Разные судьбы. Рассказы

– А кем ты ему будешь?

– Я… – его жена, а это его сын. Мы приехали из Запорожья.

– А он всем говорит, что его жена и ребёнок погибли! Так значит это неправда!? Да здесь он, здесь! Недавно видели и Раису. Она домой пришла после дежурства. Пошли, милая, мы тебе покажем их дверь.

Старухи, забыв о своём белье, заковыляли внутрь барака. Подошли к одной из дверей и молча показали на неё – мол, здесь они. Шура оглянулась на Вовку и каким-то внутренним чутьём поняла, что он ей здесь вряд ли чем-либо поможет. Она вывела его на улицу, посадила на скамеечку и строго-настрого наказала никуда не уходить. Вернулась в барак. Старушки в сладостном предвкушении семейной разборки замерли около указанной ими двери. Когда ещё такую трагикомедию увидишь?

Шура постучала в указанную дверь. За ней тут же послышался шорох, а потом тихий женский голос спросил:

– Вам кого?

– Мне нужен Бушнев Емельян!

За дверью опять какой-то шорох, шёпот, потом тот же голос ответил: «А такие здесь не живут!».

– Не живут!? – Шура недоумённо оглянулась на стоящих поодаль старушек, но те знаками дали ей понять, что это неправда. – Не обманывайте меня, я всё знаю! А ну, «х-х-х-х…», отворяй дверь скорее, а не то я её выломаю!

Шура из поведения стоящих за дверью и их ответов поняла, что её уже видели через окно, когда она шла к бараку с Вовкой, что муж её находится там за дверью и там же – её разлучница. И такая ярость обуяла всю её сущность до кончиков ногтей, что дальнейшее она потом вспоминала с трудом. Она двигалась как в дурмане или как в тяжёлом сне.

В широком коридоре барака, как и во всех коммунальных структурах того времени, царил беспорядок. Стояли умывальники, вёдра с помоями, углём (вероятно, им топили в комнатах печки); тазы и корыта висели по стенам, чтобы не очень мешали; сюда же все складывали ненужное барахло. На глаза Шуры попалась кочерга. Она схватила её и, что было силы, стала молотить ею по двери. Дверь была тонкая с фанерными вставками вверху (вероятно, там когда-то были стёкла), и такая дверь, конечно, не смогла выдержать ударов рассвирепевшей женщины. Через образовавшуюся дыру в двери Шура кочергой скинула крючок и ворвалась в комнату как ураган.

А там были чистота и порядок. На столе, расположенном посередине комнаты и застеленном чистой скатертью, стояла банка с полевыми цветами, на окнах висели беленькие занавесочки, в углу комнаты стояла кровать с никелированными спинками. Около кровати стояла женщина с побелевшим от страха лицом. И больше в комнате никого не было. На кровати громоздилась куча одеял, прикрытая покрывалом, а сверху – гора подушек и подушечек. И вот эта кровать в первую очередь привлекла Шурино внимание своей какой-то неестественной высотой и пышностью. Догадка, как молния, пронеслась в её возбуждённом мозгу. Она подбежала к кровати и стала двумя руками сбрасывать на пол все эти атрибуты семейного благополучия. И вот под последним одеялом на матрасе она увидела своего мужа. Он лежал, вжавшись в кровать, расплющившись в лепёшку, глаза его с ужасом взирали на свою разъярённую супругу.

– Ах ты, гад! Ты ещё и прячешься!

Шура схватила со стола банку с цветами. Букетом нахлестала ему лицо, а воду выплеснула на его причинное место. Но этого Шуре показалось мало. Её постоянно раздражала хозяйка квартиры, которая всё время мешала ей совершать правосудие и умоляюще о чём-то её просила, хватала за руки. Шура толком не рассмотрела её и даже после этого события, никак не могла вспомнить её лицо. Вспоминался только её округлившийся живот.

Жена, оскорблённая изменой мужа, выскочила в коридор, схватила чьё-то ведро с помоями, забежала снова в комнату и расплескала все эти отходы человеческого бытия по кровати вместе с её мужем, занавескам на окнах, обуви, стоящей в углу у двери. Затем она бросила пустое ведро и выбежала из барака. Её сопровождал одобрительный гул выглядывающих из всех дверей женщин. Этому способствовал шум семейной ссоры, да и бабушки – старушки, вероятно, подсуетились и всех собрали на бесплатное представление.

