Я поживу еще немного

Это был ясный сентябрьский день. Яркое солнце слепило глаза и обещало теплую осень. Уроки в поселковой школе закончились, и я стояла на платформе в ожидании электрички, чтобы поехать домой, в Санкт-Петербург.

Через мгновение я услышала шум и крики. Они напугали меня. Присмотревшись, я увидела мужчину средних лет с двумя маленькими детьми лет пяти, один из которых сидел на трехколесном велосипеде. Рядом с ними стоял другой мужчина – в два раза крупнее. Кажется, рядом со здоровяком стояла еще пара людей. Он сильно кричал на мужчину с детьми, размахивал руками… Судя по его крикам, он требовал немедленного возврата долга.

Я узнала мужчину с детьми. В нашем небольшом поселке, как в любой деревне, все люди хорошо знали друг друга. Не помню, как его звали, и не знаю, был ли он женат. Я никогда не видела его с женщиной, но почти всегда – с детьми. Жили они очень скромно, скорее даже бедно. Сам он был очень безобидным человеком… Того мужчину, который требовал деньги, я тоже знала…

Я сначала спокойно наблюдала за разворачивающимися событиями. Однако обстановка накалялась. Казалось, крики и вопли были слышны на другом конце поселка…

– Не трогай! Не надо! Мне детей нечем будет кормить! – жалобным голосом кричал мужчина. – Это же я им… Их еда…

– А мне все равно! Ты мне деньги верни! А будешь прятаться за спины детей, головы им поотрываю! – свирепо рычал нападавший.

Выхватив в порыве ярости пачку макарон из рук должника, он что есть силы запустил ее далеко в кусты. С платформы было хорошо видно, как макароны разлетелись в воздухе. Вслед за ними в кусты полетела банка тушенки.

А тем временем дети, до смерти напуганные, с несчастными лицами стояли в стороне.

Я не выдержала и разрыдалась. Вся эта картина растеребила мои чувства до глубины души. Мне было больно наблюдать беспомощность и отчаяние отца маленьких детей. Еще я дико злилась на мужчину, посмевшего выбросить еду, которая предназначалась детям. По-детски как-то злилась, словно лишили ужина не тех детей, что стояли у магазина, а меня.

Внутри меня в это время умерло что-то хрупкое и живое. Так я знакомилась с жестоким миром…

Хотелось отогнать нахлынувшие воспоминания. Но это было почти невозможно. Я шла по мокрой поселковой тропинке, такой родной, и вдыхала бодрящий запах весеннего утра. Свежий, чистый воздух кружил голову, я с щемящей ностальгией разглядывала каждую деталь: деревья, кусты, дома, канавы, сорняки… И все здесь напоминало мне о голодном детстве. Я видела это так ясно, как будто все случилось вчера. Яркие и тревожные образы разворачивались перед глазами. Они действовали на меня, словно анестезия. И я совсем ничего не чувствовала, словно это было не со мной…

Помню веранду, опрокинутую кастрюлю, безобразно разбросанные косточки вокруг… И маму… Она отчаянно вырывала из пасти Джины, нашей собаки, кость с мясом, которую та крепко держала, стиснув зубы. Мама кричала, бранилась, била собаку ногами. От волнения и злости ее лицо побагровело, волосы растрепались, а глаза отражали испуг и растерянность, смешанные с яростью.

Джина – старая и очень умная собака. Она опрокинула кастрюлю с дешевым суповым набором – находкой для бедных, – из которого мама собиралась приготовить обед.

Все были голодны, и голод управлял ситуацией. Джина выглядела напуганной, но, несмотря на побои, не выпускала кость изо рта. Я хотела что-то сказать маме, остановить, но все произошло так быстро и неожиданно, что я не решилась вмешаться… Мне стало стыдно за маму: эта борьба была так нелепа!

Очень больно об этом вспоминать, и в сердце щемит, когда я вижу перед собой образы мамы и Джины… Во всех этих историях – моя «маленькая смерть»… Ведь каждый такой случай переживался мной очень остро, убивая что-то у меня в душе. На бессознательном уровне любую смерть, любую трагедию я связывала с собой, со своими близкими. Поэтому мое внутреннее взросление произошло раньше времени, очень быстро лишив меня детских иллюзий и представлений.

