Единственный человек на земле. Часть 1. Ты – моя причина жить…

Я проверил сон мамы. Она мирно посапывала у себя в комнате. Я подоткнул одеяло у стынущих ног, поцеловал ее во вкусно пахнущую ночным кремом щечку и принялся за работу.

* * *

Следующий день я помню плохо, какими-то обрывками. Помню, что перевод второй статьи лежал в моем портфеле. Портфель – у меня на коленях. Сам же я сидел на скамье. Скамья – в вагоне метро. Вагон мчался по тоннелю. За окном со свистом проносились яркие лампы в темноте. И каждая уверенным кулаком била меня в глаз. Я чувствовал себя плохо. Мне было душно, по лицу стекал пот.

В голове рождались странные мысли. Помню, как думал о том, что будет, если поезд затормозит посреди тоннеля. Смогу ли я найти в стене дверь и выйти к эскалатору? Конечно же, смогу. Мало воздуха, мало…

Потом помню бригаду «Скорой помощи» на станции… Все почему-то кричат. Я слышу лишь обрывки фраз, плавающие в душном мареве: молодой совсем… ему воздух нужен!.. какое белое лицо… не нужно ему махать перед лицом, женщина… почему врачи тащат его наверх?..

И вдруг резко и отчетливо:

– Марина, адреналин, два кубика. Быстро. Сынок, ты только держись!

Ника

Каких сил мне стоит не разреветься! Но еще больших сил мне стоит не врезать по этой наглой старой морде. Свалить бы ее с ног и растоптать, прыгая всем свои центнером по мясистой морде. В голове вырисовываются детальные картинки расправы. Я этого невероятно хочу, и только Уголовный кодекс (дай бог здоровья его создателям) удерживает меня.

В реальности дела обстоят совсем иначе. Я самая настоящая сопля и размазня. Да и картинки эти воображаемые сворованы у какого-то писателя, то ли у Дина Кунца, то ли у Чака Паланика, то ли у самого Стивена Кинга. Что-то у них там такое было. Я не способна даже на кассиршу в магазине наорать, когда она под видом отсутствия мелочи не дает мне сдачу. То, что в голове моей пылает огонь расправы, совсем не означает, что в настоящей жизни я могу сконцентрировать свое необъятное тело на причинение страдания другому человеку. Нет, ну почему я такая слабохарактерная?

Начальница цеха, куда я только устроилась, плюет мне на фартук и в очередной раз восклицает:

– Приперлась, сука толстая, теперь обучай тебя!

– Но я впервые у станка, – возражаю я с дрожью в голосе, – я еще не знаю, как работать и что мне делать.

– Да мне насрать, жиробаска ты непутевая! – орет она, брызгая на меня слюной. Уж лучше бы она сразу плюнула. – Вы, русские, москвички, хитро сделанные, на нас выживаете! А мы работать должны за пятерых, чтобы вы получали такую же зарплату, как и мы! Убила бы суку!

Такого я выдержать не в силах. На глазах наворачиваются слезы. Несправедливо! Ну почему же так? Почему она так говорит? Боже мой, да она меня старше в два раза, я не могу ей ответить тем же. Хотя кого я обманываю, даже если бы она была моей ровесницей, я бы все равно в ответ даже не тявкнула, потому что я чмыриха! Только и умею реветь.

За что она со мной так? Я всего два часа у станка и сделала всего одну ошибку, карой за которую мне стал ушат помоев и обильно смазанное слюной лицо. Эта смена и три последующие – стажировка на заводе, мне ее не оплатят, зато наверняка руководство выпишет этой хамке премию за стажировку нового сотрудника. Ну почему она считает, что я буду лениться и не работать, а все взвалю на ее плечи?

Мордовка, так ее называют за спиной другие сотрудники, развернулась и ушла, оставив меня одну. Я выхожу за ней следом в общую раздевалку из туалета. Женщины громко что-то обсуждают, сидя где попало – кто-то облокотился о стену, кто-то прямо на полу, а кому-то досталось место на колченогом табурете. Счастливицы. Чувствую, как свело спину, кажется, я не сяду, даже если сильно захочу. Я снимаю маску, наподобие медицинской, только сотканной из более плотного материала, стягиваю фартук и бросаю в утиль.