Шура взяла Вовку за руку и почти бегом поспешила подальше от того места, где были растоптаны её мечты о семейном счастье. Вот ведь как несправедливо устроена жизнь, что соединила её Александру с таким непутёвым мужиком. А ведь как всё хорошо начиналось.

Братья Бушневы: Демьян, Яков и Емельян, жившие в селе Жуковка Курской области, очень часто ходили на посиделки в соседнее село. Там они и приглядели себе жён: Демьян женился на Софье, Яков – на Полине, а Емельян – на ней, на Александре. И вот теперь жизнь их всех раскидала. Демьян с семьёй – в Черкесске, Яков с семьёй – в Паркоммуне, и вот только она, Шура, осталась одна-одинёшенька при живом муже. И где? Далеко от родных мест, в разорённом войной чужом совхозе… Но нет! Она не одинока: у неё есть сын, есть и сестра, с которой она в самые трудные годы делила и радость, и горе. Да и дети их: Вовка и Лидочка, как родные брат и сестра. Нет, она не одинока!

Вернувшись к себе в совхоз, Шура старалась больше не вспоминать о происшедшем. Нюре она, конечно, всё рассказала, ведь она привыкла всегда советоваться со своей старшей сестрой, и она доверяла ей свои тайны. Поговорили они, поплакались друг дружке и решили, как говорится: «С глаз долой, из сердца вон!».

Сёстры устроились в совхозе рабочими: там начались пахотные работы, строительство и ремонт разрушенного жилья. В совхоз откуда-то пригнали небольшое стадо коров и пару бычков для возрождения совхозного стада. Жизнь потихоньку стала налаживаться. К тому времени была освобождена вся территория Советского Союза. Бои шли уже за его пределами, но враг был ещё силён, и почти все мужчины страны воевали. В совхозе приходилось работать одним женщинам и старикам. Изредка домой возвращались покалеченные и списанные с ратной службы фронтовики. Тем не менее, приближение конца войны чувствовалось во всём.

И вот, наконец, наступило это долгожданное событие – май 1945 года. 2 мая был взят Берлин. «Советские солдаты в самом центре фашистского логова, на руинах рейхстага! «Ура»! «Победа»! Над куполом рейхстага развевается красный флаг страны Советов. И оставшиеся в автоматах пули летят в небо…» И такой сюжет в фильмах о войне всегда вызывал у советских людей вполне законную гордость за своих солдат. Без преувеличения они спасли мир от фашистской чумы!

Однако после падения Берлина тяжёлые бои шли ещё в Чехословакии, где действовала почти миллионная группировка противника. И вот, наконец, советские войска при активной поддержке местного населения полностью очистили Чехословакию от гитлеровцев, а 9 мая 1945 года освободили Прагу. Всё: Война закончилась! Победа!

В Москве и во всех городах-героях гремели салюты, проходили митинги, вспоминали погибших. Все ликовали и все плакали одновременно. Позднее, в честь дня Победы будет написана песня, в которой очень тонко подмечена эта особенность всенародного праздника.

Этот День Победы порохом пропах.Это праздник с сединою на висках.Это радость со слезами на глазах,День Победы! День Победы! День Победы!

В совхозе тоже устроили митинг перед правлением, т. е. на пустыре перед бараком, где жили наши сёстры. Говорили речи, плакали, кричали: «Ура!», «Победа!». Через час все разошлись по своим рабочим местам: полям, скотным дворам, мастерским… Время не ждало, нужно было возрождать жизнь на порушенной земле, сеять хлеб, строить дома, школу. Женщины стали ждать возвращения своих мужей с фронта. А Шуре уже некого было ждать. В своей семейной жизни она поставила жирную точку. А зря! Ведь поспешила, однако.

Примерно через год проездом к ним в совхоз заглянула Катерина из Паркоммуны и сообщила последние новости: Емельянова зазноба родила в прошлом году мальчонку. Емельян и второго своего сына назвал Вовкой. Но женщина не выдержала родов и вскоре умерла. Емельян остался с мальцом один. Пытался он пристроить его к своей новой родне, да что-то там не склеилось. Рассказала Катерина, что кто-то из Паркоммуны ездил к Емельяну и видел этого малыша. Уж очень он в плохом состоянии: весь в болячках, цыпках, одежонка грязная, какой-то больной, едва-едва стоит на ножках.

