Все оттенки чёрно-белого

– Да вот, из больницы только вышел. – Начал врать Михаил Юрьевич.

– Зачем ты меня обманываешь, Миша? Я звонила Вере Ивановне, главному врачу поликлиники. Она мне перезвонила и сказала, что ты полтора часа назад вышел из здания, ей на проходной сказали.

– Знаешь, Лена, – устало пробормотал Михаил Юрьевич, – мне сейчас не до того, чтобы следить за часами. Если я пропустил момент выхода из поликлиники, ты уж извини меня.

– У тебя всё в порядке, Миш?

Мартынов почувствовал, как ком подкатывает к горлу, мешая ответить, – он уже дважды был бит с сегодняшнего утра – так ему жалко вдруг себя стало.

– Да нет, Лена. Не всё, не в порядке. Скоро приду, всё тебе расскажу.

Слышно было, что на том конце линии жена пытается сказать что-то, но, мучительно подбирая слова, не находит их.

– Хорошо, жду.

В трубке раздались короткие гудки и Михаил Юрьевич, нажав красную кнопку отбоя на экране, засунул телефон в карман пальто.

Добравшись, словно в каком-то тумане, до своей квартиры, он долго копался в карманах пальто и брюк в поисках ключей. Затем, бросив эту безнадёжную затею, нажал на кнопку звонка. Дверь открыла жена, внимательно посмотревшая несколько в течение нескольких секунд в глаза мужу, словно пытаясь угадать, какой диагноз ему поставили и насколько серьёзен этот диагноз.

– Ну что? – Тревожно спросила она.

– Давай я разденусь сначала. – Прозвучало вместо ответа. – Не на пороге же.

– Всё серьёзно? – Не унималась жена.

Михаил Юрьевич снял пальто и шапку, небрежно водрузив их на вешалку в прихожей. Выдержав паузу, он промямлил:

– Да уж куда серьёзней.

Он доплёлся, ссутулившись, до кухни, тяжело опустился на стул и сказал жене:

– Налей-ка, жена, мне водки. Да побольше!

– Не налью, пока не скажешь, что случилось. – Откликнулась Лена.

– Рак у меня. Рак почки, третья стадия. Шансов мало – их почти нет. Метастазы уже пошли.

– Постой, постой. – Начала возражать Лена. – Надо съездить сначала в область, убедиться в правильности диагноза. Мало ли что тебе местные, в кавычках, светила наговорили.

– Знаешь, Лен, я им, почему-то верю. Они мне всё толково так разъяснили, терапевт начала мне говорить о причинах болезни и я, действительно, вспомнил, как заливался водярой этой, будь она проклята, как левым боком о подоконник у нас в цеху трахнулся. Про боли эти в левом боку вспомнил. И всё у меня на места встало, мозаика сложилась, что ли.

– Что же теперь будет-то, Мишенька? – Начала плакать навзрыд жена. – Как же мы без тебя? Может, квартиру нашу продать да вылечить тебя попытаться на деньги-то вырученные?

– Я вот что подумал, Лена. – Начал Михаил Юрьевич. – К чёрту это лечение. Забыла ты, что ли, как с Оксанкой-то было? Гоняли её по клиникам да по врачам всяким, а толку? Не дай боже, как говорится, у нас в России заболеть чем серьёзным! Суши вёсла, называется. А квартира вам ещё пригодится. Вот.

– А с машиной, с гаражом, с дачей чего делать? – Закинула удочку Елена. Затем, ластясь, спросила:

– На мать с братом, небось, всё перепишешь?

– На тебя всё перепишу, родственников своих упоминать не буду. Всё профукают, спустят в унитаз.

В глазах жены заплясали весёлые огоньки.

– Вот и славненько! Завтречка и составим завещаньице-то вместе. Договорились, Мишенька?

«Мишенька» лишь покорно закивал головой.

– Ой, Сашке-то, Лёвке надо ж сказать. – Запричитала жена.