Есть не хочется, зато хочется курить. Я вынимаю свою сумку из ячейки, которая не запирается, и в принципе любой может ее забрать или хорошенько в ней пошарить. Где чертова зажигалка? Ну всегда так – пачка толстых сигарет лежит на виду, а маленькая черненькая зажигалка непонятно где. Я усиленно потрошу сумку, а когда наконец нахожу потерю, над головой завыла сирена. Женщины бросают свои недоеденные бутерброды, закрывают пластиковые контейнеры с домашними салатами и отбивными, прячут все в сумки. У выхода уже собралась очередь за новыми халатами, слышен стрекот скотча, которым надлежит перетягивать заднюю часть перчаток, чтобы они не свалились во время работы.

– Толстуха, ты вообще первой должна быть у станка! – орет мордовка, завязывая фартук. Ее глаза смотрят злобно, без какой-либо человечности или сочувствия. Я прячу сигареты обратно в сумку и встаю в очередь.

Раздатчица швыряет мне в лицо фартук и пару перчаток. Я натягиваю все на себя.

– Что ты медленная такая! Толстуха! Быстрее давай! Работа не ждет!

Я замотала скотчем сначала одну, затем другую перчатку и покорно поплелась за мордовкой. Ее внушительных размеров ягодицы явно больше моих. Важно перекатываясь, как валуны в шторм, они сообщают всем, что эта мордовка – важная шишка в цеху мясного комбината. В цеху мордовки мы делаем очень важную и ответственную работу – пакуем сосиски в пачки по полкилограмма, ровно десять штук в упаковку. А есть еще цеха, в которых пакуют по килограмму и по два в пачку. Там женщины убиваются за одну смену полностью, рыдают прямо в намордниках.

Сосиски вываливают на стол справа от меня, а по контейнеру передо мной едут упаковки, в которые мне нужно сначала собрать, а потом уложить десять сосисок. На то, чтобы укомплектовать одну упаковку сосисками, мне отведено не больше десяти секунд. Я не укладываюсь, и мои упаковки едут полупустые к мордовке, она доукомплектовывает их, сопровождая каждую пачку матом в мой адрес. Я пытаюсь ускориться, но все равно не выходит: хоть сосисок в пачку я успеваю всунуть ровно десять, но ссыпаны они у меня соломой, а нужно – аккуратным рядочком.

Мордовка вскоре не выдерживает и швыряет в меня упаковку с сосисками.

– Сука рукожопая! – орет она. – Сколько я могу за тобой все переделывать?

Сосиски прилетают мне в лицо, достаточно сильно, мокро и унизительно. Они распадаются, рассыпаются под ногами. Я пинаю их под конвейер, стараясь держать себя в руках. Женщина напротив меня делает вид, что ничего не происходит. Она уже разрезала сосиску на пять частей и теперь тихонько просовывает кусочки под намордник в рот. Не дай бог охрана увидит, за каждую сосиску вычтут семьсот рублей из зарплаты. А камеры установлены напротив каждой комплектовщицы.

Я беру себя в руки и снова приступаю к работе. Если я не буду совершать ошибок, то мордовка перестанет на меня кричать? Все, что было мне сейчас нужно, чтобы меня оставили в покое, дали сосредоточиться – и у меня все получится.

Ведь я не глупая дура, не безмозглая! Нет, я сноровистая, терпеливая, и руки у меня пришиты куда нужно. Просто сейчас нелегкий период в моей жизни, и это новая работа, новый опыт. Я никогда не работала руками, и этот навык мне нужно приобрести, чтобы я могла им пользоваться в рабочих целях. Ну почему не понятно, что человеку нужен опыт? Почему эта женщина на меня орет, кидается сосисками?

Чувствую, как к глазам снова подступают слезы. Ника, Ника! Видела бы тебя сейчас мама! Но ее тут нет, и я никогда не позволю себе рассказать ей о сегодняшнем дне и о последующих, если все так и будет продолжаться. Я не стану волновать маму ни за что на свете. Ничего исправить она не сможет, а переживать будет еще как! Нет, это исключено.

Но, боже мой, как хочется после смены поехать не домой, а к родителям, зарыться в теплое одеяло, чтобы мама легла рядом, гладила меня по голове, как в детстве, и тихонько напевала мою любимую колыбельную. Отец будет сидеть в своем кресле в очках с толстыми стеклами и читать газету с безразличным видом, а в душе рваться к нам в кровать. Но он же мужчина, кремень! Все эти нежности не для него!

