Загон

Странные мысли приходят в голову человеку в минуты опасности и отчаяния. Мне, почему-то, вспомнились американские фильмы ужасов, в которых за главными героями гонятся нежити, и в самый неподходящий момент герой обязательно падает и непременно получает травму. Каждый раз, наблюдая подобную сцену на голубом экране, я громко возмущался подобной режиссерской затасканностью, уверяя, что такого не может быть! Ведь в момент опасности человек мобилизует все свои силы на выживание. Однако жизнь все расставляет по своим местам, и этой ночью я понял, насколько был неправ, сидя у телевизора в мягком кресле со стаканом крепкого напитка в руке, и проклиная, на чем свет стоит, нерадивых создателей дешевых ужастиков.

Свалился я точно, как в серийном фильме, столь же глупо и нелепо, как мне казалось никогда нельзя упасть, если твоей жизни грозит опасность. И покалечил себя сам именно так, как нельзя! Ну, просто не бывает так, и все тут! Если бы! Оказалось очень даже бывает. Споткнувшись о сумку, я полетел на пол и напоролся на тот самый железный крест, что стоял, прислоненный к стене. Неровный конец его поперечной перекладины распорол мне правый бок от бедренной кости до самой подмышки. Боль была столь резкой и сильной, что у меня все поплыло перед глазами, и на какие-то секунды я потерял сознание. Нелепость, хуже которой и придумать нельзя. И бывают же на свете такие недотепы! Едва придя в себя, я повернул голову в сторону Жана. О, Господи! Огромный монстр подмял француза под себя и словно завис над ним гигантской глыбой.

А темный великан, надвигавшийся на меня, решив, что я более не представляю никакой опасности, переключился на мою сумку, и склонившись над ней, стал рыться в бесхитростном скарбе.

И в этот момент я услышал не то стон, не то всхлип Жана. Это был такой странный звук, что в любое другое время я бы и внимания на него не обратил, но этой ночью, в полуразрушенной церквушке в самом центре африканского континента, этот звук стал для меня предвестником чего-то нехорошего. Сердце замерло, и кровь в моих жилах застыла, словно превратилась в свинец. Последовал еще один такой же звук, или даже стон, короткий, но слабый и тонкий, и кровь снова начала бег по телу. И точно, как в банальных традициях американского кино, от этого страшного стона, у меня открылось второе дыхание. Забыв о полученной травме, я вскочил на трясущиеся ноги, обеими руками схватил крест и с силой опустил его на голову, склонившегося над моей сумкой зомби. До сих пор не могу понять, откуда у человека может взяться столько силы, но той, что я вложил в свой удар, хватило на то, чтобы не только сразить наповал этого монстра, но и пригвоздить его голову сквозь сумку к земляному полу. Раздался резкий, сухой хруст лопнувшей кости, неоднократным эхом откликнувшийся в моей голове, словно заело пластинку на старом патефоне, и темная туша, не издав ни звука, застыла на земле.

Силы оставили меня. Совсем. Их не хватило даже на то, чтобы оторвать руки от креста. Так, скособочившись и опершись всем телом на корявый крест, я и стоял, пока от напряжения меня не начала бить дрожь. В таком положении, как мне казалось, я пробыл целую вечность, хотя на самом деле промелькнули секунды, пока не зазвенела вдруг в ушах тишина. Именно этот звон подстегнул меня. И испугал. С замирающим сердцем я медленно повернул голову в ту сторону, где в смертельную схватку со вторым чудовищем пришлось вступить французу, и увидел неподвижного Жана, придавленного к земле застывшим зомби. Я рванулся к нему, двумя скачками преодолев разделявшее нас пространство.

