Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа

Брэйзиер был уверен, что безразличие шурина к его проблемам выросло не на пустом месте. Давал о себе знать старый нарыв. В глубине души Вертягин всегда считал его белоручкой, человеком праздным, пришедшим на всё готовое. Такие, мол, плавают в масле незаслуженно. Довольно популярным языком всё это растолковала Брэйзиеру однажды его собственная жена. Однако всё ли в мире так просто?

По мере соприкосновения с буднями его, Брэйзиерова, бизнеса, Вертягину приходилось расставаться и с собственными иллюзиями. Имеет ли реальность что-то общее с идеалами? Не является ли адвокатский труд таким же, как и любой другой, немного танталовым, унылым? Ведь если посмотреть на всё через определенную призму, оказывается, что делать приходится всегда одно и то же.

Но главная беда, конечно, не в крушении идеалов. А в том, что, отдаваясь во власть своих личных ощущений, некоторые искренне полагают, что все остальные должны смотреть на вещи с той же колокольни, что и они. Идеалисту может наскучить ровно всё.

Таков был Вертягин. Нет, мол, ничего более расплывчатого, чем сам коммерческий кодекс! Не я, мол, его составлял. Зачем с меня спрашивать?

Однако «преступление и наказание» – это не те понятия, которым есть место в коммерции. Такими категориями здесь и не пахнет. Таков был взгляд Брэйзиера. Униженным и оскорбленным, ради которых нужно мчаться в суд, чтобы спасать несчастных от меча правосудия или от себя самих, в мире купли-продажи, в мире рынка, делать просто нечего. И именно такие амбиции – если верить тому, что о Вертягине рассказывала Мари – тот вынашивал в себе последнее время…

Не меньшие обиды у Брэйзиера вызывало и бездеятельное отношение Вертягина к парижской жизни дочери, которая только-только вступила на путь, что называется, самостоятельной жизни. Год назад, когда дочь надумала поступать на учебу в столице, сам же Вертягин навязался ей в опекуны. Он обещал с Луизой видеться, бывать у нее, помогать ей. Но пыл его и на этот раз быстро иссяк. Опекунство свелось к воскресным обедам у него за городом. Чаще всего он просто терял дочь из виду, она не виделась с ним неделями.

Когда в начале июня Луиза попала в больницу с острым аппендицитом и была прооперирована, после выписки из больницы, с недельной задержкой из-за осложнения, ей пришлось добираться домой на такси. Они с женой слепо положились на Вертягина. Но он не удосужился выкроить время даже на визит в больницу. Хотя уверял, что всё держит под контролем, что ежедневно созванивается с врачами. Каково было смотреть на это им, родителям?..

Вот и перед Рождеством вышло аналогичное недоразумение. Брэйзиер пытался дозвониться Вертягину, чтобы попросить о помощи с сыном. Поссорившись со своей девушкой, старший отпрыск болтался в Париже без дел и грозился вообще уехать куда подальше – в Нью-Йорк, «на вечное поселение». Сначала все думали, что он просто шутит. Сам Брэйзиер не мог отговорить сына от сумасбродства, давно не имел на детей какого-либо влияния, а потому опять понадеялся на Вертягина, который хоть как-то еще умел находить общий язык и с дочерью, и с сыном. Однако в ответ на заурядную просьбу вмешаться Вертягин едва не поднял его на смех. Шурин принялся бесцеремонно разжевывать ему, что даже в годы его бурной молодости в Северной Америке жилось не так-то плохо, советовал «не рвать на себе волосы», дать Николя жить своей жизнью, не ставить парню палки в колеса. Вертягин пообещал с сыном встретиться, поговорить. Но забыл, а то и просто махнул на просьбу рукой.

