Инспектор и бабочка

Фотографии утопленников были продемонстрированы инспектору местными полицейскими: два мужчины (Андрес и неизвестный блондин) и девочка лет тринадцати (несчастный случай на прогулке по одному из каналов). Кроме утопленников имелся один выпавший из окна пенсионер, три самоубийцы в возрастном промежутке от семнадцати до тридцати. Турист из Словакии, подавившийся бифштексом в ресторане «De Karmeliet», турист из Андорры, не справившийся с управлением на трассе Брюгге – Остенде. Все потерпевшие, за исключением блондина, опознаны, и ни один не является гражданином Испании Альваро Репольесом.

Блондин – тоже не Альваро, к вящей радости Субисарреты и унынию сыщиков из Брюгге: чертов блондин висит на них неподъемным грузом и портит статистику раскрываемости. В отличие от глупых, но вполне объяснимых смертей двух туристов, одного пенсионера и трех самоубийц случившееся с блондином – самое настоящее преступление.

Умышленное убийство.

Блондин был задушен, а уже потом сброшен в воду.

Слава богу, что это произошло не на подведомственной инспектору Субисаррете территории, слава богу, что блондин – не Альваро. Но где в таком случае Альваро? Если самолет, поезд и прокат машин исключаются, остается просто машина. Чья-то машина, на которой Альваро покинул город. Остаются мотоцикл, скутер, лодка с мотором и пешие прогулки по окрестностям. Все это выглядит несколько экзотично. Кого ждал Альваро в «Старой подкове»? С кем он должен был встретиться у башни Белфорт? С тем, с кем впоследствии покинул город? Но почему он забыл забрать вещи из пансиона?

«Забыть – означало бы вернуться», – сказала Икеру официантка. Грустный афоризм, инспектора не покидает ощущение, что он тоже что-то забыл. Это не касается вещей (спортивная сумка при нем), тогда… чего это касается?

Альваро не вернулся, но вопрос «почему» остается открытым. Не захотел или – того хуже – не смог?..

Ночь в номере, который когда-то занимал пропавший друг, не приносит ничего нового, кроме бессонницы. До сих пор Икер не жаловался на плохой сон, он засыпал мгновенно где угодно, как только предоставлялась возможность, и никакой шум не мог этому помешать. Привычка, возникшая еще в Бильбао, где работы было существенно больше, чем в Сан-Себастьяне. В Бильбао он частенько оставался на ночь в управлении, а это не самое спокойное место.

«Королева ночи» – напротив, спокойное место. Очень спокойное, почти безлюдное. Субисаррете так и не удалось увидеть никого из постояльцев, кроме пожилой семейной пары – по виду скандинавов. На лестнице, ведущей на второй этаж, лежит толстая ковровая дорожка, призванная скрадывать звук шагов. Полы в коридоре тоже выстелены коврами, а стены обиты тканевыми обоями. И стоило инспектору захлопнуть за собой массивную дубовую дверь номера, как его тотчас же окружила тишина.

О чем он подумал тогда?

Лучшего места для преступления не сыскать.

Если бы он был убийцей и ему (по каким-то причинам) нужно было бы расправиться с Альваро Репольесом, художником из Сан-Себастьяна, или с кем-нибудь другим, хотя бы и с блондином, чья личность так и не была установлена… он сделал бы это прямо здесь. В комнате с вековыми толстыми стенами и отличной звукоизоляцией. Пустил бы в ход пистолет с глушителем или струну от карниза; сошла бы и подушка, если бы жертва спала и ее не мучила бессонница, как сейчас Икера. Остальное – дело техники: закатать тело в ковер (обилие ковров в пансионе подталкивает именно к такому решению) и вынести через черную лестницу. Есть ли в «Королеве ночи» черная лестница?

Наверняка.

Да нет же, это слишком громоздкий план, неизящный, он зависит от множества случайностей, даже от пары скандинавов. Вдруг им взбредет в голову выйти из номера прямо посреди ночи, по какой-то своей старческой надобности? В поисках стакана воды, в поисках снотворного, которое наверняка найдется на ресепшене; в поисках джукбокса с коллекцией виниловых ретропластинок с записями полузабытой звезды Жюльетт Греко. Да мало ли чего может сгенерировать усыхающий мозг, а Жюльетт Греко всегда нравилась деду Субисарреты. Именно она, ее длинные черные волосы отравляли детство маленького Икера почище воскресных месс. Ее было так много, и она была так вездесуща, со своим вкрадчивым голосом, что вполне могла сойти и за Деву Марию, и за Христа.

