Эйдос непокорённый

– Я предупреждал, что этот парень не так прост. Зря ты меня не послушала. И что в итоге? Он попользовался тобой и бросил.

Он бы так не поступил. Что-то случилось, он что-то вспомнил. Наверняка важное или опасное. Как теперь узнать?

Зелиг подходит, тянется к моим волосам, хватает прядь, утыкается носом, вдыхает с блаженством на лице. На его руке лататель. Бью по нему, и он отдёргивает пальцы.

– Я не просила читать мне нотации, шнод!

– Для тебя – Святой брат Зелиг! – сердито цедит он, ухватив меня за отворот балахона.

– Святости в тебе, как в баркачей лепёхе!

Я пытаюсь оторвать его пальцы от одежды, сухая грубая ткань наждачкой проходится по воспалённому запястью. Но… ткань сухая? В замешательстве ощупываю платье. После вчерашнего ливня ничего бы не высохло, значит, меня переодели, пока я была без сознания.

– Ты это сделал?! – Я ошарашенно смотрю в лупатые баркачьи глаза. – Что ещё ты сделал?

– К сожалению, ничего. Меня не тянет к девушкам в обмороке. – Он отпускает ткань, но, проследив за моим взглядом, понимает: – А, ты про одежду. Я попросил твоих подружек-сестричек. Они хотя бы не кусаются.

Я выдыхаю, чувствуя смесь облегчения и отвращения. Иду к статуе Демиурга и усаживаюсь на циновку возле большой прямоугольной ниши с водой. Жаль, что глубина всего сантиметров десять, не утопишься. Набираю полные ладони воды и плещу в лицо, смывая остатки сна. Щека болит, Зелиг ударил меня за то, что я его укусила. Шнод!

На запястье, куда пришёлся разряд, пульсирует ожог, словно напоминание о вчерашнем кошмаре. Странно, что я вообще дышу после встречи с молниями. Откуда они взялись? А Зелиг? Я ведь следила, чтобы за мной никто не шёл, никто не видел, как я спускалась к Максу.

– Как ты узнал, что мы…

– В Башне? – заканчивает за меня Зелиг с противной масляной ухмылочкой. – Благодаря Батье-Ир. Теперь ты никуда от меня не денешься.

– В мечтах! – сердито ворчу я. – Откуда она узнала?

– На то она и глава Совета. – Он пожимает плечами.

– Допустим. Тебе-то что от меня нужно? Позлорадствовать зашёл?

– Предложить.

Ну конечно. Знаю я про его предложение. Как же сразу не догадалась.

– Мой ответ – нет!

– Уверена? Тебе понадобятся союзники.

Противно даже думать, особенно после всего, что он сделал. Отвратительный скользкий тип. Не понимаю, что в нём находят другие девчонки: масляный взгляд, дурацкая привычка смахивать волосы с лица. Гордится своей кудрявой шевелюрой, заносчивый.

– Мне не нужны союзники, которые меня бьют и подставляют!

Он хмыкает, словно такого ответа и ожидал, медленно направляется к двери, вставляет ключ в замок и поворачивает.

– Обещаю быть ласковым и нежным. Удовольствие гарантирую.

– Катись отсюда!

Кинуть бы в него чем-то, но ничего нет.

– Рыжуля, ты сейчас на взводе, но когда остынешь, подумай хорошенько. Времени у тебя полно.

– Союзников и без тебя найду!

Зелиг подмигивает и уходит. Я заваливаюсь на спину и облегчённо выдыхаю. Он мог бы запросто получить желаемое безо всяких предложений. Просто не хочет подставляться перед Батьей-Ир. В прошлый раз она наказала его за попытку, когда он прижал меня к стене в пустом кабинете архивариуса и полез руками под мой балахон, а меня наказала за «провокацию». Определённо, прижатая к стене, злая и орущая дурными словами девушка вызывает у мужчин запретные желания.

От несправедливости, творящейся повсюду, сводит челюсть.