…Дяди дома не оказалось, и я поехала обратно. Мое спокойствие меня удивило: обычно я злилась, если зря тратила время. Но не сегодня. Я чувствовала: мне нужно было сюда приехать – для себя, возможно, для встречи с собой, что почти не удавалось сделать в суетливой повседневности рабочих и учебных дней. А посещение дяди – это был просто повод…

Когда я приехала в город, двоюродная сестра, пришедшая к нам в гости, сообщила, что еще вчера дядю увезли на скорой в больницу, но врачи обещали в конце недели его выписать. Все оказалось не так страшно, как мне представлялось. А между тем поток мыслей, порожденный поездкой в край моего детства, продолжал дарить мне ясные осознания…

Смерти не стоит бояться, надо принимать ее как факт, как что-то само собой разумеющееся, так же, как и жизнь. Если бы не было смерти, то не было бы и жизни, и наоборот. Мы бы не ценили так жизнь, если бы не было смерти. А кто боится ее, того она может преследовать. Смерть – это неизбежная данность, которая недоступна опытному познанию.

Однако мне всегда казалось: я знаю, что такое смерть. Ею был пропитан мой первый вдох. Мне чудилось, что я слышу ее шорох всякий раз, когда она, словно боясь оказаться замеченной, приближалась украдкой.

Первая моя встреча со смертью была настолько роковой, что на протяжении многих лет мне приходилось сталкиваться с ее последствиями, словно она приходила за чем-то, что по праву ей положено, но, не получив ничего, вновь и вновь возвращалась ко мне во сне и наяву. За годы борьбы с ней я ослабла. И вот очередная фатальная встреча…

Она ворвалась в мою жизнь без стука и, застав меня врасплох, такую обессиленную в бесконечном сражении с ней, забрала-таки то, за чем приходила однажды…

Сегодня я испытываю к ней глубокую любовь и неподдельное уважение, усвоив очень важный урок: такую незваную гостью необходимо почитать уже оттого, что она есть, ибо именно она подарила мне жизнь, однажды не забрав ее у меня…

Еще не научившись толком говорить, я уже знала, что при рождении чуть не умерла. Врачи долго боролись за мою жизнь. Я была одной из двойняшек. Мама рассказывала, что роды были долгими и трудными: я лежала поперек живота, а когда наконец родилась, врачи не сразу поняли, жива ли я. Не дав маме даже взглянуть на новорожденную, врачи поспешно унесли меня куда-то. Через неделю маму обнадежили, сказав, что я буду жить, а через месяц ей позволили на меня посмотреть.

«Когда я тебя через месяц увидела, то испытала такое отвращение. Ты была слишком толстой, большой и черной и сразу мне не понравилась». Так рассказывала мама историю знакомства со мной и никогда не упускала возможности добавить: «Лучше бы ты тогда умерла…»

Этих встреч еще немало было на моем жизненном пути, много раз я переживала смерть близких и сама сталкивалась с ней лицом к лицу.

Вот и сейчас я не понимала, что ей надо от меня? Почему я так ее боюсь? Может, сейчас мне стоит остановиться и прямо взглянуть ей в глаза? Или подойти близко-близко и закричать что есть силы: «Я тебя не бою-ю-юсь!» – так, чтобы вся Вселенная услышала. Иногда в борьбе с врагом достаточно показать, что ты его не боишься, тогда он отступает. А иногда даже проникается к тебе уважением.

Вот как я поступила: купив в канцелярском магазине толстую черную тетрадь, я решила обратиться с помощью дневниковых записей к наглухо забытому прошлому, чтобы заново родиться…

Дневник № 1

Глава 1

Был ясный весенний вечер. Облокотившись спиной о стену, я сидела на полу второго этажа в зале какого-то небольшого здания. Мне немного хотелось есть. Я устала. Прикрыв ладонями лицо, я пыталась сконцентрироваться на своих мыслях. Но их было очень много, и они, словно боясь оказаться пойманными, нарочно ускользали. Меня одолевала внутренняя дрожь. Дома я должна быть не позднее восьми вечера, но был уже девятый час, а я находилась довольно далеко, поэтому очень волновалась. От нарастающей тревоги минуты мне казались бесконечными.

Наконец давящую тишину нарушили еле слышимые шаги.

«Доктор приехала! – подумала я и обрадовалась. – Она сейчас со мной побеседует, и я поеду домой».

Вздохнув с облегчением, я привстала с пола, присела на корточки и замерла, прислушиваясь к приближающимся тяжелым шагам.