И сходила, вот ведь!..

Не факт, что волосы Жюльетт Греко всегда были длинными. Возможно, она иногда носила стрижку, как хрестоматийный Иуда, но Икер запомнил лишь черный водопад, украшающий обложку миньона с заглавной песней «Sans Vous Aimer»[4]. Особо грустной песню не назовешь, и не совсем ясно, страдает ли Жюльетт от чьего-либо отсутствия или относится к этому философски.

Как относиться к отсутствию Альваро, Икер еще не решил. Уж точно не философски: прежде чем исчезнуть, Альваро перестал походить на себя, занимался странными поисками, то и дело напускал туману, и – в течение суток – заменил один важный для себя город на другой, гораздо менее подходящий. Ясность — вот что необходимо Субисаррете. Ясность, а не туман. Хотя бы один точный ответ на любой из вопросов: где? зачем? какого черта? Один точный ответ, за который можно было бы уцепиться, как за толстый черный волос Жюльетт, как за одну из нитей, из которых соткан ковер нынешней тайной жизни Альваро Репольеса.

Как подозревает Икер – гораздо более затейливый, чем вытертые множеством ног и потерявшие цвет ковры в этом странном пансионе: растительный орнамент соседствует с геометрическим и свободно перетекает в него, как… жизнь перетекает в смерть.

Проклятие, ничего подобного здесь, в «Королеве ночи», не случилось и не могло случиться. Тем более с Альваро, взрослым тридцатипятилетним мужчиной. Способным постоять за себя. Впрочем… блондин с фотографии тоже выглядел мужчиной, способным за себя постоять. Что не помешало кому-то захлестнуть удавку на его шее.

Жизнь перетекает в смерть. Уже перетекла, о да!..

Мысль о смерти тут же всплывает, стоит лишь Икеру подумать (не о блондине, что было бы понятно) об Альваро: всплывает и покачивается, как маленькая желтая резиновая уточка для ванной из Икерова детства. Эта мысль не вызывает у инспектора Субисарреты ничего, кроме злости: почему он так легко согласился с тем, что с его лучшим другом произошло непоправимое? Почему не может отвязаться от прошедшего времени и то и дело притягивает его поближе – воображаемой струной от карниза?

Чтобы ею не воспользовался кто-то еще.

Но остается еще пистолет с глушителем, подушка, нож, сильнодействующие яды, каминная кочерга и еще множество внешне невинных предметов, в сердцевине которых таится смерть. Даже карандаши при соответствующих обстоятельствах можно использовать как орудие преступления. И лишь от мягких, легко расслаивающихся на отдельные листы блокнотов ждать подвоха не приходится.

Блокнот.

Ничего, что могло бы пролить свет на произошедшее, Икер в нем не обнаруживает: быстрые, иногда в одну линию, зарисовки. Предметы, люди, детали каких-то интерьеров, жанровые сценки. Ничего такого, что отличало бы именно этот блокнот от множества других блокнотов Альваро. От тех блокнотов, которые сопровождали его в Доломитовых Альпах. Ни одна надпись (а их множество) не подчеркнута, не обведена овалом, не венчается парой восклицательных знаков или хотя бы знаком вопроса. Ближе к концу встречается пара изображений кошек, но инспектор вовсе не так сентиментален, как официантка из «Старой подковы»: кошки никогда не трогали его сердце. Вот если бы в них было нечто необычное, как в бутылке из-под сидра, неожиданно ставшей домом для потерянных детей…

Но ничего необычного в кошках нет.

Это просто наброски. Зарисовки с натуры, вот и все.

Ближе к рассвету Икеру все же удается заснуть, но сон, в который он проваливается, никакого облегчения не приносит. Это не кошмар, как можно было бы предположить (до сих пор, несмотря на издержки профессии, Икеру ни разу не снились кошмары); хотя и к категории обычных снов Субисарреты он не относится.

Главный герой сна – желтая резиновая уточка из детства.

Но плавает она не в ванной – под сводами моста.

Икеру (во сне он стоит на мосту) нестерпимо хочется добраться до проклятой утки, он протягивает к ней руки и едва не касается ее, но… в самый последний момент она ускользает. Чтобы увеличиться в размерах до свободно парящего на водной глади тела.

