Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах

«Далеко от соленых степей саранчи…»

Матери

Далеко от соленых степей саранчи,В глухомани, где водятся серые волки,Вероятно, поныне стоят Баскачи –Шесть разрозненных изб огородами к Волге.Лето выдалось скверным на редкость. ДождиЗарядили. Баркасы на привязи мокли.Для чего эта малость видна посредиПрочей памяти, словно сквозь стекла бинокля?Десять лет погодя я подался в бичи,Карнавальную накипь оседлых сословий,И трудился в соленых степях саранчиУ законного финиша волжских верховий.Для чего мне на грубую память пришлоПасторальное детство в голубенькой майке?Сколько, Господи, разной воды утеклоС изначальной поры коммунальной Можайки!Значит, мы умираем и делу конец.Просто Волга впадает в Каспийское море.Всевозможные люди стоят у реки.Это Волга впадает в Каспийское море.Все, что с нами случилось, случится опять.Среди ночи глаза наудачу зажмурю –Мне исполнится год и тебе двадцать пять.Фейерверк сизарей растворится в лазури.Я найду тебя в комнате, зыбкой от слез,Где стоял КВН, недоносок прогресса,Где глядела на нас из-под ливня волосС репродукции старой святая Инесса.Я застану тебя за каким-то шитьем.Под косящим лучом засверкает иголка.Помнишь, нам довелось прозябать вчетверомВ деревушке с названьем татарского толка?КВНовой линзы волшебный кристаллСиневою нальется. Покажется Волга.“Ты и впрямь не устала? И я не устал.Ну, пошли понемногу, отсюда недолго”.1978

«Будет все. Охлажденная долгим трудом…»

Будет все. Охлажденная долгим трудомУстареет досада на бестолочь жизни,Прожитой впопыхах и взахлеб. Будет домПод сосновым холмом на Оке или Жиздре.Будут клин журавлиный на юг острием,Толчея снегопада в движении Броуна,И окрестная прелесть в сознанье моемНакануне разлуки предстанет утроена.Будет майская полночь. Осока и плес.Ненароком задетая ветка остудитЛоб жасмином. Забудется вкус черных слез.Будет все. Одного утешенья не будет,Оправданья. Наступит минута, когдаВозникает вопрос, что до времени дремлет:Пробил час уходить насовсем, но куда?Инородная музыка волосы треплет.А вошедшая в обыкновение ложьРемесла потягается разве что с астмойДухотою. Тогда ты без стука войдешьВ пятистенок ночлега последнего:“Здравствуй.Узнаю тебя. Легкая воля твояУводила меня, словно длань кукловода,Из пределов сумятицы здешней в краяТишины. Но сегодня пора на свободу.Я любил тебя. Легкою волей твоейНа тетрадных листах, озаренных неярко,Тарабарщина варварской жизни моейОбрела простоту регулярного парка.Под отрывистым ливнем лоснится скамья.В мокрой зелени тополя тенькают птахи.Что ж ты плачешь, веселая муза моя,Длинноногая девочка в грубой рубахе!Не сжимай мое сердце в горсти и простиЗа оскомину долгую дружбы короткой.Держит раковина океан взаперти,Но пространству тесна черепная коробка!”1980

«Это праздник. Розы в ванной…»

Это праздник. Розы в ванной.Шумно, дымно, негде сесть.Громогласный, долгожданный,Драгоценный. Ровно шесть.Вечер. Лето. Гости в сборе.Золотая молодежьПьет и курит в коридоре –Смех, приветствия, галдеж.Только-только из-за школьнойПарты, вроде бы вчера,Окунулся я в застольныйГам с утра и до утра.Пела долгая пластинка.Балагурил балагур.Сетунь, Тушино, Стромынка –Хорошо, но чересчур.Здесь, благодаренье Богу,Я полжизни оттрубил.Женщина сидит немногоСправа. Я ее любил.Дело прошлое. ПрогнозамВерил я в иные дни.Птицам, бабочкам, стрекозамЭта музыка сродни.Если напрочь не опитьсяВодкой, шумом, табаком,Слушать музыку и птицуМожно выйти на балкон.Ночь моя! Вишневым светомТелефонный автоматОзарил сирень. Об этомЛипы старые шумят.Табаком пропахли розы,Их из Грузии везли.Обещали в полдень грозы,Грозы за полночь пришли.Ливень бьет напропалую,Дальше катится стремглав.Вымостили мостовуюЗеркалами без оправ.И светает. Воздух зябкоТронул занавесь. УшлаЭта женщина. ХозяйкаУбирает со стола.Спит тихоня, спит проказник –Спать! С утра очереднойПраздник. Все на свете праздник –Красный, черный, голубой.1980