Вопреки моим предположениям, вместо доктора в зал ожидания зашли двое крепко сложенных молодых мужчин в синих комбинезонах. Один из них – высокий худой парень с беспокойно бегающими глазами. Другой – постарше, тоже высокий, с круглым унылым лицом. Они ловко схватили меня с двух сторон и потащили вниз.

– Отпустите! – вырываясь из их рук, возмущенно кричала я. – Сама пойду! Отпустите, кому говорю!

Я чувствовала себя запуганным зверьком, который долго прятался, чтобы его не поймали, и все еще не могла понять, что происходит. Они послушно отпустили меня, и мы вместе начали спускаться по лестнице на первый этаж. Видимо, им, приготовившимся столкнуться с бурным протестом, я показалась слишком спокойной.

«Это же санитары скорой помощи! – вдруг осенило меня. – Неужели меня собираются увезти в больницу? Надо бежать!» Хотя я все еще пребывала в некотором замешательстве, в голове моей забегали мысли: «Вот как только мы спустимся по лестнице, я непременно это сделаю!» Приготовилась…

Спустившись, я увидела перед собой сразу несколько коридоров. Который из них вел к выходу, мне было вовсе не понятно. Окончательно растерявшись, я попыталась глазами найти своего психолога, но не видела ее… Наконец, когда мы подходили к выходу, заметила у стойки регистратуры знакомый силуэт. Я хотела окликнуть ее, спросить, что все это значит. Но она стояла ко мне спиной и словно не замечала, что происходит.

«Если бы Маргарита Дмитриевна обернулась, она непременно бы спасла меня от этих чудовищ!» – умоляюще глядя ей в спину, думала я.

Хотя санитары и позволили мне идти самой, убежать от них было совершенно невозможно. Я старалась сохранять спокойствие, на которое только могла быть способна в роковые для меня минуты. Это было необходимо для отвода глаз, поскольку я все еще надеялась, что мне удастся сбежать, как только мы выйдем из здания. Но и здесь мой план не сработал. Едва мы вышли, я почувствовала, как меня заталкивают в большую машину. Недолгая суета, крики, слезы, и дверь захлопнулась. Машина тронулась с места…

– Выпустите меня! – выкрикнула я. – Где психолог? Мне надо с ней поговорить! Я ее ждала! Кому говорю, остановите машину! Выпустите же меня! Мне нужно увидеться с психологом, она меня будет искать! – настойчиво кричала я, стучала ногами, рвалась к двери.

Увидев их бесчувственные лица, я громко заплакала. С этими большими дяденьками мне невозможно было справиться… Я чувствовала себя беспомощной.

– Она домой поехала, – видимо, устав слушать мои вопли, ответил с угрюмым раздражением санитар, сидевший рядом.

Передо мной расположился крупный мужчина с круглым лицом, отражавшим холодное равнодушие и усталость после долгого дня.

– Не может такого быть! Она меня ждет! Выпустите меня, мне надо с ней поговорить! Остановите машину! – не успокаивалась я.

Тогда санитар твердым и спокойным голосом объяснил мне, что психолог знает, куда меня везут, она не будет меня искать и уже уехала домой.

Я чувствовала себя сбитой с толку. Все вдруг закружилось перед глазами, от волнения сильно забилось сердце. В голове стоял лишь один вопрос: «Зачем?» Я недоумевала: «Как она могла так со мной поступить? Ведь ей я доверяла больше всех на свете. Неужели и на этот раз я ошиблась?» Мне не хотелось верить санитару, но я чувствовала, что ему незачем лгать.

Слезы хлынули из глаз ручьем. «Она самый настоящий предатель!» – подумала я.

Отчаяние, переполнявшее меня в это тяжелое время, окончательно лишило сил. Мне было горько и обидно за себя, свою наивность, за то, что позволила себя обмануть. Время от времени я ставила под сомнение слова санитара и вновь надеялась, что Маргарита Дмитриевна ничего не знает. Так было спокойней моему сердцу. Тогда ее образ вырастал до гигантских размеров, соединяя в себе все самое хорошее, светлое и доброе из того, что я видела в жизни, и с чувством гордости за нее я недоверчиво возражала:

– Она не могла так поступить!

