паша, нельзя так мучать клиентов, – я все никак не могла остановиться и продолжала смеяться.

Он поднял голову, озорно улыбнулся, и ответил:

– Ну я же деликатно выразился, мол, обрыв связи. Я же не буду спрашивать её: «Ты, корова, ты зачем трубки бросаешь, когда тебе делают уникальное коммерческое предложение». – Офис накрыла новая волна хохота.

– Как тебя не напрягает это делать с утра до вечера? Одно и тоже, одно и тоже. – Иван встал кресла, чтобы немного размяться.

– Напрягает – это когда на тебя алкаш с топором летит на космической скорости. Или пуля чудом мимо уха проскальзывает. А это – так, баловство.

Паша знал, о чем говорил, сменив внутренние войска на офисную работу. Флегматичный темперамент, отменное чувство юмора и знание что с чем нужно сравнить, чтобы жизнь в эту секунду показалась подарком судьбы, – делали из него уникального менеджера. Он делал из работы игру, и явно получал от нее удовольствие.

На второй месяц работы один из самых трудных клиентов сказал: «Я не знаю, почему мой стол завален вашими коммерческими предложениями, но текущий поставщик не берет трубку, поэтому отдуваться придется вам». Так Паша принял свой первый милионный заказ.

Несколько раз в день офис становился уютной сценой, когда Паша начинал сбрасывать стресс и развлекать себя и всех вокруг.

– Я не -на -ви-жу. Вас! Всех! – Он говорил, громко чеканя слова, глядя на телефон. – Дорогие клиенты! Вы меня слышите? Я вас ненавиииижу. – Лицо его при этом кривилось в самых невероятных гримассах. Он был похож на актера, который разминается перед выходом на сцену.

В обеденный перерыв он вставал, подходил к кому- нибудь из нас, и вовлекал нас в свое действо.

– Ваня, заставь меня работать, – произносил он томным голосом на низких обертонах, наклонившись к Ивану. – Ну пожаааалуйста. Заставь меня работать…

Сегодня Паша вошел хмурый. Посмотрел в окно и разразился очередной эпической цитатой:

– Когда я вижу это серое небо, это низкое небо, которое налезает мне на голову, мне хочется стереть эту идиотскую текстуру к чертовой матери. И пусть небо будет оранжевое. Как магма. И по ней будут бежать все эти серые людишки. Прямо в жерло небесного вулкана. Ха- ха – ха, – он картинно изобразил злодейский смех и плюхнулся в кресло. Бутылки колы, которой он травил нас почти каждое утро, сегодня при нем не было. Паша картинно достал три банки энергетика, поставил их в ряд на стол, скрестил руки на груди и уставился на них, нахмурив брови.

– Пааш, у тебя все нормально? – Я крутанулась на кресле в его сторону.

– Даааа, – Паша медлено кивнул, растягивая слова по слогам. – Просто я не сплю уже вторые сутки. Ну – почти не сплю. И надо как-то продержаться до вечера.

Я понимающе кивнула. Две недели назад Пашина жена родила девочку, которую он гулил всю ночь напролет, не доверяя этот процесс матери, а скорее, просто позволяя ей хоть немного выспаться.

– Три банки энергетика я уже выпил. Но есть еще три. – Он медленно крутился на кресле из стороны в сторону. – Но самое интересное не это. Самое интересное, что после третьей банки вы стали светиться.

– Кто? И что значит светиться? – Лена оторвалась от работы и подняла голову на Павла.

– Вы все. Без исключения. Вокруг каждого человека нечто вроде ореола, как вокруг лампочки или вокруг солнца. – Паша щурился, глядя на нас, и мы видели, что борьба со сном дается ему не легко.

– Ну и какого же мы цвета? – ехидно выдавила из себя Лена. Она вообще с трудом переносила Пашины экстравагантные выходки. На его фоне ей просто нечем было блеснуть.

– Ты – оранжевая. – Паша прикрыл глаза и сделал пару глубоких вдохов.

– Ой, как интересно, -встрепенулся Иван. – Это как у индусов. У них есть чакры и каждая чакра имеет свой цвет.