– Не надо ничего никому говорить. – Твёрдо сказал Михаил Юрьевич. – Слетятся как коршуны со своими бабами, шкуру неубитого медведя делить. Избавь меня от всего этого, Лена!

Жена сбегала в кладовку за бутылкой водки, настрогала, вернувшись, колбаски с сыром на тарелку и, налив водку в стакан, поставила импровизированный ужин на стол.

Через три часа употребления горячительной жидкости, Михаил Юрьевич подзабыл несколько о сегодняшних, первоапрельских треволнениях и начал ластиться к жене. Та, умело сделав вид, что не замечает амурных поползновений подвыпившего мужа, вышла из кухни, бросив через плечо:

– Милый, я постелю тебе в зале, хорошо? Ты, как выпьешь, храпишь как слон.

– М-м-м. – Промычал Михаил Юрьевич, пытаясь сконцентрироваться на люстре, лампочки которой начали размножаться с неимоверной скоростью по мере того, как он, находясь под впечатлением от прошедших событий, заглатывал сорокаградусную из гранёного стакана. – А как же исполнение с-супружеского долга, родная?

– Миша, как ты можешь, с твоей-то болезнью! – С укоризной покачала головой жена.

– А чего такого-то? Что с моей болезнью?

– У тебя должна быть депрессия. – Продолжила Елена. – Кстати, онкология не заразна?

– У меня нет депрессии! – Пьяно воззрился на холодильник Михаил Юрьевич, поскольку множащиеся лампочки его достали. – Я не знаю, наверное, я не заразный.

– А ты откуда знаешь, спрашивал у врачей?

– Н-нет. – Уже менее уверенно протянул Мартынов.

– Иди, спи уже. Поздно.

Михаил Юрьевич, нагруженный водкой по самые брови, медленно поднялся из-за стола и направился, меряя шагами коридор, как матрос вышагивает по палубе во время качки, в залу. Грохнувшись с размаху на диван, он немедленно впал в спячку, оглушая соседей своим богатырским храпом.

Жена его, Елена, тем временем стала строить планы на жизнь свою без мужа, поскольку таковому, как выяснилось в ходе его возлияния, жить оставалось месяца три от силы.

– Он же, ведь, фотографией у меня увлекается. Может, устроить персональную фотовыставку? – Всхлипывая, думала она. – А лучше, может, выпустить альбом фоторабот?

Надумавшись вдоволь, Лена только уснула крепким сном, как вдруг была разбужена, почувствовав, что что-то тяжёлое неловко приземлилось на её постель, больно ударив в бедро. Это был Михаил Юрьевич. Дыша смрадом перегара и роняя пьяные слёзы на простыню, он бормотал:

– А ведь виноват я перед тобой, Ленусик!

– Что такое? Что случилось? – Вскочила от неожиданности Елена. – Чем виноват?

– Ведь неверен тебе я был. – Продолжал пьяные излияния муж. – Была у меня одна… проститутка, как оказалось. Наськой звали, зовут, то есть.

– А-а! Это та рыжая кобыла, что мы то на рынке встречали, то на улице. – Догадалась Лена, добавив злорадно. – Я ещё смотрю, она глазищами своими паскудными меня с ног до головы осматривает презрительно так. У-у, шаболда!

– Ну да, она самая. – Брызгая слюной, подтвердил Михаил Юрьевич. – Ты простишь меня, родная моя?

Елена Николаевна поднялась с постели и, тихонько так, сказала:

– Конечно, я прощаю тебя, Мишенька. Давай проспись, утро вечера мудренее. Завтра завещаньице составим и будет думать, как нам быть.

– С-с-спасибо, любимая! – Обливая горячими слезами подол жёниной сатиновой ночнушки, провыл Мартынов.

– Иди, иди, милый, отдохнуть тебе надо. – Побледнев внезапно, сказала Елена.

***

Продрав слипшиеся веки Михаил Юрьевич мучительно вспоминал, каким образом он оказался лежащим на продавленном диване в тёмной зале своей квартиры, а вспомнив, взвыл, кусая зубами углы слежавшейся подушки. К боли телесной прибавилась ещё и невыносимая боль души.