Это – мужское тело.

Светловолосый блондин из залитых «Cuir Mauresque» воспоминаний хозяйки «Королевы ночи»; он же фигурировал на фотографиях, сделанных сыщиками из Брюгге. Правда, на фото крупным планом было изображено его лицо, теперь же Икер видит только затылок. И против брюгге-обыкновения в волосах на затылке копошатся не морские черви – мотыльки. Те самые, что до сих пор жили в стеклянной плоти бутылки из-под сидра. И это вызывает в Икере чувство беспокойства, перерастающее в панику. Блондин и Альваро никак не связаны между собой, так почему ему кажется, что лежащий в воде человек – его друг, Альваро Репольес?

Художник Альваро.

Уточка Альваро.

…За сон Икер расплачивается с фламандкой тридцатью евро вместо сорока («я не какая-нибудь хапуга, не думайте, милый мой») и обещанием вернуться в «Королеву ночи» с невестой, если на него вдруг снизойдет откровение провести медовый месяц в Брюгге. Или, на худой конец, с хорошими вестями: пропавший друг нашелся. Еще одна хорошая для Икера весть состоит в том, что в следующий раз его ждут скидки в высокий туристический сезон («мы дорожим постоянными клиентами»). Что же касается дорожного саквояжа – он будет ждать хозяина, уверяет фламандка, из него и нитки не пропадет.

…Альваро так и не нашелся.

Со времени бесплодного, хотя и познавательного визита в Брюгге прошло полтора года, и чувство потери несколько притупилось. А вместе с ним и чувство вины, которое поначалу так мучило Субисаррету: он сделал далеко не все, чтобы докопаться до истины. Он упустил что-то важное, он что-то забыл. Не задал кому-то важный вопрос, проглядел деталь, которая лежала на поверхности. Ухватись он тогда за нее, все могло сложиться иначе. Не для Альваро – для самого Икера с его обостренной жаждой ясности во всем.

Забыть – означало бы вернуться.

Но повода вернуться в Брюгге нет, его не было все полтора года. Лишь сон о чертовой утке, на поверку оказавшейся блондином Альваро, иногда возвращается. Не слишком часто, чтобы свести Субисаррету с ума, три или четыре раза в год, не больше. И в этом нет никакой периодичности, никакой закономерности. Разве что… Сон об утке-Альваро никогда не сопутствовал «Джаззальдии», не отравлял ее, и как ни странно, закономерность прослеживается именно здесь. Вернее, никуда не девшаяся связь между Икером и Альваро. Его лучший друг знал, как трепетно инспектор относится к джазу, вот и не решается напоминать о себе.

Живой или мертвый – он проявляет чудеса такта.

Щепетильность – так будет точнее.

Сам же сон все время совершенствуется, обрастает фотографическими деталями. Мотыльки, копошащиеся в затылке, – больше не биомасса, какой она впервые предстала перед Икером в Брюгге. Теперь он в состоянии разглядеть особенности любого из них, он видит каждую особь в самых мелких подробностях. Наваждение подробностей так велико, что заставляет Икера обратиться к атласу насекомых (атлас нашелся у Иерая – судмедэксперта и энтомолога-любителя по совместительству). Там он находит всех обитателей затылка:

Deilephila Elpenor,

Laothoe populi,

Gipsy Moth,

Biston Betularia Carbonaria.

Совки, бражники, пестрянки – Икеру удалось идентифицировать даже бабочку «мертвая голова» (Acherontia Atropos), не опознанных не осталось.

Почти не осталось.

Ускользнула лишь одна, не найденная в семисотстраничном атласе, но именно она беспокоит Икера больше всего. Намного уступающая в размерах «мертвой голове» и не несущая на теле стилизованное изображение человеческого черепа, она тем не менее выглядит пугающе. Не сама по себе – как персонаж сна или (что будет точнее) как вестник. Единственная из всего затылочного сообщества, кто воспроизводит звук. И этот звук – не шелест крыльев и не язык, на котором бабочки общаются между собой.

Шепот.

Слишком невнятный, чтобы понять его. И слишком назойливый, чтобы вот так запросто от него отмахнуться. И нельзя упрекнуть Икера в том, что он пытается отмахнуться от шепота, совсем напротив: он напрягает все силы, чтобы услышать. Но ничего путного из стараний Икера не выходит, и ему остается лишь ждать очередного прихода сна в надежде, что шепот перерастет во что-то более существенное.

