Невидимая сила

В то время госсекретарем – первым из 10, под началом которых мне довелось служить, – был Александр Хейг. В рамках мер, нацеленных на защиту интересов и усиление влияния США в связи с введением в 1979 г. советских войск в Афганистан и революцией в Иране, президент Рейган запустил масштабную программу модернизации вооружений. Конфликты в Центральной Америке на фоне соперничества по всем направлениям с Советским Союзом (тогда никто не мог и предположить, что СССР доживает последние годы) потрясли официальный Вашингтон. В то же время в результате набиравших обороты экономических реформ Дэн Сяопина неслыханными темпами начала расти китайская экономика. Это был период глобальной турбулентности и нестабильности в быстро меняющемся мире. Молодой человек 25 лет от роду, начинающий службу на дипломатическом поприще, находил его восхитительным.

Занятия на ознакомительных курсах для новых сотрудников дипломатической службы, на бюрократическом жаргоне именуемых «А-100», продолжались около двух месяцев, хотя казались нескончаемыми. Нам читали утомительные лекции, каждая из которых была посвящена какому-либо островку великого архипелага американской политики. Лекторы приводили хрестоматийные примеры работы посольств и рассказывали о механизмах и инструментах реализации внешней политики.

К концу занятий я куда больше знал об административных правилах и процедурах, чем об искусстве ведения переговоров. Однако я был поражен широтой полномочий, которые давала нам наша профессия. Каждый день в каждой стране дипломаты бдительно следили за живущими и работающими там американскими гражданами; оказывали содействие иностранцам, желающим посетить Штаты или учиться у нас; активно развивали контакты (как в правительственных кругах, так и вне их) в целях предоставления информации и разъяснения сути американской политики.

Мы, новые служащие, представляли собой интересную и весьма пеструю компанию. Лиса и я были самыми молодыми в группе. Средний возраст новичков составлял 32 года. Среди нас был бывший священник-иезуит, переваливший на шестой десяток, – он был самым старшим по возрасту, а также бывшие волонтеры Корпуса мира, ветераны войны, учителя средней школы и даже один неудавшийся рок-музыкант.

Мне положили королевский оклад – $21 000 в год, передо мной открывались захватывающие перспективы профессионального роста, наш с Лисой роман бурно развивался – можно ли было желать лучшего? На последней неделе занятий мы получили первые назначения. Мне выпал Амман, столица Иордании. Я был счастлив, вспоминая удивительное путешествие по арабскому миру, которое мне довелось проделать несколько лет назад, и предвкушая участие в кипучей политической жизни региона. Лиса, которую всегда волновали проблемы развивающихся стран, попросила направить ее в Буркина-Фасо. Это вызвало бурное ликование в группе – никто, кроме нее, не горел желанием выносить тяготы жизни в Уагадугу. Однако, руководствуясь своей загадочной логикой, Госдеп направил Лису в Сингапур. Мы боялись предстоящей разлуки, но знали, что расставания – неотъемлемая часть нашей работы на дипломатической службе. В конце весны мы с Лисой обручились, после чего она отбыла в Азию, а я, предоставленный самому себе, остался в Вашингтоне, чтобы в течение полугода учить арабский язык.

Прежде чем отправиться на Ближний Восток, я написал о своем назначении Альберту Хоурэни, тонкому знатоку арабского Востока, который был старшим экзаменатором на защите моей докторской диссертации в Оксфорде. В ответ он прислал теплое письмо, отметив, что всегда находил Иорданию «довольно спокойной и ничем не примечательной, хотя и весьма интересной в культурном отношении, страной». Кроме того, он писал, что на днях дал согласие стать научным руководителем принца Абдаллы, старшего сына короля Хусейна, который собирался прибыть в Оксфорд в том году. Тогда эта новость не привлекла моего внимания, но в дальнейшем Иордания и принц Абдалла сыграли важную роль в моей дипломатической карьере.

* * *

В начале 1980-х гг. Амман был пыльным, ничем не примечательным городом, распластавшимся на скалистых холмах и долинах плато, занимающем центральную часть страны. Там проживало около миллиона человек. К моменту моего прибытия король Хусейн сидел на троне уже 30 лет, пережив множество покушений. Иордания была островком относительного спокойствия в регионе, где полыхали конфликты и нарастала напряженность, вызванная неподатливостью кланового меньшинства Восточного берега реки Иордан, определявшего политику страны, и растущим недовольством палестинского большинства. Из-за нехватки природных ресурсов Иордания в значительной степени зависела от внешней финансовой помощи и денежных переводов от граждан, работавших в странах Персидского залива.