Послышались шаги, приближавшиеся со стороны кухни.

– Ну что милый, продрал зенки? – Участливо поинтересовалась жена. – Вот, выпей, легче станет.

Она поднесла к его иссохшим губам гранёный стакан, наполненный до половины прозрачной, пахнущей сивухой жидкостью.

– Водка? – Успел спросить он удивлённо.

– Водка, водка!

Михаил Юрьевич вне себя от изумления, поднял брови и выпил стакан до дна.

– Вот и огурчик тебе на закусь. – Ласково прошептав, засунула жена крепко посоленный огурчик ему в рот.

– Хо! Давно бы так.

– Давно бы, давно. – Покачала утвердительно головой Лена. – К нотариусу пойдём?

– С радостью, милая. – Вскочил с дивана Михаил Юрьевич.

Сходив к нотариусу со звучной фамилией Замышляев и оформив завещание, супруги вернулись домой и Лена стала собирать мужнины пожитки в сумку.

– Э-эй, Лен! Ты чего делаешь?

– Барахло твоё собираю. – Спокойно промолвила жена.

– Ты меня выгоняешь? Куда? – Спросил Михаил Юрьевич. Затем, догадавшись, что действия жены обусловлены вчерашним его откровением, добавил. – Это из-за шлюхи той, Настьки? Ты ж меня простила, сама ж говорила?

– Я тебе сказала, что простила – пожалела тебя, дурня. – Так же тихо продолжала Лена. – Да только измена твоя – конец нашего брака, который и до вчерашнего-то на привычке только держался.

Жена села на стул и, оперевшись локтями на стол, положила лоб на ладони, смотря на испещрённую царапинами поверхность деревянной столешницы. Вид её говорил о невыносимой печали, носимой в сердце.

Михаил Юрьевич медленно опустился на стул рядом с женой и затрясся от глухих рыданий.

– Прости меня, прости, родная! – Протянул он было руку к Лене, но та, почувствовав лёгкое прикосновение руки мужа, резко отпрянула.

Мартынов, вытерев с опухших красных век слёзы, встал и начал складывать свои вещи в сумку.

– Документы не забудь. – Бросила ему жена. – УЗИ, там, карточку больного, паспорт.

– Да, да. – Механически кивал головой Михаил Юрьевич. – Пойду я, Лена, прощай.

Не дождавшись ответа от склонившейся над столом жены, он повесил на плечо сумку и, развернувшись, поплёлся к выходу.

***

Приехав в областной центр Мартынов сразу же отправился в онкоцентр. Голова болела с похмелья, поскольку утренний заряд спиртного уже иссяк. Солнце, слепя, жарило немилосердно.

Обливаясь пóтом, Михаил Юрьевич поднялся на четвёртый этаж недавно отстроенного здания, в кабинет к зональному онкологу – Василию Илларионовичу Шмелёву. Отстояв положенную многочасовую очередь, он робко постучался в дверь.

– Да-да, войдите. – Раздался из-за двери бодрый голос врача.

– Доктор, можно? – Высунув голову наполовину, спросил Мартынов.

– Да конечно, милейший. Я бы даже сказал нужно, раз уж вы пришли.

Михаил Юрьевич проскользнул через дверь и, пройдя через небольшой кабинетик, уселся напротив врача. Живой взгляд прищуренных глаз смотрел внимательно на нашего героя.

– Ну-с, голубчик, с чем пожаловали? – Мягко спросил седобородый сухощавый старичок в белом колпаке врача.

– Да я тут, доктор, Василий Илларионович, сдаваться, так сказать, пришёл.

– Интересно, интересно, – оживлённо воскликнул старичок, – что навело вас на мысль о таком серьёзном решении?

– Видите ли, доктор, – смутившись продолжил Михаил Юрьевич, – я, кажется болен, неизлечимо болен.

– Ещё интересней. Продолжайте.

