Андрей Пастухов. Кто он?

А мечты сейчас все сбились в расплывчатую череду каких-то туманных клочков. Сегодня Андрей мечтать не мог, он весь был в воспоминаниях. Он просто хотел выплакаться до конца, и чтобы ему никто не мешал, понимая, что потом плакать не придется, надо будет начинать жизнь.

У Кемарских Андрею жилось не так уж плохо. Работы по дому и огороду он не чурался, все мог делать и всегда добросовестно, что нравилось новым родственникам.

Отцовский дом за ненадобностью скоро продали, а на вырученные деньги купили всем детям одежду, обувку, да и мало ли еще в чем нужда бывает.

В свободное от работ время, особенно длинными осенними и зимними вечерами, Андрей посещал своих друзей, школьников, вместе с ними осваивал грамоту, часто помогал с домашними заданиями, так как жадно старался познать то, что до сих пор ему было недоступно, и преуспевал в этом.

Когда Андрею удавалось навещать учителя, то тот и не удивлялся, что мальчик мог отвечать ему на вопросы по арифметике и не только за первый класс. Выписывая буквы алфавита, Андрей тщательно выводил каждую из них, и получались они на удивление аккуратными и красивыми.

– Да ты молодец, Андрейка, и без школы можешь грамоте научиться, – подбадривал его учитель. – Вот если бы все мои сорванцы в школе так прилежно учились!

– А как стать путешественником, чтобы везде побывать, все увидеть? – спросил как-то Андрей.

– Совсем необязательно, мой друг, везде бывать и все самому видеть, чтобы много знать, – в раздумье, растягивая слова, сказал учитель. – Научившись читать, прочтешь книги, написанные людьми, которые что-то видели или слышали и описали это. И ты все так же представить себе сможешь, как будто сам там побывал и видел то, о чем прочитал.

– Не горюй, Андрейка! Раз у тебя есть большое желание, то будешь ты грамотен, – усмехаясь в свои пышные усы, говорил учитель. – Может быть, не таким, каким стал Ломоносов в свое время, но ты будешь самим собой и, думаю, не хуже многих других.

– Про Ломоносова я слышал, он и того позже в школу пошел.

– Вот-вот, я про это и хотел тебе сказать. Так что не отчаивайся, не падай духом, у тебя все еще впереди!

Андрей и не думал падать духом. Он уже мечтал, как выучится грамоте, как будет работать, заработает денег для себя, да еще и Ксюше даст. Тогда и поехать можно будет, куда захочет, хоть на край света.

Ох уж эти мечты! О чем только не подумаешь, когда вот так, устремив взор свой в синеву августовского неба, лежишь в пожухлой, но еще со стойким запахом полыни траве, когда тебя никто не видит, а ты охватываешь в мыслях весь пока еще незнакомый мир.

«Кто-то кличет. Вроде бы меня?» – всполошился Андрей.

– Андрейка, Андрейка, – теперь уже явственно слышится от поселка.

– Нашли-таки, – недовольно себе под нос бурчит он.

– Тебя учитель зовет, скорее! – кричит Ванюшка.

– А как ты меня нашел? – спрашивает Андрей, он же ведь никому не говорил, куда пошел.

– Знаю я твое место, всегда туда, в траву, прячешься.

– Ну ладно. А зачем я нужен?

– В школу давай, бегом, учитель тебя шукает. Дело, говорит, есть.

Взметнувшись с косогора, что есть мочи помчался Андрей. До школы рукой подать, раз-два – и там.

– Прибежал, пострел? Молодец! – отозвался учитель, повернувшись на табуретке к запыхавшемуся Андрею, стоящему в проеме двери.

– Сказали, что звали, – выдохнул он.

– Звал, звал. Очень ты мне нужен.

– Пошто?

– Вот теперь не торопись, отдышись и слушай, что я буду тебе говорить, – снимая очки и пристально вглядываясь в Андрея, как будто впервые его увидел, сказал учитель. Затем продолжал, подвигая ему другую табуретку: – Проходи и садись рядышком.

– Наверное, что-нибудь очень важное вы мне хотите сказать? – осмелев и немного придя в себя, спросил Андрей.

– Да. Очень. Есть возможность попасть в наше училище.

– Как попасть? – недоуменно спросил Андрей.

– Не прикидывайся непонимайкой! – усмехнулся учитель.

– Вот это да! Учиться?

