Инспектор и бабочка

CHRISTIAN PLATT.

Бред. Чушь собачья.

Что еще за Кристиан Платт? Человек, которому принадлежат портфель, чемодан и костюмы в шкафу. Человек, которому и в голову не пришло бы возить с собой блокноты и карандаши, потому что он не имеет никакого отношения к живописи. Рождественская пижама тоже могла принадлежать Кристиану Платту, так почему в ней оказался Альваро Репольес, художник?..

Надежда обнаружить что-либо ценное в чемодане истаивает за пару минут: несколько дорогих (под стать костюмам) рубашек, несколько пар носков, дорожный несессер с массой бесполезных штуковин, брошюра по искусству Бенина (где это? Икер предполагает, что в Африке), девственно-чистый, без единой помарки аукционный каталог, три галстука Christian Lacroix разных расцветок, но выглядящих одинаково респектабельно, а ведь Альваро никогда не любил галстуки.

Чего не скажешь о Кристиане Платте.

Последнее, что находит Субисаррета в сетке бокового кармана «Mandarina Duck», – несколько билетов на «Джаззальдию»! Есть здесь и никому не понадобившийся билет на сегодняшнего Джорджа Бенсона; два других билета датированы соответственно завтрашним и послезавтрашним числами, а ведь Альваро никогда не любил джаз!

Чего не скажешь о Кристиане Платте.

Икер все еще пытается убедить себя, что между трупом в пижаме и Альваро Репольесом нет ничего общего, и ему почти удается сделать это. Почти.

Если бы не ямочка на подбородке, не шрам, по которым он узнал бы своего друга из тысяч, миллионов других людей. Если бы не ямочка, не сам подбородок, не лицо. Это лицо сопровождало Икера двадцать пять лет, он был свидетелем того, как оно менялось, взрослело, мужало, покрывалось отроческим пушком, а затем – юношеской щетиной; с возрастом щетина становилась все грубее, за каким чертом Альваро понадобилось перекрашивать волосы и тащить с собой, в средней руки отель, брошюру по искусству, мать его, Бенина?

«В-жж, в-жж, в-жж», – гудят осы в голове Субисарреты, интересно, куда подевался мобильный телефон покойного? Должен же быть у него мобильный телефон, часы, цепочка на шее – немногочисленные, но знаковые аксессуары любого мужчины. У настоящего Альваро Репольеса такая цепочка была. Да еще с крошечным медальоном: память о покойной матери, погибшей вместе с отцом в автомобильной катастрофе, когда Альваро только-только исполнилось восемь. Уже потом его забрала к себе памплонская тетка, уже потом он познакомился с Икером в кафедральном соборе. Медальон был представлен Икеру чуть позже: не только как фамильная реликвия – как важная часть жизни.

Драгоценный осколок прошлого счастья, отнятого так внезапно.

Субисаррета пытается вспомнить, украшала ли шею убитого хоть какая-то цепочка, – и не может.

«В-жж, в-жж», – гудят осы. Зуд в голове не прекращается ни на секунду.

…На ресепшене Икера поджидал бледный как смерть администратор Аингеру. Выглядел он так, будто сам порешил хозяина одноместного номера и теперь пребывает в страхе неминуемой расплаты за содеянное.

– Рассказывайте, – бросил Субисаррета, положив на стойку сжатые кулаки. – Рассказывайте все, что успели узнать о постояльце.

– Он зарегистрировался четыре дня назад под именем Кристиана Платта, – проблеял Аингеру. – Номер был предварительно забронирован по Интернету.

– Это произошло в вашу смену?

Администратору очень хочется сказать «нет» (это видно по его перекошенной жалкой физиономии), но, вздохнув, он произносит:

– Да.

– Он говорил с вами по-испански?

– Он поздоровался по-испански, а потом перешел на английский.

– Почему?

– А почему должно быть иначе? Он ведь англичанин, и паспорт у него британский.

– Вы видели паспорт?

– Конечно. Прежде чем отдать ключи, я ознакомился с его документами. Так предписывают правила.

– Паспорт точно был британским?

– Юнайтед Киндом оф Грейт Британ и что-то там про Северную Ирландию, вот что было написано на обложке. Плюс герб со львом и единорогом. И дурак поймет, что паспорт принадлежит англичанину.

– И фотография в паспорте совпадала… м-мм… с лицом этого Кристиана Платта?