Географическое положение Иордании было очень удобным с точки зрения знакомства с ближневосточной политикой и дипломатией. Из Аммана были хорошо видны все самые острые проблемы региона. На севере, в Ливане, шла гражданская война, на востоке – война между Ираном и Ираком, на западе сохранялось противостояние Израиля и Палестины. При этом наше посольство было идеальным для начинающего дипломата: достаточно большим и значимым, чтобы молодой сотрудник имел возможность заниматься широким кругом вопросов и решать множество задач, но не слишком громоздким, чтобы он не затерялся в бумагах и процедурах.

Послом США в Иордании был Дик Вьетс, очень квалифицированный и опытный дипломат. Белоснежная грива волос и трубка, с которой он никогда не расставался, делали его похожим на героя голливудского боевика. В отличие от большинства американских послов в арабских странах, Вьетс успел поработать в Израиле и многих других странах за пределами Ближнего Востока, в том числе в Южной Азии. Кроме того, он был помощником Генри Киссинджера. С королем Хусейном у него установились дружеские и плодотворные отношения. Он никогда не боялся отстаивать свою точку зрения в Вашингтоне. Заместитель Вьетса Эд Джереджян и советник по вопросам политики Джим Коллинз стали моими наставниками на всю жизнь.

Первый год в Аммане я провел в консульском отделе. Это была обычная практика для молодых сотрудников независимо от их будущей специализации. Моим первым начальником был Линкольн Бенедикто, который до поступления на дипломатическую службу работал с молодежью в одном из самых неспокойных районов Филадельфии. Это был прекрасный администратор, видевший насквозь проходимцев, пытающихся обойти закон, будь то иностранцы, желающие получить американскую визу, или ловцы удачи из числа наших соотечественников. Неоценимую помощь нам оказывали работавшие в консульском отделе иорданцы. Благодаря этим людям я понял, какую важную роль в дипломатических представительствах играют местные служащие. Они были нашими глазами и ушами, а также терпеливыми наставниками. Американские дипломаты приезжали и уезжали, а иорданцы оставались, обеспечивая преемственность поколений и передавая вновь прибывшим сотрудникам накопленные знания, профессиональные навыки и контакты.

В качестве сотрудника визовой службы я не блистал. Слишком много времени я тратил на беседы с бедуинскими шейхами, практикуясь в арабском, и слишком мало – на работу с непрерывным потоком документов и заявлений на получение визы, то есть на выполнение своих прямых служебных обязанностей. Раз в три месяца я посещал тюрьму, где томились несколько юных американцев, осужденных за преступления, связанные с наркотиками. Эти визиты тоже не доставляли мне удовольствия – обстановка в иорданских тюрьмах была ужасной, а я мало чем мог помочь бедолагам, разве что поговорить с ними и немного ободрить. Однако работа в консульстве позволяла мне выезжать за пределы Аммана, и я хватался за любое поручение, для выполнения которого надо было куда-то ехать.

Под предлогом необходимости языковой практики я уговорил Линкольна позволить мне провести две недели среди представителей племени ховейтат на юге Иордании. К началу 1980-х гг. бедуины разъезжали в основном уже не на верблюдах, а на пикапах, хотя упрямые животные занимали важное место в их повседневной жизни и служили предметом гордости. Главным и почти не скрываемым источником средств существования для бедуинов была контрабанда всего и вся – от сигарет до телевизоров, которые они возили туда-сюда через границу с Саудовской Аравией. Из вежливости меня не посвящали в эти занятия. Большую часть времени я проводил, испытывая терпение представителей племени своим грамматически ущербным арабским. Практически все мои собеседники уверяли, что принимали активное участие в съемках фильма Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский», вышедшего на экраны за 20 лет до описываемых событий. Главные роли в фильме, запечатлевшем неподвластную времени неземную красоту Лунной долины и иорданской пустыни неподалеку от крошечного порта Акаба, сыграли Питер О'Тул (Лоуренс) и Энтони Куинн (великий вождь племени ховейтат Ауду Абу Тайи). На самом деле представители племени были далеко не так киногеничны, как Энтони Куинн, но краткий опыт пребывания среди этих людей открыл мне глаза на проблемы арабского Востока, вызванные столкновением традиций и модерна и приводящие к потрясениям, в свою очередь порождающим новые, еще более серьезные проблемы.