– Да. Учиться. Слушай и не перебивай! – ласково повторил учитель. – А о чем скажу, пока никому не говори. Начальник завода послезавтра будет смотреть мальчишек и подбирать в ученики в первый класс. Он дал мне список, чьих ребятишек ему представить, но я решил «подсунуть» тебя ему без списка, ведь он будет проверять всех по их познаниям и пригодности к учебе, чтобы выбрать самых достойных. А я думаю, что тут-то мы с тобой ему и предъявим все свои козыри и можем выиграть.

– Что это, как в карты? – обиженно спросил Андрей.

– Обижаться будешь потом, если у нас с тобой ничего из нашей затеи не выйдет, – посерьезнев, ответил учитель.

– Хорошо, я на все согласен, Как вы скажете, так и сделаю, – примирительно сказал Андрей.

В назначенный час полковник Леонов соизволил прибыть в классы заводского училища. Развалившись в заранее приготовленном кресле, приказал стоявшему рядом в почтительной позе учителю:

– А ну-ка давайте сюда вашу голоштанную гвардию!

– Извольте, ваше высокоблагородие, – приосанившись, ответил тот и, открыв дверь на улицу, крикнул:

– Заходите, ребята, гуськом, по одному.

Пред грозные очи «самого» предстала целая дюжина, ребятишки стояли смущенные, раскрасневшиеся и такие притихшие, что в них нельзя никак было признать тех удалых сорванцов, которые навечно были прокляты в поселке всеми бабками, как родными, так и чужими, за свои вечные, как мир, проделки.

Все они были приодеты, даже подстрижены. Это были настоящие смотрины, только не невест, а мальчишек, может быть, их судьба определялась в тот момент. Потому и немудрено, что так волновались не только ребятишки, но и их родители, скучившиеся неподалеку, на лужайке.

Андрей был здесь же, в общей толчее, которую учитель пытался без особого успеха упорядочить в подобие воинской шеренги. Как ни предупреждал учитель накануне, он не мог не чувствовать себя лишним в списке и потому жался позади остальных. Но возраст и рост выдавали его, и он от этого еще больше смущался.

Полковник Леонов наметанным глазом определял пригодность будущих своих подчиненных к службе на заводе. Задав один-два вопроса, ставил против фамилии ребят значок, который означал, кому придется потом служить на конюшне, а кому – в канцелярии, если, конечно, пойдет учеба.

– Вроде бы я всех проверил, – смотря по списку и шеренге ребятишек, сказал полковник, – а тут еще самый большой остался.

– Ваше высокоблагородие! – поманив к себе пальцем Андрея, ответил учитель. – Это сынок померших Пастуховых, он сейчас один из семьи остался. Одиннадцатый год ему, а в школу так и не мог попасть, но зато сам по себе многому из грамоты научился.

– Самоучка, говоришь? Это редко. Что ж, давайте и его заодно проэкзаменуем!

Андрей осмелел и на все вопросы отвечал бодро, чем еще больше заинтересовал полковника.

– Так, говоришь, и писать умеешь? – спросил тот, удовлетворившись ответами Андрея и по арифметике, и по географии, и даже по Закону Божьему.

– Отлично умеет, – опередил Андрея учитель и поднес небольшой лист бумаги, на котором, как вспомнил Андрей, ему пришлось писать по просьбе учителя незадолго перед памятным с ним разговором: – Взгляните, ваше высокоблагородие!

– Ба! Смотри-ка, в школу еще не ходил, а как пишет, шельмец! – удовлетворенно произнес полковник и обратился к Андрею: – Значит, все сам?

– Не только сам, учитель помогал, – смущенно ответил Андрей на вопрос, исподлобья взглянув на учителя, стараясь заметить по его лицу, правильно сделал или нет, не будет ли нагоняя учителю.

Но учитель был спокоен, он уже понял, что полковнику Андрей понравился – и за познания, и за степенность, и за выдержку при ответах.

Не всякому ребенку выпадало в те времена мечтать об учебе. Андрей Пастухов же мечтал. Так он и был принят в заводское училище. Несмотря на то что от работы по дому Андрея не освобождали, он успешно справлялся с учебой и заметно опережал своих одноклассников в усвоении программы.