Нужно успокоиться. Закрыть глаза, выбросить из головы всё баркачье дерьмо и подумать, как быть дальше. Я стараюсь делать всё по инструкции: глубокий вдох – медленный выдох, как вдалбливали с детства, но медитация не помогает. Мысли мелькают, как свихнувшаяся мошкара, и я тщетно пытаюсь их перебить, чтобы они остановились и дали понять, в каком месте я просчиталась. Но они слишком шустрые.

Поднимаюсь и брожу из угла в угол. Время тянется древесной клейковиной. Запястье саднит. Что за молния меня поразила? Приложить бы лекарство, но к мастеру Гилладу за его чудесными мазями отсюда не сходишь. Остаётся ждать Батью-Ир, чтобы послушать, как я заблуждалась и что теперь мне за это будет. В одном я уверена: сидеть здесь придётся долго.

Поговорить бы с мастером Гилладом или помолчать и послушать стариковское ворчание. С ним всегда спокойней, он мне как отец, если бы у кого-то из нас были родители, как в древних историях из архива. Я даже готова помогать ему в лазарете двадцать шесть часов напролёт: целые сутки мыть склянки, кипятить инструменты и подавать бодрящий чай с мёдом и душистыми ягодами нангири.

Наконец, щёлкает замочная скважина, ключ поворачивается, распахивается дверь, и в свете проёма вырисовываются силуэты: четверо святош с масляными лампами на цепях. По балахонам узнаю свиту Батьи-Ир. Они входят и останавливаются, в келье воцаряется свет. Значит, главная советница уже на подходе.

Один из святош поглядывает из-под капюшона. Узнаю белобрысую чёлку и конопатый нос. Неужели Ми́рим? Что мой подопечный забыл в свите главной советницы? Он ведь её ненавидит!

Осторожно подхожу к нему, но обниматься на службе ему не положено, и, чтобы не скомпрометировать, просто остаюсь рядом.

– Мирим? Почему ты в подмастерьях главной советницы?

– Потому что ты здесь.

Не нравится мне его виноватый тон и взгляд. Тут меня ошарашивает совершенно невероятная догадка, которую я пытаюсь отвергнуть.

– Мирим, ты ведь не стал бы делиться с Батьей-Ир нашими делами? – тихо интересуюсь я.

– Прости, Рыжик. Макс был классным, но он мне никто, а ты как родная. Я не хотел, чтобы ты расшиблась вместе с ним. Но я всё исправлю!

На глаза наворачиваются слёзы. Он решил, что мы разобьёмся? Дерьмо баркачье! Что же он наделал?! Он же меня подставил! Хотел уберечь, но сделал хуже!

Я не знаю, что сказать, только в ошеломлении открываю рот, и в этот же миг в келью входит сама глава Совета в конклаве Чёрных Обаккинов – моя бывшая наставница Батья-Ир. Торопливо и важно она проходит до самой статуи, подметая пол подолом чёрного с набивным орнаментом балахона, и останавливается.

– Нам лучше поговорить наедине. Все вон! – Она небрежно взмахивает рукой, и свита моментально оказывается снаружи, прикрыв дверь. – А ты подойди.

По спине пробегает озноб, но я подчиняюсь. Батья-Ир ниже меня на голову, вот только именно она продолжает смотреть свысока. Ещё бы, она теперь второй по важности человек в Аллидионе. Её красивое лицо, несмотря на годы, перевалившие за сотню, принимает ложно-приветливую гримасу.

– Ну здравствуй, Соломея.

Она всегда с ехидством произносит имя, которое сама дала. Меня корёжит, будто кто-то царапает вилкой по керамической посудине. И за годы выработался рефлекс – «жди взбучку». Я даже нервно касаюсь шрама на шее – безобразный ожог от электрохлыста для погона баркатов – автограф на память. Так что прозвище звучит привычнее и добрее, но, по её мнению, оно слишком детское.