Летом 1983 г. я перешел в отдел политики – подразделение посольства, занимавшееся анализом внутренней и внешней политики Иордании, а также установлением контактов с ключевыми представителями власти и политическими игроками. Работа была напряженной, но она нам нравилась, поскольку давала возможность встречаться со многими визитерами из Вашингтона, готовить материалы для нашего деятельного посла и решать множество важных вопросов, касающихся ситуации в Иордании и регионе. В тот год в Иорданию пару раз наведался Дональд Рамсфелд – исполненный самоуверенности, но не обремененный глубоким знанием региона эмиссар администрации Рейгана на Ближнем Востоке. Региональный пейзаж в целом оставался очень неспокойным, о чем свидетельствовал взрыв возле нашего посольства в Бейруте весной 1983 г. Эта трагедия лишний раз напомнила дипломатам о том, что их работа становится все более опасной. Взрыв на территории базы американских морских пехотинцев в Бейруте в октябре того же года, приведший к гибели 241 военнослужащего, вызвал дальнейшее обострение ситуации.

Амман тоже вряд ли можно было считать безопасным местом. Атакам регулярно подвергались не только иорданские, но и другие объекты, например склад нашего посольства. В один из рабочих дней в автомобиль, припаркованный у отеля InterContinental недалеко от здания посольства, было заложено взрывное устройство. Когда я в сопровождении нашего офицера охраны отправился обсудить ситуацию с иорданскими полицейскими и сотрудниками разведки, которые занимались расследованием происшествия, была обнаружена еще одна заложенная в автомобиль бомба, которую, к счастью, удалось обезвредить. Второй взрыв должен был прогреметь вскоре после первого, когда на место происшествия прибыло бы множество чиновников, а вокруг собралась толпа любопытных. Это был первый, но далеко не последний случай, когда мне удалось выжить благодаря не столько расчету, сколько везению.

Эти события вызывали понятную тревогу. Старое каменное здание посольства, зажатое между другими домами, располагалось на одной из главных улиц Аммана. Поскольку в ближайшее время нам вряд ли удалось бы подыскать другое помещение, было принято решение по фасаду возвести из мешков с песком защитный вал высотой в два этажа и толщиной почти два метра. Сооружение было неказистым, но казалось надежным – до тех пор, пока ливень, необычное для Иордании природное явление, не превратил его в подобие песчаного пляжа у входа в посольство.

В число моих основных обязанностей в отделе политики входило наблюдение за внутриполитической ситуацией в стране и расширение контактов посольства за пределы традиционных дворцовых и элитарных источников информации. Я методично работал в этом направлении: вел осторожные беседы с исламистами и палестинскими активистами в иорданских лагерях беженцев, писал характеристики на лидеров нового поколения и анализировал настроения в отдельных крупных городах и небольших поселениях, в том числе в Эз-Зарке – городе, расположенном к востоку от Аммана, где лишенные законных прав палестинцы проживали вместе с недовольными выходцами с Восточного берега реки Иордан (из их числа позже вышел основатель «Аль-Каиды» в Ираке Абу Мусаб аз-Заркави). Весной 1984 г. я следил за первыми парламентскими выборами за почти два десятилетия – робкой попыткой короля Хусейна частично смягчить недовольство, нарастающее по мере ухудшения экономической ситуации.

Когда срок моей работы в отделе политики подходил к концу, я послал в Вашингтон депешу, в которой сформулировал свои основные соображения и опасения относительно будущего Иордании и в целом арабского региона. В материале, озаглавленном «Меняющиеся контуры политики Иордании», я прежде всего отмечал, что «традиционные отношения в системе власти, на которые десятилетиями опирался хашимитский режим, постепенно расшатываются под напором обостряющихся демографических, социальных, экономических и политических проблем»[5]. Я писал, что к концу 1980-х гг. 75 % населения Иордании будут составлять молодые люди в возрасте до 30 лет. Более половины населения будет проживать в густонаселенных городах – Аммане и Эз-Зарке, будучи практически оторванными от своих социальных и политических корней в Палестине и на Восточном берегу реки Иордан. Образовательные учреждения, остававшиеся, несмотря на ряд недостатков, одними из лучших в арабском регионе, в условиях сокращения экономических возможностей и, соответственно, разрыва между ожиданиями и реальностью, с которым придется столкнуться молодому поколению, могут стать источником недовольства и беспорядков.