– Понимаете, я сходил на УЗИ-исследование и вот, мне там сказали, что у меня 3-я стадия рака почки, по всей вероятности. – Мартынов порылся в сумке и извлёк оттуда заключение узиста с распечаткой чёрно-белых треугольников развёртки изображения. – И терапевт наш сказал, то есть подтвердил.

– Ну-ка, давайте сюда свои бумажки. – Потребовал доктор.

Михаил Юрьевич бережно передал внимательно смотревшему на него старичку листки.

– А-а-а! – Злорадно вскрикнул казавшийся до этого таким мягким и добрым доктор. – Горемыкинская ЦРБ?!

– Так и есть, да, Горемыкинская. – Не зная, что и подумать, пролепетал Мартынов.

– Знаем, знаем. У вас там окопалось два, без преувеличения можно сказать, светила медицинской науки. Врач-диагност Андрей Степанович…

– Силантьевич. – Поспешно уточнил Мартынов.

– Какая разница! – Посмотрел грозно на втянувшего голову в плечи Михаила Юрьевича. – Да хоть и Силантьевич! Волобуйский, кажется. Правильно?

Внезапный гнев старичка выбил Мартынова из колеи. Он лишь утвердительно покачал головой на вопрос доктора.

– И второе светило – новоиспечённый терапевт Дранникова Марина, Мария, то есть, Александровна. Так?

– Да, есть такая.

– Говорил я вашему главному врачу! Избавляйся, говорю, от этого узиста! Рубит прямо с плеча, везде видит или онкологию или, как коллеги рассказывают, запущенный панкреатит, стращает людей, а эта, простите меня, дурочка, согласно кивает ему.

Видно было, что старичок распаляется всё больше и больше.

– Ну ладно, эта девочка только что с университетской скамьи. Но этот Волобуйский! Его же из города попёрли за неэтичное поведение – выставление таких диагнозов, которые он выставлять не должен и не может. Нет, он же продолжает себя считать мастодонтом отечественной ультразвуковой диагностики, вообще гением-диагностом.

Василий Илларионович вскочил и начал нервно ходить по кабинету, отчаянно жестикулируя руками.

– Вот, полюбуйтесь! – Он ткнул в заключение узиста. – Рак почки 3-й стадии. Точка.

Не под вопросом, а рак и точка! Всё, приехали.

Старичок начал тыкать в чёрно-белые снимки УЗИ, приглашая Михаила Юрьевича поддержать его разглагольствования.

– А где он тут этот рак-то? – А нету его, нет! Этот великовозрастный балбес не может отличить уплотнение от пузырька с жидкостью! Кошмар! Нет, я понимаю, на чёрно-белом УЗИ сложно различить среди пятидесяти оттенков серого какие-то полутона, но это! Это же классика! Одно дело уплотнение и совсем другое дело – киста!

До Михаила Юрьевича из всего сказанного дошло только то, что, по-видимому, узист где-то накосячил.

– Так что, доктор, у меня ничего нет? – Осторожно, опасаясь прогневить распалившегося старичка, спросил он.

– Голубчик, вы почти абсолютно здоровы для вашего сорокадевятилетнего возраста. Небольшая киста, если она не затрудняет мочеиспускание… Ведь не затрудняет? – Прервав свои размышления и обращаясь к Мартынову, спросил доктор.

– Н-нет, вроде.

– Вот и славненько! Если не затрудняет мочеиспускание, то не должна вас тревожить ещё лет десять. Конечно, нужно наблюдаться, проходить исследования УЗИ. – Старичок осёкся, увидев слабое подобие улыбки на лице Михаила Юрьевича. – Ну, не у вас в ЦРБ, конечно.

– Но как же так? У меня же ведь болевые ощущения в левом боку были, да и травма, по-моему, была слева… или справа. Ведь все же признаки налицо.

– Милейший. – Вновь грозно свернул очками Василий Илларионович. – Вы, похоже, недовольны, что у вас нет рака?