Окровавленная рука француза была сжата в кулак и словно прилеплена к виску монстра. Едва я дотронулся до нее, как кулак разжался и рука, перемазанная до локтя кровью и грязью, замедленно и мягко опустилась наземь. В виске бездыханного африканца торчал огромный ржавый гвоздь, который, скорее всего, случайно попался Жану, когда его свалили на землю. Я столкнул с француза громадное черное тело, и… лучше бы мне не видеть глухой ночью, в заброшенной церкви этого жуткого зрелища. Грудная клетка Гебауэра была чудовищно растерзана, а вернее сказать, разорвана чуть не до подбородка, в кровавом провале поблескивали в холодном лунном свете осколки сломанных ребер, вывалились наружу и торчали вверх и в стороны куски трахеи и бронхов, и медленно все это заливалось кровью. Среди жаркой африканской ночи, вдруг повеяло холодом.

– Что же ты, Жан, как же это… потерпи… – лепетал я заикаясь и понимая, что несу полную околесицу, но не мог умолкнуть ни на секунду, то ли надеясь тем оживить своего друга, то ли пытаясь найти какое-то спасение для себя, чтобы не сойти с ума в этой африканской ночи, в этом сердце Конго, куда так мы хотели попасть вместе с французским другом. Тишина, тишина била со звоном в уши. Я пристроился около Жана, положил его голову себе на колени и закрыл глаза и… пол ушел куда-то вверх… и посыпались звезды… и какие-то тени кружили… наверно, я бредил…

– Вот… Стас, я и… умер … – шепнули мне его губы.

– Да, нет же, Жан, ты и не в таких переплетах бывал…

– Ты… уезжай…домой…

– Поеду, но только с тобой.

– Камень… возьми… на память…

Губы шептали, я слушал, но не слышал, а они шептали, шептали, я видел, только шепот становился все тише и тише… он растворялся в этой теплой африканской ночи…

Я схватил Жана за плечи и начал трясти его, затем обнял за шею и зарыдал…

Я очнулся и рыдал навзрыд. Боль души стекала по моим щекам горькими слезами, и с этим нельзя было ничего поделать. Сколько просидел я так, обнимая Жана и умоляя его вернуться, задышать, заговорить со мной, не знаю, но кажется, ночь сменилась днем, а день ночью.

Усталость и неподдельное горе высосали из меня все силы, ноющая рана в боку отзывалась уничтожающим эхом. Я был растерян, и не знал, что делать. Один, в африканской глубинке, с телом мертвого друга на руках…

Страх и отчаяние заметались в моей голове, словно мелькающие пейзажи в окне скорого поезда, несущегося в никуда… Как это, в никуда?

– Стоп! Хватит, Стас, соберись! – из последних сил, громко приказал я сам себе.

Аккуратно положил я тело Жана на землю. Лицо друга было алебастрово-белым, и лишь в уголках губ чернели капли запекшейся крови, а глаза так и остались широко открытыми. Я протянул непослушную руку, и тихо прикрыл их, погасив отблеск сверкающих звезд.

– К чёрту все! Я не-мо-гууу больше, – заорал я не своим голосом, и раскатистое эхо прокатило мой вопль наверно по всей округе. И взмолился, – Господи, хочу вернуть время вспять, хочу вернуться назад, хочу прожить жизнь по-другому! Что же мне делать, Господи? Как всё исправить?

На какое-то время из моей головы улетучились абсолютно все мысли, на ее месте образовался пустой глиняный горшок, который стал наполняться звенящей тишиной, и как только уровень этого высокочастотного безмолвия стало невозможно терпеть, горшок раскололся на мелкие осколки тревожных мыслей, разлетевшихся в разные стороны.

Я с трудом поднялся, в голове немного прояснилось, и только тут до меня дошло, что нашему путешествию пришел конец. Гибель Жана оборвала нашу совместную миссию, направленную на поиск африканской химеры. Без моего друга я был беспомощен, как ребенок, и что здесь мне было уготовано, можно было только гадать. И выход остается только один, нужно спастись, нужно выбираться из этого ада. Смерть Жана следует посчитать явным перебором даже для самого фантастического приключения. Пора с этим кончать!