– Вот что, Шура, тут все родственники перед моим отъездом собрались и обсудили такое положение. Мне поручили сказать тебе: ты одна здесь с сыном мучаешься, мужской руки дома нет, а там Емельян тоже один с малышом. А мальцу материнская ласка нужна, уход, иначе не выживет он. Ну, чего вы будете вспоминать то, что уже прошло. Другим-то ещё хуже, чем вам живётся. Бабы по ночам плачут в подушку, оплакивают похоронки, а осиротевшие дети маются по детским домам… – женщины всплакнули, помолчали.

– Вы оба ещё молодые, у вас ещё дети могут быть, – продолжала Катерина. – Миритесь и живите вместе. Вот и Яков, он сейчас большой начальник, зовёт вас к себе и готов вам отдать под жильё времянку в своём саду. А там и свой дом построите. Ну, чего вы тут с Нюрой мучаетесь на чужбине? Так и будете жить в этом бараке, где даже пола настоящего нет… Подумай о Вовке, ведь он подрастает, ему мужская рука нужна. А в Паркоммуне – всё-таки родня…

И в том же духе без перерыва Катерина щебетала около сестёр почти весь вечер. Вначале Шура возмущённо её перебивала, потом слушала молча, вздыхала. Под конец сказала:

– Ненавижу я его! Не могу через себя переступить! Ну а малыша мне жалко. Вон сколько сирот осталось после войны… – помолчала, встала решительно. – Уже поздно, пойдём спать, Катюша. Завтра утром договорим. Я тебе постелю на лавке, не обессудь.

Наутро, попив горячего кипяточку, заваренного сушёной морковкой, Катя тронулась в путь. Ей ещё предстояло заехать за своей сестрой и забрать её к себе в Паркоммуну. Ещё в тот свой первый приезд она хотела это сделать, но сестра воспротивилась: всё ждала весточки с фронта от мужа. Ну и дождалась похоронки. Теперь её ничто не удерживало в Запорожье. Прощаясь с Шурой, Катя снова спросила:

– Так что мне ответить Якову?

– Скажи ему спасибо за его желание помочь мне. Действительно, тяжело нам здесь с Нюрой. Но, если я и вернусь, то только вместе с ней. Вместе при немцах лебеду ели, вместе и новую жизнь будем строить. А Емельяну пусть передадут: я на него зла уже не держу, перегорело всё. Сынишку его я ему помогу поднять, он всё-таки моему Вовке братик. Ну, а ко мне пусть близко не подходит! Не-на-вижу!

Через некоторое время с дипломатической миссией и повинною головою приехал Емельян. Долго не объяснялись, и так всё было ясно. Шура и Нюра уволились из совхоза, собрали вещички, и вернулись они все в Паркоммуну, в свой родной город.

Рассказ 3. Солдаты возвращаются домой

Прокатилась война по многим странам, как многотонный вал, и унесла с собой только в Советском Союзе 20 миллионов жизней. Кто погиб на фронте от пуль и снарядов, кто в тылу от голода и холода, а в оккупации люди умирали и от того, и от другого. Между прочим, от пандемии испанки, разразившейся во всём мире в начале ХХ столетия, умерло столько же, т. е. 20 миллионов. Чем измерить страдания, выпавшие на долю живших в то время людей? Можно заново отстроить дом, восстановить мост или завод, посадить дерево, но конкретную человеческую жизнь не вернёшь – это безвозвратно. А сколько осталось после войны людей покалеченных, больных и физически, и морально. А сколько сирот? Война – это самое большое зло, которое изобрело человечество за тысячелетия своего существования!

Закончилась Вторая мировая война… Фашизм был побеждён. Отгремели праздничные салюты, преданы земле погибшие… И воины-победители стали возвращаться домой. Возвращались также освобождённые, уцелевшие узники концлагерей. Теперь эшелоны переносили людей от западных границ на восток, навстречу со своими родными местами, семьями, детьми. Но не все вернутся с фронта, и не все вернувшиеся смогут застать у родного очага своих близких.

Возвращался домой и Алексей – муж Юлии. Ушёл он на войну в звании младшего лейтенанта, а закончил её майором запаса. Все годы войны от начала до конца был в действующей советской армии. В составе Панфиловской дивизии с осени 1941 года он участвовал в тяжёлых боях под Москвой. Весь личный состав этой дивизии стойко отражал бешеный натиск танковых частей противника. Всем известен героический подвиг 28 Героев-панфиловцев в районе разъезда Дубосеково. Почти все они пали смертью храбрых, а слова политрука Клочкова, сказанные в том бою, молнией облетели весь фронт и стали символом геройской отваги и верности своей родине: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва».