Я смеюсь про себя. Папа всегда был мужественным и редко проявлял чувства, а когда все же снисходил, то предела этой нежности не было. Мы были счастливой семьей… Но время идет, мне уже двадцать шесть, пора становиться самостоятельной.

Из родительского дома я ушла в двадцать, когда училась на третьем курсе университета международных отношений. Родители жили далеко, в Котельниках, а бабушкина квартира, которая после ее смерти досталась мне, была в десяти минутах пешком от «Водного стадиона». И под предлогом более близкого расстояния к университету я перебралась в бабулину «однушку». Родителям, конечно же, пришлось разориться на ремонт. Квартира получилась уютной. Сразу видно, сделано с любовью.

Пожалуй, это все, что у меня есть. После окончания университета я поняла, какую глупость совершила. Работать по специальности мне противопоказано – с моей внешностью только ворон пугать. Я толстая, некрасивая, совершенно не женственна. Короче, в международных отношениях я никому оказалась не нужна. Пару лет я работала переводчиком газетных статей, а потом мне так это надоело, что я забросила работу, и вскоре меня уволили. Пару месяцев повалялась на диване, скатываясь в долги по кредитке. Вскоре пришлось приступить к поиску новой работы. Там, где работать я могла по специальности или хотя бы используя свой диплом, меня не брали. А брали меня только туда, где мой диплом был не нужен, как и голова. Бери больше – кидай дальше. Я посидела у эскалатора в метро, проспала час пик и была с позором уволена. Ой, вою было! На самом деле, функция человека у эскалатора очень важная: в час пик говорить: «Занимайте левую и правую сторону на подъем», в противном случае скапливается очередь. Сами люди не хотят конфликтовать с «бегунами» и встают только на правую сторону. Моя очередь скопилась настолько, что образовался затор, мешающий выходить людям из вагонов. Разбудил меня град, обрушившийся на мою будку – пассажиры возмущенно барабанили по стеклу с требованием сделать хоть что-нибудь. Нет, в тот период я еще не думала, что трудиться на любой работе нужно с максимальной долей ответственности, а не спустя рукава.

После метрополитена я устроилась продавцом в магазин одной крупной торговой сети. В первый же день я сделала недостачу в шесть тысяч рублей. Такого просто быть не могло! Я внимательно следила за кассой и деньгами, но каким-то непостижимым мне образом наколола себя на шесть тысяч! Я выплатила недостачу, и мне указали на дверь. После этого ко мне пришло осознание моей никчемности. Депрессия длилась недолго – что-то надо было жрать. Я порыдала пару дней, а потом в магазине отказала кредитка. Я исчерпала весь лимит! Шестьдесят пять тысяч! Мамочки!

Занимать у родителей не позволяла совесть. У мамы пенсия двадцать тысяч, у отца – восемнадцать. Почти половина уходит на лекарства отцу, остальное родители экономно расходуют на проживание. Так еще нужно учесть, что коммунальные платежи за мою квартиру платят родители – три тысячи. Мама настояла, когда поняла, что с работой у меня туго. Так что родители сами на мели, хотя отдадут мне последнее. Но я твердо решила, что со своими проблемами справлюсь сама. И скрепя сердце заложила бабушкино кольцо в ломбард, оформила медицинскую книжку и подала документы на мясокомбинат. Вообще-то у меня была медицинская книжка, но в отделе кадров мне сказали, что чужие медкнижки не подходят, и я должна пройти их медкомиссию, заплатив три тысячи сразу или же их вычтут потом из зарплаты. Я решила не откладывать это на потом. Еще мне сказали, что каждая смена будет приносить мне две тысячи рублей, но первые четыре придется отработать бесплатно, в счет неоплачиваемой стажировки. Трудовой договор я подписала, но на руки его не выдали.

– Мы не выдаем на руки, – сказала кадровичка, – вы потеряете, потом мы виноваты. Когда вам будет нужно, можете ознакомиться с ним.

Я помню из курса правоведения, что трудовой договор – это именно договор, а не кабальный лист, и составляется в двух экземплярах по одному каждому. У работника должен оставаться документ с условиями работы, подписанный обеими сторонами, чтобы в случае чего он мог обратиться в суд и у него были доказательства, что он работает. Но спорить не стала: мне позарез нужна работа.