В послание.

В призыв, в подсказку или хотя бы в вопрос. Который Икер должен был задать кому-то из жителей Брюгге, но так и не задал.

Еще Икер надеется услышать имя. То самое, которое Альваро хотел сообщить ему накануне отъезда. Хорошо бы, чтобы в комплекте с именем шло что-то еще (длительность шепота как раз и предполагает «что-то еще»), но все ожидания в конечном итоге оказываются напрасными. В тот самый момент, когда доминирующая над всей колонией бабочка (вместе с затылком Альваро-утки) приближается настолько, что шепот распадается на отдельные слова – все обрывается.

И Икер выныривает из сна в холодном поту с одной лишь мыслью: чтобы чертово насекомое никогда больше не возвращалось. Правда, как только пот высыхает, он снова жаждет встречи с бабочкой, с шепотом. Только потому, что любит ясность. И точку в конце любой истории, хотя бы это и был бланк полицейского протокола.

* * *

…Почему воспоминания об Альваро Репольесе вдруг нахлынули на инспектора Субисаррету именно здесь, на пороге номера в «Пунта Монпас»? Они уместились в очень короткий временной промежуток между уходом Лауры и прибытием бригады судмедэкспертов во главе с энтомологом Иераем. А это заняло не больше двух-трех минут.

Правда, сюда стоило приплюсовать еще с десяток: все то время, пока Иерай колдовал над телом, а фотограф из управления делал снимки. Икер, подпирающий дверной косяк, не слишком-то следил за происходящим, погруженный в свои собственные мысли. Из оцепенения его вывел легкий свист и последовавшее за этим восклицание Иерая:

– Любопытно!..

– Что там еще? – спросил Икер.

– Подойди-ка сюда. Ты уже видел это? – Иерай, склонив голову набок, рассматривал сквозь лупу пролом на затылке убитого.

– Рану?

– То, что в ране.

Порывшись в своей видавшей виды сумке, Иерай извлек на свет божий пинцет и, поковырявшись им в проеме, вынул нечто крошечное и бесформенное: то ли кусок хорошо спрессованного волокна, то ли обломок кости… Впрочем, нет, это явно была не кость.

Инспектор знал это. Знание открылось ему, стоило только предмету, вытащенному из раны, оказаться на кончике пинцета. Или – за секунду до этого. И ничего хорошего это знание не несло.

– Что это? – на всякий случай переспросил Икер. И не узнал своего голоса – таким тихим и слабым он оказался. Каждое слово будто покрыто испариной, они едва держатся на ногах, липнут друг к другу, чтобы не упасть:

ЧТОЭТО

– Электронный чип. – Иерай пожевал губами и поднес лупу к пинцету. – Интересно, что он там делает?

Электронный чип – вовсе не бабочка, но мук Субисарреты это не облегчает. Его повторяющийся сон – всего лишь напоминание об Альваро. И дело не только в сне – во многих других деталях, на первый взгляд несущественных.

Кошки.

Несколько раз Икер ловил себя на том, что всматривается в кошек. Найти их непросто: подавляющее большинство живет в домах с хозяевами; так уж устроен мир респектабельного Сен-Себастьяна – бездомных кошек в нем почти нет. Но кошки, обремененные домом и хозяевами, иногда выходят на балконы или маячат в окнах. Они – объект пристального внимания Субисарреты, хотя инспектор даже сам себе не признается в такой безделице, как наблюдение за четвероногими домашними любимцами.

Никаких плодов наблюдение не приносит: сан-себастьянские кошки мало похожи на кошек, изображенных в блокноте Альваро. Идентифицировать их по атласу (изданному в той же серии, что и «Атлас насекомых») не удается. Не потому, что это какие-то особенные кошки…

Да нет же, они – особенные!

Проскользнувшие сквозь зрачки Альваро, как сквозь слуховое окно, и грациозно спустившиеся в блокнот с кончика карандаша. Икер почему-то уверен, что, встретив тех самых кошек в жизни, обязательно узнает их. Вот только как допрашивать кошек, чтобы вытянуть из них сведения о сеньоре Репольесе, Икер пока не решил.

Еще одно напоминание об Альваро – вездесущая победительная «Барса».