Был враг силен. Но встали 28,Смелы, непоколебимы как стена.Мы бережно в сердцах солдатских носимПанфиловцев отважных имена.В тот день взошла звезда их боеваяСквозь горький дым, над муками земли.Свою столицу грудью прикрывая,Бессмертие герои обрели.

Это стихотворение неизвестного автора точно отразило величие совершённого тогда подвига солдат в боях под Москвой. Алексей в тех боях оборонял другую железнодорожную станцию – Крюково. Эта станция находилась всего в 40 км от перрона Ленинградского вокзала столицы. Командир батальона, защищающего подступы к этой станции, Баурджан Момыш-Улы в патриотическом порыве отказался от пользования картой юго-восточнее Крюково. Он отрезал её и велел сжечь: «Нам не понадобится ориентировка в дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюково… Мы или отбросим немцев, или умрём там». В этом бою Алексей был тяжело контужен. А сколько было погибших! Но враг был остановлен и в декабре 1941 года отброшен на 100–350 км от Москвы. Примечательно, что останки «Неизвестного солдата» для мемориала возле Кремлёвской стены позднее были взяты из братской могилы на станции Крюково.

И до чего же эти события и судьбы людей в этом мире оказались взаимосвязанными. В честь 28 Гвардейцев-панфиловцев был назван парк в Алма-Ате, рядом с которым находилась гостиница, где познакомились и полюбили друг друга Алексей и Юлия. Рядом с этим парком в дальнейшем им дали квартиру, их дети бегали сюда играть, а позднее ходили на свидания. Рядом с этим парком располагались школы, куда ходили учиться их дети. Этот парк своим названием постоянно напоминал молодому поколению о подвиге их отцов. А внук Алексея и Юлии, Сергей, по воле судьбы стал жить и работать рядом с разъездом Крюково в городе Зеленограде, где когда-то в этих местах сражался его дед. Там же теперь живёт и его правнук Миша. Что это – случайность или магия цифр, событий, названий… или это судьба?

Впоследствии Панфиловская дивизия дошла с боями до границ Советского Союза и в 1945 году вступила на земли врага в районе г. Кенигсберга. С 6 по 9 апреля шёл штурм города советскими войсками, который закончился нашей победой. В тех жестоких боях также участвовал Овчинников Алексей. И опять же – это случайность или судьба? Через десять лет под Калининградом (бывший г. Кенигсберг) будет проходить воинскую службу старший сын Алексея Владимир.

Пришлось Алексею в самом конце войны, когда враг в Берлине был уже повержен, оказаться в Чехословакии и принимать участие в её освобождении от фашистов. День Победы он встретил в Праге. За ратные подвиги Алексей был награжден 3 орденами Красной Звезды, 4 медалями: «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», «За победу над Германией» – и 32 личными благодарностями Сталина.

И вот теперь наш герой после тяжёлых фронтовых дорог, покалеченный, но живой, возвращался к себе домой в Алма-Ату. Поезд с каждой минутой уносил его всё дальше и дальше от разрушенных и истерзанных войною городов, деревень, лесов, полей. Уносил вперёд к новой жизни. А дома его ждала молодая жена, сынишка и родившаяся уже без него в первый год войны дочурка.

Паровоз натужно пыхтел, выбрасывал чёрные клубы дыма и победно гудел на всех перегонах: «Еду!.. Е-д-у-у!» Сердце радостно билось в такт колёсам вагонов, которые весело стучали: «До-мой!.. До-мой!.. До-мой!…».

Был конец августа. Стояла чудесная тёплая погода. Летняя жара пошла на убыль, но осень пока не наступила. Листва на деревьях ещё не успела окраситься в жёлтые и оранжевые тона и, омытая недавним дождём, блистала изумрудной чистотой. Весь город буквально утопал в зелени. Ярко светило солнце. А над городом вдали высились в туманной серо-голубой дымке снежные вершины величественных гор.

На привокзальной площади, казалось, собрался весь город. Цветастые платья женщин, огромные букеты цветов всех оттенков радуги, красные флаги, транспаранты на здании вокзала – всё было ярко и празднично. Люди были возбуждены, на многих лицах застыло тревожное ожидание. В основном это были женщины и дети, хотя встречались и старики в чистых, наглаженных рубахах, и крайне редко мужчины помоложе в выцветших гимнастёрках.