Учителя поощряли любознательность мальчика и старались давать ему дополнительные задания, направляя его усердие так, чтобы развить у него естественные наклонности, открыть широту познания хотя бы в том узком круге вопросов, которые предусматривались программой училища. Даже старый священник и тот позволял себе иногда снисходительно относиться к вопросам отрока Пастухова: умные вопросы задавал пострел, но без ехидства.

Научившись хорошо читать, Андрей пристрастился к чтению. Ему было мало тех книжек, что имелись в училищной библиотеке, и он читал все, что можно было найти у соседей, дома у учителя. Андрей охотно помогал товарищам в учебе, и те всегда обращались к нему, ведь он никогда не отказывал в этом, всегда рассказывал что-нибудь интересное, вычитанное им из книг.

– Андрей! Ты что читаешь? – спрашивает Надя брата, прятавшегося в листве дальнего угла сада, когда бывает свободная минутка.

– Знаешь, сестренка, – как-то быстро и без тени недовольства отозвался Андрей, – снова «Мцыри» Лермонтова, уж очень мне эта поэма нравится. Хочешь, расскажу тебе о ней?

– Ладно, – улыбнувшись, сказала Надя, – потом расскажешь, сейчас мне некогда. А ты о Кавказе можешь без конца рассказывать.

Андрей с упоением читал Пушкина, а особенно любил Лермонтова. Если были слушатели, старался декламировать так, чтобы передать всю прелесть кавказской поэзии любимого поэта.

Когда начальник конезавода интересовался, как идет учеба в училище, то ему называли наиболее успевающих учеников, так было установлено им самим. После каждого учебного года полковник выбирал наиболее способных из них для использования в своем хозяйстве.

* * *

Вот позади три года учебы в училище. Андрею вручают похвальный лист. Начальник канцелярии конезавода, подозвав его к себе, сказал, чтобы завтра же с утра он явился в канцелярию на службу: так распорядился полковник.

Не дождавшись конца торжественного вечера, Андрей на радостях помчался домой.

– Ну, Надюша, – раскрасневшийся от чувств, его охвативших, с листом в руке, кричит он с порога хаты, – поздравляю тебя и всех наших!

– С чем это ты нас поздравляешь? Уж не с окончанием ли училища? – подняла голову от шитья Надя.

– Точно, с этим, – подтверждает он, подбегая к сестре и целуя ее в обе щеки.

– Так кончали школу не мы, а ты, не так ли?

– Вместе кончали. Если бы не вы все, как бы я мог учиться? Вот мама порадовалась бы с нами вместе, – сразу же сникнув, растягивая слова, произнес Андрей.

– Что поделаешь, брат?! Знать, судьба такая ей и нам всем выпала, – смахнув со щеки непрошенную слезу, тихо проговорила Надя, вставая со стула и прижимая к себе Андрея, ставшего как-то сразу большим, возмужавшим, чего за повседневными заботами как-то и не замечала.

– Теперь ты самый грамотный у нас, и мы рады за тебя, а грамотному дел много найдется. А что это за лист у тебя в руке?

Только теперь Андрей вспомнил о награде, которую держал в руке и не успел показать сестренке.

– Это похвальный лист, за учебу дали, – сказал Андрей, протягивая его Наде.

Надя долго рассматривала большой лист бумаги, на котором среди разных завитушек, изображений развернутых книг было что-то крупно написано золотистыми буквами, а помельче – черными, и стояла большая круглая печать. Такого она еще не видела, и вот эту бумагу, такую красивую, дали ее брату.

– Да! Забыл тебе сказать, что меня вызывают в канцелярию. Будто бы мне там дадут работу.

– Вот ты и совсем теперь взрослым становишься, сам себе на жизнь зарабатывать будешь, – проговорила Надя, притянув брата к себе и поцеловав его.

– Я и вам помогать буду, теперь нам всем легче будет, – с гордостью в голосе, выпрямляясь, ответил Андрей.

Рабочий день на конном заводе начинался рано. К открытию канцелярии Андрей стоял у дверей и на вопросы канцеляристов, что ему здесь нужно, отвечал, что вызвали, но не говорил зачем.

– Пришел? – как-то неприветливо спросил Андрея начальник канцелярии. Он вошел, когда уже все канцеляристы сидели на своих местах, уткнувшись в бумаги, но изредка бросали взгляды на начальника и Андрея: не зря же начальник ждал прихода его, по первому вопросу было ясно. Больше всего канцеляристы боятся соперников по своей службе: упаси Бог, если попадется какой удачливый, и тогда не миновать кому-нибудь из них засидеться в помощниках до конца дней своих.

