Последние и первые люди: История близлежащего и далекого будущего

На соседнем поле последовала торопливая церемония. Был зажжен костер. Прибор и не менее смертоносная рукопись были сожжены. А затем печальный молодой китаец, настойчиво пожимавший всем руки, сказал: «Я не должен жить, если во мне продолжает жить моя тайна. Однажды более достойная раса вновь сделает такое открытие, но сегодня я представляю опасность для планеты. И поэтому я, столь глупо не замечавший, что живу среди дикарей, позволю себе, следуя древней мудрости, умереть». И с этими словами он упал замертво.

3. Европа убита

Радио и молва разнесли слух об этом по всему миру. Был загадочно взорван целый остров. Американский воздушный флот загадочно уничтожен в воздухе. И по соседству с тем местом, где эти события произошли, известнейшие ученые собирались на свою конференцию. Европейское правительство тщательно искало неизвестного спасителя Европы, чтобы поблагодарить его и применить его открытие для собственной пользы. Президент научного общества представил состав участников встречи и итоги тайного голосования. Он и его коллеги были незамедлительно арестованы, и было применено «давление», сначала моральное, а затем и физическое, чтобы заставить их открыть секрет, потому что мир был уверен, что они действительно знали его и удерживали при себе для своих собственных целей.

Между тем стало известно, что командующий американскими военно-воздушными силами, после того как разгромил европейский воздушный флот, получил инструкции только лишь «покружиться» над Англией, пока будут идти переговоры о мире. Потому что в Америке представители большого бизнеса угрожали правительству бойкотом, если над Европой будет произведено чрезмерное насилие. Большой бизнес был весьма интернационален в своем мнении, ему было ясно, что разрушение Европы должно неминуемо расстроить американские финансы. Но беспрецедентное бедствие с победоносным воздушным флотом ввергло американцев в слепую ярость, и партия мира на время затихла. Поэтому так и вышло, что оборонительные действия одного китайского ученого не только не спасли Англию, а, наоборот, обрекли ее.

В течение нескольких дней европейцы жили в паническом страхе, не представляя себе, какой ужас может обрушиться на них в любой момент. И потому неудивительно, что правительство прибегло к пыткам, чтобы вытянуть из ученых их секрет. Как нет ничего удивительного и в том, что из сорока лиц, причастных к произошедшему, один, и это был англичанин, спас себя, прибегнув к обману. Он пообещал сделать все возможное, чтобы «вспомнить» тот сложный и запутанный процесс. Под строгим наблюдением он использовал свои собственные знания физики, чтобы провести эксперимент в поисках китайского эффекта. Однако, к счастью, он был на ложном пути. И, разумеется, он знал это. Хотя его первым мотивом было всего лишь самосохранение, позже он стал следовать методике непрерывного предотвращения опасного открытия путем направления исследований в тупик. И таким образом его измена в виде одной лишь симуляции попытки повторения, в качестве наиболее известного физика, при проведении исследований в абсолютно безнадежном направлении, спасло эту недисциплинированную и с трудом похожую на человеческую расу от уничтожения ее собственной планеты.

Американцы же, обычно избегающие чрезмерностей, теперь оказались охвачены коллективным безумием от ярости к англичанам и всем европейцам вместе взятым. С холодной расчетливостью они залили Европу самым новейшим и самым смертоносным газом, чтобы отравить всех людей в их городах, словно крыс в собственных норах. Примененный газ был такого свойства, что сила его воздействия должна была иссякнуть через три дня. Поэтому американские санитарные службы могли занимать любой крупный город через неделю после атаки. Из тех, кто первыми вступили в глубочайшую тишину уничтоженных городов, многие были повергнуты в смятение от присутствия несметного числа мертвых людей. Первоначально газ действовал на уровне земли, но затем, поднимаясь как морская волна, поглотил верхние этажи, остроконечные шпили, высокие холмы. И потому в то время как на улицах лежали тысячи тех, кто был захвачен первыми волнами отравы, каждая крыша или бельведер хранили тела тех, кто с трудом поднимался вверх в тщетной надежде сбежать за верхнюю границу досягаемости надвигавшейся волны. Когда же появились оккупанты, им оставалось созерцать лишь вытянутые во весь рост и искривленные фигуры.