– Ваня, тебе придется теперь срочно вспомнить, какая из них имеет оранжевый – я наклонилась в сторону Паши, чтобы убедиться, что он не заснул прямо в кресле.

Иван довольно гоготнул и покосился на Ленку:

– А что вспоминать-то. Половая. Ну..интимная то есть. – Он смутился и покраснел.

Пока Лена думала хорошо это или плохо, Паша открыл глаза и изрек:

– Ванька, ты тоже оранжевый.

Ваня покраснел еще больше, но продолжал хихикать, опустив глаза.

– А я? Паш, а я какого цвета? – любопытство бежало впереди меня и я подкатилась близко к нему на своем кресле.

– Отвали!. Ну… в смысле отъедь, мне так не видно. И отвернись.

Я послушно ретировалась к своему столу.

– Ты – белая.

– Ваня, что у нас белое?

– Белое – это все.

– Что значит «всё»?

– Это значит, что ты не разлагаешься.

– Ваня, я не труп, чтобы разлагаться.

– Да погоди ты. Не разлагаешься на классические цвета спектра. У тебя, видимо, все чакры развиты одинаково, нет главной, поэтому они все вместе дают белый цвет. Физику учить надо было в школе, – назидательно изрек он.

В кабинет вошел Юра.

– Юра! Сядь! – Паша встал и указал Юрке на стул, как Кутузов при рекогносцировке на поле боя. – Сейчас я буду смотреть, что у тебя произошло. – Мы встрепенулись, зная, что сейчас начнется очередной спектакль. Юра опешил, протянул руку к стулу, стоявшему у стола Павла, и медленно опустился на стул:

– А с чего ты взял, что у меня что-то произошло? – Тон Юрки, тем не менее, и его обескураженность подтверждали, что Паша оказался прав. Я пригляделась и только сейчас увидела, что под глазом у Юры красуется темно – бордовый фингал.

– Так во что ты вляпался? – тон Паши был строгим, как на страшном суде, но, похоже, только мы понимали, какой великолепный актер в нем все время рвался на свободу. Юра, однако, этого не знал, и как -то странно заерзал, вжался еще плотнее в стул и выдавил из себя:

– Да ни во что я не вляпывался. Что ты как на допросе.

Руки его в эту минуту начали перебирать бумаги на столе, словно отдельно от него. Они предательски дрожали.

– То, что ты нажрался вчера – это полбеды. Но то, во что ты вляпался, это придется разгребать долго. – Паша снова прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Юра вскочил, словно ужаленный и выскочил из кабинета.

В офисе повисла тишина. Через пару минут Лена не выдержала и сказала:

– Когда ты успел все узнать? Даже я еще не в курсе, что случилось с Юриком.

– Никогда. – Паша говорил, не открывая глаз. – Просто он светится фиолетово – черным. И это выглядит очень некрасиво.

Мы переглянулись.

– Пойду- ка я поговорю с Юркой. Может помощь нужна. – Я встала и направилась к выходу.

– Я же сказал – белая, пробормотал Паша, опуская голову на руки, и уютно пристраивая голову на столе.

КОРОЛЕВСКИЙ ГАМБИТ

По ночам она приходила к нему и садилась у подушки, объясняя, что осталось совсем немного. Отсчет велся в обратную сторону, и это было логично. Четырнадцать дней, тринадцать, десять, семь, пять…

– У тебя осталось четыре дня, – сказала она сегодня.

Он судорожно сминал угол подушки, обливаясь липким потом, сжимая кулаки от ужаса и безысходности.

Сначала – он пытался торговаться.

– Мы не в сувенирной лавке и не на рынке, – ответила она. – Нет ничего такого, на что ты можешь выменять себе еще пару дней жизни.

– Рак? Или несчастный случай? Как это будет?

Потом – просто не верил. Мало ли – какие галлюцинации бывают у людей. Хотя психиатр признал его полностью здоровым.

Она молчала в ответ.

– Наверное, ломиком по голове в темном переулке, – продолжал он рассуждать вслух. Это хотя бы немного отвлекало его.

– Ты – мой бич. Лучше бы я не знал вообще ничего. И зачем ты только пришла?