Еще одно – журнал «Don Ballon». Кто бы ни был изображен на обложке – Иньеста, Санчес или Месси, какая бы форма на них ни была надета, неотъемлемой частью экипировки выступает дорожный саквояж Альваро, оставшийся в подсобке «Королевы ночи». Это не связано с рекламными контрактами футболистов, просто наваждение саквояжа преследует Субисаррету.

Как избавиться от него, инспектор не знает.

– …О чем задумался? – спросил Иерай, аккуратно опуская чип в прозрачный пластиковый пакет.

– Так, ни о чем. Когда примерно наступила смерть?

– Судя по трупному окоченению, часов четырнадцать-пятнадцать назад.

– Ага. Получается между пятью и шестью часами утра. На рассвете.

«Между пятью и шестью» объясняет пижаму, в которую облачен мужчина. И его расслабленную позу. Он не сопротивлялся, не смог защитить себя, возможно, даже не успел проснуться. Остался в своем сне, если ему снились сны.

– Нападения он не ожидал, – подтвердил предположения Субисарреты Иерай. – И вряд ли сообразил, что происходит, прежде чем отдал богу душу.

– Чем его саданули?

– Исходя из характера раны, чем-то тяжелым.

– Это понятно. Меня интересует, чем именно.

– Свои предположения я изложу, когда обследую труп у себя. Навскидку ничего, что могло бы послужить причиной смерти, в номере я не нахожу.

– То есть убийца унес орудие преступления с собой?

– Да.

– И все же… Что это могло быть?

– Молоток. Или предмет, на него похожий.

– Не слишком удобный инструмент для предумышленного убийства, ты не находишь? – проворчал Икер.

– Не слишком. Могу добавить в список гвоздодер. Гантель. Камень-голыш, если это тебя устроит… Забирайте тело, – скомандовал Иерай помощникам.

Красная пижама с идиотскими рождественскими шарами. Напялить такую мог только недоумок с осами в голове, целым осиным гнездом. Забраться в него сквозь естественные отверстия – ноздри, рот, ушные раковины – представляется довольно проблематичным. Или заведомо удлиняет путь. Вот кто-то и придумал альтернативный вход. Прорубил его в затылке, чтобы осы, жрущие мозг, вырвались на свободу. Икер вертит головой во все стороны в поисках крылатых тварей с желто-черными брюшками, но вместо них натыкается на Иерая, фотографа из управления, двух неразлучников Хорхе и Педро (это они сейчас возятся с телом). И наконец на само тело.

Как было бы здорово, если бы осы облепили физиономию покойника! Намертво приклеились бы к ней, изменив до неузнаваемости. Чтобы оторвать их от кожи, потребовалось бы изрядное количество времени, и все это время Икер пребывал бы в робкой уверенности, что его друг Альваро Репольес жив. Все-таки жив, несмотря на двухлетнее отсутствие.

Но Альваро мертв.

Мертвее не придумаешь.

Потому что труп в красной пижаме и есть Альваро.

За два года он почти не изменился, разве что превратился в блондина. Но это – Альваро, Альваро! – маленький шрам на подбородке (последствия падения с велосипеда в возрасте одиннадцати лет) никуда не делся. И подбородок никуда не делся. Этот раздвоенный подбородок всегда принадлежал Альваро. И плохо выбритая ямка на нем – тоже. Ямка огорчала Альваро, выкурить из нее щетину – напрасный труд, щетина есть и теперь.

А Альваро нет.

Больше двух лет Икер отгонял от себя мысли о том, что Альваро нет, но не стало его только сейчас. Четырнадцать или пятнадцать часов назад. Четырнадцать или пятнадцать часов – ничто по сравнению с двумя годами отсутствия; в сутках – двадцать четыре часа, в году – триста шестьдесят пять дней, сколько же получится часов жизни, отпущенных Альваро, и, главное, чем они были заполнены? Икер пытается спрятаться от открывшейся ему страшной правды в дурацких арифметических подсчетах, но ничего не получается.

Двадцать четыре нужно умножить на триста шестьдесят пять, а затем удвоить полученную сумму. Или лучше сложить триста шестьдесят пять и триста шестьдесят пять и лишь затем умножить на двадцать четыре? И довесок в сорок пять дней – о нем тоже не стоит забывать.

Маньяк-профессор с его умением складывать бесконечно большие величины и мечтать о бесконечно малых – вот кто сейчас пригодился бы Субисаррете!..