– Тебе не надо рассказывать, что полагается за проникновение в Башню? Что с тобой будет за дерзкое святотатство?

Её невысказанное осуждение просто клубится в воздухе. Батья-Ир с любопытством изучает мою пострадавшую щеку.

Мне всё ещё трудно смириться с мыслью, что придётся отсидеть тут двенадцать декад, а потом отправиться на север обители, на пастбища – обычно именно так наказывают за дерзкое святотатство. Я буду скучать по Архиву, по шороху ручки и влажному аромату свежей бумаги, и сухому, слегка заплесневелому духу умирающих томов. Жаль. Переписывание меня успокаивало, освобождало ум получше всяких медитаций. Теперь этого не будет, как и доступа к древним знаниям. Но я осознавала, чем рискую: такова плата за жизнь Макса. И всё же мне досадно, что всё обернулась не так, как планировалось.

– Для этого могли не приходить.

Мне всё ещё неясно, зачем она пришла. Она воспитанниками занималась не из личного интереса. Для неё служение – карьера, и ради должности она пройдёт по головам более достойных. Учитывая, что Верховный слишком стар, её без тени сомнения можно назвать и первым по важности лицом, так что дела мои плохи.

– Сядь. – Она указывает на циновку, и когда я опускаюсь, медленно располагается напротив. – Когда мне сообщили, что одна из моих бывших воспитанниц готова переступить порог Башни Демиургов, я даже не удивилась. Ни одному непосвящённому не пришло бы на ум подобное святотатство! Ты забыла, чему я тебя учила?

– Когда знания вбивают палкой, такое не забывается.

Я прекрасно помню, как жить и во что верить в нашем скромном мирке.

– Но назло мне пренебрегаешь правилами. Всё ищешь некую «правду», во внешний мир решила выбраться.

– А что остаётся, когда все вокруг врут?  – Мой голос эхом проносится по келье, и я сбавляю тон. – Вы держите нас силой веры. А может, и нет никаких Демиургов. На молитвы никто не отвечает.

Будь хоть где-то создатели, которым на нас не плевать, однажды они бы выпустили нас из клетки в безграничный мир. Но сколько можно просить их об этом и ждать?

– Ты побывала в Башне и до сих пор сомневаешься? – Батья-Ир ехидно ухмыляется и мелкие морщинки лучатся вокруг её больших карих глаз. – Зелиг сказал, что в тебя попала молния.

– Зелиг любит преувеличить, – нервно усмехаюсь я. – Не молния, а так, искра. Если бы молния…

Батья-Ир тут же меняется в лице, хмурится, настораживается и не даёт досказать про горстку пепла.

– Искра? – Она  хватает меня за руки, поочерёдно задирает рукава, бегло изучает.

Я в полном недоумении позволяю ей это, любопытно, что она собирается найти, кроме ожога. Батья-Ир разворачивает мои руки запястьями вверх и останавливает взгляд на вздувшемся красном пятне.

– Демиурги пометили тебя, это плохо! – рявкает она с видом «так я и знала». – Вот тебе и наказание за святотатство!

Тысячи ледяных иголок успевают пробежать по моему позвоночнику. Что она несёт?

– Это просто ожог. Он пройдёт. Странно, что за враньё Демиурги не наказывают. А то тут многие в ожогах бы ходили.

Фраза срывается с языка быстрее, чем я успеваю её осознать. Батья-Ир прищуривается, отпускает мою руку и поднимается с места.

– В священной Башне ничего не случается просто так. – Она старается ругать меня тихо. Боится, что не все за дверью знают правду о чужаке? – Ты помогла чужаку сбежать со знаниями об обители. Подвергла Аллидион опасности! О чём ты думала?

От того, как она выворачивает ситуацию, кровь приливает к голове и пульсирует в висках. Батья-Ир часть вызывает желание её придушить.