– Нет, там красовалась физиономия бен Ладена!.. Вы меня за идиота держите?

– Что он сделал после того, как получил ключи?

– Отправился к себе в номер, что же еще? А-а… ему кто-то позвонил на мобильный. И он отвечал на звонок на ходу.

– Разговор, конечно, тоже шел на английском?

– Я особо не прислушивался. – Аингеру закатывает глаза, пытаясь что-то вспомнить. – Но, кажется, это был не английский.

– Испанский?

– Вы опять пытаетесь выставить меня идиотом. Если бы он говорил по-испански, я бы понял, что именно он говорит. А я не понял.

– Потому что не прислушивались?

– Потому что это был не испанский! И не английский. Какой-то другой язык.

– Какой именно?

«Пропади ты пропадом» – написано на лице администратора, ты и твой англичанин; осы перестали жужжать и биться в череп Субисарреты, наконец-то! Альваро не слишком хорошо изъяснялся на английском, во всяком случае, не настолько, чтобы с легкостью заменить им испанский. И английский паспорт… Откуда у него английский паспорт? Почему ему пришлось сменить имя, сменить страну? И заодно овладеть не только английским, но и каким-то другим языком?

– Я не знаю, что это был за язык.

– Итальянский?

Помнится, в Доломитовых Альпах Альваро пытался флиртовать с очаровательными начинающими горнолыжницами и довольно умело жонглировал всеми этими «incantatore»[5], «cutie»[6], «belle gambe»[7]. В отрыве от самого Альваро они смотрелись бы пошловато, но в том-то и дело, что к ним прилагалась его обезоруживающая улыбка. И восхищение, которое казалось вполне искренним. И надежда: если не на любовь всей жизни, то хотя бы на одноразовый гостиничный секс – после предварительного, пусть и несколько вымороженного петтинга в кабинке фуникулера. Разница между любовью и сексом не слишком велика – именно так всегда считал Альваро, особенно когда времени на первое у тебя не слишком много. Зато на второе оно отыщется всегда. Главное – чистота намерений, которая может быть по достоинству оценена в обоих случаях.

Вот чем всегда отличался Альваро – чистотой намерений!

Но с какими намерениями он поселился в отеле, где нашел свою смерть?..

– Не итальянский, нет. – Несмотря на «пропади ты пропадом», Аингеру находит в себе силы заискивающе улыбнуться. – Итальянский я узнал бы сразу, потому что немного говорю на нем. Хотя одно итальянское слово он все же употребил…

– Какое?

– Хлóпок, – после пятисекундного интригующего молчания заявляет администратор.

– Хлопок?

– Ну да. Он несколько раз повторил его на разные лады. Котонэ, котонэ, котонэ…

– То есть говорил он на неизвестном вам языке, а это слово было произнесено по-итальянски?

– Вроде того…

Теперь уже Икер чувствует себя идиотом. Экипировка начинающих горнолыжниц, как правило, не предполагает присутствия хлопка, разве что какая-нибудь простушка, впервые посетившая курорт, напялит на себя обыкновенную майку вместо термобелья. Комбинезоны, которые так приятно расстегивать во время петтинга в кабинке фуникулера, шьются из мембранной ткани; горнолыжные свитера – из флиса, шерстяные шапочки и варежки вообще можно сбросить со счетов или заменить их шлемами из пластика и перчатками с кожаными вставками. Место хлопку так и не нашлось, а может, все эти два года утка-Альваро плавал вдали от Доломитовых Альп?

В каком-нибудь другом месте, где носить термобелье не обязательно, а вещи из хлопка не только удобны, но и функциональны.

Азия с ее вечной жарой и влажностью подошла бы. Почему Икер вдруг подумал об Азии?

Камбоджийская купюра.

Та самая, которая была унесена Лаурой в тапас-бар «Папагайос», и эту купюру горничной вручил не кто иной, как Альваро. Вряд ли он рыскал по сан-себастьянским нумизматическим лавчонкам в ее поисках, скорее всего, просто привез с собой. Посадочный талон на рейс «Барселона – Сан-Себастьян» проливает свет на финальный отрезок маршрута, а что было до этого? Ответ наверняка отыскался бы в паспорте Кристиана Платта, но паспорт исчез. Вместе с телефоном, по которому Альваро изъяснялся на неустановленном языке с итальянской тканевой прослойкой. Их прихватил с собой преступник? Или тот весельчак, что посчитал нужным пригласить горничную в номер с видом на убийство, перевернув табличку? Весь день, если верить Лауре, на двери маячило «Не беспокоить», но в восемь вечера ветер переменился и неустановленный кто-то решил вытащить труп из тени. Аккурат в тот самый момент, когда Субисаррета собирался послушать Бенсона…

Вот черт.

