Волк в ее голове

ПОЧТАМПЪ сейчас

Мухонос

О_о

[фото]

Этот дебил постоянно шлёт всякую пургу в чат класса, и я, не читая, смахиваю «наклейку» прочь.

Изыди.

Видео на секунду подвисает, затем Вероника Игоревна показывает целый, здоровенький конденсатор и крепит к нему крокодильчиками два проводка от вилки. Прикладывает палец к губам и, разматывая провод, отходит вместе с нами в дальний угол кабинета – того, старого, сгоревшего. С трудом запихивает вилку в древнюю розетку.

– Бам, – шепчу я.

Мигают плафоны. Конденсатор лопается со вспышкой, будто перезрелый плод; разлетаются серпантины фольги. Один прилипает к доске, другой к потолку. В кадре появляются члены химического электива: ошалелые, с диковатыми улыбками. Среди них я с оторопью вижу и себя – вижу и не узнаю. Ни причёску-горшок, ни синюю рубашку, ни покатые плечи. Какой же вы нескладный, Артур Александрович.

Вероника Игоревна снова прикладывает палец к губам, и видео замирает.

Я ловлю себя на том, что радуюсь какому-то неуловимому, ускользающему чувству внутри – словно бы движению воздушных потоков памяти, и блокирую экран.

Не знаю, кто рассказал тогда родителям о конденсаторной бомбочке. Может, речь шла и не об этом случае, а об истории, когда Олеся облилась щёлочью, но электив закрыли, а кабинет сгорел.

Жалко.

Определённо те занятия с Вероникой Игоревной проходили куда интереснее, чем замены Леонидаса. И класс её лучше этого убожества, где каждый гвоздь пропитался нафталиновым духом прошлого. Типичные старые парты, типичная убитая доска. Типичный Ньютон на стене – между типичными Путиным и Медведевым.

Пока я так размышляю, до меня доходит экскурсионный список. Он пахнет чипсами, он подкараулил солнечный зайчик в левом верхнем углу и собрал, кажется, ВСЕ оттенки синих ручек.

Каждый год нам предлагают поездку на северо-стрелецкие скиты, и каждый год мы табуном туда чешем. Не потому, что это бог весть как прикольно, а потому что находится лишний повод прогулять гимназию. Трум-пум-пум – денёк свободы от нудятины. Я с радостью щёлкаю ручкой, вписываю себя и передаю листок дальше. Только в этот момент, запоздало, что-то царапает моё внимание.

Наш 10 «В» повезёт не Вероника Игоревна – Леонидас.

– …где делегация Северо-Стрелецка приняла участие в областной конференции «Север – страна без границ», – проникает мне в уши его голос. Низкий и сочный. Девчонки от него тают, а мужиков подташнивает. – Как некоторые знают, нашу гимназию представляла ваша одноклассница… Олеся встань, пожалуйста… с работой о нашем писателе-земляке Н.О. Булдакове. За что нашей гимназии была вручена грамота. Не слышу поздравлений!..

Олеся с наигранным смущением встаёт и принимает вялые аплодисменты. Она, как обычно, в белой сорочке и юбке оттенка лоснящегося воронова крыла. Сколько я помню, Олеся всегда ходит в одной и той же одежде одних и тех же монохромных оттенков – словно родилась от шахматной интрижки чёрного офицера и белой королевы.

– Спасибо, Олеся. Так, об экскурсии сказал, о конференции сказал. На чём мы остановились?.. – Леонидас одной рукой трёт висок, другой сжимает пастельно-жёлтый мел, тень которого по диагонали пересекает бородатое лицо. – А, ругали наших модников и модниц. Не вижу причин, почему бы не продолжить. Кто у нас следующая жертва? – Леонидас театрально прищуривается и осматривает класс.

Касательно первой жертвы: в углу вы наверняка заметили Симонову – благо наша конфетка уже минут двадцать топчется лицом к стене, как напакостивший малыш. Сегодня Аня щеголяет в клетчатой мини-юбке. Квадраты чёрные, квадраты красные, округлости попы – кра-со-та. Не знаю, чего добивался Леонидас, но в итоге всё мужское население 10 «В» выкручивают шеи, любуясь на Анины булочки. И да, они в самом деле притягивают.