– А о чём вы думали, когда заперли его здесь? А когда приговорили к смерти? Вы считаете их варварами, прячете от нас. Зачем? Что случится, если они узнают? Что, по-вашему, сделают? Снаружи такие же люди. Может, даже лучше, потому что не врут, как вы и эти ваши Доверенные.

Мысль, что правильнее их было бы назвать Лживыми, умалчиваю.

– Ты влюбилась и ослепла, – снисходительно улыбается Батья-Ир. – Догадаться нетрудно. Иначе ты бы не стала так рисковать. Ты судишь по одному дикарю, а сама толком его не знаешь. Посмотри, что стало с тобой из-за него! Ну ничего. Зелиг найдёт его и исправит твою ошибку.

– Свою ошибку, – поправляю я. – Он привёл Макса сюда и лишил его памяти.

Батье-Ир нечего возразить, и я недолго наслаждаюсь маленькой победой. Она плотно сжимает губы, прищуривается и ловко меняет тему.

– Вход в Священную башню запретили не дураки и не без причины. Эта Башня – остов Аллидиона, завет Демиургов. Она бережёт нас, даёт нам жизнь. Поэтому и мы должны оберегать её.

Во мне вспыхивает возмущение. Можно подумать, мы загнали туда стадо баркатов! Слова вылетают быстрее, чем я успеваю их обдумать.

– Мы даже не знаем, что там!

Я поднимаюсь с места и скрещиваю руки на груди.

– Не тебе менять вековые традиции и решать, как нам жить, – зло шипит Батья-Ир, даже воздух вокруг её рта словно электризуется. Она тоже поднимается. – Мы выжили благодаря вере. А в тебе её нет ни капли, Соломея. Ты плюёшь на наши догматы!

– Потому что вы врёте! Может, и про Демиургов тоже! Мы шли путём Доверенных, а они там ходят каждый день, и ничего не случается.

Холодные мурашки бегут по спине от собственных слов, но обратно их уже не вернуть.

– Доверенные специально обучены. Они знают своё дело, они давали обеты, их не зря так называют. Покидая Аллидион, они останутся верными ему, с чем бы ни столкнулись по ту сторону. Они всегда возвращаются. – Она вдруг прищуривается и внимательно смотрит мне в глаза. – А кто рассказал тебе про их путь?

– Зелиг!

Пусть косвенно, но это правда.

– Не делай из меня идиотку! Ты к нему лишний раз не подходишь. Кто-то тебе помог. – Она задумчиво изучает моё лицо, будто пытается прочитать ответ. – Это твой мальчишка? Мирим, кажется.

Я стараюсь делать ничего не выражающее лицо, потому что не хочу его впутывать, но слова Батьи-Ир тысячей игл вонзаются в кожу.

– Он тут ни при чём!

– Я ведь спрошу у Зелига. Если он подтвердит, то, скорее всего, у меня одно место для подмастерья освободится.

От отчаяния и досады кусаю свою щёку изнутри. Дерьмо баркачье! Ну вот, мы друг друга стоим, совсем как настоящие родственники.

 Батья-Ир подходит близко, вплотную и говорит тихо:

– Хорошо одно. Ты не проболталась о чужаке, сдержала свой длинный язык, хотя это тебе несвойственно. На суде оценят. Совет будет соблюдать осторожность, ты тоже старайся. Для своей же пользы. В любом случае тебе не поверят. А ляпнешь что-нибудь лишнее, это плохо отразится на будущем твоего подопечного.

От неожиданности пульс подскакивает к горлу. Она знает мои слабые места и решила манипулировать? Вот же гадина.

– Не смейте угрожать Мириму! И при чём тут суд?

– Не забывайся! – рявкает она. – Всё, что ты натворила, передано в суд. Он будет публичным.

Я просто ушам своим не верю, пульс бешено колотится в висках. Публичный суд – это ведь когда всё совсем плохо. Когда надо показать всей обители, за что подсудимый пройдёт через реинкарнацию в ближайшие дни. Неужели она думает, что я заслуживаю смерти?