Надо приниматься за дело. Но с чего начинать? Взгляд мой, раз за разом обегая разгромленное пристанище, спотыкался о разбросанные тела. Воздух даже здесь, в ветхой развалюхе, заметно нагревался и от неподвижных тел уже поплыл приторный тошнотворный запах, на который потянулись несметные полчища мух и прочих летающих и ползающих гадов. В уши вливался интенсивно нарастающий жужжащий гул и, пожалуй, пришло самое время как можно быстрее уносить отсюда ноги. В сознании словно сработала сигнализация, инстинкт самосохранения забил тревогу. Если я хотел выжить, оставаться здесь было нельзя. Совсем не кстати и моя рана на боку привлекала внимание назойливых африканских мух, а только сейчас я заметил, что она воспалилась и сочится гноем и сукровицей. Этого еще не хватало! Еле передвигая ноги, пошатываясь, я вышел на улицу, усиленно соображая, что нужно сделать в первую очередь. Те мордовороты, черт с ними! А как быть с телом Жана? Не оставишь же так, как есть! И пришли на память недавние слова моего друга: «А, знаешь, я тут подумал… Вот вернемся в Москву, закрою все свои текущие дела и махну во Францию…»

Может, вернуться к отцу Фредерику и попросить его о помощи, как-то довести тело до Киншасы? Пройти эти километры с такой раной? Безумие! А может, Моиз все же приедет? А если нет? Но какое-то решение должно быть найдено! Резкая боль проколола мое тело от бедра до плеча, я пошатнулся и привалился к стене. Нет, сил не хватит, чтобы дойти до святого отца, сдохнешь, как бродячий пес посреди пути, а тело Жана будет разлагаться рядом с поганой мерзостью. Будь проклят тот, кто сотворил это все!

– Ты прости меня, Жан, но не исполнится твоя мечта, не смогу я доставить тебя во Францию. Прости друг, но я похороню тебя здесь, – сто раз я попросил у него прощения и не смог сдержать слез…

Я собрался с силами, превозмогая тупую боль, отыскал в келье кирку, которую мы с Жаном притащили с собой, и побрел копать могилу, которая должна будет стать последним пристанищем для моего друга. Земля подавалась легко, словно была готова принять тело Жана. Я всаживал кирку во влажный черный гумус, а ладонями выгребал разрыхленную почву. Шло время, и действовал я уже как настоящий робот, несколько ударов киркой, несколько пригоршней земли, следующие удары киркой и я снова выгребаю землю. Каждый удар криком боли отдавался в моем теле. Если попадались корни, я с остервенением рубил их нехитрым инструментом, а после победы над ними, несколько минут приводил дыхание в норму. Опомнился лишь, когда стоял на карачках в метровой яме. Я даже на секунду забылся и, увидев земляные стены, от ужаса и слабости чуть не потерял сознание. Тем не менее, мне с трудом, но все же удалось выбраться, и несколько минут я лежал на теплой земле, уставившись в пробегавшие по серому сонному небу пушистые облака. Сил встать не было, боль в боку немного отступила, и я пополз в келью, за телом Жана.

Уже на пороге церкви я окунулся в плотный настой трупного запаха, а несметные полчища мух взметнулись от своей добычи и атаковали меня, моментально вызвав рвотные позывы. Но желудок был пуст, лишь горький привкус желчи вырвался наружу. Меня передернуло, превозмогая боль, я поднялся и, стараясь задержать дыхание, мелкими шажками, надеясь сэкономить силы, побрел к оставленному другу.

Тело оказалось неподъемным, все мои попытки приподнять его не увенчались успехом, я заваливался прямо на него.

– Господи, да если ты меня слышишь, то хоть немного помоги мне, в конце концов! – взмолился я. – Не оставлять же его здесь! Такого он просто не заслуживает…

В этот момент взгляд мой наткнулся на рваный кусок оргалита или чего-то другого, на него похожего, криво прибитого к стене. Вот это могло и подойти. Я добрался до него, рванул на себя и с невероятной легкостью оторвал, от неожиданности опрокинувшись на землю. Бок полыхнул огнем. Оторванный кусок был довольно широким и длинным, и, похоже по всему, довольно долгое время прикрывал изрядный пролом в стене обветшалого строения.