– Как вы велели, – подтвердил Андрей, старавшийся подавить смущение, которое не покидало его со вчерашнего дня. В его душе смешивались чувства радости и робости перед предстоящими переменами в его жизни.

– Вот, господа, ваш новый коллега, гос… – начал с некоторой церемонностью офицер, но замялся и притворно кашлянул, как будто на полуслове у него запершило в горле. На самом же деле при проведении привычного ритуала возникло непредвиденное сомнение, следует ли величать этого мальчугана господином, представляя его по большей части в годах и имеющим положение канцеляристам, и притворившись, что кашлянул, он продолжал: – … Пастухов. – А дальше шло обычное: – Прошу любить и жаловать, – хотя и не очень официальное, но в данном случае подходящее, чтобы новичка не обидеть и не дать намека на какое-либо снисхождение к нему.

Кто с усмешкой, кто равнодушно, присутствовавшие коротко кивнули головами в сторону Андрея и, подчеркивая свою занятость, сразу же уткнулись в бумаги.

– Вот твое место, – указав пальцем на свободный столик, стоящий в самом отдаленном и темном углу обширного помещения канцелярии, сказал начальник и обернулся к седому, с раздвоенной бородой унтер-офицеру, вскочившему со стула: – А ты поручи Пастухову переписать несколько бумаг, и потом явитесь оба ко мне.

Затем, повернувшись, походкой щеголя направился к двери, что вела в небольшую боковушку, служившую ему кабинетом.

Андрей не чувствовал робости, приступая к работе. Юноша любил письмо в школе, выработал четкий каллиграфический почерк, за который хвалили, он писал грамотно и потому писарской работы не страшился. Переписав несколько документов в свой первый день работы, он отметил про себя, что со стороны старших и опытных коллег не было ни насмешек, ни удивления на лицах, когда они как бы случайно проходили мимо его столика и оценивающим взглядом окидывали исписанные им листы.

По любому неясному вопросу Андрей просто, но с уважением обращался к рядом сидящим писарям, а не к начальству, как это иногда делают некоторые люди, старающиеся быть на виду у начальства по поводу и без него. Это вызывало доверие к нему со стороны старших товарищей по службе.

Андрей не гнушался никакой черновой переписки бумаг, пусть и самых пустяковых, без обиды выполнял уборку помещения, успевал то и другое делать своевременно.

Скоро все в канцелярии стали относиться к Андрею по-товарищески и заботливо, зная, что он сирота, но не были навязчивы в этом. Начальник, слывший чопорным и придирчивым, не пытался выискивать огрехи в его работе и при докладах полковнику Леонову о состоянии дел в канцелярии нередко выделял положительные качества нового писаря.

Среди писарей были старые служаки, за плечами которых были многие годы воинской службы, и их рассказы о былых походах были особенно желанны для Андрея.

– В Гунибе, помню, это было в пятьдесят девятом… – услышал как-то Андрей неторопливый рассказ старого унтера. В свободную минутку тот уселся на скамейке у входа в канцелярию и попыхивал огромной трубкой, вокруг собрались слушатели. Поведал он, как отважные апшеронцы штурмовали недоступные отвесные скалы гунибской твердыни Шамиля, как пленили его и тем завершили покорение горцев. Прислушавшись, Андрей не мог оторваться от захватывающих воспоминаний ветерана Кавказских войн. После этого у старого воина не было более внимательного слушателя, чем новый писарь.

– Забегай ко мне домой, – сказал однажды унтер Андрею, – не то еще расскажу.

С тех пор старый унтер-офицер и юный писарь стали большими друзьями, Андрей многое узнал о Кавказе, его недоступных вершинах, покрытых вечными снегами, о диком нраве горных ручьев и рек, о вечнозеленых лесах и богатых полях жарких долин, о свободолюбивых людях, там живущих, об удивляющих своей храбростью и много повидавших русских богатырях. Андрею досталось несколько небольших книжек о баталиях русских войск на Кавказе, затертых, зачитанных в походах и оттого ставших еще более ценными для него.

Зачитывался Андрей и «Вечерами на хуторе близ Диканьки» Гоголя, а когда он пересказывал прочитанное ребятишкам, собирающимся около их хаты в длинные осенние вечера, то многие из них после этого боялись возвращаться домой. Ему приходилось самому разводить детей по хатам, что не мешало тем снова и снова требовать повторения рассказов со всеми их ужасами на следующий вечер.