Это все «Джаззальдия», она не только меняет реальность, но и умеет быть безжалостной. Циничной. Даже сейчас Икер смутно сожалеет о загубленном джазовом вечере и называет труп трупом, хотя это – Альваро, пусть и перекрашенный в британца Кристиана Платта.

Его лучший друг.

– У вас ведь установлены видеокамеры, не так ли?

– Конечно. – Аингеру горделиво выпячивает нижнюю губу. – Одна камера есть в холле, другая – на улице перед отелем.

– А на этажах?

– Нет. Сожалею, но нет. Мы как раз меняем оборудование, и камеры должны были привезти через три дня… Сожалею.

– А на парковке?

– У нас нет парковки.

Ну да. «Пунта Монпас» – не самый выдающийся отель, не «Мария Кристина» с ее безупречной и хорошо отлаженной системой безопасности. Максимум, что может предложить «Пунта Монпас» (помимо слегка жмущих в плечах номеров) – это вид на море, на бухту и на гору Ургуль. Ту самую, где Альваро, переодевшийся в кожу другого человека, собирался встретиться с… кем?

Можно загубить еще один джаззальдийский вечер, заменив его восхождением на Ургуль, которое так и не успел совершить Альваро. Можно попросить у начальства с десяток человек в штатском, но что-то подсказывает Икеру: это будет заведомо провальная операция. Во-первых, потому что на Ургуль вечно толкутся сотни туристов и искать среди них кого-то одного, даже не зная, кого именно, – все равно что искать иголку в стогу сена. Пуговицу на футбольном поле. Во-вторых…

Почему это Икер решил, что одним из встречающихся обязательно должен быть Альваро? Что, если ему всего лишь нужно было передать проклятое послание на купюре? В пользу этой версии говорит завтрашний билет, найденный в чемодане. Один человек не может быть в двух местах одновременно, разве что Альваро и Кристиан Платт вдруг оказались бы разными людьми. Но это один и тот же человек, как бы ни хотелось Икеру думать обратное. К тому же, если верить словам Аингеру, фотография в паспорте в точности соответствовала предъявителю, которого инспектор Субисаррета знал как:

Альварито (так ласково звала его памплонская тетка);

Альваро, или Борлито (так иногда звал его сам Икер – «кисточка», из-за страсти к рисованию).

Было еще несколько школьных прозвищ, довольно обидных – что-то на манер «крысеныша», из-за этих прозвищ Икер дрался с обидчиками до крови. А сам Альваро никогда не влезал в драку: не потому, что боялся, а потому что относился к таким укусам (самым что ни на есть крысиным по сути) философски. Много позже, когда они повзрослели, Альваро сказал другу: «Я был не такой, как все, вот и казался им крысой. А они казались мне мотыльками».

Помнится, Икер не нашел что ответить. Мотыльки – не так уж плохо, нежности в них намного больше, чем в крысах, и они не выглядят отталкивающе, не снуют по помойкам, не волочат за собой измазанные в нечистотах хвосты. Но глаза Альваро вовсе не были полны любви и всепрощения, когда он говорил о мотыльках. Совсем напротив, они заблестели каким-то странным потусторонним блеском. В его глазах не было воздуха, и свет в них казался зыбким – как в той нарисованной, наглухо запаянной бутылке из-под сидра.

А ведь именно там и жили мотыльки Альваро.

Или – умирали? Медленно и мучительно?..

Смерть самого Альваро оказалась мгновенной, и в ней не было ничего сверхъестественного или потустороннего.

– За последние несколько часов… Я имею в виду временной промежуток от шести до восьми… Вы никуда не отлучались с ресепшена?

– Нет. – Голос Аингеру звучит не слишком убедительно. – Я… все время находился здесь. Не считая пары-тройки минут… Естественные надобности, так сказать…

– Никто из посторонних в гостинице не появлялся?

– Насколько я знаю, нет.

– Никто не уезжал, не расплачивался по счету?