Жена, вставая на сторону кузена, уверяла, что у «Петра» – Мари называла Вертягина русским именем, тем самым подчеркивая, что по одной этой причине он заслуживает какого-то особого отношения к себе, – наступили трудные времена. Он будто бы не мог справиться с депрессией, с которой мучительно и втайне ото всех боролся после смерти отца. Депрессия будто бы усугублялась неприятностями на работе. Где-то в Африке пропал его друг и компаньон, отправившийся в командировку…

Пока выяснялось, кто куда пропал, пропал и нерадивый отпрыск. Николя привел свою угрозу в исполнение, умотал в США. С этого дня Брэйзиеры больше не знали ни дня покоя. Сын поселился в Нью-Йорке, гонял на машине через всю Америку, собирался «переселяться» то в Калифорнию, то в Майами и попросту извел своими приключениями: то долги, то очередная девушка, то дорожные правонарушения, однако о возвращении во Францию отказывался и думать.

Неприятности, постигшие Николя, собственно, и были главной причиной, побудившей Брэйзиера дозваниваться Вертягину в дни своей парижской побывки, хотя по телефону он не сказал об этом однозначно ясно – не хотел настраивать против себя. Брэйзиер был уверен, что Вертягин может «удружить» им с женой своими нью-йоркскими связями. Шурину ничего не стоило обратиться к адвокату Лоренсу, корреспонденту его конторы в США. Брэйзиер давно считал, что Лоренс идеальный кандидат на роль негласного попечителя над сыном. Под предлогом передачи денег – блудный сын постоянно нуждался – Лоренс мог бы с Николя общаться и таким образом держать их с женой в курсе происходящего. Он попросту мог бы присматривать за развитием событий. И непутевая жизнь неслуха была бы как на ладони. К этому и сводились ожидания Брэйзиера. Впрочем, он и сам не знал, чего хочет ото всех добиться. Элементарного сочувствия, участия…

Жена считала, что он «допек своей опекой» не только детей. Теперь перепадало даже знакомым. Обращение к Вертягину за непонятными услугами отдавало бесцеремонностью. Так ей казалось. Как будто Вертягину больше нечем заниматься! Ведь с тем же успехом Брэйзиер мог воспользоваться собственными связями. Когда речь заходила о каких-нибудь торговых комбинациях, попахивающих долларовыми прибылями, он прекрасно обходился без посторонней помощи. Что мешало Брэйзиерам обратиться к Лоренсу напрямую? Ведь Мари поддерживала с ним личные отношения еще со времен его парижской молодости, с тех пор, когда вместе с Петром оба они учились на одном юридическом факультете. Лоренс почти ежегодно проводил отпуск во Франции. На пару дней они с женой всегда останавливались в Тулоне. Мари считала, что муж должен съездить к сыну сам, если уж действительно думает, что не должен сидеть сложа руки…

В начале осени о такой поездке не могло быть и речи. Затеянные новшества и отчасти этим вызванная неопределенность в заказах на первый квартал, запуск нового дела в Люксембурге, что требовало не только переоснащения производственной лаборатории в Тулоне, но и продажи убыточной плантации жасмина под Грассом, да и само производство, после недавнего увольнения прежнего управляющего требующее присмотра, – до конца года Брэйзиер и помышлять не мог ни о какой поездке в Америку. В чем-то была права и жена, утверждавшая, что поездка в Нью-Йорк вряд ли что-нибудь изменит кардинальным образом. Опасаясь еще и ссоры с сыном, Брэйзиер склонялся к мерам менее радикальным, но более долгосрочным. Разум брал верх волей-неволей…

Кроме возможности обратиться к Лоренсу за помощью, Брэйзиер собирался обсудить с шурином и другой вопрос. После Люксембурга он нуждался в срочной консультации. В коммерческом праве стран Бенилюкса – оно везде более-менее одинаковое – Вертягин разбирался не хуже компаньонов. Однако практический опыт в таких вопросах полезнее, чем все теории. Поэтому Брэйзиер рассчитывал получить консультацию у одного из сотрудников его кабинета, который однажды уже выручал его в аналогичной ситуации.