– Артур, с добрым утром! – раздаётся голос Леонидаса, и я резко отворачиваюсь от прелестей Симоновой. – Прекращай щёлкать ручкой, милый друг, и поднимайся.

– Проснись и пой, зуо-омби, – напевает Коваль и раздражающе цокает.

Судя по «наклейке», которая мигает на экране моего телефона, Шупарская отвечает «да ладно» на сообщение Мухоноса. Прочитать больше я не успеваю: кладу на парту ручку, сотовый и неохотно встаю. Пальцы упираются в канавки надписи «НЕНАВИЖУ МЕСЯЧНЫЕ» на поверхности парты, лицо обдаёт мокрым воздухом из окна.

– Милый друг? – Леонидас фотографирует меня для стены позора и вопросительно поднимает бровь.

– Ну чё не так с моей одеждой?

– Ещё раз, для всех: пижамы, свитшоты, худи, толстовки, майки-алкоголички и мини-юбки – под запретом. Персонально для Артура: стрижка офицера СС, короткие штанишки и голые лодыжки – найн.

– Эта стрижка, Евгений Леонидович, – современная.

– Милый друг, лично я придерживаюсь либеральных взглядов. Я обеими руками и ногами за всё новое и современное. И на мои уроки я разрешаю ходить как угодно, но на остальных – надевай парик.

– Эта стрижка – современная, – с вызовом повторяю я.

А-а-а-а, убейте меня. Чем мне нравится Вероника Игоревна, так тем, как ловко избегает подобные темы. Она бы скорее поинтересовалась, что общего у грозового облака и батарейки, и ещё повела бы нас ловить молнии в банку из-под огурцов.

И мы бы точно не обсуждали всем классом мой причесон.

– Артур, ты знаешь, что отличает человека от других существ?

Я открываю рот, но Леонидас не дожидается ответа:

– Умение адаптироваться к социальным нормам. Например, у учеников гимназии должна быть аккуратная стрижка, а не стрижка гитлерюгенд.

Раздаются смешки.

– Строго говоря, – я тоже улыбаюсь, – в каждом из нас живёт по килограмму бактерий, а клеток этих бактерий раз в десять больше, чем наших клеток, так что мы скорее не люди, а кишечные палочки в скафандре.

Кто-то фыркает от смеха, у Леонидаса дёргается бровь.

– Умничаем?

– Мы не на «Модном приговоре», Евгений Леонидович. В гимназии надо оценивать выученные уроки.

– Вау, – доносится слева. Сзади восторженно присвистывают.

Леонидас насупливается на секунду, затем усмехается.

– Да не вопрос. Прошу к доске. Напиши мне формулу ёмкости.

Я наклоняю голову, подобно упрямому быку.

– Как бы… Вероника Игоревна меня обычно не вызывает.

Брови Леонидаса ползут вверх.

– Это ещё почему?

– У меня, типа, кое-какая фигня с написанием.

На самом деле к 10 классу Артура Александровича научили писать более-менее без ошибок. Ну, или он лепит их не чаше среднестатистического гимназиста.

– Для детей с ограничениями существуют специальные классы.

По кабинету разбегаются голоса.

– Я не ребёнок, Евгений Леонидович.

– Для подростков, извини. – Леонидас примирительно поднимает руки. – Неправильная формулировка. Я верно понимаю, что к подросткам с ОВЗ ты отношения не имеешь?

– Ну, не так серьёзно.

– Тогда тебе ничего не стоит порыться в чертогах своего разума и нарисовать формулу-другую.

Видно, в лице у меня отражается такая ослиная упёртость, что Леонидас вздыхает и устало трёт висок.

– Ладно. Не хочешь писать, милый друг, так СКАЖИ НАМ: что у нас такое… хм-м, Лейденская банка?

У Олеси поднимается рука и слегка покачивается, будто флаг над полем битвы.