– Нет. Правда, где-то в районе восьми часов прибыли двое туристов из Норвегии. Пожилая супружеская пара…

Визит в «Королеву ночи» полуторагодичной давности тоже прошел под знаком старых пней из Скандинавии, уж не тех ли самых? Вероятность такого совпадения ничтожна, но она почему-то занимает Субисаррету больше, чем произошедшее с Альваро.

Так и есть.

Он не хочет думать об Альваро, потому что, думая о нем, упираешься в красную пижаму. В раскроенный затылок с застрявшим там электронным чипом. Он даже отдаленно не напоминает мотылька.

– В какой номер заселились скандинавы?

– В двадцать второй. Вы считаете, что они каким-то образом причастны?..

Икер пропускает вопрос администратора мимо ушей, чертовы скандинавы (пожилая супружеская пара) вырастают в его сознании до размеров гигантского цветочного пса у музея Гугенхайма в Бильбао. С той лишь разницей, что пса Субисаррета помнит в мельчайших подробностях, в то время как лица скандинавов постоянно ускользают, прячутся за пологом волос певицы Жюльетт Греко. Жюльетт всплыла в его памяти из-за старых скандинавских пней, что он подумал тогда? Не о певичке – о скандинавах?

Они вполне могли оказаться свидетелями преступления.

Нет, не то.

Случайные свидетели автоматически переводят преступление в разряд неизящных, а следовательно, легко раскрываемых.

Мысль абсурдная, если учесть, что никаким преступлением в «Королеве ночи» и не пахло. Что же касается «Пунта Монпас»… К убийству, произошедшему здесь, скандинавы явно опоздали. Придется искать других свидетелей, если они вообще есть. Наверняка есть! Стоит копнуть поглубже, рано или поздно обнаружится человек, который что-то видел (но не придал значения увиденному), что-то слышал (но истолковал услышанное неверно), что-то запомнил (но не смог подыскать нужную ассоциацию). В этом и состоит задача Икера: выйти на такого человека. Распознать его в толпе похожих, но совершенно никчемных, не представляющих никакого интереса для следствия людей. В отличие от «Королевы ночи», этот отельчик густонаселен, и далеко не все спят мертвецким сном в шесть утра: сказывается близость к пляжу и увеселительным заведениям, которых в Сан-Себастьяне в избытке. А есть еще и персонал, бодрствующий по долгу службы, и вряд ли он ограничивается одним лишь трусоватым администратором Аингеру.

– Вы заступили на смену в…

– В восемь утра.

– Кто дежурил до этого?

– Виктор. Ночной портье.

– Где я могу его найти?

– Он уже должен был появиться. Странно, что его нет.

– Странно?

– Обычно он не опаздывает.

– Мне нужен его адрес и телефон. А также запись с видеокамер.

– Обеих?

– Обеих, да. Меня интересуют последние сутки. И подготовьте мне список тех, кто проживает в отеле…

– Вообще-то это конфиденциальная информация…

– Вообще-то в вашем отеле произошло убийство. Нет?

Одно лишь упоминание об убийстве делает щеки не в меру впечатлительного Аингеру пергаментными, а глаза – тусклыми и безжизненными. С чего бы ему так близко принимать к сердцу происшедшее?.. Аингеру – патриот отеля, и его репутация для администратора не пустой звук? Не похоже, ведь до сих пор Аингеру производил впечатление легкомысленного парня, который (подобно всем парням его возраста) спит и видит, как бы скинуть постылую гостиничную униформу и облачиться в пляжные шорты. Пинать балду (желательно в обществе симпатичных девушек) и есть основное занятие таких парней. Во всяком случае, именно к этому они всеми правдами и неправдами стремятся. Они, а вовсе не сан-себастьянские полицейские, как ошибочно думают в Бильбао. Или Аингеру знает что-то, что не должен знать, и это знание опасно? Или ему кажется, что оно опасно?

– …Мне понадобится некоторое время, чтобы распечатать список.

– Сколько?

– Минут двадцать. Наш принтер не работает.

– Надеетесь наладить его за двадцать минут?

– Нет. Просто сбегаю в соседний офис. Я в приятельских отношениях с тамошними клерками, и они мне не откажут.

– Вот как? Вы легко налаживаете приятельские связи?

– А что в этом предосудительного? – настораживается Аингеру.

– Ничего. А с постояльцами отеля вы тоже на короткой ноге?

Щеки администратора, еще секунду назад напоминавшие пергамент, неожиданно начинают пылать:

– С чего вы взяли?