Я подтащил его к Жану, и с усилием перекатил тело друга на символичные носилки, ухватился за свободный край и поволок к вырытой яме. Ослабевшие руки дрожали от напряжения, пальцы соскальзывали, и ладони моментально покрылись многочисленными порезами и царапинами. Не могу припомнить, сколько времени потребовалось, чтобы добраться до могилы, я полз, то теряя сознание, то обретая его вновь. И, тем не менее, я сделал это, доволок тело до вырытой ямы, и от поразившей меня вспышки боли, сам скрючился на её краю.

Обессиленный, я казался себе маленьким мальчиком, которому было и страшно и больно. И вовсе не мухи вились надомной, а посланцы проклятого колдуна, жаждущего моей жизни. Ну, уж нет, и собственный протестующий крик выдернул меня из забытья, а в воздухе еще перекатывалось одно только слово «НЕТ!» Я уткнулся в мягкую землю лицом и, собираясь с духом, желал лишь одного: сделать свое последнее дело и убраться отсюда. Так пролежал я довольно долго…

Открыв глаза, я увидел, что утреннее солнце мягко разлилось по окрестностям, а в поднебесье парят птицы.

Как можно осторожнее я перекатил тело Жана в могилу, предварительно застелив ее сорванными листьями. Спустился в яму и, словно боясь потревожить сон друга, аккуратно уложил его на спину, скрестил на груди руки и засыпал теми же зелеными листьями. Большого труда стоило вскарабкаться наверх.

Слезы снова потекли по лицу. И надо было бы что-то сказать Жану на прощание, что-то последнее, особенное, но не было нужных слов в запасе. Я знаю, он бы понял, он бы простил…

Горстями захватывал я влажную землю и кидал ее в могилу. Медленно, укрывающие Жана листья присыпались землей. Примерно через час погребение было завершено. Также, руками я сформировал небольшой холмик и присел рядом с могилой. Пришла пора расставаться…

Да… какой во всем этом был смысл?. На черта нужна нам была эта поездка? Чтобы поискать приключений или чтобы Жан остался здесь навсегда? Если так, то все и получилось, как задумывалось. Но ведь не к этому мы шли так долго! Что ты-то думаешь об этом, Жан?

– Все время куда-то спешил, бежал, все боялся чего-то не успеть. А теперь вот думаю, зря… Ни дома у меня, ни семьи, ни детей… Эх, неправильно я жил, Стас! – всплыли в сознании столь недавно сказанные слова моего друга.

Я оглядел могилу, соображая, чего тут не хватало? Господи, крест! Конечно же, крест. Только вот из чего бы его соорудить? Ах, да, есть же такой, там, внутри церкви! Все верно, пусть послужит нужному делу. Я, если можно так выразиться, поспешил за ним. Мерзкий трупный запах внутри развалюхи усилился и, как мне показалось, даже придал воздуху красноватый оттенок.

Крест, которому предстояло отныне стоять на могиле, до сих пор торчал в башке чернокожего монстра. Я подошел, ненависть подкатила к горлу и, откуда только силы взялись, в несколько рывков вытащил его из разбитого черепа.

– Черт бы забрал вас, если такая смерть для вас освобождение!

Я медленно побрел к выходу, чтобы завершить задуманное. В этот момент взгляд наткнулся на валявшуюся у самой стены сумку Жана. Я подошел, с покряхтыванием и стоном нагнулся и заглянул в нее. Первое, что бросилось в глаза, это, лежавшая сверху, металлическая коробочка с демантоидом. Я взял ее, раскрыл, и выложил его на ладонь. Камень, как показалось, был тусклым, словно тоже оделся в траур. Завернув минерал в носовой платок, я механическим движением сунул его в карман. И тут я заметил Баку, мирно покоившегося на самом дне сумки.