Вот так умерла Европа. Все центры интеллектуальной жизни были разрушены, а из сельскохозяйственных районов оказались нетронутыми лишь высокие нагорья и горные вершины. С этого момента европейский дух жил, лишь частично и в самом извращенном виде, в умах американцев, китайцев, индийцев и всех остальных.

Разумеется, остались еще и английские колонии, но в тот момент они были менее европейскими, чем американскими. Несомненно, эта война уничтожила Британскую Империю. Канада объединилась с Соединенными Штатами. Южная Африка и Индия заявили о своем нейтралитете в момент возникновения войны. Австралия, хотя и не из-за малодушия, а лишь из-за противоречия в чувствах привязанности, тоже вскоре заняла нейтралитет. Новозеландцы закрепились в своих горах и поддерживали безумное, но героическое сопротивление почти в течение года. Простой и храбрый народ, они почти не имели представления о духовности Европы, однако по непонятным причинам и несмотря на их значительную американизацию, были преданы ей, или, по крайней мере, символу, выражавшему одну из сторон европеизации, заключенному в слове «Англия». Разумеется, их преданность была столь экстравагантной, что когда дальнейшее сопротивление стало невозможно, то многие из них, как мужчины, так и женщины, предпочли покончить с собой, но не покориться.

Но самую длительную агонию в этой войне пережили не потерпевшие поражение, а победители. Потому что когда охладилась их страсть, американцам не удалось так легко скрыть от себя тот факт, что они совершили убийство. В душе они были не жестокими людьми, а скорее мягкими. Им нравилось думать о мире, как о месте сплошных невинных наслаждений, а о самих себе, как о главных поставщиках удовольствия. Однако они так или иначе были втянуты в это немыслимое преступление, и с этого времени всепроникающее чувство коллективной вины исказило американское сознание. Они всегда были хвастливы и фанатичны; теперь же эти качества в них стали непомерны, даже до безумия. Как индивидуально, так и все вместе, они стали всё больше бояться критики, всё более подвержены отвращению и стыду, всё более лицемерны, всё более враждебны критическому разуму, всё более суеверны.

Таким образом, этот когда-то благородный народ был избран богами, чтобы быть проклятым и стать посланником бедствий.

III. Америка и Китай

1. Соперники

После падения Европы условные культурные зависимости людей постепенно кристаллизовались в два больших национальных или расовых центра духовной привязанности, олицетворяемых американцами и китайцами. Постепенно все другие проявления патриотизма стали не более чем частными случаями одного или другого из этих двух главных столпов благонадежности. Поначалу, разумеется, было множество разрушительных междоусобных конфликтов. Подробная история этого периода должна бы описать, как именно Северная Америка, повторяя процессы теперь уже древней «американской гражданской войны», объединила внутри себя американизированные к этому времени страны Латинской Америки на Южно-Американском материке; и как Япония, когда-то угрожавшая развивающемуся Китаю, получила такой урон от социальных революций, что пала жертвой американского империализма; и как эта зависимость настолько сильно повлияла на ее духовную привязанность к китайцам, что в конце концов Япония освободила себя путем героической войны за независимость и присоединилась к возглавляемой Китаем Азиатской Конфедерации.