* * *

Накинув на плечи свитер, Петр вынес поднос с кофейником на террасу и сел завтракать на улице. Наблюдая за переменчивым с утра и низким небосклоном, он не переставал тешить себя надеждой, что облачность и серость не продержатся всё воскресенье, но уже понимал, что ожидания могут не оправдаться.

С раннего утра на улице стояла сырость. Воздух наполняли затхлые миазмы, приносимые из-за поля. Ночной туман продолжал застилать луга. У нижней ограды остатки белой мути лохмотьями висели над газонами. А дальше, в поле всё было затянуто и вовсе непроглядной бледно-фиолетовой мглой…

С вечера он планировал провести утро в Париже. Густав Калленборн наметил у себя дома завтрак, на который пригласил сотрудника мюнхенской адвокатской конторы, находившегося проездом в Париже. После встречи у Калленборна Петр думал заехать в гостиницу на рю Дофин, чтобы забрать Брэйзиера к себе. Но план, как всегда, изменилась в последний момент. В начале десятого Калленборн позвонил в Гарн и завтрак отменил: накануне вечером немецкий «коллега» внезапно отбыл в Мюнхен. Ехать в город было незачем. Петр позвонил Брэйзиеру и попросил его добираться в Гарн своим ходом…

После одиннадцати над холмами всё же просветлело. Стена тумана вдруг расступилась. Справа над полями высокой волной, словно наплывающее цунами, вырос черно-фиолетовый лесной склон. Над самой кромкой горизонта сразу забрезжило. И в следующий миг весь небосвод засветился от бледного стеаринового зарева. Газоны, розарий и особенно кусты по правой стороне блекло переливались. Переполненный влагой и всё еще неподвижный, неживой воздух слегка дрожал от серебряного блеска.

Около двенадцати Петр всё еще просматривал на террасе газеты, когда из-за дома донесся стук уличной калитки. Брэйзиер прикатил на полчаса раньше?

Засунув очки в карман, Петр встал и зашагал к воротам. На дорожке от калитки действительно показался Брэйзиер.

– Прошу принимать гостей… Бог ты мой, Питер, сколько же мы не виделись?! – Брэйзиер на ходу раскрыл объятия.

– Сто лет, по-моему… Быстро добрался?

– Стрелой… Эти поля, перелески… Скажите, пожалуйста! Как всё изменилось… – Брэйзиер с интересом озирался по сторонам. – А погода! Куда ни приеду – полощет, слякоть. Такое чувство, что за собой всё это вожу. А здесь – солнце.

– В Люксембурге тоже дождь?

– Там всегда дождь. Как они там живут круглый год, не понимаю…

В твидовом пиджаке, в белой рубашке, с заправленным за ворот узорчатым шейным платком, с длинным зонтом в руках, Брэйзиер выглядел, как всегда, младше своих лет. Его здоровое свежее лицо вдруг выражало озадаченность чем-то.

Развернувшись к улице, Брэйзиер, на удивление Петра, окликнул дочь:

– Луиза! Ну куда ты пропала?!

– Вместе, что ли, приехали?.. Я утром звонил ей. Хотел как раз предложить ей приехать с тобой. Никого не застал.

– Уже здороваться с кем-то помчалась.., – фальшивым тоном посетовал Брэйзиер.

Петр хотел было идти к калитке за племянницей, но она показалась на аллее. С развевающимися полами красного блестящего дождевика, что-то пряча за спиной, Луиза вприпрыжку неслась к калитке от соседей.

– Здрасте-здрасте, Пэ! А мы приехали проверить, как вы тут? Всё с розами возитесь?

– Куда же пропала, Луиза? Сколько раз тебе звонил.., – проговорил Петр тоном упрека и в тот же миг слегка опешил.