– У Бога нет бича. Только неиспользованные возможности, – ответила она.

Четыре дня… И все же он не терял надежду, что еще что-то можно изменить.

Утро. Как обычно: кофе, рубашка, галстук, ключи от машины, пара мелких пробок в дороге, офис, сотрудники вяло приветствуют его, окунувшись в свои дела. Если бы они только знали.

А вообще – что бы изменилось, если бы и правда – они знали, что у него осталось всего 4 дня? Это не апокалипсис, не катастрофа мирового масштаба, никак не касается каждого из них лично. Кто он для них? Руководитель. А значит всего лишь тот, через кого к ним приходят деньги, и кто смотрит, чтобы за эти деньги они не просто так сидели на своих рабочих местах. Он исчезнет – у них будет новый руководитель. Незаменимых не бывает. Что дальше?

Его любовница, которая уже успела забросать его смайлами во всех мессенджерах с самого утра. У нее есть муж. Кстати – это его прямой руководитель. Для нее – он тоже не свет в окошке. В голове блеснула догадка: «Может быть он все узнает? Кому из них выгоднее, чтобы я навсегда замолчал?»

Он уже давно хотел выпутаться из этой липкой истории, которая связала его по рукам и ногам. Но ситуация была патовая: если он расскажет все боссу, то вылетит из компании, если просто завершит отношения – то полетит из компании еще быстрее – по просьбе жены директора. Она держала его на коротком поводке, словно собачку, но что лично он мог изменить?

Он мучительно просчитывал ходы, словно в шахматной партии, где пустых клеточек почти не было, как и не было ферзя за пазухой.

Обед. Несколько шагов до ближайшего кафе. Старушка- нищенка сегодня приветствовала его, как и всегда, зазывным и просящим взглядом. Он покопался в кармане и вынул пару мятых тысячных купюр. Теперь было не жалко. Не замедляя шага, вложил ей в протянутую руку. «Дай Бог тебе здоровья», – радостно заверещала ошалевшая от неожиданного счастья бабулька.

«Здоровье!», – он снова погрузился в свои мысли. Может все – таки рак? Или инсульт? Кивнув официанту: «Ланч как обычно», он торопливо набрал номер одноклассника, главного врача крупной клиники.

– Привет. Послушай, ты можешь быстро провести мне полное обследование?

– Доброго дня. Слушай, насколько полное и чего это вдруг?

– Моча, кровь, флюорография, КТ, МРТ, я не знаю, что там у вас еще делают! – его нервный голос чуть не сорвался на крик. – И как можно скорее.

– Сегодня готов подъехать?

Небольшие формальные раскланивания с руководством, и он уже снова сидел за рулем. Полчаса дороги до клиники. Что ему там скажут? Да и могут ли сказать. Люди иногда годами не могут получить правильного диагноза, меняют несколько клиник и врачей, чтобы хоть что-то узнать.

– Чисто, чисто, снова чисто. Все идеально, парень. Ты можешь спокойно объяснить, что случилось? – они сидели в кабинете главврача уже поздно вечером и перебирали результаты обследований и анализов. – Какие у тебя вообще симптомы? Так невозможно искать, когда ищешь неизвестно что и неизвестно где.

Он молчал, не зная, а что он вообще сейчас может сказать. Что к нему по ночам приходит смерть и отсчитывает оставшиеся дни его жизни?

– Чтобы ты стал делать, – начал он, осторожно подбирая слова, – если бы знал, что тебе осталось жить всего несколько дней?

Тот снял очки, усталым жестом потер переносицу и медленно вздохнул.

– Это зависит от… от того, какой у меня диагноз. Иногда, – он говорил так же медленно, растягивая слова, словно с безнадежно больным пациентом, – иногда и врачи ошибаются в своих прогнозах, и я видел случаи исцеления с четвертой стадией рака. Но, послушай, это ведь не твоя история, не так ли? Ты неудачно сходил к гадалке или тебе приснился нехороший сон?

Он медленно встал, посмотрел на друга, сказал что-то нелепое, типа: «Передавай привет супруге, я объясню все завтра. Сейчас уже поздно. И спасибо за все» и вышел из клиники.