– Мы ещё не дошли до неё, – отвечаю я Леонидасу.

На самом деле Вероника Игоревна рассказывала об этом на элективе, но Леонидас меня раздражает.

– Ничего не знаю. По программе у вас триста лет как должны быть конденсаторы, и я хочу услышать, зачем, чёрт возьми, придумали Лейденскую банку.

Он издевается?

– Банка такая. Для накопления и раздачи заряда, – неохотно отвечаю я, кося взглядом на Олесю. – Из восемнадцатого века.

Всё?

От меня отстали?

– Милый друг! – Усталое лицо Леонидаса накрывает тень. – Мы не на допросе. Сделай вид, что тебе интересно.

Вытянутая рука Олеси напрягается до предела. Да и сама она вот-вот вылетит из стула, как пробка из шампанского.

– Банка… у неё есть проводники: гвоздь, воткнутый в крышку, и фольга, в которую завёрнута банка. Есть э-э-э… – я роюсь в памяти, но не обнаруживаю там нужного термина, – стекло. Непроводник.

Кто-то ржёт над моей косноязычностью.

– Милый друг, если ты также отвечаешь Веронике Игоревне, – Леонидас поднимает ледяной, осуждающий взгляд, достойный спартанского царя, и мои брови сами собой ползут вверх, – то я не понимаю, откуда у тебя «отлично».

Ар-р-р-р! Ответ таков, каков вопрос.

– Если вокруг банки возьмутся за руки сто восемьдесят десантников, первый из которых коснётся гвоздя, а последний – фольги, то мы узнаем много новых ругательств.

Класс взрывается смехом, и я улыбаюсь, довольный эффектом.

– От чего зависит ёмкость Лейденской банки?

– От химического состава эм-м… стекла. Непроводника.

– Диэлектрика! – яростно шепчет Олеся.

– Не-про-вод-ни-ка, – упрямо повторяю я. – На секундочку: бывает его пробой.

Сотовый тихо мигает и отображает сообщение:

ПОЧТАМПЪ сейчас

Агент

Семья вашего друга денег должна. Не решат вопрос до конца недели – начнём применять все виды проверенных временем негативных воздействий.

[фото]

Я машинально снимаю блокировку и с неприятным удивлением понимаю, что на фото «друга» застыла Диана. Она нарядилась в бесформенную малиновую куртку, из-под которой выглядывает белая футболка c неоновой надписью «Спаси дерево – сожри бобра». На подбородке Дианы темнеют ссадины, в волосах застряла трава. Лицо испятнали солнечные зайчики. Диана тащит за одну лямку рюкзак, который едва не подметает тропинку в соснах, а другой рукой отводит прядь со лба.

И только джинсов нет – на их месте женские ноги с обнажёнными гениталиями. Торчат они криво и несуразно, будто тот, кто лепил картинку в «Фотошопе», не до конца освоил законы перспективы.

В горле у меня наливается тяжесть.

Снимку – тому, на почве которого взрастили это порночудовище – пять лет. На правой половине оригинала вы бы увидели Артура Александровича.

– Бывает… пробой, – повторяю я с трудом, больше по инерции, и прочищаю горло. – Бывает… Можно встречный вопрос?

Леонидас поворачивает в мою сторону ухо.

– Д-да. Ну… про Веронику Игоревну. – Я снова прочищаю горло, которое будто забили паклей. – Вы не знаете, когда она вернётся?

В кабинете повисает молчание. Утихла и жутковатая «зимняя» гроза, и небо светлеет за холмом кладбища. Всё тише шатаются берёзы, всё реже молнии рвут чёрные облака. Леонидас ещё пару секунду смотрит в бумаги, которые блиндажным накатом вздымаются над столом, затем моргает и выпрямляется.

– Хочу напомнить, что в классе присутствуют люди, – Олеся поднимает руку и обдаёт меня выразительным взглядом, – которым оценки нужны.

– Иди в баню, – шепчу я.

Олеся показывает розовый язычок.

– Вероника Игоревна… – Леонидас, не замечая наш с Олесей обмен любезностями, встаёт и забирает у первой парты экскурсионный список. – Не переживайте, всё войдёт в привычную колею.