– Да нет, что вы, что вы… Я наоборот, вовсе даже.

– Хорошо. – Остановился доктор возле своего кресла. Потом вдруг, как будто вспомнив что-то весёлое, сказал. – Представляете, юноша? Он ведь уже троим людям успел огласить такие же, примерно, диагнозы. Те, до того, как прийти ко мне, чего только не вытворяли – и жёнам в неверности признавались, и с мостов чуть ли не бросались.

Михаил Юрьевич на словах «в неверности признавались» глухо закашлялся.

– Курите? – Спросил любознательный врач.

– Нет, бросил лет десять назад.

– Вот и молодца! – Обрадовался старичок. – Ну всё, не смею вас задерживать. Идите домой, обрадуйте близких. А врача вашего надо всё-таки как-то под зад, под зад, простите за выражение.

Выйдя из кабинета врача, Михаил Юрьевич по привычке хотел набрать жену, порадовать, что смертельный диагноз, выставленный каким-то неучем, не подтвердился, но, вспомнив утренние события, решил этого не делать.

Как же так? Он уже морально приготовился к смерти, чуть ли не жаждал скорого и, по возможности, безболезненного избавления. То есть морально он уже был мёртв. Но тут ему объявляют, что диагноз его невольно стал первоапрельской шуткой.

И что теперь? К жене не пойдёшь – она планирует ближайшую встречу с ним на кладбище. Любовница… Та тем более не ждёт, в свете произошедшего.

Весеннее солнце, выполнив свою радующую оживающую природу работу, умиротворённо ложилось в перину далёких облачков, скопившихся на горизонте. Темнело постепенно, зажглись оранжевые лампы на столбах, освещая блестевшие талой водой улицы.

Погружённый в свои невеселые размышления, Михаил Юрьевич подошёл к пешеходному переходу. Он по инерции, заведённой годами привычке, шёл в направлении автобусной станции, чтобы отбыть в свой родимый город Горемыкино.

Вдали показались огни ближнего света фар раздолбанной девятки с затонированными в гудрон стеклами – это Яша-наркóт, попробовав с корешами свежей марьванны, вообразил себя мужественным покорителем пьедестала почёта гонок «Формулы-1» – восставшим с больничной койки Мишей Шумахером.

Разогнавшись на рискующем развалиться от потока встречного воздуха чуде отечественного автопрома, Яша-Миша даже и не заметил отлетающего от удара с бампером и левой стойкой кузова человека с серой сумкой через плечо – так он хотел вырвать первое место на этой престижнейшей и сложнейшей для прохождения трассе «Монте-Карло – Горемыкино».

***

***

Резкий подъём из глубин подсознания мучителен, особенно если он вызван каким-то первобытным ужасом, на который ты натолкнулся, бродя вслепую по бесконечному лабиринту снов.

Николай Порфирьевич открыл глаза и, судорожно глотая воздух, пытался понять, окружённый кромешным мраком, жив он или уже нет. Он ущипнул себя за левое запястье, на котором обычно красовались швейцарские ходики. Хотя он вряд ли смог бы объяснить логически, почему он решил, что на том свете не носят часов, однако он убедился в наличии вмятины от многолетней носки часов на браслете, после чего сделал вывод о нахождении своём пока на этом свете.

– Фу-у-у. – Облегчённо выдохнул он. – Бррр. Приснится же такое!

Николай Порфирьевич поднялся на локте и ощутил себя на мягкой постели. В практически полной тьме неясно вырисовывались очертания незнакомой обстановки. Где-то вдалеке, в направлении, где, по его ощущениям, находились его ноги, горел красный индикатор телевизора.

Он с облегчением откинулся на спину и глубоко выдохнул.

– Это же надо! – Думал он. – Из каких глубин серого вещества лезет такое дерьмо? Он, коренной москвич, крупный чиновник Минздрава, член уважаемой семьи Полежаевых перенёсся во сне в какой-то захолустный российский городок – задницу мира, где метался между женой и любовницей, был оглушён диагнозом, поставленным какими-то недоучками, был бит, а затем и погиб под колёсами шушлайки, ведóмой обкурившимся выродком, вообразившим себя Шумахером!