– Защищать тебя вызвался Мастер Гиллад, кто б сомневался, – пренебрежительно бросает она.

Батье-Ир не нравится, что лучший лекарь в обители относится ко мне как к родной, что между нами доверие, которого когда-то не досталось ей. Что он, несомненно, защитит меня от её лжи, как уже случилось однажды. Так, может, это страх? Или ревность? Но какое ей дело до моих отношений с другими?

– Но по правилам, – продолжает она, – поскольку я, на свою беду, тебя воспитывала, учила быть послушной перед Демиургами, мне тоже придётся встать на твою сторону и оправдывать результат своей неудачи.

Мои руки сами сжимаются в кулаки, ногти до боли впиваются в ладони. И всё накипевшее, наболевшее за мою короткую жизнь, рвётся наружу так, что хочется врезать ей.

– Неудачи? Вы считаете неудачей то, что я научилась видеть ваше враньё насквозь?

Она вдруг отвешивает мне пощёчину, злую, настоящую. В ушах звенит, лицо горит, но она не увидит ни одной эмоции на нём.

– Ещё одна дерзость, и я не дождусь суда! Ты думаешь, я хочу этого?

– Я даже не сомневаюсь.

Из последних сил сдерживаюсь, чтобы не выдрать все до единой аккуратно уложенные косы из её головы. Но она, как и я, берёт свои эмоции под контроль, выдыхает, стараясь сделать равнодушный вид.

– Я скажу судьям, что парень был не в себе, задурил твою голову глупыми фантазиями о жизни снаружи и даже насильно затащил в Башню, – продолжает она, но я замечаю, как трепещут крылья её маленького острого носа. – Повезло, что Зелиг оказался рядом и спас тебя. Ещё сделаем снисхождение по возрасту – в твои годы ещё нет большого ума, это просто цифра. Вот о чём тебе следует молить Демиургов – об уме.

По крайней мере его хватило, чтобы увидеть ложь, творящуюся вокруг, а может, хватит, чтобы найти способ разобраться во всей этой несправедливости. Пока что от негодования меня только темнеет перед глазами. Батья-Ир умеет притворяться справедливой и правильной, а на деле она хитрая тварь, которая запросто вывернет ситуацию в свою пользу. Тягаться с ней в этом может не каждый, я не заставлю её признаться на всю обитель, что среди нас жил чужак из-за стены, что там есть люди. Без доказательств мне на суде не поверят, и она прекрасно знает об этом, вот и язвит.

– Я поняла. Чтобы сохранить свои грязные тайны, вы решили избавиться от меня.

Она недолго молчит, и я принимаю её молчание за согласие. А если так, значит, она боится. Боится, что я всё же смогу доказать правду. Что найду способ или тех, кто поверит и поддержит меня. Первым будет мастер Гиллад. Вот почему ей противно думать о нём, как о моём защитнике.

У Батьи-Ир залегает очередная морщина между бровей, и раздуваются ноздри, но она сдерживает гневный порыв и небрежно бросает:

– Твоя судьба зависит от решения Совета.

– А решение Совета зависит от вас.

– Молись, чтобы красное пятно на твоём запястье и правда оказалось ожогом, а не отметиной Демиургов. Иначе, учитывая все твои проступки, суд приговорит тебя к реинкарнации.

– Но вам ведь это и нужно?

Пусть скажет своё «да», глядя мне в глаза. Пусть признает, что хочет меня убить.

– Следи за словами! – вместо этого холодно бросает бывшая наставница и быстро уходит, подметая балахоном пол из циновки.

Иногда мне кажется, она бы с радостью придушила меня и ещё половину своих бывших подопечных. Наверное, со мной она и впрямь могла бы разобраться по-тихому. Чтобы убрать меня с пути, ей не нужен суд для наказания, но сейчас, когда её карьера растёт, она покажет, что во главе Совета сильный лидер, возможно, достойный места Верховного. Какое наказание выберет суд, как я буду жить дальше, страшно представить. А буду ли? Как найти выход, которого нет?