В лице племянницы, в ее светлых волосах, гладко убранных в небольшой пучок, поражало что-то родное, свежее, а вместе с тем в ее облике появилось что-то новое и незнакомое. Он не видел племянницу с июня, с того дня, как позвал ее ужинать в Сан-Мандэ, в рыбный ресторан, находившийся неподалеку от ее родственников, у которых она жила. Это было как раз накануне ее отъезда в Тулон на лето.

– Ты так изменилась, Луиза. Узнать невозможно! Почему ты перестала приезжать?

– Папа настолько отвык от этой клоаки, от Парижа, что приходится водить его по гостям, как маленького, за ручку.., – не отвечая на вопрос, протараторила Брэйзиер-младшая, глядя прямо перед собой насмешливыми серыми глазами.

– Ты тоже стал похож на кого-то, – усмехнулся Петр, переведя взгляд на Брэйзиера. – Постой, сейчас вспомню, на кого.

– На маму! – подсказала племянница.

– Действительно… На Мари, – согласился Петр, удивляясь верности сопоставления.

– Правду говорят, – закивал Брэйзиер. – Когда люди долго живут вместе, они становятся похожи друг на друга.

Петр подставил племяннице щеку. Сильно жмурясь, Брэйзиер-младшая одними щеками, по-женски выставив губы, прильнула к его щетине все четыре раза, как обычно делали все родственники.

– А ящичек мы что, в такси забыли, Луиза?! – спохватился Брэйзиер.

Смерив отца и дядю испытующим взором, Луиза вынула из-за спины лакированный деревянный футляр и протянула его Петру со словами:

– С вас причитается, Пэ… С тебя, папа, тоже. Ты стал таким рассеянным, это просто невыносимо…

Петр открыл красивый футляр. В нем лежал садовый секатор со множеством никелированных приставок, изящно разложенных по обшитым зеленым бархатом углублениям.

– Надо же… Вещь! – похвалил он. – Только зачем было, Арсен?

– Рад… рад, что нравится. Я же ничего в этом не смыслю… Ручка наращивается, если тебе захочется удлинить ее… – Брэйзиер благодарно улыбался. – Мне сказали, что лучше не найдешь. Удалось выкроить час на магазины… в Люксембурге.

– Спасибо, я очень тронут, – поблагодарил Петр. – Я, кстати, испортил у тебя один секатор… в доме. Вернее, Марта.

– Она дома?

– Нет, в отъезде, – помедлив, ответил Петр и почему-то кивнул на входную дверь.

– Марта уехала?.. И ничего мне не сказала? – удивилась Луиза. – Опять в Австрию, что ли?

– Нет, не в Австрию…

– А мы этим летом даже отдохнуть как следует не успели, – сказал Брэйзиер. – Под Каннами дикая жара стояла… Ты мне скажи… – спохватился он, – ведь вы попали в самое пекло?! Как вы там выдержали?

– Сам не знаю. Было невыносимо, – признался Петр.

– Вот видишь… Устроил я вам каникулы. А мы махнули на всё рукой и решили в Швейцарию поехать… на неделю.

Петр распахнул дверь, впустил гостей в прохладную прихожую. Пройдя через коридор и светлую гостиную с красовавшимся в центре круглого стола большим букетом разноцветных роз, все трое вышли в сад с тыльной стороны дома.

Не сходя с террасы на траву, Брэйзиер с оживлением разглядывал кусты роз, на одном из которых виднелось несколько пышных, от увядания уже растрепанных бутонов нежного лилового оттенка. Другие кусты, левее, были подрезаны совсем недавно.

– Времени зря не теряешь, как вижу, – заметил Брэйзиер, не без интереса озираясь по сторонам. – Сам? Или кто-то помогает?

– Нет, не сам, конечно… Садовник приходит.

– Эта, по-моему, чайная? – Брэйзиер показал на куст роз с крупными лиловыми бутонами.

– Провансальская.

– Сам выводил?