Но санитар больше ничего не отвечал. И из-за его молчания образ Маргариты Дмитриевны молниеносно рушился и превращался в пепел, обжигающий мое сердце. Тогда на смену великой гордости приходила тревога и порождала унылые, серые мысли. В конце концов ему удалось меня убедить. Я смирилась с мыслью, что все это было подстроено ею, и тогда заплакала сильнее, чем прежде. Впервые в жизни я так отчаянно плакала. Слезы ручьем текли из глаз. Крупные, горькие, они лились одна за другой, оставляя сырые пятна на моей одежде.

Внезапно вспомнив про дом, я вновь засуетилась и стала настойчиво и умоляюще кричать:

– Выпустите меня! Мне надо домой! Меня ждет мама!

Когда я осознала, что домой попаду не скоро, мне стало страшно. «Наверное, я поздно вернусь, – с горечью думала я. – А если я не буду ночевать дома, то туда лучше и вовсе не возвращаться. Мама убьет меня, если узнает, что я не хочу жить». Мама мне виделась драконом, изрыгающим ярость. Я представляла, как тлею в лавине ядовитой грязи, которая обрушится на меня по возвращении домой.

От нарастающей тревоги внутри у меня вдруг что-то так сильно сжалось, что стало трудно дышать. Я вспотела и безостановочно умоляла остановить машину.

– Нечего было кричать, что тебе жить не хочется! – со злой ухмылкой ответил санитар.

По его лицу, которое выражало раздражение и усталость, было видно, что мои вопли уже явно надоели ему.

Санитар, сидевший рядом с водителем, иногда наблюдал за происходящим через окно, отделяющее кабину от салона, но не вмешивался и вообще казался довольно безмятежным.

Еще немного я посопротивлялась, но очень скоро, поняв, что это бесполезно, сдалась. Я больше не требовала остановить машину. Мысли обрывались, застывали, так и не одевшись в слова. Все внутри замерло: ни слов, ни чувств – ничего. Только пустота…

– Я не могу понять, как можно не хотеть жить в таком-то юном возрасте, – видимо, от скуки начал приставать ко мне с расспросами санитар. В его голосе чувствовались пренебрежение и искреннее непонимание. – Наверное, с парнем поругалась.

– Нет! – все еще всхлипывая, с обидой буркнула я.

Хотела притвориться, что не слышу его, но насмешливый тон санитара задевал меня за живое, и мое раздражение нарастало с бешеной скоростью.

– Ну а что еще? Ну с мамой поссорилась, – словно ради забавы продолжал перебирать причины санитар.

– Нет! – еще сильнее крикнула я.

«Да он просто издевается надо мной!» – мысленно возмущалась я. Внутри поднималась буря ярости, боли, и все смешивалось со жгучим, стесняющим душу отчаянием. Мне казалось, что еще немного, и я вновь закричу и расплачусь.

– Не понимаю я нынешнюю молодежь, – рассуждал санитар. – Вот когда мне было шестнадцать лет, я ни о чем не думал. Просто гулял и получал удовольствие от жизни.

Затем, обращаясь уже не ко мне, а к своему напарнику, он начал рассказывать про свою юность.

Я не слушала, о чем они говорили. Их голоса превратились в непонятный далекий гул. Лишь изредка, вспоминая, что мне надо скорее домой, время от времени просила остановить машину, хотя и понимала, что все безнадежно… Мой голос уже не был настойчивым и враждебным. Я уже не рыдала. Слезы сами текли из глаз. От них брюки и рукава моей черной кофты стали совсем мокрыми. Внутри меня все стихло, и только стук сердца напоминал о моей тревоге. Я молча смотрела в окно, из которого открывались пейзажи с незнакомыми домами, улицами, кварталами. Мысли уносили меня в начало дня, в памяти всплывали события и разговоры, объясняющие мне происходящее и выстраивающие логические мостики между тем, что было тогда, есть сейчас и будет потом…

Глава 2

Утро в городе оказалось удивительно ясным. Оно было наполнено ароматом распускавшихся почек сирени, а также запахом выхлопных газов от суетившихся машин, который и был признаком того, что город проснулся. Яркое солнце слепило глаза. Сквозь асфальт то тут, то там пробивались одуванчики, символизируя силу природы и жизни, красоту весны. Казалось, они улыбаются всем, кто встречается им на пути. Перелетая с ветки на ветку, весело пели дрозды и кричали грачи, дополняя гул городской спешки приятными звуками.

Мне нравилась внутренняя легкость, с которой я шла в школу, наслаждаясь теплым солнечным утром. Я жадно прислушивалась к звукам и разглядывала все подряд: деревья, дома, трещины в асфальте, провода, светофоры, словно пыталась напоследок запомнить жизнь.