«Поскольку для растущего количества иорданцев доступ к материальным благам становится все более ограниченным, – указывал я, – а традиционные социальные и политические связи разрушаются, недовольные граждане, скорее всего, будут все чаще обращать свой гнев на власть. Нетрудно предположить, что им придется иметь дело с устаревшей, безразличной к нуждам людей и пронизанной коррупцией системой, своеобразным заповедником для могущественного, но постоянно сокращающегося количественно меньшинства, готового всеми силами защищать свою власть и богатство от недовольных. Эта система держится на уходящих реалиях минувшей эпохи – времени, когда ее политическую устойчивость определял баланс племенных интересов на Восточном берегу реки Иордан».

Я также подчеркивал, что до сих пор росту нестабильности в значительной степени препятствовали политическое чутье короля Хусейна и его умение воздействовать на воображение большинства иорданцев. Но вызовы, связанные с требованием соблюдения прав личности и предоставления возможностей будущим поколениям, стоящие не только перед Иорданией, но и перед всем арабским миром со всеми вытекающими последствиями, в конечном счете потребуют большей гибкости и готовности модернизировать устаревшие экономические и политические системы. При короле Хусейне и позднее короле Абдалле Иордания будет лучше других стран подготовлена к решению этих проблем, но нетрудно предположить, что многие из них в конце концов выйдут из-под контроля.

* * *

В конце лета 1984 г. я вернулся в Вашингтон за новым назначением. В том же году, чуть раньше, мы с Лисой поженились. Нам обоим было куда легче найти работу в Вашингтоне, чем получить два места в одном и том же зарубежном представительстве. Меня назначили на должность помощника по кадрам в Бюро по делам Ближнего Востока и Южной Азии. На этой должности молодые сотрудники проходили своего рода инициацию, знакомясь со скрытыми механизмами госдеповской бюрократии. Лиса получила аналогичную должность в Бюро по делам международных организаций.

В то время Ближневосточное бюро было уважаемым, активным и, если можно так выразиться, самоопыляющимся учреждением. Как сказал мне один из старших сотрудников в первый день работы, там считалось нормой «следить за тремя войнами одновременно». Ближневосточное бюро называли также «материнским», поскольку оно заботливо опекало арабистов на протяжении всей их карьеры, а также подавало другим региональным бюро пример успешной работы в самых трудных условиях. Возглавлял Бюро заместитель госсекретаря Дик Мерфи. Мы трудились в безумном темпе, пристально наблюдая за постоянно возникающими в регионе кризисами, в то время как в Вашингтоне Конгресс пристально наблюдал за нашей работой. Мерфи был истинным джентльменом и опытным профессионалом, прекрасно разбирающимся в арабской политике и политиках.

В течение почти всего года работы в должности помощника по кадрам я сидел бок о бок с Дэвидом Сэттерфилдом. Рядом с ним я всегда чувствовал себя немного неуверенно, потому что он гораздо лучше меня разбирался в вопросах секретной политики, над которыми билось Бюро, отличался неиссякаемой энергией и обладал способностью кратко и емко высказываться на любую тему. В те времена еще не было компьютеров и современных средств связи, и помощники по кадрам играли роль связующего звена между руководством и исполнителями, координируя политику Бюро. Мы передавали сотрудникам поручения начальства, просматривали и сортировали сообщения из наших зарубежных представительств и следили за тем, чтобы Мерфи, чей график встреч и поездок был очень напряженным, вовремя получал необходимую информацию. Кто-нибудь из нас должен был приходить в офис к шести утра, чтобы подготовить краткую, на одной-двух страницах, сводку произошедших за ночь событий, которую Мерфи брал с собой на ежедневные совещания с госсекретарем Джорджем Шульцем. Учитывая темпы работы Бюро, мы редко покидали офис раньше девяти или десяти вечера.