III

«Картина мира, милая уму…»

Картина мира, милая уму: писатель сочиняет про Муму; шоферы колесят по всей земле со Сталиным на лобовом стекле; любимец телевиденья чабан кастрирует козла во весь экран; агукая, играючи, шутя, мать пестует щекастое дитя. Сдается мне, согражданам не лень усердствовать. В трудах проходит день, а к полночи созреет в аккурат мажорный гимн, как некий виноград.

Бог в помощь всем. Но мой физкульт-привет писателю. Писатель (он поэт), несносных наблюдений виртуоз, сквозь окна видит бледный лес берез, вникая в смысл житейских передряг, причуд, коллизий. Вроде бы пустяк по имени хандра, и во врачах нет надобности, но и в мелочах видна утечка жизни. Невзначай он адрес свой забудет или чай на рукопись прольет, то вообще купает галстук бархатный в борще. Смех да и только. Выпал первый снег. На улице какой-то человек, срывая голос, битых два часа отчитывал нашкодившего пса.

Писатель принимается писать. Давно ль он умудрился променять объем на вакуум, проточный звук на паузу? Жизнь валится из рук безделкою, безделицею в щель, внезапно перейдя в разряд вещей еще душемутительных, уже музейных, как то: баночка драже с истекшим сроком годности, альбом колониальных марок в голубом налете пыли, шелковый шнурок…

В романе Достоевского “Игрок” описан странный случай. Гувернер влюбился не на шутку, но позор безденежья преследует его. Добро бы лишь его, но существо небесное, предмет любви – и та наделала долгов. О, нищета! Спасая положенье, наш герой сперва, как Германн, вчуже за игрой в рулетку наблюдал, но вот и он выигрывает сдуру миллион. Итак, женитьба? – Дудки! Грозный пыл объемлет бедолагу. Он забыл про барышню, ему предрешено в испарине толкаться в казино. Лишения, долги, потом тюрьма. “Ужели я тогда сошел с ума?” – себя и опечаленных друзей резонно вопрошает Алексей Иванович. А на кого пенять?

Давно ль мы умудрились променять простосердечье, женскую любовь на эти пять похабных рифм: свекровь, кровь, бровь, морковь и вновь! И вновь поэт включает за полночь настольный свет, по комнате описывает круг. Тошнехонько и нужен верный друг. Таким была бы проза. Дай-то Бог. На весь поселок брешет кабысдох. Поэт глядит в холодное окно. Гармония, как это ни смешно, вот цель его, точнее, идеал. Что выиграл он, что он проиграл? Но это разве в картах и лото есть выигрыш и проигрыш. Ни то изящные материи, ни се. Скорее розыгрыш. И это все? Еще не все. Ценить свою беду, найти вверху любимую звезду, испарину труда стереть со лба и сообщить кому-то: “Не судьба”.

1982

«Расцветали яблони и груши…»

“Расцветали яблони и груши”, –Звонко пела в кухне Линда Браун.Я хлебал портвейн, развесив уши.Это время было бравым.Я тогда рассчитывал на счастье,И поэтому всерьезЯ воспринимал свои несчастья –Помню, было много слез.Разные истории бывали.Но теперь иная полосаНа полуподвальном карнавале:Пауза, повисли паруса.Больше мне не баловаться чачей,Сдуру не шокировать народ.Молодость, она не хер собачий,Вспоминаешь – оторопь берет.В тихий час заката под сиреньюНа зеленой лавочке сижу.Бормочу свои стихотворенья,Воровскую стройку сторожу.Под сиренью в тихий час закатаБьют, срывая голос, соловьи.Капает по капельке зарплата,Денежки дурацкие мои.Не жалею, не зову, не плачу,Не кричу, не требую суда.Потому что так и не иначеЖизнь сложилась раз и навсегда.1981