Однако иногда сквозь обнимающую меня легкость проступала тревога, точно кричала мне и просила, чтобы я опомнилась. Какой-то части меня не хотелось верить, что все по-настоящему. Да, я долго боролась, а теперь все… Устала. Но внутренний голос как будто умолял меня не делать так, просил дать еще один шанс. И этот голос победил. После трудной борьбы «за» и «против» на моих внутренних весах чаша «за» перевесила…

До конца учебного года оставались считаные дни, и я спешила в школу заполнять дневник годовыми отметками. Первым уроком была геометрия. Учитель предложила мне исправить оценку за контрольную работу. Я просто опешила. Она ведь раньше никогда не разрешала этого делать, хотя я частенько обращалась к ней с такой просьбой. Исправлять можно было только работы, выполненные на оценку «неудовлетворительно». «Наверное, все дело в годовой статистике успеваемости по ее предмету, которая, по всей видимости, оставляет желать лучшего», – подумала я.

Меня всегда очень волновала моя школьная успеваемость. Стремясь стать круглой отличницей, я огорчалась, даже когда появлялись четверки. Оценки были для меня чем-то вроде соломинок, за которые я отчаянно хваталась, чтобы не свалиться окончательно в бездну мрачной повседневности.

Но теперь я подумала, что терять мне нечего, ведь через несколько дней закончится учебный год, а вместе с ним и моя жизнь…

Я отказалась от заманчивого предложения учителя, чем вызвала ее искреннее удивление. Просто я не видела больше в этом никакого смысла, как и в самой жизни. Почему-то именно сегодня меня охватило холодное чувство безразличия ко всему. Я почувствовала, что меня вообще больше ничего не держит в этом мире. И мой отказ только подтверждал это. К тому же сегодня последний день, когда я могла прийти к психологу. Она и была тем человеком, который сохранял мой внутренний баланс, не давая темной стороне взять верх над светлой.

Я очень любила Маргариту Дмитриевну. Она кутала меня своей теплотой, обнимала заботливым вниманием. В ее участливых, все понимающих глазах я видела отражение своей боли и от этого самой себе казалась видимой. Я бы к ней ходила еще и еще, но с посещением были определенные трудности. Мама запрещала мне ходить к психологу и всегда следила за тем, чтобы после уроков я сразу возвращалась домой. Поэтому, чтобы прийти к Маргарите Дмитриевне, я сбегала с последних двух уроков.

Еще неделю назад в разговоре с ней я поделилась самым сокровенным и рассказала, что приняла решение уйти из жизни и оно твердое и окончательное. Сообщила, что собираюсь осуществить задуманное в первых числах лета. Я даже рассказала, где прячу таблетки… До того ей доверяла. У меня не было ни малейшего сомнения, что она примет любое мое решение, даже если оно будет совсем не тем, какое бы ей хотелось. Просто я чувствовала, что Маргарита Дмитриевна на моей стороне, она за меня…

Я тогда вполне осознавала, что уход из жизни – это хотя и неправильный, но выход из кошмара, в котором я тлела, как догоравшее полено. Я долго взвешивала все за и против и до последнего боролась, пыталась справиться с душевной болью, которая была настолько невыносимой, словно вмещала в себе всю боль мира. Порой мне казалось, что я разлагаюсь, расщепляюсь изнутри. Я ощущала себя лишней, мусором, который каждый пинал, топтал и никто не осмеливался донести до урны. И мне хотелось скорее покончить с этим. Я решила, что сама себя выброшу, чтобы не валяться под ногами и не мешать.

Пока наши встречи с психологом продолжались, я терпела. Они давали мне немного кислорода, не позволявшего задохнуться в реальности, на которую я не могла повлиять…

– Понимаешь, Тея, ты так чувствуешь, потому что твое настроение болеет, его можно вылечить, – внимательно выслушав меня, объяснила психолог и предложила поехать с ней к врачу. – Доктор выпишет тебе таблетки для хорошего настроения, и все пройдет, – убеждала она.

Мне хорошо было известно про подобные лекарства. Я знала, что они могут мне помочь. Но больше не хотелось… Пойти к доктору – означало дать себе еще одну возможность, на которую у меня просто уже не было сил. Все это я пыталась объяснить Маргарите Дмитриевне. Спорила, горячилась, словно охраняя что-то очень ценное для меня, что вот-вот отнимут…

Несмотря на то что Маргарита Дмитриевна не стала настаивать, а предложила лишь подумать, я чувствовала себя оскорбленной.