– В каком-то смысле…

– Прямо из семян? – удивился Брэйзиер.

– Нет, это гибрид. – Чему-то усмехнувшись, Петр перевел взгляд на Луизу. – Из семян такой куст не вырастишь.

– На меня-то вы почему смотрите? – спросила Брэйзиер-младшая.

– Луиза! Ну разве можно так разговаривать со взрослым человеком? – упрекнул отец. – Если не из семян, то как же? Искусственным путем?

– Гибриды стерильны. Природа отказывается плодить естественным образом то, что человек вывел искусственно, – объяснил Петр. – И правильно делает. Разве не гениально?

Сделав шаг на траву, Брэйзиер продолжал теперь уже с недоумением глазеть по сторонам.

– Эти кусты – тоже. – Петр показал на менее высокие, аккуратно подстриженные кусты. – «Пенелопка» ее называют… Уже отцвела.

– Тоже гибрид?

– Да, мускусный. Неплохо цвела, весь июнь простояла. Но мы перестригли… В прошлом году так хорошо все кусты начали расти, что хорошая подрезка казалась необходимой, – объяснил Петр. – Но старик, садовник мой, переборщил.

– У меня с одним из цветоводов уже второй год нервотрепка… под Грассом, – подхватил Брэйзиер тему. – Втемяшил себе в голову, что готовый лепесток нужно собирать ночью. По ночам, представляешь?! Говорят, что розы ночью более пахучи.

– Он прав. Есть, конечно, разные сорта.

– А ты представляешь, во что это может влететь?

– Ночной сбор?

– Я махнул рукой… Раньше за один килограмм эликсира давали по двадцать тысяч франков… от хорошей розы. А теперь проще закупать. В Индии, в Египте… Кстати, пока не забыл, я всё собирался привезти тебе один саженец… Как же она называется, никак не могу запомнить.

– Сантифолия! – подсказала дочь.

– Вот-вот. Знаешь, может быть?

– Слышал, но не видел.

– Розоватые цветы, с сиреневым оттенком. В какой период года их приходится сажать… розы? – спросил Брэйзиер.

– Саженцы? До декабря. Да и в декабре не поздно.

– В следующий раз привезу. Обязательно!

– Арсен, я предлагаю поговорить.., – предложил Петр. – А обедать поедем в аббатство. Я ничего не готовил. – Он имел в виду ресторан, находившийся в нескольких километрах от Гарна, в который он уже не раз возил и Брэйзиера, и племянницу.

– Воля хозяина, – улыбался тот. – Прежде всего, я вот что хотел у тебя спросить… Как у тебя с Лоренсом?

– Он тебе нужен?

– Ты ведь знаешь, что мой балбес по-прежнему в Нью-Йорке околачивается.

– Я думал, в Калифорнии.

– Нет, в Нью-Йорке. Так вот…

– Папа, опять ты со своими заботами! – встряла в разговор Брэйзиер-младшая. – У него всё в порядке! Проживет как-нибудь без тебя…

– Прошу тебя, дочь! – взмолился отец, состроив несчастную гримасу.

Луиза ушла в дом, то ли досадуя на отца за невыполненное обещание (в такси он дал слово не донимать Вертягина этой темой), то ли не желая участвовать в неинтересном разговоре.

Петр предложил пройтись, и они двинулись вниз по тропе. Приблизившись к далиям, оба остановились, и Брэйзиер принялся объяснять суть своей просьбы.

В прямоте Брэйзиера, да и в самой настойчивости его просьбы, довольно нелепой, Петр сразу уловил скрытый упрек в свой адрес, что-то старое и недосказанное. Чтобы не сыпать соль на старые раны, он предпочел с ходу, без дополнительных уговоров, взять на себя все хлопоты. Он пообещал в тот же вечер позвонить Лоренсу. Хотя в действительности намеревался звонить самому Николя, чтобы получше уяснить себе, чем вызван очередной переполох родителей и чего от него все ждут.