– Фу-фу-фу! Свят-свят-свят! Чур меня! Господи, спаси и пронеси! Чего там ещё положено говорить в таких случаях? – продолжал думать Николай Порфирьевич.

Грузное тело крупного представителя Минздрава, по всей видимости, породило миниземлетрясение, всколыхнувшее до основания двуспальную кровать номера 309 гостиничного комплекса столицы нашей Родины «Осло», что привело к шевелению некоего живого тела рядом с Николаем Порфирьевичем.

Он, перетрусив, нашарил кнопку открывания штор, находившуюся над прикроватной тумбочкой. Шторы, плавно расступаясь в разные стороны, постепенно запускали утренний хмаристый свет в спальню гостиничного номера. Из-под одеяла, лежавшего комом рядом с массивным телом Николая Порфирьевича, высунулась раскосая узкоглазая физиономия, обрамлённая цвета воронова крыла прямыми волосами, подстриженными в форме удлинённого каре:

– Нихао1! – Сказала физиономия.

– Уй! – Невольно отпрянул Николай Порфирьевич. – Ты кто?

Затем он лихорадочно начал вспоминать события предыдущего вечера. Нахождение в двуспальной кровати с представительницей Великого Восточного Соседа могло быть объяснено только после припоминания определенных деталей, относящихся к ближайшему прошлому.

В попытке освежить воспоминания, совершенно бестолковой, как он и сам это понимал, Николай Порфирьевич спросил у своей китайской ночной подруги:

– А что вчера было?

Счастливая раскосая рожица лишь похихикивала.

– Шенма?2

– Какая шенма? – Хотел было уточнить Николай Порфирьевич, но поняв, что это выглядит достаточно нелепо, махнул рукой и бросил с раздражением. – А-а, черти! – опять басурманку подсунули.

Потихоньку он начал припоминать приключения предыдущего дня. Сначала банкет в «Метрополе» по поводу заключения контракта с подконтрольной жене конторой на поставку медоборудования в онкоцентр в условном Занюханске. Контракт этот сулил неплохую выгоду семье Полежаевых и никакой выгоды занюханцам – они как мёрли от онкологии пачками, так и будут мереть, но кто узнает, если что?

В «Метрополе» он уже был хорош – нализался вискаря на радостях. Затем переместились в какую-то шаровню, а потом какой-то поц то ли из Екатеринбурга, то ли из Новосибирска – Вадим, кажется, звали – сказал, что ему скучно и он хотел бы покатать уже свои шары, причём в иной обстановке. Вадим предложил проехать в отель и расслабиться с какими-нибудь тётками. Причем, не родных ему, российских тёток подавай, а экзотику: китаянки-африканки, чёрт его дери!

Как от жены отбрехивался, говоря, что дома не появится, уже не помнит, скорее всего, наговорил что-нибудь об «экстренном» совещании. Главный, мол, вызвал срочно. Коронавирус заморский нас одолевает или какая-нибудь ещё зловредная болячка. Люди мрут, как мухи, – труповозки не справляются. Да жене, судя по тону, плёвать было на все эти выдумки – у неё вечерний рейс в Лондон намечался.

Судя по свербежу где-то в районе лобка, свидетельствующему о том, что разрядки сексуального желания вчера не произошло, подпустить китаянке своих живчиков не получилось.

– Эй, нехай, или как тебя там? – Обратился Николай Порфирьевич к раскосенькой. – Тебя как звать-то?

– Во бу миньбай3.

– Вот нехристи, прости господи. Вобу Миньбай – надо же так человека назвать! Слушай, Вобу, ты мне это… как там, минет сделай, пожалста.

– Во бу миньбай. – Как заведённая повторила китаянка.

– Тьфу, чёрт. Я уже понял, что ты Вобу. Ты мне этого… А-ай. – С досадой махнул рукой Николай Порфирьевич.