Мечты обуревали пылкое воображение Андрея. Он наслаждался услышанным и прочитанным, но со временем хотелось самому увидеть многое из того, о чем он узнавал от других, а для этого надо быть либо путешественником, либо воином. Работая всю жизнь писарем, вряд ли он имел бы возможности для этого.

Многие его коллеги по канцелярии, что греха таить, мечтали о том, как бы за счет менее удачливого в карьере соседа по столу подняться на какую-то ступенечку повыше, и дальше стен канцелярии их намерения не простирались. Андрей же хотел познать мир далеко за горизонтом их Деркула.

«Надо учиться, – говорил себе Андрей. – А где и как?»

– Приходи вечерком ко мне, – сказал однажды старый учитель, у которого Андрей учился в училище, – потолкуем.

Пришлось браться за учебу снова. Учитель помогал доставать учебники по гимназической программе, изредка устраивал проверки усвоения материала, хвалил за настойчивость.

Закончился первый год службы Пастухова в канцелярии. 18 августа начальник канцелярии пожал ему руку и поздравил с днем рождения. Андрею исполнилось 16 лет.

Под осень по канцелярии пополз слушок, что в этом году полковнику Леонову предписано послать одного из помощников писарей на курсы письмоводителей в столицу.

– Слышал, Андрюша, новость? – спросил как-то унтер-офицер, когда они вместе возвращались после работы. – Одного на курсы посылают.

– Говорят, да мне ведь все равно, – стараясь казаться равнодушным к этим слухам, ответил тот, – меня не пошлют.

– А я бы послал тебя, – решительно высказал свою мысль унтер-офицер.

– Что вы, – покраснев от добродушной прямоты собеседника, начал Андрей, – вон сколько у нас в канцелярии желающих, постарше меня и с опытом.

– Все это так, но не все из них достойны, – решительно излагал унтер-офицер Андрею свою мысль по этому поводу.

Скоро в канцелярии стали поговаривать о конкретных кандидатах на курсы, и возникла неловкость в отношениях среди служащих. А Андрей и на самом деле был далек от того, чтобы думать, будто его кандидатуру можно серьезно рассматривать, да и сослуживцы к нему относились по-прежнему благодушно, никто в нем соперника для себя не усматривал.

– Андрей! – однажды как-то по-особенному крикнул помощник начальника, выходя из кабинета шефа. – Быстро к штабс-капитану!

Сборы были недолги. Через трое суток в вагоне третьего класса, до отказа набитом разношерстной публикой, мешками и корзинками, Андрей подъезжал к Санкт-Петербургу. Вокзальная сутолока вначале поразила его, не привыкшего к скоплению такой массы людей, беспорядочно снующих в разных направлениях, как муравьи на тропе к муравейнику. В глазах рябило от человеческой мешкотни; крики носильщиков, говор толпы, гудки паровозов, громыхание движущихся вагонов и лязг буферов сливались в один гул.

Поток пассажиров вынес Андрея из поезда. С небольшим деревянным ящиком в руках, что остался от солдатской службы отца, Андрей наконец протиснулся под аркой Николаевского вокзала и выбрался из толпы, как щепка из бурного речного потока, распавшегося на отдельные небольшие ручейки и оттого потерявшего свою силу. Теперь он остался один на широкой Знаменской площади.

День начинался хмурым полутемным утром. За частой сеткой мелкого, сеющего с низкого неба дождя по всему периметру округлой площади тускло вырисовывались серо-зеленые громады строений с глубокими прорезями проспектов между ними.

Завидев поблизости городового, Андрей подошел к нему и спросил, как пройти на улицу, на которой размещалось Главное управление государственного коннозаводства. И хотя городовой сказал, что это далековато, юноша решил идти пешком, хотелось сразу же посмотреть на диковинную столицу, да и денег лишних на извозчика не было.

Подготовка оставляла желать лучшего, но Андрей сразу вошел в размеренный ритм учебы на курсах. Благодаря усидчивости со временем преуспел в усвоении преподаваемых дисциплин. Как ни трудно было учиться, но Андрей выкраивал немного времени на знакомство с городом. Он не мог упустить предоставившийся случай побывать в столице и посмотреть ее. Каждую свободную минутку он уделял осмотру достопримечательностей, знакомству с уличной жизнью.