– Просто спрашиваю.

– У нас принято соблюдать субординацию…

Ну да, принято соблюдать, но можно и отступить от правил: ответ звучит слишком обтекаемо и потому не засчитывается. Что все-таки скрывает этот идиот? И написанное на пергаменте просматривалось не слишком хорошо, а теперь, когда он залит красным…

– Общение с убитым ограничилось лишь его регистрацией в отеле?

– Ну… Один раз он попросил меня поговорить с соседями. Ему мешал шум из номера на противоположной стороне коридора.

– Какого рода шум?

– Вернее сказать, это был не совсем шум. Музыка.

– Музыка?

– Видите ли, номер напротив занимает парень-саксофонист…

– Пассажи в неурочное время?

– Что-то вроде того.

– А этот парень… Саксофонист… Он что, плохо играет?

– Почему? Очень даже хорошо.

Альваро, как человек далекий от джаза, мог быть недоволен соседством с музыкантом. И саксофон, даже очень хороший, ничего, кроме раздражения, у него не вызывал – такое тоже возможно. Но куда в этом случае заткнуть билеты на «Джаззальдию», найденные в чемодане? В нагрудный карман пижамы Кристиана Платта, вот куда!.. Как бы Икер ни старался смириться с очевидным, он все еще не верит, что его пропавший друг и свежеиспеченный труп из гостиничного номера – один и тот же человек.

– И что?

– В каком смысле «что»? – недоумевает Аингеру.

– Вы поговорили с саксофонистом?

– В общем, да… Только не совсем с ним.

– С кем же?

– С его… м-м… спутницей.

Лицо администратора снова становится пунцовым. На этот раз не потому, что он пытается что-то скрыть, а потому, что само упоминание какой-то женщины, спутницы неведомого Икеру саксофониста, вызывает в нем бурю эмоций. И справиться с ними Аингер не в состоянии. Да и само слово «спутница» звучит как-то странно. И статуса женщины никак не объясняет. Кто она – возлюбленная, жена, импресарио? Просто девушка – из тех экзальтированных особ, что гроздьями виснут на музыкантах, сопровождают в поездках и бескорыстно предоставляют свое тело для одноразового использования? Все они, по мнению Икера, – дуры кромешные. Хотя и могли бы заинтересовать администратора Аингеру, будь он в пляжных шортах. Аингеру, облаченный в гостиничную форму, отнесся бы к ним в лучшем случае нейтрально.

Но Аингеру вовсе не нейтрален.

«Спутница» саксофониста занимает его намного больше, чем сам саксофонист. Чем труп, у которого случились трения с саксофонистом, еще когда он был вполне себе живым и здоровым Кристианом Платтом, гражданином Великобритании. Отсюда и легкий румянец на щеках парня, и выражение лица, которое можно назвать дурацким. А можно – мечтательным.

– Спутницей, вот как? Значит, саксофонист прибыл сюда со спутницей?

– Они живут в разных номерах, хотя и приехали вместе…

– После того как вы поговорили с ней, инцидент был исчерпан?

– Да.

– Ее, конечно же, сейчас нет в отеле?

– Не знаю. Электронные ключи гости обычно забирают с собой, правилами это не возбраняется. Но я могу подняться к ней в номер… Позвать ее, если она на месте. И если вам так уж необходимо, переговорить с ней.

Аингеру готов сорваться с места, бросив на произвол судьбы стойку с компьютером, и это вовсе не любезность. Юнец и пальцем бы не пошевелил, чтобы угодить полицейскому инспектору, но готов использовать малейший предлог, чтобы увидеться с таинственной спутницей саксофониста.

Щенок!..

– Вы собирались распечатывать списки, не так ли? – с видимым удовольствием осаживает щенка Субисаррета.

– Да, но…

– А навестить дамочку я в состоянии и сам. В каком номере она остановилась?

Уже знакомое Икеру «пропади ты пропадом» снова искажает физиономию администратора, и он нехотя выдавливает из себя:

– Двадцать седьмой.

– А саксофонист?

– Рядом, в двадцать девятом.

– Что ж, пойду побеседую с нарушителями спокойствия… Хотелось бы также взглянуть на волшебный офис, который никогда не спит… Тот самый, где стоит принтер. Не находите, что десять вечера – не самое подходящее время для визита, а?