Усталость накатывала волнами. Он, наверное, никогда раньше так много не думал. Оказалось, что от этого тоже можно устать, и его все время клонило в сон. «Не заснуть бы за рулем!».

Он резко дал по газам. Еще четыре дня, но ведь с этого все может начаться. Он припарковал машину, и вызвал буксир и такси одновременно. «Что еще? Что же еще? Что может быть еще?» – эта фраза неотступно продолжала крутиться в его голове, пока он ждал их приезда, подписывал необходимые бумаги на буксировку, убеждая техническую службу в неисправности автомобиля, и садился в такси.

Оставалось два часа до ее очередного прихода. И чуть больше трех дней до…

– Ты никогда не думал, что можно прийти в ужас от того, как прошла твоя жизнь?

Он молчал. Молчал не потому, что надеялся, что тогда она все- таки расскажет ему то, что он так хотел знать. А потому, что именно эта мысль не давала ему покоя последние несколько дней. Именно от нее он сбегал в мучительные поиски вариантов собственной смерти – где, как, почему. Потому что – вот он жил и что? Что останется после него? Ничего. Он не талантливый скульптор, ни режиссер, ни поэт – ничего в этом мире не создал, никого не согрел, ничью жизнь не изменил.

Дочь давно выросла, но она выросла как-то без него, сама по себе. И он до сих пор не понимал – чья это на самом деле заслуга: ее матери, которая их оставила и никогда больше не появлялась на горизонте (и, надо сказать, слава богу), его матери, которая вложила в ее воспитание всю себя или просто провидения. Потому что все прелести подросткового возраста обошли их стороной, за оценки не приходилось судорожно бороться, мучиться с поступлением в ВУЗ. Все было хорошо и как-то само собой.

И если теперь посмотреть на его жизнь со стороны – то жил ли он? И в чем был смысл этой самой жизни? Ведь если что-то можно измерить или оценить – то лишь снаружи, с высоты большего измерения. И та, которая сидела сейчас рядом с ним, доказывала одним своим присутствием, что измерение это было.

– Как там? Ну….там? – спросил он.

– Кому как, – ответила она. – Ты бы не бегал по врачам, а лучше занялся приготовлением всех формальностей, чтобы не перевешивать их на других: завещание, похороны и прочее.

«Петька!» – мелькнуло у него в голове. Никак не могу отдать ему удочки. Надо будет отдать. Михалычу покрышки обещал. Он поднялся, взял карандаш, огрызок бумаги на столе и начал писать список дел на завтра. Будильник завел на два часа раньше, – чтобы больше успеть. Но засыпал, как и раньше, с трудом, вздрагивая и постоянно просыпаясь и снова впадая в липкую дремоту.

Он вскочил, как ужаленный, огляделся по сторонам. Пять утра. Встал и поплелся на кухню. Привычный завтрак. Он посмотрел в окно и увидел, как встает Солнце. Медленно и величаво. Почему он никогда не видел этого раньше? Почему не думал, как это красиво? Он оставил недоваренный кофе и вышел на улицу в раскинувшийся рядом с домом парк. Вдохнул утреннего воздуха и вдруг почувствовал запах влажной земли, дразнящей ноздри, летней жары и духоты, которая только разнималась, свежескошенной травы, от которого кружилась голова. Господи, как же хорошо. И почему только сейчас?

Легкий туман клочками полз по тропинкам, что-то пряча в своих причудливых очертаниях, а что-то изменяя до неузнаваемости. Он застыл, наблюдая за игрой света и тени на краях его комьев. Потом вдруг стянул с себя рубаху и с радостным, почти детский криком и гиканьем нырнул в небольшое озеро, мимо которого раньше ходил почти каждый вечер в ближайший магазин. Фыркая, как недовольная лошадь, яростно молотя руками воду и рассеивая мириады брызг вокруг себя, он разогнал всех местных уток и сонный еще парк наполнился всплесками воды и его радостным криком: «Э – ге – геееей!».

Сгребя одежду в охапку, побежал домой, оставляя за собой мокрые следы. Ополоснулся в душе и теперь уже степенно прихлебывая чашечку свежезаваренного кофе, сел набросать план работы.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2