– Есть место в упаковочном цеху, – сочувственно посмотрела на меня кадровичка, – работа тяжелая, но оплачивается хорошо. Двенадцать часов на ногах, в морозилке, три перерыва по пятнадцать минут, с восьми утра до восьми вечера, два через два. Смена – две тысячи на руки.

– Согласна, – вздохнув, ответила я.

– Первые четыре смены бесплатные, – строго предупредила меня женщина.

Я хотела возразить, что бесплатного труда не бывает, но опять-таки не стала. Два через два – это пятнадцать смен, то есть тридцать тысяч на руки. Пусть в первый месяц я получу двадцать две тысячи, зато у меня будут деньги и работа. Что поделать, раз условия такие.

И вот я приперлась на работу. В хорошем настроении, надо заметить. И сразу попала в ад. Все началось с того, что встречающая меня на пропускном режиме женщина спросила:

– Новенькая? В какой цех выходите? – с улыбкой спросила меня она.

– В упаковочный.

– В полукилограммовый, поди? – уже менее радостно поинтересовалась женщина.

– Вроде да.

– Бедная. Ну ты крепись, – сочувственно сказала она мне, а потом шепотом добавила: – Там мордовка всем заправляет, мафию создала. У нее там ад кромешный, развела Саранск!

Я не поняла, при чем тут Саранск и жители Республики Мордовия, поэтому молча прошла через турникет и направилась по указателям в сосисочный цех, где и должна была провести ближайшие двенадцать часов. В раздевалке я тут же словила свой первый плевок. В самом прямом смысле – необъятная бабища в цветастом платье, сгущающемся на пожухлой груди, смачно сплюнула на пол мне под ноги, не успела я войти.

– Приперлась-таки, сука, – сказала она.

– Что, простите? – переспросила я, подумав, что показалось.

Я правда думала, что ослышалась. Ну не может же женщина так знакомиться.

– Я тут главная, – сказала она, – и ты моя раба до конца смены. Снимай свои тряпки, быстро переодевайся в халат и тулуп и бегом к станку. Чтоб не халтурила мне! Работать вместо тебя никто не будет!

И удалилась с важным видом. В комнате было несколько женщин, но они все сделали вид, что ничего не происходит. Одна женщина азиатской внешности подошла ко мне и тихо сказала:

– Не обращай внимания на нее, она больная. Ты спокойно переодевайся, давай я тебе все покажу. Меня зовут Соэль.

– Ника, – представилась я, все еще оторопевшая.

Соэль показала мне шкафчик без дверец, куда следовало ставить обувь, а на нее – сумку. Где брать халаты и перчатки, как надевать ботинки на толстой резиновой подошве, чтобы не мерзли ноги, как повязать фартук и натягивать перчатки. Когда раздался звонок, оповещающий о начале смены, я была укомплектована и чувствовала себя защищенной. Соэль стояла рядом, и мы намеревались всю смену работать вместе, спасая друг друга от мордовки по имени Людмила.

Но не тут-то было. В раздевалку зашла мордовка, так же упакованная. Выразительно прочистив горло, она сказала:

– Работаем так. Китаеза сегодня пашет в браке, а новенькая на упаковке. Остальные как обычно. Вперед, бабы, не простаиваем, сосиски уже несут!

Соэль помахала мне и побежала куда-то, а Людмила, сильно сжав мое запястье, потащила меня за собой к огромному подиуму, по которому толстым слоем ползла резина, а на ней целлофановые упаковки.

– Отпустите, мне больно, – попыталась возмутиться я.

– Заткнись. Тебе слова не давали.

С этими словами «мордовка Людмила» для меня стала просто «мордовкой». Она швырнула мою руку и указала на место у железного стола, абсолютно чистого.

– Сюда свалят сосиски, по контейнеру плывет упаковка. Все просто: бери десять сосисок и клади ровными рядами.

И ушла, встав через метров десять от меня.

– Где сосиски? – заорала она. – Где эти дармоеды ходят?

В помещении было прохладно, но не холодно. Напротив меня стояла женщина, смотрела на проплывающие мимо контейнеры, которые сваливались где-то далеко с тихим стуком. Наверное, их потом соберут с пола и выкинут, ведь нельзя же взять пакет с пола и упаковать в него сосиски?