– Вот черт. – На Аингеру жалко смотреть. – Я и не подумал, что сейчас слишком поздно. Они наверняка закрыты…

– Наверняка. Но если бы вам вдруг пришлось отлучиться…

– Обычно я нахожусь на месте. И Виктор… Он всегда может подменить меня. Теоретически…

– Теоретически?

– В том смысле, что срываться с работы по какой-либо надобности мне еще не приходилось. Но в случае чего… Виктор – славный малый, добросердечный, он никому не отказывает в помощи. Случись что-то срочное или непредвиденное, он может приехать в течение получаса.

– Но сегодня все не так?

– Похоже…

– Этот самый добросердечный Виктор должен был сменить вас в восемь?

– Да.

– А он до сих пор не явился.

– Я уже говорил, что это странно.

– Может, имеет смысл позвонить… этому самому Виктору?

– Я звонил. Пока вы… э-э… были наверху.

– И?

– Он не отвечает.

– Хорошо, – после секундного молчания изрекает Субисаррета, хотя ничего хорошего в отсутствии ночного портье (одного из потенциальных свидетелей) нет. – Оставайтесь здесь.

– А списки?

– Напишите их от руки. Думаю, что много времени это не займет.

Глава вторая:

отель «Пунта Монпас», 23 июля, 22 ч. 35 мин. по среднеевропейскому времени

…Подняться на второй этаж «Пунта Монпас» – дело не минуты даже, двух десятков секунд, но за это время Икер успевает подумать об Аингеру: с чего бы это ему вздумалось морочить инспектору голову с распечатыванием списков? Действительно ли он забыл, что все офисы заканчивают свою работу не в десять часов – много раньше, и нет ли в этой забывчивости двойного дна?.. О ночном портье Викторе, не вышедшем на работу в положенное время, а еще о Лауре (едва ли не точной копии владелицы пансионата «Королева ночи», и почему мысль о почти фотографическом сходстве двух никогда не знавших друг друга женщин пришла только сейчас?). Лаура была мила, она искренне хотела помочь, но что-то в ее поведении не понравилось Субисаррете. Какая-то мелочь, сводящая на нет все ее прекраснодушные порывы. Она была излишне говорлива, она старалась отвлечь Субисаррету от главного, забрасывая это главное сухим хворостом слов. Первыми попавшимися под руку сучьями и ветками. Сук поразвесистее – история ее приштинского деверя Арбена. Трагическая история младшей дочери Арбена Флори – маленькая ветка с одиноким, так и не распустившимся листком. А еще эта нелепая игра в вопросы и ответы об Азии, кошках, денежных знаках далекой Камбоджи – и все для того, чтобы инспектор Субисаррета не задал какого-нибудь вопроса, отвечать на который Лауре было бы неудобно. Вот оно! – горничная вела себя как человек, который боится быть пойманным за руку. В другое время Икер ни за что бы не выпустил эту скользкую руку, но сейчас он слишком занят мыслями об Альваро. О случившемся с Альваро.

Только об этом.

Дверь в номер, где произошло убийство, уже крест-накрест перетянута желтыми лентами, но почему-то приоткрыта. Щель небольшая, человеку в нее не протиснуться, а узкое окно в номере, если память Субисаррете не изменяет, было закрыто наглухо: так что порыв ветра, который мог бы сыграть такую шутку с дверью, исключается. Или это Иерай вернулся?..

Судмедэксперта в номере нет.

На первый взгляд в нем нет вообще никого, да и спрятаться здесь особо негде, но инспектора не покидает ощущение, что кто-то внимательно следит за ним. Наблюдает из укрытия.

– Эй? – произносит Субисаррета неожиданно севшим голосом. – Есть здесь кто-нибудь?..

– Эй? – передразнивает его тихий шелест, идущий неизвестно откуда. – Эй?

– Кто здесь?..

Маленькая девочка лет восьми – вот кто. Она возникает перед Икером так неожиданно, что инспектор вздрагивает. Ничего пугающего в ребенке нет, это самая обычная девчонка, с ясным и чистым личиком, которые принято называть ангельскими. А ангел не может испугать взрослого человека, тем более полицейского инспектора, просто сработал фактор внезапности, вот у Икера и засосало под ложечкой. И еще… он никогда не сталкивался с ангелами лицом к лицу и потому не знает, спускаются ли они с неба (в случае с номером в «Пунта Монпас» – с потолка) и за их плавным приземлением можно проследить или материализуются из воздуха – и проследить за ними невозможно.