При виде маленькой уродливой куклы Вуду, так или иначе затащившей нас в эти края, меня захлестнула ни с чем несравнимая ярость. В голове словно что-то разорвалось, разлетелось и с грохотом рухнуло. Я схватил уродливую игрушку, и с крестом подмышкой выкатился наружу.

– Будь ты проклят, адское порождение! Ты, гад, загубил стольких людей, столько жизней оборвалось по твоей паскудной наводке! Да, будь же ты проклят, колдовская подлюга, сдохни теперь и сам с моей помощью! – Выкрикнул я, и изо всех своих последних сил вонзил в тряпичного монстра церковный крест.

Бака словно нанизался на толстое железное основание.

– Передавай привет, сволочь немая, своему хозяину! – вопил я, вгоняя крест в могильный холмик. И, то ли сила, вложенная мною в этот последний удар, была изрядной, то ли земля оставалась все еще слишком мягкой, но крест вошел в землю довольно глубоко, похоронив под собой и пригвожденное к нему чудовище. Я заровнял почву у основания креста и понял, что миссия моя исполнена. Новая вспышка боли полыхнула в воспаленном боку и я провалился в забытье.

И возвращаются ветры на круги своя

Сознание возвращалось рывками, какими-то проблесками, которые становились все насыщеннее, ярче, пока не разлились ровным умиротворяющим светом где-то там, в глубине души и только глаза не хотели открываться. Мне ничего не было нужно, ни желаний, ни движений, я лежал и тысячу раз умирал, чтобы возродиться снова и снова. А вокруг тишина, и исподволь возникшее, нарастающее неуклонно чувство страха, одиночества и отчаяния. Зачем это и где это я, там или здесь? В аду, за грехи свои, или еще на дороге к нему? Да, так или иначе, но все, что надо свершилось, наверно, все-таки умер. А может, еще не совсем, раз остались какие-то чувства, хотя бы и тот же страх. И теперь должна появиться боль. А почему именно боль?

Вдруг я осознал, что не только лежу, но еще и дышу. А это означает многое, не умер значит! Нет, я же в самом деле дышу, вдыхаю, как мне показалось прекрасный вкусный воздух, и с легкостью выдыхаю. Я чувствую, уже чувствую, что нет в нем ни приторного смрада разложения, ни даже намека на тление. Я не там, не у той церквушки? Я сделал глубокий вдох, почувствовал легкий укол боли в правом боку, и тугую повязку. Что-то здесь не так! И я открываю глаза.

В помещении было сумеречно, свет пробивался с улицы сквозь маленькое оконце, сооруженное практически под самым потолком. Стены были серого цвета, и сквозь кое-где облупившуюся глину, проглядывало дерево. Потолком служила внутренняя часть соломенной крыши, с которой в разные стороны свисали иссохшие травины. Я лежал на циновке около стены, прикрытый сверху небольшим куском грубой ткани. В углу, напротив моего ложа, высился шкаф с открытыми полками, полностью заставленный всевозможными склянками с какими-то травами.

Невысокого роста чернокожая женщина стояла за столом посреди комнаты, и что-то толкла в ступе. Когда суть этой картины добралась до моего сознания, у меня все поплыло в глазах. Дежавю. Я видел уже эту комнату, и эту женщину со ступой, и этот стол. Но сейчас-то, это во сне или наяву? Я попытался приподняться и оглядеться, но, как сразу же выяснилось, прежних сил не было и только из горла вырвался звук, больше похожий на кряканье. Женщина обернулась, и на лице ее промелькнула улыбка.

– Что… это… со мной? – просипел я.

Негритянка отложила ступу, взяла со стола деревянную чашку и, подойдя ко мне, приставила к губам. Сделав непроизвольно несколько глотков мутной, коричневой жижи с привкусом полыни, я тряхнул головой и поморщился.       Женщина, не проронив ни слова, вернулась на прежнюю позицию, и продолжила прерванное занятие. Через несколько минут я заснул.