Оказалось, именно это и следует сделать! Когда конвейер остановился перед перерывом, мордовка расшвыряла нам пустые упаковки с пола и велела запаковать остатки сосисок в них.

Первый запуск я не успевала даже набрать сосиски и упаковывала каждый третий контейнер, за что мордовка покрывала меня дичайшим матом. Второй запуск я не успевала укладывать, а на третий у меня получилось набрать сосиски и даже запихнуть их в пакет, но не ровно, и мат с оскорблениями не прекратился.

В перерыве я еле добежала до туалета. Из-за того, что простояла в очереди целую вечность, не успела покурить. Пришлось отложить это до следующего перерыва. Но и в следующий перерыв удалось лишь сходить в туалет. Еле дождавшись третьего перерыва, я решила однозначно, что буду курить, тем более в туалет не хотелось. Захотелось, как только я встала к станку, но отойти было нельзя. Одно заикание об этом вызвало усмешку у женщины напротив и дикий ор мордовки.

– Ты что, дрянь московская, думаешь, мы тут за тебя работать будем? Не поссала – терпи до конца смены! И не смей нассать в штаны, мыть весь цех будешь!

Скажем, мыть весь цех куда проще, чем пописать в штаны, но говорить я ничего не стала. К концу смены у меня буквально сочилось желание сесть и желательно на унитаз.

В раздевалке я с наслаждением села на пол и дала себе минутку отдохнуть, прежде чем начать собираться домой. Да, уработалась. Но ничего, привыкну.

– Девчонки, Соэль на «Скорой» увезли. Говорят, что у нее кровотечение открылось, надорвалась, – сказала одна из женщин.

Я напряглась. Действительно, Соэль в раздевалке не было.

– И правильно, я бы всех узкоглазых поубивала, – ответила мордовка и плюнула в сторону, – видеть их не могу. Что за нация? Убожества, а не люди! С этими словами она покинула раздевалку. За ней потянулись и остальные. Никто даже не вступился за Соэль.

Даже я.

Игорь

Россия, Иркутск

С фотографии на Игоря смотрел красивый молодой человек. Таких принято называть баловнями судьбы. Шикарные волнообразные волосы, пронзительные изумрудные глаза, немного нахальная улыбка. На фото, помимо жертвы, присутствовала еще девушка, которую парень обнимал свободно, без волнующего намерения прикоснуться к чему-то запретному. Фотография была сделана в одном из ночных клубов Иркутска, вокруг парочки в забавных позах замерли другие посетители заведения. Нарядные и изрядно выпившие, это можно было определить, даже особо не всматриваясь в их лица. Сам же Александр Лавров выглядел трезвым, как и его спутница.

– Саша не любил алкоголь, – рассказала Игорю Валентина Соколова, девушка с фото. – Он и мне не разрешал пить, хотя я считала, что вольна делать все, что угодно моей душе. Но Саше удалось меня переубедить, и я, так сказать, втянулась в трезвый образ жизни. Саша умел веселиться без допинга. Нам было хорошо вместе.

– Насколько мне известно, вы расстались? – спросил Игорь.

– Да, Саша предложил разойтись, я не стала возражать. Вернее, у нас не осталось другого выхода. К тому моменту мы оба этого хотели, поэтому просто мирно друг друга отпустили. Никто ни на кого не в обиде.

Игорю стало очевидно, что девушка его обманывает. Ее мимика и жесты говорили об обратном, она до сих пор таит обиду. В глазах читался не столько страх за парня, сколько разочарование, что все надежды на возможное воссоединение рухнули.

Валентина попыталась задать вопросы, но Игорь отмахнулся от них, встал и вышел из кабинета следователя, оставив девушку в полном недоумении. Он сталкивался уже с подобными особами. Они считают, что если выложили следователю все, что знали, то он должен им рассказать что-то в ответ. Но они слишком самонадеянные, он ничего никому не должен, кроме этого парня, чье фото по-прежнему сжимает в руке.

Игорь должен найти его, спасти и задержать похитителей, чтобы они предстали перед судом и ответили за свои действия.