Среди этой толпы глаз отмечал ладную фигурку молодой женщины. Чёрные кудряшки обрамляли белоснежное округлое лицо. Красивые тёмные глаза и точёный носик дополняли образ. Она держала за руки тёмноволосого мальчугана десяти лет и девочку со светло-золотистыми локонами, рассыпанными по плечам. Ну чем не образ современной мадонны?!

Девчушке шёл четвёртый годик. Она крепко держалась за руку матери и настороженно разглядывала разноликую толпу. В её руках был букетик ярко-красных астр. Временами она забывала про цветы и размахивала ими, пытаясь крутиться на одной ножке, насколько ей позволяла рука матери.

– Да не вертись ты, Наташка! Ну, всю руку оттянула! Потерпи немножко. Скоро наш папочка приедет! А цветы отдай-ка братику, а то от них скоро один веник останется. Вова, возьми-ка у неё букет и держи его как следует!.. Дети, потерпите ещё немножко. Скоро, очень скоро мы будем вместе…

Вдруг лёгкий шёпот, как ветерок, пронёсся по площади и как бы приглушил голоса людей. И, действительно, все перестали разговаривать и притихли. И в тот же миг откуда-то издалека, с правой стороны от станции, раздался долгий, протяжный гудок паровоза. Неожиданно громко заговорил взволнованным женским голосом динамик, висевший на столбе. Но ничего уже нельзя было разобрать в шуме людской толпы, которая всколыхнулась в едином порыве и устремилась на перрон, обтекая здание вокзала с двух сторон.

– Едут! Едут! – раздавались голоса.

Юлия подхватила Наташку на руки, крепко сжала ладошку сына, и её толпою встречающих вынесло на перрон. Уже ближе снова раздался победный гудок паровоза: «Е-ду!… Е-ду!…»

Замедляя ход, мимо толпы встречающих сначала быстро, а потом всё медленнее и медленнее стали мелькать вагоны. В открытых окнах, на подножках виднелись люди в военной форме. Они махали снятыми фуражками, пилотками, бескозырками, что-то кричали. На их гимнастерках вспыхивали в солнечных лучах и тут же гасли золотые и алые огоньки орденов и медалей. Всё было настолько ярко и празднично, что Наташка стала подпрыгивать на руках матери, махать руками и, как все на перроне, звонко закричала: «У – я! У – я!».

Всё медленнее и медленнее проплывал состав мимо перрона. Наконец, он остановился. Тут же из вагонов высыпали люди в военной форме и сразу же перемешались с разноцветной толпой встречающих. Все смеялись, обнимали друг друга, целовались и почему-то многие плакали. Где-то грянул духовой оркестр, заглушая крики людей, зовущих друг друга и пытающихся найти в этой суматохе только кого-то одного, своего единственного.

Наташка и не заметила, как мама опустила её на землю и прижала к себе. Держась за юбку матери, девочка с интересом разглядывала вокруг себя чьи-то бегущие ноги, обутые в поношенные туфли, брезентовые тапочки, сапоги. Туда-сюда мелькали ноги. Туда-сюда… Она очнулась, когда мама затрясла её за руку.

– Дети, смотрите: вот и наш папка идёт! Алёша! Мы здесь! Таточка, это твой папа! Вовочка, вот мы и дождались отца!

Наташа подняла вверх глазёнки и увидела перед собой очень высокого, как ей показалось, худого мужчину в военном кителе и с фуражкой на голове. Одной рукой он уже прижимал к себе Вову, а другой обнимал и… целовал её маму?! Затем он немного отступил назад, весело засмеялся, нагнулся к Наташке, и вдруг она высоко-высоко взлетела вверх. Сердечко её сжалось от страха и в то же время от какого-то дикого восторга. Она оказалась где-то высоко над толпой разгорячённых, кричащих что-то и бегущих непонятно куда людей. Наташка была готова заплакать от страха и неожиданности, но не успела.

В следующий миг большие, сильные руки подхватили её и прижали к широкой груди. Красивые звёздочки, висевшие на груди отца, его добрые смеющиеся глаза, ласковые уговоры матери сделали своё дело и, как гипнозом, подействовали на неё. И она, страшась и замирая, прижалась к тёплой шершавой ткани военной формы. Так вот он какой, её папочка!