Чувство, будто я сплю и вижу кошмар. Проснуться бы, перелистнув время назад, как страницы древней рукописи, и написать историю заново, по-своему. Но так не бывает.

Глава 3. Метка

Ночь проходит тяжело. Все эти визиты – Батья-Ир, Зелиг, подстава Мирима, который хотел как лучше – вывели из себя, оставив неприятное беспокойство. Теперь будет суд. Как спать? Голод в желудке не ощущается так остро, как невыносимая боль от предательства Макса. Что его толкнуло бросить меня вот так?

Оттягиваю рукав и рассматриваю непонятный след на запястье, но тут слишком темно, и, кроме красного вздутого пятна, ничего не разобрать. Батья-Ир сказала, что это отметка Демиургов. Почему они не пометили Макса? Во всяком случае, мы видели лишь одну искру, и она упорно преследовала именно меня. А значит, это не просто ожог – оно хотело меня обжечь! Зачем? От этой мысли становится не по себе. Но паниковать рано, я понятия не имею, зачем оно это сделало.

В аллидионских садах помечают больные деревья, а после спиливают, чтобы зараза не распространялась. Но зачем откладывать возможность сразить меня молниями на месте? Может, потому, что наказывать меня не за что или некому?

Допустим, Демиурги и правда жили на Эйдосе, построили Башню с макетом целой вселенной из воздуха и света, который я видела лично. Людям такое не под силу. Пусть на моей руке и правда метка, но откуда Батье-Ир знать, что она дурная? Такое уже было? Может, дело в другом, и Демиурги хотели, чтобы люди ходили в Башню?

Так что же это за зараза? На ощупь небольшая мягкая выпуклость, и если чуть придавить, ощущение, будто она расползается, шевелится, как живая, но иллюзия быстро проходит, и я снова чувствую жжение. Если под кожей и впрямь что-то есть, то лучше избавляться от этой заразы. Мне бы в лазарет, к лекарствам и инструментам, или кого попросить. Только сюда никто не спешит. Не выцарапывать же её ногтями.

За маленьким окошком давно светло. Но здесь для меня время будто остановилось, замкнулось на себе, как знак бесконечности, и лишь голодный спазм в животе напоминает о его течении. Утолить голод нечем, кроме сухого хлеба, еда в этой келье не положена, но даже его не принесли, зато воды хоть залейся: целая ниша в полу размером с небольшой бассейн. В очередной раз сую туда руку, так ожог меньше болит.

Считается, будто эта вода освящена Демиургом, сидящим здесь, а значит, очищает тело – храм души, а от чистого тела зависит и чистота духа. Но я пока не разобралась, как неподвижный истукан может что-то очистить, да и эффекта не ощущаю, хотя напивалась не раз. Может, потому что никогда не делаю следующий шаг? Нужно очистить мысли. Но как подавить желание прибить, к примеру, Батью-Ир за вредность или Макса после его поступка? Вот только согласно теории дурные помыслы, не говоря уже о действиях, истощают дух негативной энергией и от них надо избавляться, иначе духу не хватит сил, чтобы сохранить личность при перерождении в новом теле, когда старое помрёт по каким-либо причинам.

Если суд приговорит меня к реинкарнации, никакая сила духа меня уже не спасёт. Потому что нет никакого духа и никто ещё ни разу не вспомнил свою прошлую жизнь. Демиургов тоже нет, потому что они никогда не отвечают и всегда остаются глухими к мольбам. С такими помыслами я не очищусь никогда; голодом, водой, молитвами, ритуалами, даже если Батья-Ир будет стоять рядом и бить меня электропалкой для усмирения баркатов. Я не могу слепо верить на слово. Да, я видела Башню изнутри, ко мне пристала искра, но это не объясняет ровным счётом ничего. Может, со мной что-то не так?