Игорь Романов вот уже без года двадцать лет занимается расследованием особо важных дел, он всю свою жизнь посвятил работе. Игорь не был женат, но у него была дочь – малышка Виктория, его любовь и отрада, единственная женщина на свете, которой разрешается вмешиваться в жизнь Игоря и дробить ее как пожелает. Дочка живет с мамой, которой так и не удалось стать единственной и неповторимой женщиной в судьбе Игоря. Они расстались тихо, без громких скандалов и битья посуды. Катя просто собрала свои вещи и ушла от него. После него она так и не нашла себе никого. Они познакомились еще в университете, когда Игорь был на втором курсе и только-только стал влюбляться в юриспруденцию и следственную работу. Катя же училась там не по зову сердца, а по велению отца. Их роман продлился шесть лет, за которые Игорь успел защитить с отличием диплом, поступить на работу в прокуратуру и отработать там помощником следователя три года.

Первый раз Катя ушла от него еще будучи беременной. Вика родилась в июне 2000 года. Еще год с небольшим они жили в режиме «ухожу, но возвращаюсь», но когда дочери исполнилось два, в отношениях с Катей была поставлена точка.

– Ты невыносим, Игорь. Я люблю тебя так же сильно, как и ненавижу, – сказала она в тот вечер, собирая чемодан.

После нанесенной душевной раны Игорь еще больше ушел в работу, которая с удовольствием сжирала все его время, выплевывая его на поверхность только для того минимума, чтобы он мог удовлетворить свои биологические потребности, и засасывала обратно.

Постепенно из рядовых следователей Следственного комитета при прокуратуре России он вырос в следователя по особо важным делам. Стал заниматься особо тяжкими преступлениями, дежурил сутками, повышая свой рабочий день практически до восемнадцати часов.

Похищения были всегда его главным козырем. Он участвовал в спецоперациях, процент раскрытия дел, которыми он занимался, был очень высокий. Игорь старался быть лучшим в своей области. Постепенно из его работы стали уходить рутина, грабежи, разбои, простые убийства, – руководство не желало тратить время ценного сотрудника на дела, которыми могут заниматься молодые салаги.

В 2011 году следственный комитет вышел из-под управления прокуратуры, став самостоятельным органом, не относящимся к какой-либо ветви власти. Вместе с комитетом из прокуратуры ушел и Игорь.

Он получил предложение занять место следователя в следственном комитете и заниматься резонансными делами, львиную долю которых составляли похищения и заказные убийства.

В штате следственного комитета в том самом отделе, где работал Игорь, работало всего сто человек, восемьдесят из которых следователи. Несмотря на то что их отдел был внутри следственного комитета, у него было собственное неофициальное название – Федеральное судебное следствие (ФСС). ФСС работает на территории всей России, по закону каждый следственный орган и суд должны оказывать посильную помощь следователям ФСС, проводящим расследование.

Нельзя сказать, что все дела были одинаково сложными или идентичными. Абсолютно нет. Каждое похищение или заказное убийство отличалось как по мотивам, так и по содержанию.

Последний раз с похищением Игорь работал месяц назад, и тогда дело было совсем легким: похитители требовали выкуп, обещая убить ребенка. Когда в дело вступил Игорь, переговорщики дошли до предъявления требований. Игорь, изучив все материалы дела, пришел к выводу, что, к сожалению, ребенок давно мертв. Он закрыл розыскное дело и возбудил уголовное, которое было передано в следственный комитет. Родители похищенного мальчика долго пытались убедить следователя в обратном, но Игорь был на сто процентов уверен, что ребенка невозможно спасти и теперь преступление необходимо квалифицировать как убийство, сопряженное с похищением человека с целью вымогательства средств. Родители бились в истерике, но сделать было уже ничего нельзя. Они решили проявить самостоятельность и отправились на встречу с похитителями. Деньги они поместили в черный мусорный мешок. Ровно три миллиона рублей. Им пришлось продать квартиру, чтобы собрать необходимую сумму. Как только родители ребенка появились на месте, их убили двумя точными выстрелами. Снайпер сработал чисто. К убитым тут же подбежали люди в масках, схватили мешок с деньгами и скрылись. Правоохранительным органам слишком поздно стало известно о том, что родители пошли на встречу с похитителями.

Наутро тело ребенка было выброшено в один из мусорных баков. По заключению судебно-медицинской экспертизы, ребенок был мертв уже две недели, то есть его убили еще в день похищения.

Игорь еще несколько недель вспоминал это дело. Как раз тогда он проходил медицинское освидетельствование в связи с повышением звания, и на приеме у психолога выяснилось, что Игорь частично винит себя в смерти семьи.