Но профессор отбывает пожизненное наказание в одной из закрытых психиатрических клиник, и доступ к нему строго ограничен. Никто не навещает его, кроме санитаров в раз и навсегда отведенные часы завтрака, ужина и обеда. Правда, элементарным частицам, которыми так увлекался профессор, ни стены, ни решетки нипочем, но это – не самые лучшие собеседники.

Альваро теперь тоже – не лучший собеседник.

Он не сможет ответить ни на один вопрос, а инспектора мучает масса вопросов. Почему Альваро вдруг стал блондином? Почему он остановился в «Пунта Монпас», а не в своей квартире на улице Сан-Роке? Почему он вырядился в дурацкую пижаму прежде, чем улечься в кровать? Почему он не давал знать о себе два года? И главное – почему и за что его убили?

Икер хватается за эти вопросы как за соломинку. Все они могли быть заданы в частной беседе с Альваро, а могли бы украсить полицейский протокол. Их основное достоинство состоит в том, что они разумны. Да-да, они разумны, а Икеру необходимо сохранить разум посреди безумия одноместного номера гостиницы экономкласса.

Его пропавший друг найден. Но найден в таком виде, что лучше бы и вовсе не находился.

Ведь убитый и есть Альваро Репольес.

И щетина в ямочке на подбородке больше не будет донимать его. Никогда.

– …Что с тобой? – спросил Иерай. – На тебе лица нет.

Еще бы. И бог с ним, с лицом Субисарреты, вот если бы на трупе не было лица Альваро Репольеса! Любое другое, но только не его!..

Икер знает, что это невозможно, и все равно прикрывает веки и сдавливает глазные яблоки большим и указательным пальцами – в надежде, что дурная реальность вот-вот закончится. Перед глазами проплывают полосы – черная, желтая, снова черная и снова желтая, совсем как на осином брюшке. Куда подевались осы из головы Альваро?

Переместились в голову Субисарреты, вот куда.

– Эй?

– Все в порядке. С утра башка раскалывается, вот и все.

– Мы закончили.

– Отлично. Чуть позже я загляну к тебе. Может быть, к тому времени удастся что-нибудь узнать о чипе…

– Я смотрю, он интересует тебя больше, чем труп. Но для начала не мешало бы установить личность потерпевшего. – Иерай любит указывать сослуживцам, что им делать в данный конкретный момент, вот и сейчас не удержался. – Об этом уже что-нибудь известно?

– Пока нет.

Зачем он соврал судмедэскперту? Как будто мертвый Альваро Репольес может каким-то образом скомпрометировать инспектора Субисаррету, а знакомство с ним – грязная тайна, которую просто необходимо скрыть. Отстранить от дела из этических соображений Икера тоже не могут: в конце концов, они с Альваро не родственники. Так почему он соврал?

Осы, переместившиеся в голову Икера, не дают сформулировать внятный ответ на вопрос, они жалят и жалят. Осы, в отличие от тараканов, создания агрессивные: тараканы всего лишь шуршат в голове, скользят по поверхности мыслей, не помышляя о том, чтобы внедриться в их глубины, а осы… Осы заставляют мысли съеживаться и страдать от аллергии на укус. Это уже потом, когда в них вонзается жало, мысли распухают и страшно чешутся. Единственное, чего хочется сейчас Субисаррете, – избавиться от людей. Остаться одному, хотя бы ненадолго.

Унять зуд в голове.

Кабинный чемодан «Mandarina Duck».

Кожаный портфель.

Иерай со товарищи уже сняли с них отпечатки, теперь можно изучить вещи внимательно. Икер надеется обнаружить в портфеле блокноты для набросков – этих вечных спутников Альваро Репольеса. Но ни одного блокнота не находится. Нет и мягкого пенала с карандашами; документов, впрочем, тоже нет. Нет портмоне, нет визитницы, нет даже ручки «Паркер», что соответствовало бы статусу портфеля из хорошей кожи. Кроме того, в портфеле легко уместился бы маленький ноутбук, но нет и ноутбука. Это как раз не удивляет Субисаррету (Альваро, как всякий истинный художник, всегда был равнодушен к оргтехнике), а вот отсутствие блокнотов, без которых он и часа не мог прожить, настораживает.

Два отделения портфеля восхитительно пусты, если не считать какой-то англоязычной газеты и завалившегося в нее посадочного талона. Рейс «Барселона – Сан-Себастьян» четырехдневной давности, в графе «имя» значится: