Забытые в изгнании. Франция, Париж

Книга посвящается памяти моей мамы

Фотография из архива автора

От автора

Мне посчастливилось побеседовать со многими русскими эмигрантами, покинувшими Россию после революции. Их воспоминания большей частью легли в основу этой книги.

В 1917-1922 годах Россию вынужденно покинуло 5500 инженеров, около 4000 медиков, 200 архитекторов, 1800 художников и скульпторов, 1500 актеров, 8000 музыкантов, 1700 университетских профессоров и преподавателей.

В мои задачи не входит проводить исторические параллели, но уж больно похожа ситуация в феврале-марте 1917 и в августе 1991: сначала опьянение свободой, а затем горькое разочарование. Свержение монархии было неоднозначно воспринято в России: для одних это был крах всей жизни, другие восприняли с ликованием. Первые не видели себя в обновленной стране и готовились к отъезду. Так началась Белая эмиграция. Приход к власти большевиков и начало красного террора толкнули к отъезду и тех, кто еще недавно рукоплескал низложению Государя, они тоже стали опасаться за свою жизнь и жизнь своих близких. Красный террор – это захват заложников, расстрелы, как правило, без суда. Люди, принадлежавшие к русской элите, не ждали такого поворота событий.

Судьбы людей были искалечены мировой войной, революцией, Гражданской войной, не щадившими ни взрослых, ни детей. Перед аристократами, офицерами, учеными, бывшими министрами встал вопрос: бежать и спастись или остаться и погибнуть. Для дворян эмиграция была неизбежной, им угрожали смертью, мстили за Гражданскую войну и голод. Эмиграция была неизбежной после поражений Белой армии, верной Государю, но вынужденной покинуть Родину.

Генерал Врангель увез с собой в Константинополь около 150 000 человек, в основном военных. Кроме них были гражданские: женщины, дети, пожилые люди.

Позже, в начале 1920-х годов уехали представители средних классов, как правило с высшим образованием. Тут же возник стереотип: русские эмигранты – князья, аристократы. Но титулованные особы были в меньшинстве, просто они уехали первыми и создали такое представление об эмигрантах. Эмиграция была неоднородна: дворяне, люди искусства, интеллигенция.

В 1920-е годы во Францию прибыли около 400 000 русских, из них 150 000 поселились в Париже и его окрестностях. Большинство не имело практически средств к существованию – все осталось на Родине. Любая работа была благом. Первая мировая война истощила Францию., страна нуждалась в рабочей силе, создавались новые отрасли экономики, автомобильная промышленность. "Франция потеряла в войне 1 400 000 молодых людей, и молодые русские легко находили работу во Франции – не только в высших сферах общества, но и на заводах и фермах. То есть это было на руку Франции. Это, с одной стороны. Поскольку среди иммигрантов была русская интеллигенция, она позитивно повлияла на развитие Франции", – подчеркнул историк Фредерик Гельтон. Автомобильные заводы «Ситроен», «Пежо» и, конечно, «Рено» в Булонь-Бийанкуре заговорили по-русски. На заводе «Рено» из 25 000 рабочих 5000 были русские. Появилось слово «Бийанкурск», его придумала Нина Берберова.

Почти у всех эмигрантов была тяжелая жизнь, но особенно тяжелой она была у творческих людей: по утрам они мыли витрины, а вечером занимались творчеством. В.В. Набоков в воспоминаниях писал, что приходилось жить в такой крохотной квартирке, что он оставлял комнату жене и сыну, а сам уходил работать в туалет. Он ставил чемодан на унитаз и, стоя на коленях перед импровизированным рабочим столом, создавал свои произведения.

Я считаю, что эмиграция – это преимущество: нужно бороться, проявлять лучшее, на что ты способен. Эмигрант конкурирует с теми, кто здесь родился, у кого есть связи, знакомые, родственники… У эмигранта этого нет, мне кажется, это стимул. Быть эмигрантом не значит быть ограниченным в возможностях. Нужно было найти опору, собрать тех, кто не хотел сдаваться, у кого была решимость. Тех, кто умел преодолевать трудности новой жизни, кого объединяла национальная память и культура. Тех, кто шел вперед. Одна из главных отличительных черт русской эмиграции – эти люди не сдавались, не склоняли голову. Они оставили значительный след в культуре, науке, искусстве Франции. Эти люди прошли через водоворот революции и кризиса 1929 года. Между Первой и Второй мировыми войнами они стали полноправными французами, но не отказались от своих корней. Несмотря на невзгоды они передали новым поколениям любовь и благодарность к Франции, стране, которой они так много дали.

Всю свою жизнь многие русские лелеяли мечту о возвращении на Родину. Мечта осталась мечтой. Эмигранты уходили в вечность. И первое, что приходит в голову, когда речь заходит о русском некрополе – Русское кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Но не надо забывать, что сначала русским считалось парижское кладбище Батиньоль. Русские могилы есть и на других кладбищах столицы Франции, а также в пригородах Парижа, особенно в местах, подобных «Бийанкурску»: Кламар, Мёдон, Иври и многих других.

Я расскажу вам лишь о некоторых русских эмигрантах, похороненных на столичных кладбищах. Одни имена вам будут хорошо известны, а некоторые вы услышите впервые.

Если судьба приведет вас во Францию, выберите время и положите букетик ромашек на могилы наших соотечественников, нашедших здесь свой последний приют.

Глава 1. Кладбище Монруж

(Cimetière de Montrouge, 18, avenue de la Porte de Montrouge, Paris)

Принадлежит коммуне Монруж, но находится в XIV округе Парижа. Кладбище сильно пострадало от близости Парижской окружной дороги (Boulevard périphérique de Paris). Стоит отметить крайне доброжелательный персонал кладбища.

Гроссер Борис Николаевич

(первоначальное имя Бернард Абелевич Гросер) (26 октября/7 ноября 1889, Одесса – 15 января 1982, Монруж, департамент О-дё-Сен)

График.

Сын помощника аптекаря Альберта Семеновича (Абеля Зельмановича) Гроссера. В 1903–1907 учился в Одесском художественном училище. В конце 1900-х с семьей переехал в Санкт-Петербург, где отец стал управляющим дома архитектора Ф. Ф. Лумберга на Коломенской ул., 10. До 1911 учился в Рисовальной школе Общества поощрения художников у И. Я. Билибина, затем в школе Ш. Холлоши в Мюнхене (1911–1912) и в академии П. Рансона в Париже у М. Дени (1913–1914).

С началом Первой мировой войны вернулся в Петроград. В 1919 жил в Одессе, сотрудничал в издательстве «Омфалос», оформлял книги Южнорусского общества печатного дела и газету «Театр». Участвовал в трех выставках: Товарищества южнорусских художников, Общества независимых художников и 1-й Народной выставке картин (все – 1919). В начале 1920 эмигрировал через Константинополь во Францию.

В 1921 обосновался в Париже (131, rue du Cherche-Midi). В том же году участвовал в Выставке русского искусства в Лондоне (галерея Whitechapel). Оформил эмблему берлинского издательства А. Э. Когана «Русское искусство», обложку и форзац книги С. К. Маковского «Валентин Серов» (1922). В 1924 в Голландии была издана книга Б. Н. Рапчинского «Русские сказания и легенды» («Russiche Heldensagen en Legenden») с серией его гравюр. С 1925 сотрудничал с парижскими издательствами «Я. Поволоцкий и К◦», «Современные записки, «Дом книги», «Les Marges», «Librairie de France», а также с голландскими издательствами. Оформил книги «Старый Париж» (1925) и «Монмартр» (1927) А. Седых (Я. Цвибака), «Наша маленькая жизнь» Дона-Аминадо (1927), «Поэмы» А. Шенье (1928), «Николай Чудотворец» А. М. Ремизова (1948), «Митина любовь» (1925), «Избранные стихи» (1929), «Божье дерево» (1931) и «Темные аллеи» (1946) И. А. Бунина, «Анна» Б. К. Зайцева (1929), «Танец» С. Лифаря (1937; исполнил также рекламный плакат книги, а кроме того написал портрет танцовщика), «Приглашение на казнь» В. В. Набокова (1938), «История одного путешествия» Г. Газданова (1938), «Одесский Пушкин» (1938) и «Гоголь в Ницце» (1946) А. А. Шика и др. Сотрудничал в журнале «Сатирикон» (1931). В 1937 на Всемирной выставке в Париже получил серебряную медаль за графические работы. В 1939 провел персональную выставку в галерее Aux Quatre Chemins.

В годы войны оставался в оккупированном Париже, зарисовал ряд эпизодов оккупации. В 1943 исполнил 24 цветные литографии для детской книги М. Marquet «l etait une fois un alphabet» («Однажды был алфавит») по рисункам Souza Desnoyer.

В 1947 сделал серию цветных иллюстраций для книги Жиля Пэнеля «Принц Абрикос», вышедшей в парижском издательстве «Arc-en-Ciel». Среди последних работ – обложка для книги «LXX лет П. Е. Ковалевского: библиография» (Париж, 1972).

В 1930-е входил в Общество друзей русской книги, с 1946 – в Общество друзей русского искусства и литературы. С 1952 был членом масонских лож («Вехи», «Северная Звезда», «Астрея»).

С 1955 жил в Монруже . С 1992 могила не существует.

Балтрушайтис Юргис Казимирович

(лит. Jurgis Baltrušaitis) (20 апреля/2 мая 1873, Поантвардзе, Россиенского уезда, Ковенской губернии (ныне Паантвардис Юрбаркского района, Таурагский уезд, Литва) – 3 января 1944, Париж)

Поэт-символист и переводчик, дипломат.

Юргис Балтрушайтис. Фотография с сайта ru.wikipedia.org

Родился в крестьянской семье. Учился в Ковенской гимназии (1885—1893), затем на Естественном отделении физико-математического факультета Московского университета, одновременно посещал лекции на историко-филологическом факультете. Подружился с С.А. Поляковым, учившимся на математическом отделении физико-математического факультета, и через него познакомился с К.Д. Бальмонтом, В.Я. Брюсовым, позже – В.И. Ивановым.

В августе 1899 года тайно венчался с Марией Ивановной Оловянишниковой, двоюродной сестрой Елизаветы Александровны Дьяконовой (автор «Дневника русской женщины»).

Как писатель, он принадлежит литературе двух народов – литовского и русского.

Известно, что в студенческие годы им была сделана первая попытка сочинять стихи на литовском языке. По неизвестным причинам, однако, он вскоре решил использовать только русский язык для своих литературных начинаний. Начиная с 1895 года, Бальтрушайтис начал принимать участие в редактировании московских литературных журналов, а также начал свою собственную творческую деятельность на русском языке. Он присоединился к символистскому движению и вместе с Сергеем Поляковым создал издательство «Скорпио», которое издавало главные русские символистские журналы, такие как «Весы» и «Северные цветы», а также сборники величайших русских поэтов-символистов. Член культурной элиты города, Бальтрушайтис был близким другом и коллегой таких известных русских писателей и художников, как А.П. Чехов, А.М.Горький, К.С. Станиславский, М. А. Врубель, А.Н. Скрябин» Б.Л. Пастернак был домашним учителем детей Балтрушайтиса.

Балтрушайтис издал три сборника стихов на русском языке и еще три на литовском.

В начале своей карьеры он начал переводить на русский язык произведения Мориса Метерлинка, Генрика Ибсена, Джованни Д'Аннунцио, Герхарта Гауптмана, Августа Стриндберга, Оскара Уайльда, а его перевод «Голода» Кнута Гамсуна считается классическим.

Вячеслав Иванов был одним из литературных спутников Бальтрушайтиса, и кажется, что последний разделял некоторые из убеждений первого о поэзии и долге поэта.

Первая Мировая война полностью изменила жизнь Бальтрушайтиса. В личном плане, а также затронула его литературную деятельность. После немецкого вторжения в Литву в 1915 году многие литовцы бежали в Россию, и значительное их число осело в Москве. Бальтрушайтис помогает своим соотечественникам, например, работает в Комитете по делам беженцев или помогает студентам поступить в университет. Возобновление отношений с соотечественниками, прерванных еще в подростковом возрасте, повлияло на дальнейшую деятельность Бальтрушайтиса. С 1917 по 1920 год он посвятил свое время и энергию двум мирам: литовскому и русскому. С первым его связи становились все крепче и теснее, тогда как со вторыми он продолжал поддерживать социальные и культурные отношения. После своего назначения в 1920 году литовским посланником в Советский Союз он перестал быть активным участником русской общественной и литературной деятельности, однако поддерживал личные контакты со своими русскими друзьями. Он способствовал выезду из Советской России представителей интеллигенции, оформлял им проездные документы, чем заслужил уважение в кругу русских эмигрантов. Балтрушайтис также способствовал возращению литовцев на родину. Через несколько лет имя Бальтрушайтиса, как поэта, исчезло из советской печати, и оно не упоминалось даже в исследованиях, посвященных русскому символизму.

Когда Бальтрушайтис снова начал писать стихи на литовском языке, трудно установить. Он часто говорил своим литовским друзьям, что начал писать по-литовски после 1905 года, но на сегодняшний день нет ничего, чтобы обосновать это утверждение. Его первое стихотворение на литовском языке было написано и опубликовано в 1927 году. В настоящее время известно только восемь стихотворений, которые были написаны на литовском языке между 1927 и 1939 годами. Подавляющее большинство литовских стихов Бальтрушайтиса было написано после его ухода с дипломатической службы в 1939 году, когда он жил в Париже.

Поэзия Балтрушайтиса была неизвестна и в родной Литве. Тем не менее, его сборник стихов, «Ašarų vainikas» («Венок из слёз») был переправлен контрабандой из Франции в Литву и опубликован в 1942 году. Благодаря послевоенной советской литературной политике, Бальтрушайтис как поэт был полностью проигнорирован в литературной истории Литвы на протяжении почти 20 лет.

В шестидесятых годах Бальтрушайтис был, по-видимому, «реабилитирован». Сначала его имя время от времени упоминалось в прессе. Затем появилось несколько статей о его жизни и творчестве. Несомненно, самым большим событием в возрождении Бальтрушайтиса стала публикация его литовской и русской поэзии в родной стране. Поэзия бальтрушайтиса была очень благосклонно рассмотрена как в литовских, так и в русских периодических изданиях; сборники его стихов были распроданы в течение нескольких недель.

В настоящее время в Литве наблюдается всплеск интереса к творчеству Балтрушайтиса. Бальтрушайтис – это прежде всего поэт. Тем не менее, он написал несколько рассказов, литературных статей и обзоров о русских и европейских писателях. Его поэзия говорит во многих настроениях и состояниях ума. Чтобы понять и полностью насладиться его поэзией – или поэзией любого другого писателя-символиста-необходимо обладать определенным знанием его взглядов на жизнь и искусство. Очерк «О сущности искусства и творческом долге художника», первоначально прочитанный как лекция для русской аудитории в Москве в 1915 году, остался рукописью; позже он был переведен и опубликован на литовском языке. Взгляды Бальтрушайтиса на изобразительное искусство изложены в статье «Отличительные внутренние признаки живописи Рериха». Эти взгляды очень похожи на те, что можно найти в обширной до сих пор неопубликованной переписке Бальтрушайтиса с его литературными друзьями. В эссе Бальтрушайтиса «Памяти Эмиля Верхарена», написанном через несколько дней после смерти этого бельгийского поэта, представлены взгляды Бальтрушайтиса на современную поэзию, а также на роль поэта в ХХ веке.

Мемориальная доска на доме в Москве, где работал Ю. Балтрушайтис. Фотография с сайта ru.wikipedia.org

Moй сад

Валерию Брюсову

Мой тайный сад, мой тихий сад

Обвеян бурей, помнит град…

В нем знает каждый малый лист

Пустынных вихрей вой и свист…

Завет Садовника храня,

Его растил я свету дня…

В нем каждый злак— хвала весне,

И каждый корень – в глубине…

Его простор, где много роз,

Глухой оградой я обнес,—

Чтоб серый прах людских дорог

Проникнуть в храм его не мог!

В нем много-много пальм, агав,

Высоких лилий, малых трав,—

Что в вешний час, в его тени,

Цветут-живут, как я, одни…

Все – шелест, рост в моем саду,

Где я тружусь и где я жду —

Прихода сна, прихода тьмы

В глухом безмолвии зимы…

Могила Ю. Балтрешайтиса. Фотография из архива Оlga Uxkull

Навашин Дмитрий Сергеевич

(18/30 августа 1889, Киев – 25 января 1937, Париж)

Экономист и политический деятель

Окончил юридический факультет Университета Святого Владимира. Перед Первой мировой войной разбогател на финансово-промышленных операциях в Сибири. После Февральской революции он был назначен вице-председателем Красного Креста при Временном правительстве для контроля за лечением немецких военнопленных во время Первой мировой войны. Обладающий обширными экономическими знаниями и имевший прочные связи на Западе, Навашин сумел наладить отношения с большевиками, пришедшими к власти в октябре 1917 года. Сначала раскритиковав новое правительство, Навашин, тем не менее, помог в восстановлении экономики страны, опустошенной войной и революцией. С первым важным заданием Советского правительства Навашин был направлен в Испанию в 1920 году в ранге дипломата: он должен был убедить испанские деловые круги покупать нефть у Советской России, а не у Royal Dutch Shell. Достигнув успеха в этих переговорах Навашин был назначен в Париж, где работал сначала помощником директора, затем директором Коммерческого банка для Северной Европы (La Banque commerciale pour l’Europe du Nord), созданного большевиками в 1921 г. для операций за границей. Банк был зарегистрирован во Франции и действовал по французским законам, но весь его капитал принадлежал советскому государству, позднее он вошел в систему Внешторгбанка и стал называться VTB Bank (France) SA. Дмитрий Сергеевич приехал в Париж с женой, Марией Сергеевной, урожденной Щербатовой. Он снял флигель из 10 комнат в роскошном доме на улице Мишель-Анж, 28, который обходился ему в 20 000 франков в год. У Навашина было 2 секретарши и 3 слуг. В 1926 году у Навашиных родилась дочь Елена.

Среди его ближайших друзей были не только видные французские дельцы, банкиры, масоны Великого Востока, но и министры и сенаторы, как например де Монзи, благодаря которому он вошел во французское масонство. Он выпустил две книги на французском языке по экономическим вопросам, печатал во французских журналах статьи.

В начале 30-х годов Навашин ушел из банка и стал «невозвращенцем». Но материальное положение его от этого, видимо, не изменилось. Он по-прежнему бывал на приемах у французских государственных деятелей, принимал их у себя, держал двух секретарш и по утрам ходил гулять в Булонский лес с двумя породистыми собаками.

Утром 25 января 1937 года в Булонском лесу Дмитрий Навашин, как всегда, гулял со своими собаками. Внезапно к нему побежал человек и три раза выстрелил в Навашина в упор, а затем (для верности?!) нанес несколько ударов ножом.

Полиция у тела Д.С. Навашина. Фотография с сайта en.wikipedia.org

По делу об убийстве Дмитрия Сергеевича Навашина были допрошены десятки людей, начиная с жены и дочери, учившейся в балетной школе, и кончая министром де Монзи, дававшим показания при закрытых дверях. Был даже привезен для дачи показаний недавний перебежчик или, как тогда говорили, «невозвращенец», большевик Крюков-Ангарский, порвавший с Москвой в 1930 г. и живший под другой фамилией. По его мнению, Навашин «и порвал, и не порвал» с Москвой и, может быть, только делал вид, что протестует против подготовки московских процессов. Следствие, предпринятое Сюрте Женераль, не дало никаких результатов. Убийца, молодой блондин в спортивном пальто, которого издали видел единственный свидетель – вышедший на утреннюю прогулку француз – так никогда и не был найден. Несмотря на тщательную проверку банковского счета и записных книжек Навашина, ни один след не привел к аресту убийцы. Дело было закрыто.

Кто убил его? Эмигрантская пресса и часть западной моментально указали на «агентов НКВД». Уже в наше время во французской прессе промелькнуло имя предполагаемого убийцы – Жан Фийоль, кагуляр. Спонсором и одним из основателей и предводителей ультраправой террористической организации La Cagoule (Тайный комитет революционного действия) был Эжен Шюллер, основатель косметического гиганта «L'Oréal». Первые собрания организации проходили прямо в здании правления «L'Oréal, и некоторые кагуляры впоследствии работали на эту косметическую фирму. Многие сотрудники L'Oreal были симпатизантами Виши и коллаборационистами. Жан Фийоль, активист "Кагуль", впоследствии служивший в вишистской милиции, после освобождения Франции бежал в Испанию, где работал в местном представительстве «L'Oréal».

Могила Д.С. Навашина. Фотография автора

Могила Д.С. Навашина. Фотография автора

Так или иначе, дело об убийстве Дмитрия Сергеевича Навашина ждет своего комиссара Мегрэ.

Рапкин Луи (Лейзер)

(1/14 июля 1904, Тихиничи Минской губернии – 13 декабря 1948, Париж)

Биолог, биофизик, общественный деятель

Родился в семье портного Израиля Рапкина и Иды Соркиной. В 1911 году, спасаясь от погромов, эмигрировал с родителями во Францию, с 1913 года жил в Монреале (Канада), где в 1921 году поступил на медицинский факультет университета Mac Gill. В 1924 году получает степень бакалавра, но его не устраивает методика обучения в Канаде: слишком много внимания уделяется теории, оставляя только небольшое количество учебных часов на практическую и экспериментальную медицину. Поэтому Рапкин решает продолжить учебу в Париже, куда прибывает в октябре 1924 года.

Желая познать физические и химические процессы, лежащие в основе размножения, Луи сосредотачивается на проблеме деления клеток. В Сорбонне он посещает лекции Ш.Переса по эмбриологии и зоологии, М. Колери по искусственному партеногенезу. Чтобы заработать на жизнь, он работает одновременно в обувном магазине дяди по материнской линии.

Проводя лето на Станции морской биологии в городе Роскоф, он проводит свои первые исследования эмбрионов и яиц морского ежа. Именно там он познакомился с М. Пренаном, В. Анри, Б. Эфрусси, A. Львофф, Ж. и Д. Нидэмом, Ж. Тесье, С. Метальниковым. Вернувшись в Париж, он начинает работать в Коллеж де Франс, в лаборатории Э. Форе-Фремье, изучая химические и физические свойства протоплазмы и культуры тканей. Он познал все тяготы жизни, питаясь один раз в день, и лишь раз в неделю принимая ванну.

В 1927 году Р. Вюрмстер, руководитель отдела биофизики в новом Институте физико-химической биологии (Париж), принимает его на работу ассистентом. В 1930 году Рапкина назначают заместителем директора. В сотрудничестве с Вюрмстером Рапкин решает проблему потенциалов окисления и восстановления ядра и цитоплазмы клетки и показывает, что прежняя теория, которая рассматривает ядро как центр окисления, была безосновательна. В 1928 году Биологическое Общество Франции присуждает ему ежегодную премию за его работу об энергетике развития яйца. Он едет в Кембридж, где он работает с Резерфордом, Хопкинсом, Томсоном, Эддингтоном. Здесь он снова встречается Нидэмом, с которыми он беседует на научные, политические (марксизм) и религиозные (иудаизм) темы.

31 июля 1929 году в Нью-Йорке Рапкин женится на Саре Маламуд. В 1932 году у Рапкиных рождается дочь Клод. В этом же году Академия наук присуждает ему Prix Pourat по физиологии. Помимо своих исследований, он продолжает свое образование в Ecole pratique des hautes études (секция естественных наук) и на факультете наук в Париже.

В июле 1936 при поддержке первого заместителя Государственного секретаря по научным исследованиям, назначенного правительством Народного Фронта, Рапкин создает французский Комитет для приема и организации работы зарубежных ученых, в тесном сотрудничестве с английским комитетом The Society for the Protection of Science and Learning. Он приходит на помощь беженцам- ученым: евреям, немцам и австрийцам, а также испанским и португальским антифашистам.

28 сентября 1939 года Рапкин с женой получают французское гражданство.

В январе 1940 года находится в Лондоне в качестве служащего Французской Миссии. Летом того же года директор Национального центра научных исследований Ложье поручает ему информационную миссию в Англии по вопросам биохимии. Капитуляция Франции, а затем разрыв дипломатических отношений между Францией и Великобританией 08 июля 1940 года, ставят крест на этом проекте.