Кроме того, кто-то из сотрудников нашего отдела должен был сопровождать Мерфи в его частых зарубежных поездках – он постоянно переезжал из одной столицы в другую, развивая отношения с зарубежными руководителями, разбираясь с кризисами и пытаясь сдвинуть с места валуны проблем большой политики. Этот сизифов труд включал и решение проблем Ближнего Востока. Немало времени Бюро все еще приходилось тратить на смягчение неприятных последствий вторжения Израиля в Ливан двумя годами ранее. Между тем изнурительная война между Ираном и Ираком продолжалась, и Вашингтон потихоньку склонял чашу весов, поддерживая Ирак и Саддама Хусейна. В то же время одним из наших приоритетов по-прежнему оставалась нескончаемая борьба за возобновление арабо-израильских мирных переговоров, которое, как это часто бывает, зависело не столько от реальности, сколько от эмоций.

Джордж Шульц привык полагаться на таких профессионалов, как Дик Мерфи. Этим, а также собственной безупречностью и выдающимся интеллектом он снискал уважение большинства сотрудников нашего ведомства. Шульц считал, что главное в дипломатии – постоянно «ухаживать за садом», и хотел, чтобы Мерфи проводил как можно больше времени в поездках, даже если конкретные политические цели были совершенно недостижимы. Однажды вечером осенью 1984 г. я шел с Мерфи вдоль длинного, обитого деревянными панелями коридора на седьмом этаже Госдепартамента, где располагался офис госсекретаря. Мы проходили мимо его кабинета; Шульц вышел в холл и спросил Мерфи, когда тот планирует вернуться на Ближний Восток. Мерфи ответил, что у него пока много дел в Вашингтоне, в том числе предстоящее выступление на слушаниях в Конгрессе, и он не знает, когда именно отправится в поездку. Шульц улыбнулся и сказал:

– Надеюсь, вы найдете возможность в скором времени вернуться на Ближний Восток. Важно все время помешивать в горшке.

Результатом этого разговора стал почти полуторамесячный марафон по Северной Африке и Южной Азии. Я сопровождал Мерфи в поездке, занимаясь административно-хозяйственной работой и выполняя обязанности помощника по политическим вопросам. Большую часть времени мы курсировали между Израилем, Ливаном и Сирией – Мерфи пытался заключить сделку, делающую возможным вывод израильских подразделений из Ливана с условием, что сирийские войска не будут продвигаться южнее своих позиций в долине Бекаа. Я наслаждался, наблюдая за тем, как он пытается прогнуть несгибаемого президента Сирии Хафеза Асада, привыкшего всячески затягивать решение вопросов, пускаясь в пространные рассуждения об истории своей страны со времен крестоносцев. Меня также безумно забавляли ливанские политики с их прирожденным инстинктом выживания и потрясающим умением кляузничать и злословить. Правительство национального единства Израиля чаще всего оставалось безучастным. Два лидера, сменявшие друг друга на посту премьер-министра, – Шимон Перес и Ицхак Шамир – относились друг к другу с не меньшей подозрительностью, чем к арабским соседям.

Однако маневры Мерфи, нацеленные на стабилизацию отношений между заинтересованными сторонами, увенчались успехом. К началу лета 1985 г. Израиль согласился отвести войска за пределы зоны безопасности шириной несколько миль вдоль южной границы Ливана. Формула успеха Мерфи была проста: настойчивость плюс дальновидность в равных пропорциях. Осторожно используя американское влияние, он всегда добивался мелких практических уступок, хорошо понимая, что после этого перед ним встанет новая проблема, которую придется контролировать до тех пор, пока не удастся решить. Наблюдая за работой Мерфи, я начинал понимать, что дипломатические победы никогда не бывают полными и окончательными.

В той поездке и нескольких других командировках в течение следующих месяцев Мерфи упорно работал над возобновлением арабо-израильских переговоров, которые тогда так и не состоялись. Ясир Арафат как всегда упорствовал, королю Хусейну наконец надоело терпеть происки палестинцев, израильская сторона бездействовала – Шамиру вообще было неинтересно договариваться с кем-либо о территориях, а Перес был готов говорить только с королем Хусейном и не желал связываться с представителями Палестины, добивающимися создания независимого государства.