Полная история рассказала бы также о превратностях Лиги Наций. Хотя она никогда не являлась правительством космополитов, а была лишь ассоциацией национальных правительств, каждое из которых отстаивало, главным образом, собственные интересы, эта громадная организация постепенно приобрела вполне реальный престиж и влияние на всех своих членов. И несмотря на множество недостатков, большинство которых были обусловлены ее базовым уставом, она была бесценна как большой реальный центр, где фокусировались интересы всего человечества. Вначале ее существование было весьма условным, и она со всей осторожностью лишь поддерживала себя, доходя едва ли не до подобострастия по отношению к «высшим силам». Однако постепенно она приобрела моральный авторитет такой степени, что никакая сила, даже самая могущественная, не отваживалась открыто и хладнокровно проигнорировать решение Лиги или отклонить решение Верховного суда. Но поскольку человеческие интересы носили характер скорее национальный, чем космополитический, очень часто случались ситуации, в которых нация теряла голову, впадала в буйство, нарушала свои обещания и бросалась в подстегиваемую страхом агрессию. Такая ситуация и вызвала англо-французскую войну. В другие времена нации распались бы на два больших лагеря, и Лига была бы временно забыта в связи с их разногласиями. Именно это случилось во время русско-германской войны, оказавшейся возможной только благодаря тому, что Америка предпочитала поддерживать Россию, а Китай благоволил Германии. После разрушения Европы мир некоторое время большей частью делился на Лигу и на Америку. Но Лига была полностью под властью Китая и больше не отстаивала космополитические интересы. Дело обстояло именно таким образом, и те, чья преданность интересам человечества была неподдельной, изо всех сил старались вернуть Америку в общее содружество, и в конце концов добились успеха.

Несмотря на поражение Лиги в попытках противостоять «великим» войнам, она превосходно справлялась с предотвращением всех малых конфликтов, которые некогда были хронической болезнью человеческой расы. Под конец, разумеется, мир на планете был бы надежно защищен, если бы сама Лига не была бы разделена почти на равные половины. К несчастью, с подъемом Америки и Китая эта ситуация стала все более и более обычной. В период войны между Северной и Южной Америкой была сделана попытка воссоздать Лигу как верховную международную власть, контролирующую объединенные вооруженные силы всех наций. Но хотя стремление к космополитизму и было велико, племенное обособление было сильнее. Результатом стало то, что по настоянию японцев Лига фактически раскололась на две Лиги, каждая из которых заявляла о наследовании верховной власти в международных делах от старой Лиги, но каждая на самом деле находилась под влиянием одного из полюсов сверхнационального интереса: одна – американского, другая – китайского.

Это произошло через сотню лет после падения Европы. Следующее столетие завершило процессы формирования двух систем, политических и духовных. С одной стороны выступала богатая и сплоченная Американская Континентальная Федерация с ее бедными родственниками – Южной Африкой, Новой Зеландией, полуразрушенными остатками Западной Европы и частью лишенного сердца тела, которым была Россия. С другой стороны были Азия и Африка. На деле древнее характерное различие между Востоком и Западом стало теперь основой политического чувства и организации.

Внутри каждой из систем существовали, без всякого сомнения, реальные культурные различия, главными из которых были различия между китайским и индийским менталитетами. Китайцы были заинтересованы в видимости, в утонченности, в прагматизме; в то время как индийцы были склонны искать за видимостью некую предельную реальность, для которой эта жизнь, как они говорили, была всего лишь преходящим аспектом. Так, обычный индиец никогда не принимал близко к сердцу никакую практическую социальную проблему, при всей ее серьезности. Идея совершенствования этого мира никогда не была для него всепоглощающим интересом – с тех самых пор, как он приучился верить, что этот мир являлся всего лишь тенью. Было, разумеется, и такое время, когда Китай имел меньшую духовную связь с Индией, чем с Западом, но страх перед Америкой притянул друг к другу эти два великих народа. По меньшей мере, они были всерьез единогласны в своей ненависти к этой смеси коммерческого туризма, миссионерства и варварского завоевания, что повсюду воплощали собой американцы.