«Дай Бог памяти вспомнить работы мои…»

Дай Бог памяти вспомнить работы мои,Дать отчет обстоятельный в очерке сжатом.Перво-наперво следует лагерь МЭИ,Я работал тогда пионерским вожатым.Там стояли два Ленина: бодрый старикИ угрюмый бутуз серебристого цвета.По утрам раздавался воинственный крик“Будь готов”, отражаясь у стен сельсовета.Было много других серебристых химер –Знаменосцы, горнисты, скульптура лосихи.У забора трудился живой пионер,Утоляя вручную любовь к поварихе.Жизнерадостный труд мой расцвел колесомОбозрения с видом от Омска до Оша.Хватишь лишку и Симонову в унисонЗнай бубнишь помаленьку: “Ты помнишь, Алеша?”Гадом буду, в столичный театр загляну,Где примерно полгода за скромную платуМы кадили актрисам, роняя слюну,И катали на фурке тяжелого Плятта.Верный лозунгу молодости “Будь готов!”,Я готовился к зрелости неутомимо.Вот и стал я в неполные тридцать годовОчарованным странником с пачки “Памира”.На реке Иртыше говорила резня.На реке Сырдарье говорили о чуде.Подвозили, кормили, поили меняОкаянные ожесточенные люди.Научился я древней науке вранья,Разучился спросить о погоде без мата.Мельтешит предо мной одиссея мояКинолентою шосткинского комбината.Ничего, ничего, ничего не боюсь,Разве только ленивых убийц в полумасках.Отшучусь как-нибудь, как-нибудь отсижусьС Божьей помощью в придурковатых подпасках.В настоящее время я числюсь при СУ –206 под началом Н. В. Соткилавы.Раз в три дня караульную службу несу,Шельмоватый кавказец содержит оравуОчарованных странников. Форменный зо –омузей посетителям на удивленье:Величанский, Сопровский, Гандлевский, Шаззо –Часовые строительного управленья.Разговоры опасные, дождь проливной,Запрещенные книжки, окурки в жестянке.Стало быть, продолжается диспут ночнойЧернокнижников Кракова и Саламанки.Здесь бы мне и осесть, да шалят тормоза.Ближе к лету уйду, и в минуту уходаЖизнь моя улыбнется, закроет глазаИ откроет их медленно снова – свобода.Как впервые, когда рассчитался в МЭИ,Сдал казенное кладовщику дяде Васе,Уложил в чемодан причиндалы свои,Встал ни свет ни заря и пошел восвояси.Дети спали. Физорг починял силомер.Повариха дремала в объятьях завхоза.До свидания, лагерь. Прощай, пионер,Торопливо глотающий крупные слезы.1981

«Рабочий, медик ли, прораб ли…»

Рабочий, медик ли, прораб ли –Одним недугом сражены –Идут простые, словно грабли,России хмурые сыны.В ларьке чудовищная бабаДает “Молдавского” прорабу.Смиряя свистопляску рук,Он выпил, скорчился – и вдругНад табором советской властиЛегко взмывает и летит,Печальным демоном глядитИ алчет африканской страсти.Есть, правда, трезвенники, ноОни, как правило, говно.Алкоголизм, хоть имя дико,Но мне ласкает слух оно.Мы все от мала до великаЛакали разное вино.Оно прелестную свободуСулит великому народу.И я, задумчивый поэт,Прилежно целых девять летОт одиночества и злостиИскал спасения в вине,До той поры, когда ко мнеНаведываться стали в гостиВампиры в рыбьей чешуеИ чертенята на свинье.Прощай, хранительница дружбыИ саботажница любви!Благодарю тебя за службуДа и за пакости твои.Я ль за тобой не волочился,Сходился, ссорился, лечилсяИ вылечился наконец.Веди другого под венец(Молодоженам честь и место),Форси в стеклянном пиджаке.Последний раз к твоей рукеПрильну, стыдливая невеста,[1]Всплакну и брошу на шарап.Будь с ней поласковей, прораб.1979

«Вот наша улица, допустим…»