Луиза тем временем выносила посуду под навес. Давно изучив гарнские обычаи, она приготовила «предобеденный» кофе. Привычка Петра пить кофе перед обедом давно стала поводом для насмешек…

Когда все трое расселись вокруг деревянного стола в беседке, Брэйзиер, вдруг повеселев, заговорил о своих люксембургских начинаниях. Большая часть проблем казалась ему на сегодня разрешенной. Оставалась последняя неясность. Из-за этого и пришлось повременить с подписанием документов. Он нуждался в дельном совете. Ликвидация ранее зарегистрированного в Люксембурге юридического лица, через которое проводились сделки по сбыту тулонской продукции в Англию и в Данию, давно стояла в плане, но теперь время поджимало. Брэйзиер не совсем понимал схему, по которой лучше всего осуществлять эту ликвидацию, чтобы передача торговой марки другому юрлицу не могла стать впоследствии предметом спора или тяжбы. Ведь именно по данной торговой марке заключались основные договора на сегодняшний день. И именно эта торговая марка могла стать камнем преткновения в другом споре, только что заявившем о себе в Париже. Брэйзиеру стало известно о срыве нескольких прошлогодних сделок. Виной всему был парижский партнер, выполнявший роль посредника и получавший за это приличные роялти. Воспользовавшись доверием Брэйзиера, посредник умудрился с выгодой для себя устроить собственные дела, а сделки, лично ему не сулившие желаемой выгоды, просто-напросто завалил. Брэйзиер был уверен, что контракты, подписанные по сорванным сделкам, еще и позволяют ему рассчитывать на компенсацию понесенных убытков…

В просторном зале ресторана, куда они приехали час спустя, оказалось безлюдно и тихо. Все трое заказали одни и те же блюда – устрицы, дикую утку с яблоками, на десерт грушевый пирог. Приходя во всё более радужное настроение от хорошей кухни, Брэйзиер принялся рассказывать о своей летней поездке в Англию, о недельном отпуске, проведенном с женой в Швейцарии, о своем тулонском «прозябании», на что вообще любил посетовать, когда мог позволить себе расслабиться. Послушать его – и его тулонское существование напоминало пустоватую жизнь холостяка, а не главы семейства или предпринимателя. Своим тоном Брэйзиер немного озадачивал. Когда же он заговорил о намерении дочери переехать от родственников в отдельную квартиру и о поисках нового жилья, Петр сразу предложил свою помощь. Его гарнская соседка, профессиональный риелтор, явно могла им посодействовать.

А затем, словно очнувшись, Петр принялся расспрашивать племянницу о новом учебном семестре, о пролетевших каникулах. Как завороженный, он внимал каждому ее слову, не сводил с нее глаз, но думал о чем-то своем.

Брэйзиер пожелал оплатить счет, наотрез отказывался быть «приглашенным». Немного позднее, после короткой прогулки по лесной аллее, которая прямо перед рестораном углублялась в лесную чащу, он решил возвращаться с дочерью в город, в Гарн уже не заезжая.

Все трое вернулись в ресторан. Брэйзиер попросил официанта вызвать такси и напоследок заказал для всех по чашке кофе…

* * *

Приезд племянницы в Гарн в следующую субботу оказался для Петра неожиданностью. В минувшее воскресенье, когда Луиза приезжала с отцом, они договорились, что она позвонит ему в Версаль, чтобы они решили вместе, о какой именно помощи, о поисках какой именно квартиры просить соседку. Но Луиза, как всегда, не позвонила, пропала на всю неделю. Петр не переставал звонить в Сен-Мандэ к родственникам Брэйзиеров, у которых она жила. Но там тоже не знали, где она и как ей дозвониться. К удивлению Петра, родственники не проявляли особого беспокойства по этому поводу, привыкли…

В субботу первую половину дня Петр провел в городе. Вернувшись в Гарн к двум часам, он сел за бумаги, которые обещал просмотреть к понедельнику. Но не высидел и четверти часа.