Китай, отдавая дань своей относительной слабости и раздражению, вызванному распространившимися внутри него щупальцами американской индустрии, в это время был более националистичным, чем его соперник. Америка, естественно, открыто заявляла, что переросла национализм и олицетворяет политическое и культурное единство мира. Но она понимала это единство как единство под руководством Америки, а под культурой подразумевала американский образ жизни. Такой вид космополитизма принимался и Азией, и Африкой без всякой симпатии. В Китае были предприняты согласованные действия с целью искоренения иностранных элементов из его культуры. Успех этих действий, однако, был лишь поверхностным. Косички и палочки для еды снова вошли в моду среди паразитирующей части населения, и изучение китайской классики стало обязательным во всех школах. Однако образ жизни обычного среднего человека оставался американским. Не только потому, что он использовал американские столовые приборы, обувь, граммофоны, бытовую технику, но при этом его алфавит был европейский, его словарный запас был пропитан американским сленгом, его газеты и радио были в той же мере американскими, хотя и антиамериканскими по политическому содержанию. Он ежедневно наблюдал на своем домашнем телеэкране все особенности американской личной жизни и каждое американское общественное событие. Вместо опиума и китайских палочек он пристрастился к сигаретам и жевательной резинке.

Образ его мыслей также большей частью был монголоидным вариантом американского мышления. Например, его мышление не было метафизическим, но поскольку некоторое присутствие метафизики является неизбежным, то он простодушно воспринял материалистическую метафизику, которую широко распространили ранние большевики. С этих позиций единственной реальностью была физическая энергия, и разум был всего лишь одной из систем управления телом, отвечающей за реакции на внешние раздражения. Бихевиоризм играл некогда большую роль в очищении лучших западных умов от суеверий, и одно время он был главным развивающимся острием мысли.

Эта ранняя, веская, хотя и экстравагантная доктрина, была тем, что поглотило Китай. Но на своей родине бихевиоризм постепенно инфицирован, благодаря всеобщей потребности в удобных идеалах, и окончательно видоизменился в странный вид спиритизма, согласно которому отдаленная реальность была, без всяких сомнений, физической энергией, и та энергия была отождествлена с божественным духом. Наиболее драматической чертой американской мысли в этот период было соединение бихевиоризма и фундаментализма, устаревшего и выродившегося вида христианства. Бихевиоризм сам по себе, разумеется, был разновидностью вывернутой пуританской веры, согласно которой интеллектуальное спасение включало признание сырой материалистической догмы, главным образом потому, что она была несовместима с лицемерием и непонятна интеллектуалам ранних философских школ. Более старые пуритане подавляли все плотские страсти; эти же, новые, подавляли с не меньшим самодовольством страсти духовные. Но при все возрастающем уклоне в сторону спиритизма самого естества, бихевиоризм и фундаментализм нашли точку соприкосновения. Поскольку отдаленная материя физического мира была объявлена теперь многообразной и произвольной «частью» деятельности «духа», то какое удобство это создавало для согласия между материалистами и спиритуалистами! В основе, несомненно, они никогда не расходились так далеко, хотя и были противниками в теории. Настоящее же расхождение было между действительно духовным подходом, с одной стороны, и смешанным, духовно-материалистическим, с другой. Поэтому большинство материалистов из христианских обществ и большая часть доктринеров из кругов ученых не слишком долго искали формулу для выражения собственного единства, их отказа от всех тех витиеватых и пышных положений, которые выступали как характеристика человеческого духа.

Два этих убеждения были едины в их отношении к исходному физическому движению. И здесь лежит глубочайшая разница между мышлением американцев и китайцев. Для первых деятельность, любой вид деятельности, был сам по себе конечным итогом; для вторых деятельность была всего лишь продвижением к истинному конечному итогу, которым являлся отдых и умиротворение разума. Действие должно быть предпринято лишь тогда, когда нарушалось равновесие. И в этом отношении Китай был един с Индией. Оба предпочитали созерцание действию.

Поэтому в Китае и в Индии страсть к богатству была менее сильной, чем в Америке. Богатство было силой, необходимой, чтобы приводить в движение людей и объекты, и в Америке, вследствие этого, богатство откровенно считалось тенью Бога, божественным духом, вложенным в человека. Бог был высший хозяин, вселенский Работодатель. Его мудрость представлялась как колоссальная активность, его любовь – как необыкновенная щедрость к своим работникам. Рассказы о талантах стали краеугольным камнем образования, и, по этим причинам, быть богатым означало быть почитаемым в качестве одного из главных посредников самого Бога. Типичным американцем, представлявшим большой бизнес, был тот, кто в окружении демонстрируемой им роскоши в глубине души оставался аскетом. Он ценил свою славу только потому, что она доказывала остальным людям, что он относится к числу избранных. Типичным же представителем богачей из Китая был тот, кто наслаждался своей роскошью, проявляя тонкий неизменный вкус, и был крайне редко склонен жертвовать им ради всего лишь желания добиться власти.

С другой стороны, поскольку американская культура была тесно связана с ценностями жизни индивидуума, она была более чувствительна, чем китайская, к благосостоянию простых людей. По этой причине условия в промышленности при американском капитализме были куда лучше, чем при китайском. А в Китае оба эти вида капитализма существовали бок о бок. Там были американские заводы, использующие американскую систему, где китайские рабочие процветали, но были и китайские заводы, на которых рабочих можно было сравнить с наемными рабами. Тот факт, что большинство китайских промышленных рабочих не могли получить возможность купить автомобиль, не говоря уже об аэроплане, был источником самодовольного возмущения среди американских работодателей. А то обстоятельство, что этот факт не вызывал никакой революции в Китае и что китайские предприниматели были способны обеспечивать избыток трудовых ресурсов несмотря на лучшие условия работы на американских заводах, само по себе являлось источником замешательства и недоумения. Но на самом деле то, чего хотел средний китайский рабочий – не чисто символическая самоуверенность при управлении находящимися в частной собственности машинами, а уверенность в будущей жизни и действительно свободное время. На ранних стадиях формирования «современного» Китая разумеется, возникали серьезные возмущения классовой ненависти. Почти каждый крупный китайский промышленный центр, в какой-то из моментов своего развития, громил своих работодателей и объявлял себя независимым коммунистическим городом-государством. Но коммунизм был чужд Китаю, и ни один из этих экспериментов не имел постоянного успеха. В итоге, когда правление Национальной Партии стало уверенным и надежным и всем проявлениям зла в промышленности был положен конец, классовое чувство уступило место политической ненависти к американскому вмешательству и американскому мошенничеству, и тех, кто работал под американским началом, очень часто стали называть предателями.

Национальная Партия, разумеется, не была выразителем духа Китая; но она была как бы центральной нервной системой, внутри которой дух осуществлял контроль как руководящий принцип. Партия была чрезвычайно практической, но в то же время и идеологической организацией и в ней на равных правах гражданская служба сочеталась с религиозной дисциплиной, при этом партия всеми силами противодействовала любому виду религии. Созданная первоначально по образцу большевистской партии России, она, кроме того, черпала идеи из местной и описанной в литературе организации службы в старом Китае, и зачастую даже из традиций объединенной администрации, которая была лучшим и основным вкладом Британской империи на Востоке. Поэтому, следуя собственному курсу, Партия приближала идею духовных правителей. Чтобы в обычном порядке быть принятым в Партию, необходимо было сделать две вещи: пройти очень трудный письменный экзамен по западным и китайским общественным наукам и пройти пятилетний срок обучения реальной административной работе. Вне Партии Китай был по-прежнему чрезвычайно пронизан коррупцией, потому что казнокрадство и протекционизм не осуждались с тех давних пор, как они были благопристойно прикрыты. Но Партия дала блестящий пример самозабвенного ревностного служения, и эта невероятная честность была одним из источников ее силы. Было общеизвестно, что член Партии искренне заинтересован в общих, а не в своих личных делах, и потому заслуживает доверия. Высшим объектом его преданности была не Партия, а Китай, и, разумеется, не масса отдельных людей, к которым он относился почти столь же небрежно, как и к себе, а корпоративное единство и культура расы.

Вся полнота исполнительной власти в Китае находилась теперь в руках членов Партии, и решающим законодательным органом был Партийный Съезд. Между двумя этими институтами находился президент. Иногда будучи не более чем председателем Исполнительного Комитета, этот человек время от времени был почти диктатором, соединяя в себе атрибуты премьер-министра, императора и папы. Потому что глава Партии был главой государства, и, подобно древним императорам, он становился символическим объектом выражения культа предков.

Политика Партии определялась отношением китайцев к культуре. Как западные государства очень часто организовывались благодаря стремлению к военному престижу, так и новый Китай организовывался под влиянием престижа культуры. Потому что с этой стороны американское государство осуждалось как пример в высшей степени варварской грубости; таким образом, патриотизм был втянут в сферу управления, чтобы усилить культурную политику Партии. Было предметом гордости, что в то время как в Америке каждый мужчина и каждая женщина могли лишь надеяться пробить путь к материальному богатству, в Китае каждый развитый человек мог на самом деле наслаждаться всем культурным богатством расы. Экономическая политика Партии основывалась на принципе предоставления всем рабочим получения гарантированных средств к существованию и возможности полноценного образования. (В глазах американцев, однако, средства к существованию, закрепленные таким образом, были едва ли пригодны лишь для зверей, а обеспечиваемое образование было устаревшим и атеистическим.) Партия проявляла немалую заботу о том, чтобы собрать в свои ряды лучших представителей от всех социальных классов, а также поощряла среди масс интеллигенции уважение к образованию и создавала у них иллюзию, что они сами в какой-то степени являются составляющей национальной культуры.

Но, говоря по правде, эта культура, которую простой народ почитал в своих высших руководителях и которой так подражал в собственной жизни, едва ли была менее поверхностной, чем культ силы, против которого она выставлялась. Потому что это был почти в полном смысле культ социальной справедливости и поголовной грамотности: не такого простого книжного образования, которое охватывало и древний Китай, а как обширной совокупности современной научной теории, в которой главную роль играла чистая математика. В прежние времена кандидат для работы в учреждении должен был продемонстрировать небольшое, но некритическое знание классических писателей; теперь же он должен был представить доказательства не менее чем сообразительности в написании основополагающих физических формул, знаний биологии, психологии и особенно экономики и социальной теории. И хотя перед ним никогда не ставилась задача ломать голову над философскими основами математики, ожидалось, что он должен быть знаком со сложностью по крайней мере одного из направлений этого широкого поля искусств. Масса информации, наваливавшаяся на студента, была так велика, что он не имел времени обдумать общие значения различных отраслей собственных знаний.

Однако в Китае был дух. И в этом неуловимом китайском духе лежала единственная надежда Первых Людей. Проникающая повсюду, Партия была меньшинством передовых умов, которые являлись источником ее воодушевления и формирования духа нации в этот период. Четко осознающие ограниченность человека, эти мыслители считали его не менее чем вершиной творения вселенной. На основе позитивистской, а скорее поверхностной, метафизики они построили социальную идею и создали теорию искусств. Разумеется, в развитии и достижениях искусства они видели высшее человеческое Достижение. Будучи пессимистами относительно отдаленного будущего расы и пренебрегая американским евангелизмом, они признавали в качестве конца существования создание сложно соединенного узора из человеческих жизней, оправленного в красивую рамку. Общество, высочайшая работа искусства (так они определяли его), является очень тонкой и скоропортящейся тканью человеческих отношений. Они даже допускали возможность, что в последнем пристанище, не только одной личной жизни, а жизненного пути всей расы, может произойти трагедия, и это следует оценить согласно стандартам трагического искусства. Отделяя их собственный дух от американского, один из них сказал: «Америка – это умственно отсталый подросток, попавший в игровую комнату, оборудованную роскошью и электрической энергией, делающий вид, что его механическая игрушка управляет миром. Китай – это джентльмен, прогуливающийся вечером в собственном саду, больше всего наслаждающийся ароматом и порядком, потому что в воздухе уже появляются первые признаки зимы, а до его слуха доносится молва о несокрушимом варваре».