И видел чудесный сон. Мне снилась залитая солнечным светом поляна. В небе висела радуга, а я лежал на спине, широко раскинув руки в стороны. Мне было так хорошо, что я лежал и улыбался. Потом приподнялся и сел, обняв колени. Вдруг издалека появилась фигура человека и стала приближаться ко мне. Это был мужчина, он не шел, а словно плыл по воздуху. И от этой гармонии, чудесной радуги, от теплого света, тишины и плавных движений гостя, мне становилось все лучше и приятнее. Человек приблизился настолько, что я смог разглядеть его лицо. Это был Жан. Увидев друга, я обрадовался еще больше, и помахал ему рукой, и движения мои были такими же плавными и медленными, как у него. Лицо моего французского друга было спокойным и умиротворенным, о чем свидетельствовала легкая улыбка на его губах, глаза светились как-то особенно безмятежно. Когда он приблизился ко мне на расстоянии вытянутой руки, я заметил, что мой друг словно соткан из воздуха, тело его не материально, а представляет собой сгусток некой энергии. Тем не менее, я знал точно, что это именно Жан.

– Стас, все закончилось, – помахал рукой полупрозрачный Жан. – Счастливой дороги! Прощай! – Голова Жана склонилась к плечу, и через мгновенье мой друг растворился в воздухе, словно растаял.

Зачем он приходил и почему ушел так быстро, я не понял и даже не успел ничего сказать ему, но стало как-то комфортно и уютно, успокоилась душа, и я снова улегся на спину в мягкую сочную траву и задремал.

И просыпаться было уже не страшно. Я открыл глаза, увидел знакомую комнату и понял, что жутко хочу есть.

К моему удивлению сон принес новые силы. Теперь мне уже удалось сесть, привалившись спиной к стене, и вытянув ноги на полу. Я перевел дыхание и улыбнулся себе. На этот раз в комнате никого не было, а глаза так и шарили вокруг в поиске хоть какой-нибудь еды, которой, увы, не находили. В этот момент в комнате возникла та самая чернокожая женщина, которая в единственной руке держала большую деревянную плошку. Она, молча, поставила ее рядом со мной и так же беззвучно удалилась. В плошке аппетитно дымилось неизвестное варево. Я схватил ее и с жадностью принялся на еду. Боже ты мой, это были вареные бобы! Да ничего более вкусного мне пробовать не доводилось за всю свою жизнь.

Умиротворенная теплота разливалась по ожившему телу. Прояснилось в голове, и тут же вихрь мыслей закружился в ней. Как я здесь оказался, как долго был без сознания, что происходило со мной там, у дороги и здесь? А что дальше? Я медленно отставил тарелку в сторону и вдруг вспомнил сон, который мне приснился. Черт возьми, там было гораздо проще и лучше, чем здесь. Хотя нет, вовсе даже не проще…

– Кстати, а где Жан? – неожиданно для самого себя вслух произнес я. –Что теперь нужно делать и вообще, что я-то здесь делаю? – Я еще раз внимательно оглядел комнату. Не оставалось никакого сомнения, я знаю ее, здесь мы были с Жаном перед тем, как отправились в джунгли. К великому сожалению, фатальным оказалось для него последнее в его жизни путешествие.

В голове будто завертелся красочный калейдоскоп произошедших событий. Словно при быстрой перемотке фильма сменялись цветные картинки.

Эта комната, старик в центре за столом, пророчащий нам беды, мы с Жаном с глупым видом переглядывающиеся друг с другом. Старенькая Тойота, полицейский кордон, гогочущие дети. Отец Фредерик, рассказывающий о папе Доке. Зомби, их отрешенные, пустые глаза в лучах лунного света, и смерть, смерть… Пот холодной струйкой побежал у меня между лопаток. В сознании всплыло бледное лицо Жана с запекшейся кровью в уголках рта. Последнее, что я вспомнил, могила, в которой похоронил друга, и одинокий старый крест над ней…

Я схватился за голову руками и замычал.