Леонидас некоторое время молчит, наконец улыбается.

– Судя по этому листку я должен сказать, хочу я пойти в кино с Шупарским или нет.

Шупарский розовеет и бурчит: «Это не вам».

– Что до Вероники Игоревны, – продолжает Леонидас, – то со следующей недели мы скорректируем расписание так, что химию у вас буду заменять я, а физику – Станислав Федосович. Я вообще считаю, что не дело, чтобы такие важные предметы вёл один учитель.

По рядам разлетаются шепотки, и снова воцаряется тишина, в которой чётко слышатся шаги в коридоре. Мой телефон мигает, отображая ещё один ответ на сообщение Мухоноса: на этот раз удивлённый смайлик присылает Павликовская. Следом загорается «мамадорогая» от Радченко. Под сердцем у меня щекочет от любопытства.

– Артур, – Леонидас делает вопросительное лицо, – больше не добавишь к своему ответу?

Слушайте, это уже действительно похоже на допрос. И да, Веронике Игоревне я бы сказал больше. Например, что молния – типичная разрядка сферического конденсатора, что керамические непроводники позволяют менять ёмкость, как по волшебству, а ионистор это ГОСПАДИБОЖЕ не транзистор. Но то – Веронике Игоревне. Ради Леонидаса – «найн», ибо в голове у него одни причёски и социальные нормы, а замены через неделю-две кончатся, и вернётся обычный порядок вещей.

Я неопределённо дёргаю плечом.

– Как угодно. Непроводник, на секундочку, – Леонидас пародирует мою интонацию, – называется диэлектриком. Это не физика, милый друг, это… диванная физика какая-то. На четвёрку с минусом.

Лицо у меня вскипает, под мышками выступает пот. Я растерянно спрашиваю у Леонидаса «почему?», но это короткое слово тонет в шуме – ибо после секундной заминки класс взрывается аплодисментами и воплями.

– Наконец-то! – кричит Мисевра. – У Арсеньева четыре по физике! Я дожила до этого! Я дожила!

Меня разрывает от возмущения. Умом я понимаю, что отвечал не слишком охотно и бодро, отвечал с пренебрежением, имея в голове, как пару дней спустя выйдет Вероника Игоревна… но, блин, отвечал!

– Мобыть, ты заболел? – сквозь ржание спрашивает Коваль.

– Что-то вы так не радовались, когда просили у него списать, – громко замечает Валентин.

Сегодня он устроился далеко от моего наблюдательного пункта – аж на первой парте. Вообще мы с Валентином обычно сидим вместе, но объяснить это Леонидасу оказалось не под силу. Или дело в напряжении, которое чувствуется у нас с Валентином после «инцидента в ППЧ»? Я будто жду от него очередной гадости, очередного «выпуска». Но вот он заступается за меня, и все сомнения кажутся невыразимо пошлыми, глупыми.

– Почему? – перекрикиваю я балаган со второй попытки.

– Жизнь – боль, – с назидательным видом отвечает Леонидас. Так, будто сделал мне одолжение.

Я пытаюсь убедить себя, что никакой трагедии в четвёрке нет, но червячок сомнений на моём ухе вновь поднимает голову и шепчет – теперь уже громче:

– Ты не заслужил иного. Ты никогда не заслуживал иного.

В голове мелькает глупая мысль: не нарушил ли я чем-то ритуал Дианы? Я и не верил в него никогда, но как ещё объяснить последние годы? Учительским талантом Вероники Игоревны?

Существует ли вообще такой талант?

И почему этот «талант» не сработал с Леонидасом?

Класс всё ржёт. Коваль плоско шутит, Олеся жестом римского императора показывает большим пальцем вниз, и в эту секунду я её ненавижу.

Ненавижу людей, которые считают себя лучше только потому, что быстрее пишут, точнее зубрят и получают высокие оценки. Хоть всю жопу обклейте золотыми медалями, толку-то? Вы не станете лучше или мудрее, у вас не откроются новые способности. Может, вы заработаете миллиард? Ну-ну: посчитайте, во сколько лет получил диплом вышки Билл Гейтс и тот крендель, который делал Facebook. Сбились? Теперь скажете, что красный диплом избавит от Страшного суда? Грамота за участие в районной конференции спасёт, когда черти подожгут ваши пятки?

Поверьте, чертям насрать на ваше образование.

Всем на него насрать. Важна голова, которая умеет думать, и руки, которые умеют делать.

Точка.

Недовольный самим собой, я бухаюсь на стул и хватаю мигнувший телефон. Кручу сообщения туда-сюда, ничего не видя и не замечая. Сердито открываю угрозу банка и пишу: «Как вы узнали обо мне?». Стираю. Печатаю: «Оставьте меня в покое». Удаляю вновь. Подумав, хочу добавить банк в чёрный список, но в эту секунду приходит сообщение.

10:43

Валентин

Не обращай внимания, норм ответил))

Я печатаю, что Леонидас явно меня недолюбливает, но в чат класса селевым потоком идут новые ответы на сообщение Мухоноса, и телефон подвисает. Поначалу я терпеливо жду, но в ленте оповещений вновь и вновь мелькают мои имя и фамилия.

ПОЧТАМПЪ сейчас

Мария

=O Артуро охренеет

ПОЧТАМПЪ сейчас

Серьга

Я говорил, что так и будет.

ПОЧТАМПЪ сейчас

Освальд

Арсеньев в трагедии)))

Леонидас прикрикивает, чтобы всех успокоить. Его никто не слушает.

В окне переписки с Валентином появляется многоточие. Пропадает. Выскакивает новое сообщение.

10:45

Валентин

Зайди в чат класса

Коваль рядом присвистывает, шум в кабинете усиливается и расходится по кабинету волнами: удивления, тревоги, злорадства, но волнами разными – я понимаю, что моя четвёрка вызвала лишь одну из них. Другая же…

У меня появляется дурное предчувствие: оплетает своими склизкими щупальцами нутро и залезает под кожу.

Я открываю общий чат, проматываю вниз, вверх, снова вниз.

Вот.

Сообщение Мухоноса.

Ну, фото.

Фото объявления, которое приклеили на остановку. Двумя пальцами я увеличиваю масштаб и с лёгким удивлением осознаю, что разглядываю чёрно-белый снимок Вероники Игоревны.

Какая же она красивая.

На миг я зависаю на этой мысли, а затем у меня между лопатками проступает холодный ручеёк.

ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА!

ФРОЛКОВА ВЕРОНИКА ИГОРЕВНА, 29.08.1980 Г.Р.

ПРОЖ. Г. СЕВЕРО-СТРЕЛЕЦК, 166345, МЕЛОВОЙ ТРАКТ, Д. 14

29 МАРТА 2018 Г. УШЛА НА РАБОТУ В ГИМНАЗИЮ И НЕ ВЕРНУЛАСЬ

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕЁ ВИДЕЛИ ВО ДВОРЕ ГИМНАЗИИ ИМЕНИ УСИЕВИЧА

ПРИМЕТЫ: РОСТ 178 СМ, РЫЖИЕ ВОЛОСЫ (СОБРАНЫ В ХВОСТ), ЧЁРНЫЕ ГЛАЗА, ВЫГЛЯДИТ МОЛОЖЕ СВОИХ ЛЕТ

БЫЛА ОДЕТА: КОРИЧНЕВАЯ ЗАМШЕВАЯ КУРТКА С ЧЁРНЫМИ ВСТАВКАМИ, ЧЁРНЫЕ ШТАНЫ, КОРИЧНЕВЫЕ ЗАМШЕВЫЕ МОКАСИНЫ, ЧЁРНЫЙ СВИТЕР С СЕРДЦЕМ ИЗ БИСЕРА НА ГРУДИ, ВИШНЁВАЯ СУМКА

ВСЕГДА НОСИТ БРАСЛЕТ С ПТИЦАМИ ИЗ ЧЁРНОГО МЕТАЛЛА

ВСЕМ, КОМУ ЧТО-ЛИБО ИЗВЕСТНО О ЕЁ МЕСТОНАХОЖДЕНИИ, ПОЗВОНИТЬ ПО ТЕЛ. [phone]

ПОЖАЛУЙСТА-БЛИН-ПОЖАЛУЙСТА!

Сон седьмой. Дома стоят дольше, чем люди

«Пропала», – разносится в голове, как эхо в мрачном ущелье. Будто речь идёт не о человеке, а о морской свинке.

Валентин что-то упорно трындит мне в ухо, но я не различаю слов.

Вероника Игоревна пропала.

Я неестественно захахатываюсь, и лицо Валентина удивлённо вытягивается.

Вероника Игоревна, и пропала.

Снова!

Ну кто так делает?!

Коридоры сходят с ума от перемены: скрипит обувь по линолеуму, младшеклашки визжат, старшие тарабанят «Басту» на гитаре. Нос истязают запахи пота и духов. Я иду сквозь эту мешанину, будто сквозь ядовитое облако, и рядом – уже молча, с обиженным видом – топает Валентин. Позади треплются Коваль и Олеся.

Обсуждают Веронику Игоревну?

Еду в столовке?

Новый стрим Олеси?

У вас не возникало ощущения, что вы… ну, положим, кактус? Когда идёте по улице или коридору и наблюдаете со стороны за людьми? Словно срабатывает переключатель, и голоса превращаются в фоновый шум, в сонное бормотание органического супа. Вы не понимаете ни язык этого супа, ни его поведение и чувствуете себя натуралистом, который делает передачу об инопланетной природе: «Сегодня мы расскажем, как питаются и размножаются вон те говорящие кожаные мешки…»

Я сворачиваю к туалету. Мне отчаянно хочется минутку тишины, но Три Ко следуют по пятам нелепым конвоем и бубнят, бубнят, бубня-я-я-я-ят.

На двери подёргивается в сквозняках объявление:

УВАЖАЕМЫЕ БУДУЩИЕ МУЖЧИНЫ!

УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ХОДИТЬ В УНИТАЗ, А НЕ НА ПОЛ.

– Встречаемся здесь, мальчики, – раздаётся голос Олеси.

Я набираю в грудь воздуху и толкаю дверь.

Может, объявление и прочитали, и администрация поставила новейшие писсуары, но мужской туалет всё так же напоминает полигон для испытания бактериологического оружия. Сигаретный туман прочерчивают снопы света, пахнет – а сами представьте, как пахнет! – и нельзя ни шагу ступить, чтобы ни во что не вляпаться. Идеальное средство против брезгливости.

Я поспешно заталкиваюсь в левую кабинку и с минуту стою в тишине, пока обоняние не содрогается от вони, а внимание не переключается к настенной живописи.

БОЙСЯ БОГОВ, СКРЫТЫХ СРЕДИ НАС

КАКОЙ ДЕБИЛ НАМАТЫВАЕТ ОБРАТНО ОБОСРАННУЮ БУМАГУ?

ФРОЛКОВА НЕ ОСЬМИНОГ, ВСЕМ ОДНОВРЕМЕННО ДАТЬ НЕ МОЖЕТ

– Чё за тупая семья! – вырывается у меня.

– Прости? – раздаётся от писсуаров голос Валентина.

– Говорю, чё за тупая… весна!

Я сердито справляю нужду и, выходя, сталкиваюсь:

а) с Валентином,

б) с отцом Николаем, который выкарабкивается из дальней кабинки.

Не побогохульствую, если скажу, что отец Николай застёгивает ширинку?

– Деда?! – Бровь Валентина уползает на лоб.

По-гречески прямой нос отца Николая поворачивается, словно флюгер. Крупные золотистые глаза сверкают за чёрными роговыми очками и фокусируются на нас.

Я осторожно шепчу: «Здрасте».

– Смотрите-ка, – рокочет зычный голос отца Николая. – Какое явление. Доброе утро, Артур. Доброе утро, внук. И подозреваю… – Он поднимает глаза к потолку и говорит громче: – Доброе утро, Кирилл!

– Добрутро! – нечленораздельно кряхтит Коваль из средней кабинки. Ему вторит Валентин с коротким «привет, деда».

– Вы ходите в ученический туалет?

– Разве это запрещено? – улыбается мне отец Николай.

– Нет, но… – мямлю я и смотрю на Валентина, который выглядит так, будто стукнулся лбом о притолоку. – Есть же для учителей.

– Честно сказать, – говорит отец Николай, моя руки и улыбаясь, – здесь я позорно прячусь от Евгения Леонидовича. У него слишком много вопросов, на которые слишком тяжело отвечать.

– Деда, – Валентин долго подбирает слова, – парни могут начать… эм, всякое говорить.

Отец Николай добродушно улыбается.

– Что твой дедушка ходит в туалет?

Валентин молчит, и я догадываюсь о его опасениях. В гимназии только дай повод – и через минуту все классы заговорят, мол, священник подглядывает за мальчиками. Потом это дойдёт до безумных мамаш – и начнётся охота на ведьм, как с лунатизмом Дианы или с четвёрками Вероники Игоревны.

Я цепляюсь за эту мысль, словно рыба за крючок, и осторожно спрашиваю отца Николая:

– Вы не слышали, что Вероника Игоревна вроде пропала? Не может быть такого, что она опять у вас?

– Думаешь, я бы не сказал? – отвечает за деда Валентин.

С лица отца Николая сходит весёлость, обнажая, словно кости, немолодого и усталого человека.

– То есть вы… я понимаю, что её уже искали. Она… я…

– Думаю, Артур, Вероника Игоревна там, где хочет быть. Знаю точно, что это место больше не в нашей общине. Иного мне, к сожалению, не известно.

Отец Николай мизинцем поправляет очки и подходит к двери. На пороге его сутулая фигура приостанавливается.

– Артур?

– М-м?

– Ты не можешь помочь Веронике Игоревне, но Диане в такую минуту очень нужны друзья. Как бы она себя ни вела и что бы ни делала. А ещё… – Отец Николай сверяется с часами и наклоняет голову, будто переливает мысли из одной половины черепа в другую. – Ещё вам стоит вернуться в класс, потому что через пару минут начнутся очень внеплановые антитеррористические учения. И если Евгений Леонидович будет меня искать, то скажите ему, что я взял грех на душу и взорвался с террористами.

Отец Николай улыбается, но как-то натянуто, через силу, и выходит.

Я удивлённо смотрю ему вслед и не сразу понимаю, что Валентин обращается ко мне.

– Чё?

– Да говорю, вот почему она в пустынь приходила.

– Кто?

– Ты спишь, что ли? Рептилия твоя.

Сперва я не понимаю, на кого намекает Валентин, и только секунд пять спустя мне в голову забредает Диана.

В приступе лунатизма, в шапке-гандонке и с пачкой объявлений под мышкой.

Объявлений о пропаже мамы?

– Сын мой! – восклицает Валентин прежде, чем я возмущаюсь «рептилии», и стучится в среднюю кабинку. – Ты там срёшь, что ли? Сейчас начнётся учебная тревога.

– Угу, – мычит Коваль. Звучит он будто из унитаза.

– Долго ещё?

– Да чё-то паровозик… – доносится рокот пердежа, – не едет.

Под звуки этой высокоинтеллектуальной беседы я направляюсь к раковине и дёргаю вентиль крана.

Диане нужны друзья?

Ой, да идите вы в баню!

Диана УДАЛИЛА меня из «друзей».

Диана добавила меня в чёрный список.

Диана показала мне средний палец.

Ладно, последний пункт вычёркиваем за мелочностью, но – но! – Диана ни словом не обмолвилась о маме, не попросила ни о помощи, ни вообще о чём-либо – хотя уже вовсю клеит объявления по столбам.

Так почему я должен что-то делать?

Потому что обещал Веронике Игоревне поговорить с Дианой?

Потому что их семью преследует коллекторское агентство?

Потому что друзей не бросают в беде?