Встаю и брожу по келье, считая шаги, чтобы не думать о плохом. Но это не помогает. Наконец из-за двери доносится шарканье подошв. Грохот ключа в замке и скрип дверных петель, словно музыка, глоток свежего воздуха, оживляет отсыревший склеп. Хвала Демиургам!

Мастер Гиллад входит с кружкой в руках. Аромат горячего супа моментально подчиняет себе, и сейчас, как животное, я готова на что угодно за еду. Но мастер Гиллад не спешит называть свои условия.

– Только посмотри, куда тебя занесло! – ворчит он вместо приветствия и быстро проходит внутрь.

Запах микстур, которыми пропитана его одежда, смешивается с благовониями и ароматом супа. Хмурое и неулыбчивое лицо лишь маска, под которой самый добрый человек во всём Аллидионе. Несмотря на стариковскую привычку ворчать по любому поводу и вспоминать, что в молодости Астра светила ярче и баркаты давали молоко вкуснее, он мудрый и держится бодро для своего возраста.

Надеюсь, кроме еды, он принёс хорошие новости и скажет, что у меня всего лишь ожог, а Батья-Ир хотела меня запугать.

– Всё я виноват, старый чурбан, – сокрушается он вместо новостей. – Мало того что заступился за сопляка, так ещё и угораздило приставить к нему тебя.

Он усаживается на циновку, дожидается, пока я сяду рядом, и суёт мне в руки кружку. Запах еды дразнит так сильно, что невозможно удержаться.

– Я была в курсе, и у меня хватало знаний, чтобы ухаживать за пострадавшим, а заодно попрактиковаться, – успокаиваю его я, глотая суп. – Ты всё правильно сделал. Остальное… Откуда тебе было знать?

– Оттуда! – Он внимательно глядит на меня. – Так обычно бывает, когда встречаются двое молодых людей.

Я наполняюсь благодарностью, что сохранил нашу тайну. Ведь чувства нельзя запретить, вытравить голодом, медитациями и вымыть водой. Их нужно прожить. Но в Аллидионе такое возможно только прячась по углам. Мастеру Гилладу я только в общих чертах намекнула о том, что между нами происходило. Потому что доверяю ему. А ещё Булке, потому что мы делимся всем. Больше не знал никто.

– Ты ведь хотел, чтобы рядом с ним был человек, которому он доверится и которому доверяешь ты.

Он неохотно кивает.

– Спасибо, что согласился меня защищать.

– А как же иначе? Правда ведь на твоей стороне.

– И ты откроешь всем эту правду?

– Хотел бы, но нет. Есть другой способ достучаться до Совета, но последствия всё равно будут. Тебя не допустят к прежней работе, Рыжик. Мастер Тэ отказался от тебя, ты больше не подмастерье архивариуса. – Он делает паузу, тяжело вздыхает и долго молчит. – Я постараюсь оправдать тебя на суде, но и ко мне ты не сможешь больше приходить.

Осознание этого душит, словно меня заперли в тесном ящике. Я отвожу взгляд и отставляю пустую кружку.

– Помощница из меня всё равно так себе. Я от вида крови сознание теряю.

– В этом и была суть, – грустно произносит он. – Чем больше сталкиваешься со своими страхами, тем меньше их в тебе остаётся.

Я столько раз наблюдала за его работой и пыталась учиться, но страха не убавилось ни капли. Может, дело вовсе не в страхе, тело просто реагирует: запах, вид – обморок. Вот и всё.

Мастер Гиллад встаёт, зажигает в чашах огонь, и в пятне света вырисовывается его задумчивое лицо и усталый взгляд из-под насупленных седых бровей. Он  наконец-то интересуется следом на моём запястье. Напяливает очки на выцветшие голубые глаза, выбирает в сложной конструкции стекло потолще и пытается рассмотреть. Кряхтит, сопит, водит большим пальцем по моему запястью, надавливает на отметину, но едва убирает палец, не остаётся и следа.