Потом они все вместе долго выбирались из толпы на привокзальную площадь. Люди не торопились уходить. Собравшись группками, они бурно что-то обсуждали и время от времени бросались друг другу в объятья. Другие – метались среди толпы и тревожно выкрикивали чьи-то имена. Играла гармошка, и молодой солдатик лихо что-то отплясывал, с ожесточением вбивая каблуки сапог в землю…

Глава семьи шёл впереди и, как ледокол, прокладывал дорогу среди кричащих, плачущих и ошалелых от счастья людей. Он постоянно оборачивался к идущим за ним его Юлечке и деткам и всё время улыбался от избытка чувств. Откуда-то подъехала чёрная легковушка, и после душного и сумасшедшего окружения толпы все очутились в прохладном салоне машины с мягкими сиденьями.

Наташка впервые ехала в автомобиле. Её поразил резкий контраст между тёмным жутковатым нутром машины и ярким солнечным светом, бьющим во все её окна. Но ей уже не было страшно. Она сидела на коленях у своего отца и смотрела вперёд. А он же, наоборот, без конца оборачивался назад к своей остальной семье, все ещё не веря, что они, наконец, все вместе… И уже дома, прижимая к себе детей, он заверил свою жену:

– Ну, Юленька, теперь у нас начнётся новая жизнь. Для начала ты мне родишь мальчика, и назовем мы его Русланом, а потом – девочку. И будет она Людмилою, как в сказке Пушкина «Руслан и Людмила». И жить мы будем, как в сказке!

Да! В то время всем хотелось хоть чуть-чуть пожить в сказке. Они заслужили это право на мечту. Четыре долгих года солдат мечтал о том, что война закончится, что враг будет разбит, что будет Победа, что он останется живым, и для него снова будет светить солнце, снова будут смеяться дети, и счастья хватит на всех!

Вскоре Алексею довелось испытать не менее радостные чувства. Из Ленинграда к нему приехала его мать Прасковья. Она рассказала, что перед самой блокадой Ленинграда ей со вторым сыном Николаем и невесткой удалось эвакуироваться в Вологодскую область. Николая по состоянию здоровья на фронт не взяли. Сейчас они снова живут в Ленинграде, но там пока не очень хорошо живётся: все разрушено и голодно. И вот Прасковья решила погостить у своего третьего сына Алексея. От неё также стало известно, что четвёртый её сын, Валентин, который перед самой войной служил на западной границе в чине лейтенанта, ещё в 1941 году пропал без вести, защищая Брестскую крепость.

Алексею горько было слышать о гибели уже второго своего брата и о душевной болезни Николая. Хорошо, хоть мама жива и здорова. Алексей был очень рад её приезду, хотя всем пришлось здорово уплотниться. К этому времени у него, как по заказу, родился долгожданный сын Русланчик. Семья насчитывала уже пять человек: двое взрослых и трое детей. Овчинниковы ютились в настолько маленькой квартирке, что поставить детскую кроватку было просто некуда. Достаточно сказать, что в их спаленке помещались лишь полутора спальная кровать, шифоньер и диван. В углу комнаты примостился маленький столик, больше похожий на тумбочку, чем на стол. Русланчик спал на стульях, приставленных к стене и для надежности связанных верёвкой.

Узкие проходы между спальными местами всех членов семьи не давали возможности даже поставить раскладушку для бабули. Пришлось ей ютиться на узеньком диванчике вместе с пятилетней внучкой Наташкой. Но мать есть мать, и взрослые мирились с дополнительными расходами и сжатием жизненного пространства. А об улучшении жилищного положения пока и не мечталось. Война только-только закончилась, и значительная часть материальных ресурсов уходила из восточных регионов Союза на запад страны, на восстановление основательно разрушенного там хозяйства.

Да, было очень тесно, но Алексей приговаривал: «В тесноте, да не в обиде». К сожалению, с теснотой пришла и обида. Всё бы было ничего, но характер у Прасковьи был прескверный. Свою невестку Юлию она почему-то невзлюбила. Было несколько случаев, когда она специально, сделав какую-либо пакость, без зазрения совести сваливала всё на невестку. Например, она могла подсыпать соли в уже готовый борщ, да так, что он становился негодным к употреблению, и вся семья оставалась без обеда. Первый раз Алексей не понял, что к чему, и встал горой за мать. Юлия проглотила обиду со слезами, но смолчала. А когда подобные «шуточки» повторились, Алексей сообразил, что его мать несправедлива к его жене, и мудро рассудил: