Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж

– …я пишу в очерке: «Hачав карьеру с довольно неровных, но неизменно интеллигентных и профессионально написанных романов…» А эта сука правит: «Hачав карьеру с неровных, эпигонских романов…» Ну не гад?!

– За хороших людей в нашем лице!

– Владя! Тебе взнос оплатили?

– Не то слово! Заколебали: приезжай да приезжай! Этот звонил… как его? Зам по особым…

Тишина упала на купе. Замер пластиковый стаканчик у рта Эльфа. Петров прикусил зубами рачью клешню. Кончил ныть Шекель-Рубель. Все смотрели на меня. Пристально. Молча. Не моргая. Так смотрят на новичка, вдруг объявившегося на пороге казармы. Так смотрят на игрока, впервые вышедшего на поле в составе сборной. И сквозь хмельную блажь просвечивало нечто усмешливое, холодно-благожелательное, словно ледяная кружка пива с бодуна.

– Кто звонил, Владя?

– Ну, этот… Антип. Венецианович, кажется.

– Что сказал?

Кончилась тишина. Сдохла. Луна в окошко: тук-тук. Колеса на стыках: так-так. Бутылки о столик: что-что?

– Да ну вас, козлов! Ничего не сказал. Звал на конвент. Спрашивал, как пишется. Обсудили график допечаток.

– И все?

– Вроде все. А, еще интересовался «Тираном Нозавром». Первой публикацией. Не было ли левых допечаток. И спросил, как мне спится.

Эльф нервно опрокидывает стаканчик. По счастью, не на стол, а в рот. Наклоняется вперед, блеснув стеклами очков:

– Ну и как тебе спится, Снегирь?

В очках Эльфа отражаюсь я. Какой-то чужой я. Значительный. Толстый. С буржуйским самодовольством во взоре.

– Хорошо мне спится. Вам бы всем так…

– Яша, отстань, – вполголоса бросает Петров, возвращаясь к обсасыванию клешни. – Всему свое время. Видишь же, нашего полку прибыло.

Эльф тянется за бутылкой, облизываясь, словно варан на песочке.

– Вижу, вижу… Ну что, Снегирь? За тебя, красивого!

И, разливая, смеется:

– Добро пожаловать в Орден Святого Бестселлера.

* * *

Этой ночью спал, как покойник. В смысле, без сновидений. А наутро, под бодрое «Восстань, Лазарь!», воскрес: могуч, велик и готов к новым свершениям. Несмотря на вчерашний перебор, опасения не оправдались – бодун проехал стороной. Ошибся адресом, напав на обычно спиртоустойчивого Шекель-Рубеля. Эльф дрых в удивительной позе (Поль Гоген, «Потеря невинности»), Петров храпел на манер алябьевского «Соловья», а бедолага-критик нашел политическое убежище в ватер-клозете. Откуда его пыталась изгнать давешняя проводница с обеими рабочими сторонами:

– Санитарная зона! Мужчина, вы понимаете?

Мужчина понимал, но выходить не спешил.

За окном, утешеньем критику, проплыл станционный сортир повышенной вместимости, гордо выставленный на обозрение туристов. Сколько езжу мимо, столько любуюсь росписью стен храма Дристуну-великомученику: перечеркнутая бомба – и надпись: «Превратим мы наш сортир в бастион борьбы за мир!» Страна нужников и граффити. Не знаю, как вам, а мне нравится! Ибо есть дзен-пофигист, каковым и пребуду во веки веков, аминь.

– Мужчина! Ну мужчина же! Семнадцать минут до прибытия!

Экзорцизм проводницы наконец увенчался успехом: через минуту изгнанный из убежища демон врывается в наше купе. Великий критик мечет громы и молнии, разоряясь столь многоэтажно, что я трепещу от зависти. Вот он, истинный мастер слова, носитель и творец живого русского языка! Ему бы в некроманты податься – любого мертвяка в три секунды поднимет, между первым и вторым загибом. Даже соавторы дрогнули. Проснулись. А их будить, доложу я вам… В купе воцаряется утренний бедлам, знакомый по десяткам подобных поездок. Сквозь стекло брызжет не по-зимнему жизнерадостное солнце, и я мысленно смеюсь над собственным, воспаленным ночью, воображением. Все эти странности, намеки… Розыгрыш, ясное дело! Клуб приколистов-затейников. Вон Эльф, зная привычку критика класть мобильник под подушку, стащил его «Моторолу» и тайком выставил будильник на шесть утра.

Дабы успел всласть опростаться.

– Уважаемые пассажиры! Наш поезд прибывает…

Идем-идем. Только штаны подтянем.

На перроне буянит оголодавшая по общению стая фэнов-рецидивистов и мэтров в законе. Знакомые все лица. Кроме одного колобка: голова тыквой, брита наголо, зато на щеках красуется трехдневная щетина. Модное длиннополое пальто нараспашку, реет по ветру белоснежный шарф, будто заранее сдаваясь на милость победителя. От бабушки ушел, от дедушки ушел, теперь катается туда-сюда: сдобный, круглый, румяный. Но, на удивление, не производящий впечатления толстяка.

Последнюю мысль я уже додумываю в его объятиях.

– Здравствуйте, дорогой, здравствуйте! Душевно рад! Приятно иметь дело с обязательным человеком. Ах да, совершенно забыл представиться: зам главреда «Аксель-Принт» по особым вопросам. Антип Венецианович Гобой.

Хватка у него, однако… А, судя по пухлым лапкам, сразу и не скажешь. Борец в отставке?!

– Влад Тромбон! – ляпаю первое подвернувшееся на язык; а на язык, как обычно, подворачивается чушь собачья. – Простите, Влад Снегирь, конечно… А если еще точнее – Чижик, Владимир Сергеевич.

Я на самом деле Чижик. По паспорту. И темперамент соответствующий.

Колобок заразительно хохочет, сверкая новогодней елкой: металлокерамика a la Hollywood, серьга в ухе и целая коллекция перстней. Притопывают лаковые штиблеты без единого пятнышка грязи. Кажется, Гобой ни секунды не может спокойно устоять на месте.

– «И явились к нему люди со странными прозвищами; когда же начали называть они свои истинные фамилии, то повергли Антропогеля в еще большее изумление…» – нараспев, неожиданно густым басом декламирует он. Видимо, это цитата, но я не знаю, откуда. – Полно, Владимир Сергеевич, мою фамилию все по первому разу так воспринимают. А вас небось в школе Пыжиком дразнили?

– Дразнили. Когда на фонтане водку пил.

– Ах, юность, пора надежд! Ну что, пойдемте? Машина ждет.

– Да я вообще-то… с народом, на метро…

– Дидель сети разложил, – напевает кто-то за спиной «Птицелова» Багрицкого. Гнусаво хихикает: – Чижик-Пыжик, надо ль плакать…

Кажется, Петров. Мне чудится в его пении нечто большее, чем просто ехидство. Ну, блин, шутники…

– Народ пусть безмолвствует! – Колобок тащит жертву сноровисто, как муравей щепку. – Неужели, дорогой Влад (а я для вас просто Антип!..), вам действительно хочется нырять в подземку, потом ждать автобуса, тащиться по ухабам… Осторожно, здесь ступеньки!

Ну с чего, с чего Владу Снегирю такая честь?! Те же Эльф с Петровым или Славка Неклюев, лидер продаж «МБЦ»… Богатыри, не мы! Может, действительно премию дать решили? И все заранее знают, один я – ни сном ни духом? Ага, раскатал губы! Премию ему, пернатому…

– Неклюева прихватим? А? – с надеждой оглядываюсь на радостно гогочущих, обнимающихся, хлещущих пиво соратников по литфронту. Однако соратникам я по барабану. По наигранному, неестественному, нарочно гулкому барабану. Без очков видно – притворщики. Один Шекель-Рубель хитро щурится вслед. Впрочем, это у него, может быть, от поноса.

– Пусть Неклюева его издатель возит! Давайте же, Влад, дорогой! Нам есть о чем поговорить.

Ну, если так… Дела – это святое.

Коммерческие, блин, тайны.

Темно-синий «БМВ» приветливо распахивает пасть. Багажник также открывается сам собой, водитель остается на месте. Укладываю рюкзак, суюсь в салон… Ни фига себе! Это кто же за рулем?! Их преосвященство, генеральный директор собственной персоной?!

– Здравствуйте, Андрей Олегович!

А колобок от смеха прямо заливается. Что я опять брякнул?

– Добрый день, Владимир Сергеевич. – Шофер-гендир отменно вежлив. – Садитесь, прошу вас. Как доехали?

– Спасибо, хорошо…

– Это не Андрей Олегович! – выдавливает наконец Гобой. – Это Игнат Кузьмич, его все с шефом путают. То бумаги на подпись норовят подсунуть, то разговоры о поставках заводят…

Двойник скупо ухмыляется, став похожим на восковую фигуру из коллекции «Монстры ХХ века», и мы трогаемся, сразу ввинтившись в бесконечный поток машин. Да, теперь и сам вижу – ошибся. Водила, бугай-рекордсмен, шефа раза в полтора здоровее будет. Родственники? А ездит он, кстати, здорово! Мягко ведет, без суеты – это в столичном-то потоке.

– Сигарету, Влад?

– Не откажусь, – в тон Гобою отвечаю я, вальяжно откидываясь на спинку сиденья. Идет какая-то игра. Значит, сыграем по местным правилам, совместив, как говаривала Настя, неприятное с бесполезным. В зеркале заднего обзора видна унылая физиономия – Джеймс Снегирь, агент 007 на пенсии, – и меня разбирает смех.

Поэтому не сразу замечаю, что Антип Венецианович, левой рукой давая прикурить от своей зажигалки, правой как бы невзначай щупает мне пульс.

– Устало выглядите, Влад, – опережает он встречный вопрос. – Разрешите?

Зажигалка исчезает. В следующее мгновение Гобой, зам по особым, жестом окулиста-профессионала оттягивает мне нижнее веко и заглядывает в левый глаз.

– Чудесно! Лучше не бывает! – спешит успокоить самозваный эскулап. – Вовремя приехали. Как нельзя вовремя! Попейте водочки, а лучше – текилы, с коллегами пообщайтесь, перемойте друг другу косточки, отдохните…

Рецепты доктора Гобоя ложатся бальзамом на сердце. А что до маленьких странностей – мы здесь все психи.

– Прошу прощения. Я буквально на минутку.

Из рукава пальто словно по волшебству возникает миниатюрный мобильник. От аппарата к запястью владельца тянется золотая цепочка. Тонкая, витая. Успеваю заметить краем глаза, что на клавишах вместо цифр – одни буквы. Латинские. Местами же вообще иероглифы. Или руны?

Пухлые пальцы берут сложный аккорд.

Телефон отзывается клавесином.

– Да, это я. Кажется, успеваем. Нет еще. Думаю, завтра. Да, поговорю. До связи.

Мобильник рыбкой ныряет обратно в рукав. Силен, Антип! Копперфилд, Мефистофель и «новый русский» в одном флаконе? Делая вид, что нам подобные фокусы – плюнуть и растереть, глазею в окно. Мелькают кресты церквей, освящая рекламу «Макдоналдса», густо зеленеют памятники всяким деятелям, и – автомобили, автомобили… Пора городу переходить в третье измерение. Индивидуальные микровертолеты типа «Саранча», дирижабли-такси, а там, глядишь, и до антигравов додумаются. Хотя… лет за двадцать вертолеты с антигравами все воздушное пространство забьют вглухую. Да и если сверзится такая штука… Без нуль-транспортировки не обойтись. Как без других кабинок, на которых по два нуля нарисовано. Приспичит – днем с огнем не найдешь. Вот о чем Шекель-Рубелю писать надо, а не про философию жанра.

– О чем задумались, Влад?

– О проблемах два нуля-транспортировки, – мы люди честные, нам скрывать нечего.

– Новый роман замыслили? – Гобой расплывается в улыбке, щурясь чеширским котом. – Не торопитесь, матерый вы мой человечище! Роман по выходу читают. Допишите сперва «Лучшего-из-Людей», передохните, сил наберитесь – и тогда уж… Себя надо любить, холить и лелеять, иначе недолго и нервный срыв заработать. Кошмары, опять же, сниться начнут…

Он что, всерьез решил, будто я про телепорты в канализации писать собрался? Ишь, возбудился: пафос, жестикуляция провинциального актера. Мамонт Дальский, трагик драный…

– Простите, Влад. Меня иногда заносит. Я ведь раньше на театре выступал. В опере пел. Надеюсь, вас это не очень смущает?

– Пустяки, Антип Венецианович. Я другого в толк не возьму: персональное приглашение, «машина к подъезду»… Желаю, знаете ли, возопить: «За что?!»

– За все, Владимир свет Сергеевич! Любим мы вас! Авторов вашего класса – по пальцам пересчитать…

Сижу, помалкиваю. Обуреваюсь подозрениями. Когда издатель начинает «за любовь» – жди подвоха. Предпочитаю будни: тираж, гонорар, срок выхода книги. Ну, под коньячок можно на врагов посетовать. А любит меня пусть лучше кто-нибудь другой. Желательно Настя.

– Кстати, о мартовской допечатке «Имперцев»…

Кажется, добрались. Сейчас заявит: «Спешу обрадовать. Шиш тебе, мил-птиц Снегирь, а не допечатку. Ибо народ не Снегиря, а Маржецкого с Березкою с базара, блин, несет…» Вот и вся любовь.

– Спешу обрадовать: наши маркетологи решили ставить в производство не пять, а двенадцать тысяч. Держите гонорар. Чтоб веселей на конвенте гулялось.

– А-а… договор? Расходный ордер?

Легкомысленный взмах сдобной лапки. Точь-в-точь Карлсон: «Пустяки, дело житейское!»

– В понедельник заедете в контору, оформим. Гостиницу уже заказали. Посудите сами, золотой вы мой: приехали отдохнуть, развеяться, а тут – бумаги, подписи… Сам бы их век не видел. Зато гонорарушка (эк вкусно у Гобоя выходит!..) всегда к месту. Гонорарушка и тиражик. Помните, у классика? «А'хиважным для нас сегодня является ти'аж, ти'аж и еще 'аз ти'аж!» Или у другого классика…

В мгновение ока картавый говорок исчезает. Салон «БМВ» наполняется сочным басом Антипа Венециановича:

На земле весь род людскойЧтит один кумир священный,Он известен всем по всей вселенной,Тот кумир – тираж большой!

Меня покупают. Однозначно. На чем кидаете, черти?! Хотя, положа руку на печень, с «Аксель-Принтом» мы работаем пятый год. Контора солидная, в меру честная. Особенно с авторами. Ибо честность рентабельна, по мелочам кидать – терять лицо.

А если не по мелочам? Если по-крупному?

Сатана там входит в раж,там входит в раж!Люди гибнут за тираж,да, за тираж!!!

Снегирь, дурила, как тебя можно кинуть?

Каким образом?!

Воображение отказывало. Я, конечно, фантаст, но не до такой же степени…

– А вот и пансионат.

Здание впечатляет. Снаружи. А внутри – особенно. Швейцар, тряся бакенбардами, распахивает перед нами двери, молчаливая охрана, мраморные лестницы, ковры, светящийся указатель: «Бар». Как поселюсь, надо будет наведаться. По опыту знаю: на конвентах «барская» жизнь процветает. У окошка администрации – галдящая толпа. И сразу, с порога: «Снегирь прилетел!» – «А где Эльф с Петровым?» – «Я в 804-м, заходи, накатим косорыловки!» – «…звездолет Ы летит в систему У, а на борту десантник Гидропончик…» – «Все издатели тормоза!» – «Точно! Мне опять на обложке „зеркалку“ влепили!» – «Ты в номинациях есть?» – «Козлы! Бэдж посеяли!» – «Здоров, Снегирь! Пива хочешь?»

– Ваш ключ, Влад. 241-й номер.

Оказывается, пока я вдыхал долгожданную атмосферу беспредела, Гобой успел просочиться сквозь очередь, подкатился к администраторше и вернулся с трофеями. Интересно, он и анкету за меня заполнил? Или так договорился?

А потом зашли мы в номер, славный 241-й, – и, культурно выражаясь, охренел я до пупа. Люкс двухкомнатный шикарный, два стола (один журнальный, а второй для посиделок…) и двуспальный сексодром! Блеск посуды в темных недрах обалденного буфета, кожа кресел-бегемотов, туша жирного дивана, куча встроенных шкафов, люстра в форме бригантины, бра, торшеры, под ногами – ворс толстенного ковра. На кронштейне телевизор (блин, с подствольным видаком!..) – не «LG», не мелкий «Томпсон», а прославленный в рекламах супер-»Sony-Trinitron». Сажень по диагонали! Холодильник дремлет сбоку. Машинально открываю. Пиво, водка, минералка, два флакона «Ахтамара», баночки – лосось, маслины, красно-черная икра…

– Это что… это как?..

Спертое в зобу дыханье еле-еле выравнивается.

– …как прикажете понимать?!

– Не понимать, а принимать! – Гобой приветлив и лучезарен. – Как должное! Как дань вашему яркому таланту, замечательный вы наш Влад! Ладушки, не буду мешать. Вечером увидимся, на открытии. Или в баре!

Северное сияние гаснет, оставляя меня в одиночестве. Посреди шокирующего великолепия. С потертым рюкзаком в руках. Хорошо хоть тапочки взял – ходить в сапогах по такому ковру нога не поднимется. Впрочем, здесь и босиком можно. Не простудишься. Вот она где, фантастика! А вы говорите – фэнтези, спейс-опера, киберпанк… Что ж мне теперь в этой пещере Аладдина делать? Грешно куковать в одиночестве при забитом холодильнике. Учинить кутеж с оргией? Заманчивая идея. Никогда раньше не устраивал оргий. Не участвовал, не привлекался…

Но надо же когда-то начинать?

Душой чую, что Антип Венецианович со мной согласен.

* * *

Обед упорно сползал к трем часам пополудни. Последний автобус опаздывал, а лишать опоздавших кормежки оргкомитет счел несправедливым. Тем временем бар процветал. Кофе рекой, водка коромыслом, закуски кот наплакал. Ибо жрать – дело свинское, зато пить – удел великих! Памятуя гобойский рецепт, я заказал текилы и устроился в углу, подальше от иерихонских колонок. Рядом, в дыму и восторге, соткался изрядно поддатый Эльф. Один, без соавтора. Запустив длинный нос в мою рюмку, он гугукнул с одобрением, плотоядно сверкнул очками и возопил:

– Гарсон, текилы!

Я и опомниться не успел, как на нашем столике образовалась литровая бутыль «Саузы».

– Значит, угощаешь, – сделал странный вывод Эльф. – Правильно делаешь, молоток. Ну что, за твою орденскую планку?

На всякий случай я сначала выпил и только потом поинтересовался:

– Какую планку?

– Тебе что, Архипушка ни фига не рассказал? – Эльф вытаращился на меня сквозь очки, сразу сделавшись похож на осьминога в аквариуме.

– Какой Архипушка? Антип Венецианович?

– Да врет он, Шаляпин! Тип Антип… Архип он, понял! Архип Васильич. Так он тебе не?..

– Чего – не?

– Ладно, проехали! Значит, еще скажет. Ну, тогда за…

– За фантастику! – напротив плюхается знаменитый фэн Распашонка, дружбан и собутыльник всего прогрессивного человечества, мигом наполняя свой стакан дармовой текилой. Мы с Эльфом едва успеваем поддержать инициативу. Хорошо пошла – за фантастику! Экий, однако, темп взяли…

– Слышь, Снегирь, мы тут…

Дальнейший монолог Эльфа тонет в музыкальном армагеддоне. Развожу руками: не слышу, мол.

– Туда бы гранату кинуть! – вопит Эльф, с трудом перекрывая какофонию.

– Ура! Гранату! – Подогретый Распашонка лезет за пазуху и извлекает картонный цилиндр, сплошь в аляповатых иероглифах. Из торца цилиндра зловеще торчит кусок бикфордова шнура.

Очки Эльфа опасно загораются:

– Распашонка! Отец родной!

– Эльф, прекрати! Пожар устроишь!

– Не устрою!

– Обожжешь народ!

– Не обожгу! Я уже такую запук… запус-с-скал!

– Нас повяжут! Смотри, менты вошли!

– Нас не повяжут! Нас не догонят! За нашу бывшую Родину! Мэйнстрим must die! Слава киберпанку!

На последнем выкрике Эльфу наконец удается попасть отобранной у Распашонки сигаретой в кончик «бикфорда». Шнур вспыхивает, искря; Эльф привстает из-за стола («Велика Россия, а отступать некуда!..»), картинно размахивается… Вспышка. Фонтан сиреневого пламени. Вся стойка в дыму. Треск, грохот, по залу скачут палые августовские звезды. Отчаянный визг женщин. И – нестройное пьяное «ура!» отовсюду. Наш народ непобедим! Хоть атомную боеголовку в баре взорви: выживут, возрадуются и выпьют по поводу!

…Тишина. Трещат по углам, догорая, остатки заряда. Туман порохового дыма красит бар синькой. Не сразу до меня доходит: Эльф добился своего, укротив музыку. За что и страдает: трое в форме крутят ему руки, тычут мордой в стол, прямо в недопитую рюмку.

– Козлы! Пустите!

– Сопротивление при задержании!

– Да вы знаете, кто я?! Я гений словесности! У меня соавтор – мент! Полковник!

Врет, гений. Частично. Петров, который Сидоров, действительно мент. Но – майор. В Куряжской колонии малолеток строил.

– Он вас всех!.. С дерьмом!.. По стойке «смирно»! Отпустили! Быстро!

– Хулиганство в общественном месте…

– А-а-а! Больно же! Козлы! Сатрапы!..

– …в нетрезвом виде. Нарушение правил противопожарной безопасности. И оскорбление при исполнении. Будем составлять протокол.

Черт, кажется, Эльф влип серьезно. Надо выручать.

– Старшой, давай без протокола? Никто не пострадал, имущество цело. С барменом мы сами договоримся. А его соавтор на самом деле ваш коллега…

Старший сержант подозрительно оборачивается: это еще, мол, что за птица?

Распашонка, друг ситный, спешит на подмогу:

– Точно! Ихний соавтор – майар… тьфу, майор. Вы ему пенделя дайте и отпустите, он больше не будет. Давайте лучше выпьем! За нашу родную милицию!

– Где ваш соавтор?

На протоколе сержант больше не настаивает. Полдела сделано.

– В номере. Да пустите же! Больно!

Сержант делает знак. Двое держащих Эльфа слегка ослабляют хватку.

– В каком номере?

– В восемьсот четырнадцатом.

– Хорошо. Пошли разбираться.

Эльфа поднимают на ноги, я сую бармену «отступного» (хвала Гобою!), ушлый Распашонка прихватывает со стола текилу, не забыв и свой стакан (только сейчас замечаю, что стакан с подстаканником; небось в поезде спер!) и мы движемся к лифту.

Пятый этаж. Шестой.

Восьмой.

Ключ в руках гения никак не хочет попадать в замочную скважину. Менты скептически наблюдают за мучениями дебошира, и я вынужден прийти на помощь. Да, хоромы не царские. Обычный двухместный номер. На полу – батарея пустых бутылок из-под пива, в пепельнице – окурки. На кровати в углу дрыхнет майор Петров. Успев набраться до подвигов соавтора.

– Петров, спасай! – блажит Эльф. – Меня повязали! Дело шьют! Скажи им… Да проснись же, зараза!

С трудом открыв правый глаз, Петров пытается сфокусировать зрение. Люди в форме… любимый соавтор… свидетели…

– Попался, сука! – удовлетворенно констатирует бывший майор и переворачивается на другой бок.

Эльф воет, Петров спит, а мы с Распашонкой давимся в углу от смеха. Глядя на наш балаган, сержант хрюкает, закусывает губу и долго молчит, синея. Потом обреченно машет рукой: «Что с них возьмешь, с писателей!» – и наряд покидает номер.

Тогда мы начинаем ржать в голос. Петров вновь открывает один глаз, на этот раз левый. Тяжелый, похмельный взгляд упирается мне в живот.

– И ты попался, сука, – трезво говорит он. – П-понял?

Киваю. Дескать, понял.

Текилу мы допили прямо здесь. При участии Петрова, молчаливого и скучного.

– Повезло Эльфу, – хвастался Распашонка. – Это я их… Если б не я…

Позже был обед, и за обедом мы добавили.

А ближе к четырем я доплелся до своего 241-го и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Надо поспать. Надо. До открытия еще далеко…

Х. Отрывок из поэмы «Иже с ними»

И в моем дому завелось такое…

М. ЦветаеваВначале было Слово. А тиражЯвился позже. Но – до Гуттенберга.Ведь лозунг размножаться и плодитьсяБыл вывешен для всех. Для всех живых,А значит, и для слов. Мой милый друг,Взращенный на мейнстриме и портвейне,Бунтарь кухонный, тот, который в шляпе,С огнем во взгляде, с кукишем в кармане, —Давай отделим зерна от плевел,Козлищ от агнцев, быдло от эстетов,Своих от несвоих, а тех и этихОтделим от условно-посторонних,Которым безусловно воспрещенВход в наш Эдем, где яблоки доступныЛюбому, кто марал чело моралью,Поскольку Зло с Добром есмь парадигма,Влекущая лишь люмпен-маргиналов…О чем бишь я?Ах да, о тиражах.

XI. Отсебятина: «Лучший-из-людей»

Фантастика ныне входит в первую тройку наиболее издаваемых жанров. Порадуемся, уважаемые читатели! Порадуемся – и вспомним, что на наших просторах пишут и более-менее регулярно издаются, по оптимальным подсчетам, шесть десятков авторов-фантастов. Много?!

По-моему, крайне мало – на столько-то миллионов читателей!

Итак, два взвода держат фронт – и держат его хорошо.

Из послесловия к первому изданию «Имперцев»

– Сри минангкаб! Тысячекратно нюхая пыль из-под сандалий вашего превосходительства, о сри минангкаб доблестной Тугрии, осмелюсь высказать, трижды воззвав…

– Короче, пальцем деланный!

– Здесь еще один!

– Лазутчик?

– В недоумении молю Лобастую Форель просветить сущеглупого…

– Короче! Удавлю!

– Он голый, сри минангкаб!

– Голый? Странно… Ладно, тащите его к остальным.

Меня сноровисто вздернули на ноги и поволокли куда-то. Сизый с похмелья рассвет лился меж холмов, копясь в ложбине озерцами тумана, одуряюще пахли полевые вертухайчики, топорщились алые стручки дикого перечня, и в кустах лженосорожника стрекотали навзрыд влюбленные жужелицы. Было зябко, но не слишком. Носильщики сопели без особого дружелюбия, я для интереса согнул колени, мешком обвиснув в чужих руках, и вскоре поплатился за наглость, – резкий толчок, и Влад Снегирь, доверху набитый гениальностью, летит головой вперед, сшибая с ног мягкого, взвизгнувшего от боли невидимку.

– Цыц, вне утробы зачатые!..

Подо мной зашевелились. Вглядевшись, я обнаружил, что лежу голышом на милейшей девице, опрокинутой моим появлением на спину, и с удовольствием пялюсь в румяное личико. Внешность красотки слегка портил нос, длинноватый по отношению к мировым стандартам, но при прочих несомненных достоинствах, явственно ощутимых, нос даже придавал барышне некую пикантность, отчего спящий слегка восстал (если, конечно, вы понимаете, о чем я!).

– М-м-м, – дружелюбно сказал я. – Хмэ-э-э… А?

Твердая ладонь мазнула по холке. Тайный доброхот, спаситель прелестных мамзелей, явно пытался ухватить злодея за шиворот, в чем не преуспел за отсутствием последнего. Вторая попытка удалась лучше: вцепившись в плечи, меня сняли, оттащили и посадили в лужу – остывать. Через минуту девица также подошла ближе, но ложиться по новой и раскрывать объятия не спешила.