«Зачем она со мной так? – думала я, выйдя из кабинета. – Я же все решила».

Теперь я вновь терзалась сомнениями. Возобновилась моя внутренняя борьба между желанием остаться и решением уйти. Во мне определенно что-то хотело жить, но мне казалось это предательством по отношению к самой себе и пугало меня. Время от времени я ловила себя на мысли, что просто боюсь умирать, и тогда упрекала себя за трусость, но иногда, прислушавшись к себе, я соглашалась, что надо бороться, ведь можно жить хорошо и нужно лишь еще чуть-чуть приложить усилий, тогда все обязательно наладится. И все-таки желание уйти из жизни оказалось сильнее. Я это почувствовала, когда решила не переписывать контрольную. Теперь для меня не имело значения, какую годовую отметку мне поставят по геометрии. Это равнодушие подсказало мне, что назад пути нет…

После занятий в школе я побежала к Маргарите Дмитриевне. Я предвкушала нашу последнюю встречу. Хорошо осознавая ее ценность, я размышляла о том, как с ней лучше попрощаться. Мысли путались.

«Почему бы последний раз не побороться за жизнь, раз и так терять нечего? – нашептывал мне крохотный кусочек обманчивой надежды. – Почему бы не попытаться спасти себя, хотя бы для того, чтобы окончательно убедиться, что я сама для себя сделала все возможное и теперь со спокойной душой могу уходить на тот свет? Зато как Маргарита Дмитриевна обрадуется! Хотя бы напоследок…»

Из чувства благодарности к ней я ухватилась за эту возможность сказать спасибо и сделать приятное самому дорогому мне человеку, и внутри медленно и трудно начало зарождаться еще неясное решение.

Смущенно ерзая на стуле и заливаясь румянцем, я робко и неуверенно сказала:

– Я хочу поехать к доктору за таблетками.

– Тея, я рада, что ты приняла такое решение! – воскликнула Маргарита Дмитриевна, и на ее лице появилась радостная и одновременно озабоченная улыбка. – Я сейчас быстро позвоню и узнаю, сможет ли врач принять нас сегодня. Хорошо?

– Ладно, – с облегчением ответила я.

Маргарита Дмитриевна сразу ушла звонить доктору.

Не скрывая восторга, я думала: «Это шанс!» Я чувствовала приятное волнение и гордость за себя. Но к ним присоединились тревога и мучительное ожидание возвращения Маргариты Дмитриевны. «А что я скажу доктору? Вдруг она засмеет меня… И надо все успеть, чтобы мама ничего не заподозрила…» Мысль о том, что я встречусь с незнакомым мне человеком, вызывала любопытство и страх одновременно.

– Доктор примет нас в три часа дня, – сообщила вошедшая Маргарита Дмитриевна. – Сейчас я соберусь, и мы поедем.

– Хорошо, – робко ответила я.

Ее возвращение немного отвлекло меня от мыслей.

Через четверть часа мы двинулись в путь. С нами поехала еще одна женщина – социальный работник, которая работала в паре с психологом.

Был полдень. Солнце стояло прямо над головой и жарко палило, как будто на дворе середина лета. На улице было сухо и пыльно. Мы двинулись в сторону метро. Сначала завернули во дворик, потом прошли через парк и вышли на главный проспект. Я держалась поодаль, но старалась не отставать, поскольку дорога мне была незнакома.

Весь путь Маргарита Дмитриевна оживленно общалась со своей напарницей. Я прислушалась к их разговорам, и мне вдруг стало очень обидно. Я злилась и всем своим существом ненавидела социального работника.

«Зачем с нами напросилась эта женщина? – с досадой размышляла я. – Скорее бы они уже прекратили разговаривать. Я ведь тоже о многом хочу спросить и сказать. И вообще, они какие-то глупости обсуждают. Ну что, она без психолога не выберет себе модные брюки? Наверное, Маргарите Дмитриевне совсем не интересно об этом слушать. А она время у нее отнимает».

Я старалась не показывать свое недовольство, но, когда на лице Маргариты Дмитриевны появлялся неподдельный интерес к тому, о чем оживленно рассказывала ее коллега, я сжимала кулаки и от переполнявшей меня обиды старалась перегнать их, чтобы они наконец заметили меня.