Бродя с товарищами по вечернему Невскому проспекту, всегда заполненному толпами гуляющих, Андрей мысленно пытался представить себе жизнь за стеклами ярко светящихся окон, но так и не мог, еще не видел он другой жизни, кроме той, что была его уделом в далеком степном Деркуле, а жизненного опыта и фантазии не хватало.

Если он раньше слышал от бывалых людей о столице рассказы, то запоминались ее дожди, поливающие чуть ли не каждый день, страшные морозы, но теперь Андрей убеждался лично, что она, эта Северная Пальмира, сама красит суровую северную природу.

Пытливый по характеру, Андрей силился понять, как можно было взметнуть на такую высотищу ангела на шпиле Петропавловского собора, укрепить на постаменте огромный гранит Александровской колонны, доставить к месту, где теперь возвышается символ города Медный всадник, карельский валун, гораздо больший, чем их хата.

Проходя мимо Исаакиевского или Казанского собора, Андрей восхищался ими и одновременно чувствовал себя придавленным величием их колонн, если вступал в тень поддерживаемых ими портиков. Когда же в одно из зимних воскресений ему вздумалось выбраться на середину Невы, закованной ледяной броней, то казалось, что он видит город, его дворцы, очерчивающие берега набережные, мосты, нависшие над рекой, стрелку Васильевского острова и Петропавловскую крепость с места, не только буквально неземного, но и фантастичного, не всем доступного. И, конечно, казалось Андрею, что никакому рассказчику не передать всей красоты и силы воздействия на человека того, что он сам здесь может увидеть, запечатлеть в своей памяти.

С тем он и вернулся в родной Деркул в марте 1875 года, после того как ему выдали диплом об успешном окончании курсов и назначение писарем 2-го класса в ту же канцелярию.

– Ура! – вопреки всякому порядку порядочного учреждения крикнул первым увидевший входящего Андрея его дружок по службе. – Пастухов явился, аки Христос.

– Спасителя из него не получится, а погубить кого-нибудь из нашего брата ему придется, – не преминул мгновенно съязвить другой писарь, которому не удалось поехать в Санкт-Петербург.

– Во-первых, господа, здравия желаю, – сдержанно улыбаясь, сказал Андрей. Заметив в общем-то благосклонное к себе внимание, он осмелел, пожимая протягиваемые ему руки.

Пастухов был искренне рад такой встрече сослуживцев, которая показала, что он останется для них тем же товарищем и не будет вызывать обиды с чьей-либо стороны. Сам он не имел ни к кому из них каких-либо претензий.

На шум из своего закутка вышел штабс-капитан в, собираясь сделать выговор за беспорядок в служебное время. Увидев подходившего к нему с намерением доложить о прибытии Андрея, он не удержался от доброжелательной улыбки и, выслушав рапорт, крепко пожал тому руку и поздравил с прибытием и назначением.

– Теперь с тебя, Андрюша, приходится, – улыбаясь в густые усы, сказал старый унтер-офицер, когда штабс-капитан возвратился к себе, и, обняв молодого друга, поцеловал его.

– За мной дело не станет, – в тон ответил Андрей.

Весна в том году выдалась ранняя. Глубокая синева неба, оттеняемая серо-белыми барашками редких облаков, до самого горизонта охватывая степь, дышала на еще влажную землю потоком солнечных лучей, выбивающих ярких светлячков из капель росы, провожающих утро.

В свободный от службы день Андрей спозаранку, как бывало в детстве, бежит в степь, к сверкающей ленте Деркула. Вот она, ширь степная, бесконечная для мысли и дел. Что может быть для человека более прекрасным и желанным?

В такой день в степи ни о чем другом, кроме того, что видишь вокруг, думать не хочется. Далеко, в тумане расстояния и времени остался прекрасный, величавый Петербург, да и не он владеет мечтой Андрея, просторы родины влекут его к себе. Теперь у него есть положение, хороший заработок. Как бы рада была мама, если бы он мог с ней поделиться своими мыслями о желанном будущем! Она всегда любила, когда он говорил ей об этом еще тогда, в детстве.

В Надиной семье он не чувствует себя одиноким, он хороший помощник. Приходила Ксюша. Как радовались они этой встрече! Только от Алеши так и не было вестей, совсем оторвался от своих. Каково ему там одному?