Он подумал немного, лёжа на боку и, по-видимому, найдя выход из ситуации, погладил локоток азиатки, чтобы она обратила на него внимание. Когда та посмотрела своими чёрными глазами на его лицо, он обрадовано начал большим пальцем показывать себе на рот, делая чмокающие звуки.

– Вот, а-а-а, мне. Андерстэнд? – Продолжая энергично начмокивать губами, спросил он у непонятливой китаянки.

– А-а. Щи дэ4. Данрьян ла5! – Восторженно воскликнула гостья из Поднебесной.

– Во, во! Шидэ, шидэ! – Ткнув пальцем в направлении своей свисающей мёртвым грузом пипетки, воскликнул Николай Порфирьевич. – Давай, шидэ-шидэ.

Пока китаянка занялась своим нехитрым делом, разгребая кустистую растительность внизу живота клиента, он расслабленно откинулся на подушке, подложив ладони рук под затылок и закрыв глаза.

– Эх, хорошо! – Подумал сладко Николай Порфирьевич. – Нет, молодцы, всё-таки, ребята. Покладистые эти азиатки. Наша бы начала рожу корчить, мол, на это не договаривались, лишние полчаса – деньги вперёд и тэдэ и тэпэ. Потом ещё с ними разговор какой-никакой поддерживай. А нахрена они мне со своими разговорами? А тут – языковой барьер преодолел и, как говорится, вперёд с песнями.

Он довольно усмехнулся своим мыслям, слегка подобрав в сладострастной истоме свой распухший от обжорства живот. Он чувствовал, как член его начинает расправляться потихоньку, повинуясь умелым ласкам девушки.

– Вот какой я молодец. Могу же. – Промурлыкал вслух Николай Порфирьевич. – Вобунмэ эта тоже – настоящая кудесница.

Внезапно мысли его приняли совершенно другой оборот.

– Нет, ну приснится же всякая дрянь. – Думал Полежаев. – Михаил Юрьевич этот, бабы какие-то, «Олежка». Так ещё и сон-то такой изощрённый, обороты речи такие цветастые, непростые: «Не дай боже в России чем-то серьёзным заболеть».

Что там ещё? А-а, вот: «Кругами дантова ада, заботливо обустроенного на земле одними людьми для других».

Офигеть! Из каких глубин подсознания вынырнули такие мудрёные сентенции? Совесть, что ли, наседает?

Николай Порфирьевич захохотал густым смехом в такт своим мыслям. Китаянка приостановила свою работу и тревожно выглянула из-за груды его живота. Сотрясаясь от одолевавшего смеха, Полежаев открыл глаза и, отмахиваясь от внимательных глаз китаянки, пролепетал:

– Нехай, нехай, шидэ-шидэ. Давай, родимая.

Девушка послушно продолжила свой, оплачиваемый в евро, труд, а Николай Порфирьевич вытер руками невольно брызнувшие из уголков глаз слёзы радости и продолжил предаваться внутреннему обсуждению видения, посетившего его сегодняшней ночью.

– А эти ещё, как их там? – «Пятьдесят оттенков серого», которые Василий Илларионович из сна упомянул? Это-то откуда взялось?

Он вспомнил, что у жены на тумбочке лежала в последнее время книжица с таким наименованием. Приблизительно зная содержание сего опуса – с мужиками в министерстве обсуждали, читал кто-то, – он отмечал про себя, каждый раз видя книгу:

– Ну надо же! Бабе за шестьдесят уже, а всё туда же!

Новый взрыв хохота сотряс грузное тело Николая Порфирьевича. Китаянка вновь появившись из-за бледного холма обширного живота Полежаева и, видимо, предполагая всерьёз, что смеются над её кропотливой работой, недовольно сверкнула черными своими очами и, цыкая, покачала головой.

– Ой, прости, узкоглазенькая. Это я не про тебя. Ты продолжай, продолжай, да, знаешь, покрепче его так возьми.