Незабываемое впечатление оставила поездка в Ирак, который вот уже пять лет вел кровопролитную войну с Ираном. Тарик Азиз, министр иностранных дел Саддама Хусейна, был сама любезность, но от него так и веяло опасностью. Он пригласил Мерфи на поздний обед, чтобы угостить масгуфом – знаменитым иракским рыбным блюдом. Охранники Азиза выставили из известного ресторана, расположенного на берегу Тигра, гостей, освободив его на весь вечер. Сидя за столом, накрытым на свежем воздухе, мы любовались видом на реку и окружившими здание охранниками с пистолетами в руках. Персонал изо всех сил делал вид, что ничего особенного не происходит. Официанты шепотом спрашивали друг у друга, кто эти явно очень важные иностранцы. Азиз дымил огромной кубинской сигарой. Он не скрывал своего оптимизма в отношении перспектив Ирака в войне и с чувством разглагольствовал о будущем американо-иракских отношений. Это не произвело впечатления на Мерфи, в котором было столько же прагматизма, сколько в Азизе – бандитского обаяния. Когда мы вышли из ресторана, мой босс улыбнулся и сказал:

– Чем-то напоминает Аль Капоне, правда?

От Дика Мерфи я многое узнал о дипломатии, хотя тогда не мог и подумать, что 15 лет спустя окажусь в его кабинете и уже не для того, чтобы забрать бумаги из ящика для исходящих документов.

Когда срок моей работы в должности помощника по кадрам подходил к концу, глава аппарата заместителя госсекретаря Джона Уайтхеда предложил мне стать одним из двух специальных помощников его шефа. Он считал, что опыт работы в Ближневосточном бюро позволит мне выжить в атмосфере хронического стресса, царящей на седьмом этаже Госдепа, где руководители высшего звена сражались с проблемами, которые не могли быть решены в низовых звеньях. Следующий год я провел, изо всех сил стараясь не обмануть его ожиданий.

Уайтхед стал заместителем Джорджа Шульца совсем недавно. Его карьера развивалась стремительно: он служил в ВМС США, принимал участие в боевых действиях, а затем работал в руководстве инвестиционного банка Goldman Sachs. Этот уверенный в себе и во всех отношениях достойный человек разделял веру Шульца в могущество Госдепартамента, хотя всегда выглядел немного растерянным, если не удавалось решить проблему быстро, – во всяком случае так же быстро, как он взлетел до должности топ-менеджера в Goldman Sachs.

Мой первый рабочий день в аппарате Уайтхеда едва не стал последним. Дело в том, что заместитель госсекретаря был страстным коллекционером произведений искусства. На огромном столе в кабинете, на самом краю, стояла крошечная статуэтка – копия «Балерины» Дега. Утром я тихо, стараясь не потревожить шефа, вошел к нему, чтобы положить папку в ящик для входящих документов, и нечаянно смахнул статуэтку на пол. К счастью, она упала на пушистый восточный ковер и не разбилась. Шеф лишь недовольно покосился в мою сторону и снова уткнулся в бумаги.

Дальнейшее пребывание в новой должности обошлось без приключений. Теперь у меня появилась возможность взглянуть на работу Госдепартамента в более широкой перспективе и разобраться в том, как функционируют его подразделения и решаются политические вопросы. Уайтхеда особенно интересовала экономика. Он сыграл важную роль в обеспечении доступа на рынки стран Восточной Европы – холодная война заканчивалась, и коммунистический блок трещал по швам. Я сопровождал его в нескольких поездках по Европе, Ближнему Востоку и Африке. Он помог справиться с серьезными последствиями захвата итальянского круизного лайнера «Акилле Лауро» осенью 1985 г., когда палестинские террористы убили прикованного к инвалидному креслу американца, путешествовавшего на угнанном судне. Весной 1986 г., после того, как агенты Муаммара Каддафи ворвались на дискотеку в Западном Берлине и убили несколько американских военнослужащих, он выступил с инициативой добиться поддержки европейскими странами санкций против Ливии. Скептически оценивая эффективность экономических санкций, он тем не менее умело отстаивал необходимость их использования, и его усилия, предпринятые в середине 1980-х гг., заложили основу режима санкций, который два десятилетия спустя заставил Каддафи отказаться от терроризма.