Он вышел в сад, прогулялся по розарию. Вернувшись наверх, он размял колени и, расположившись под навесом, принялся разбирать выведенные с весны побеги роз, которые планировал посадить осенью. Оставлять переборку побегов на воскресенье не хотелось. Однако планы были явно наполеоновские. Целого дня бы не хватило на всё то, что он наметил на выходные. Какой смысл затевать возню теперь? К шести часам всё соседское окружение было приглашено к Сильвестрам. Они собирались праздновать двадцатилетие совместной жизни. Приготовления к вечеринке отняли у соседей столько сил, времени и средств, предвиделся такой размах празднеств, что не пойти к ним было невозможно. Заодно Сильвестр намеревался поднять в жене тонус после недавно перенесенных ею встрясок. В конце лета скончалась ее мать, а в начале сентября сама она пострадала от ДТП: попыталась объехать на скорости собаку, перебегавшую через проезжую часть, и вылетела в кювет. Только что купленный «опель» оказался разбит дребезги, и несмотря на то, что Женни Сильвестр удалось обойтись без единой царапины, по слухам, доходившим до Петра через других соседей, Сильвестр был всерьез обеспокоен здоровьем жены – уже которую неделю она пребывала на грани депрессии…

Еще не было пяти, когда с уличной аллеи стал доноситься шум подъезжавших машин, детские голоса, лай собак. С минуты на минуту Петр ждал звонка в свои ворота. Он пообещал быть четвертым, недостающим игроком в партии крикета, которую Сильвестр намечал в своем дворе до того, как гости начнут съезжаться, не пожелав пожертвовать этой субботней традицией даже в такой день.

В гостиной зазвонил телефон.

Петр медлил. Он был уверен, что звонят от соседей. Стоило ли отвечать? В следующий миг он всё же прошагал к телефону и снял трубку.

– Это вы, Пэ? Здрассти! Как хорошо, что вы дома. Бывает же везение! – в трубку тараторила Брэйзиер-младшая.

– Куда ты пропала, Луиза? Я обзвонился! Тебе передавали?

– Нет, никто ничего не передавал.

– Как? Почему?

– Ну откуда я могу знать – почему? Не доложили.

– Да я с ног сбился! С прошлого понедельника звоню тебе… – Сквозь тон упрека в голосе Петра прорывалось воодушевление. – Ведь мы договаривались… насчет квартиры. Мне пообещали.

– Пэ, какой вы… какой вы классный дядя! И вообще… Вы только не обижайтесь и не расстраивайтесь. Но с квартирой всё улажено, – упавшим тоном предупредила Луиза. – Я почти переехала.

– Ты нашла квартиру? – Петр был и изумлен и разочарован. – Всё ясно. Где? В каком районе?

– Аллезия… Там есть такая крохотная улица… Да вы всё равно не знаете.

– А мне предложили рядом с Булонским лесом. И недорого. Может, подумаешь еще?.. Что нам стоит съездить посмотреть? Я могу договориться хоть на завтра.

– Нет, Пэ. Уже решено. И вообще, знали бы вы, как мне осточертело ездить, осматривать. Я же не на всю жизнь переезжаю. Вы только не обижайтесь. Там потрясающе! Всё новое, чистое! Без мебели. Без ничего. То, что надо. Ну я вам потом всё расскажу! Вы знаете, откуда я звоню?

Он развел руками и вздохнул.

– Сажусь в поезд и через двадцать минут у вас. Если вы с Мартой, конечно… Она вернулась?

– Буду рад. Буду очень рад тебе. А Марты нет, – бормотал он. – Я один.

– Вы приедете на вокзал? Или своим ходом добираться?

– Приеду. Сразу же выезжаю.