И вновь передо мною возникла однорукая негритянка, настойчиво протягивавшая мне деревянную чашку с напитком. Я безропотно взял ее и сделал несколько глотков. На этот раз там была мутноватая жидкость, похожая на спитой чай и абсолютно безвкусная. Женщина молча удалилась, а я вновь остался один на один с навязчивыми мыслями. Вставать не хотелось, вообще ничего не хотелось, тем более делать что-то или куда-то идти. Слабость все еще одолевала, и я то проваливался в короткий, тревожный сон, то приходил в себя, но тоскливые переживания не оставляли меня. Так прошел день, а когда в комнате сгустились сумерки, входная дверь скрипнула, и на пороге возник Моиз. Он был не один, а в сопровождении странноватого на вид человека, больше похожего на азиата, нежели на конголезца. У него были узкие миндалевидные глаза и черты лица натурального китайца, а цвет кожи не угольно-черный как у всех, кого мы встречали в Конго, а молочного шоколада, с каким-то невероятным бронзовым отливом.

Увидев знакомое лицо, я несказанно обрадовался, и был готов броситься к нему навстречу, но слабость все еще сказывалась, и подняться на ноги я не смог.

– Моиз, как хорошо, что ты пришел! Как ты узнал, что я здесь? Я ничего не помню! Все как в тумане…

Вопросы свои я выпалил на одном дыхании, к тому же на русском языке, потом сообразил, что тот, вероятно, не понял ни единого слова, и повторил их по-английски.

Ответил мне шоколадный китаец, который выступил в роли переводчика между мной и Моизом, и уверенно говорил на двух языках. Тогда-то я и узнал о событиях последних пяти недель, начиная с того момента, как наш с Жаном проводник нашел меня, уже одного в джунглях.

Моиз и в самом деле задержался у своих родственников. Его бабуля, возраст которой перевалил уже за сотню, сильно хворала, а поскольку автомобильный транспорт является роскошью для бедняков, то нежданный приезд внука оказался как нельзя более кстати. Старую женщину повезли в больницу города Киквита. Одним словом, пока суть, да дело, наш проводник приехал за нами к церкви отца Фредерика с опозданием на пару суток. Там он застал огромное количество народа, поминавших каких-то усопших. Как оказалось позже, поминали тех самых убитых зомби, бывших жителями этого прихода. После того, как мы с Жаном столь стремительно бежали тем ранним утром, священник, как мог, прибрался в помещении, постарался удалить следы крови и привести в божеский вид убитых. Он вовремя это сделал, потому что уже к восьми утра в церковь начал стекаться народ, и в конце концов кто-то узнал в одном из убитых своего родственника. Началась настоящая вакханалия. Слух о нападении зомби на домик священника разнесся мгновенно, народ повалил на место происшествия толпами. Убитые чудовища были интересны разве что родственникам, остальные шли, чтобы услышать страшную историю из первых уст и хоть одним глазком посмотреть на изуродованные тела. Но отец Фредерик был тертым калачом. Тела были преданы земле наскоро, в то же утро, а история, сочиненная им, была страшной, но не оставляла ни тени сомнений в правоте его действий. Наивные люди слушали, внимали, сетовали и даже плакали, а потом уходили. А на смену им уже подтягивались другие. Вот этот бесконечный поток и застал изумленный Моиз. К тому моменту, когда он нашел в толпе отца Фредерика, он успел услышать, как минимум пять версий произошедшего, одна страшнее другой. Наш проводник не был храбрецом, и не скрывал этого, вследствие чего первой его мыслью было сбежать обратно в Киншасу. Но возвращение домой без единого цента не сулило ему ничего хорошего, и, пересилив свои сомнения и страхи, он принял решение следовать за нами. Священник несколько приободрил его, разубедив в правдивости услышанных в толпе рассказов, да и свою версию изложил более чем в скромных тонах. Моиз понял лишь то, что ночью неожиданно в открытую дверь церкви забрели два неприкаянных существа с недобрыми намерениями. А в Конго знает даже ребенок, что с зомби лучше разделаться сразу. История была преподнесена, как чистая случайность, и Моиз помчался за нами.