Вот наша улица, допустим,Орджоникидзержинского,Родня советским захолустьям,Но это все-таки Москва.Вдали топорщатся массивыПромышленности некрасивой –Каркасы, трубы, корпусаНастырно лезут в небеса.Как видишь, нет примет особых:Аптека, очередь, фонарьПод глазом бабы. Всюду гарь.Рабочие в пунцовых робахДорогу много лет подрядМостят, ломают, матерят.Вот автор данного шедевра,Вдыхая липы и бензин,Четырнадцать порожних евро –бутылок тащит в магазин.Вот женщина немолодая,Хорошая, почти святая,Из детской лейки на цветыПобрызгала и с высотыБалкона смотрит на дорогу.На кухне булькает обед,В квартирах вспыхивает свет.Ее обманывали многоРодня, любовники, мужья.Сегодня очередь моя.Мы здесь росли и превратилисьВ угрюмых дядь и глупых теть.Скучали, малость развратились –Вот наша улица, Господь.Здесь с окуджавовской пластинкой,Староарбатскою грустинкойГодами прячут шиш в карман,Испепеляют, как древлян,Свои дурацкие надежды.С детьми играют в города –Чита, Сучан, Караганда.Ветшают лица и одежды.Бездельничают рыбакиУ мертвой Яузы-реки.Такая вот ЙокнапатофаДоигрывает в спортлотоПоследний тур (а до потопаРукой подать), гадает, ктоВсему виною – Пушкин, что ли?Мы сдали на пять в этой школеНауку страха и стыда.Жизнь кончится – и навсегдаУмолкнут брань и пересудыПод небом старого двора.Но знала чертова дыраРодство сиротства – мы отсюда.Так по родимому пятнуДетей искали в старину.1980

«Чикиликанье галок в осеннем дворе…»

Чикиликанье галок в осеннем двореИ трезвон перемены в тринадцатой школе.Росчерк Ту-104 на чистой зареИ клеймо на скамье “Хабибулин + Оля”.Если б я был не я, а другой человек,Я бы там вечерами слонялся доныне.Все в разъезде. Ремонт. Ожидается снег. –Вот такое кино мне смотреть на чужбине.Здесь помойные кошки какую-то дряньС вожделением делят, такие-сякие.Вот сейчас он, должно быть, закурит, и впрямьНе спеша закурил, я курил бы другие.Хороша наша жизнь – напоит допьяна,Карамелью снабдит, удивит каруселью,Шаловлива, глумлива, гневлива, шумна –Отшумит, не оставив рубля на похмелье…Если так, перед тем, как уйти под откос,Пробеги-ка рукой по знакомым октавам,Наиграй мне по памяти этот наркоз,Спой дворовую песню с припевом картавым.Спой, сыграй, расскажи о казенной Москве,Где пускают метро в половине шестого,Зачинают детей в госпитальной траве,Троекратно целуют на Пасху Христову.Если б я был не я, я бы там произнесИнтересную речь на арене заката.Вот такое кино мне смотреть на износМного лет. Разве это плохая расплата?Хабибулин выглядывает из окнаПоделиться избыточным опытом, крикнуть –Спору нет, память мучает, но и онаУмирает – и к этому можно привыкнуть.1981

«Молодость ходит со смертью в обнимку…»

Молодость ходит со смертью в обнимку,Ловит ушанкой небесную дымку,Мышцу сердечную рвет впопыхах.Взрослая жизнь кое-как научиласьНервы беречь, говорить наловчиласьПрямолинейною прозой в стихах.Осенью восьмидесятого годаВ окна купейные сквозь непогодуМы обернулись на Курский вокзал.Это мы ехали к Черному морю.Хам проводник громыхал в коридоре,Матом ругался, курить запрещал.Белгород ночью, а поутру Харьков.Просишь для сердца беды, а накаркав,Локти кусаешь, огромной странойСтранствуешь, в четверть дыхания дышишь,Спишь, цепенеешь, спросонок расслышишь –Ухает в дамбу метровой волной.Фото на память. Курортные позы.В окнах веранды красуются розы.Слева за дверью белеет кровать.Снег очертил разноцветные горы.Фрукты колотятся оземь, и впоруПлакать и честное слово давать.В четырехзначном году, умираяВ городе N, барахло разбирая,Выроню случаем и на ходуГляну – о, Господи, в Новом АфонеОля, Лаура, Кенжеев на фонеЗелени в восьмидесятом году.1981

«Ливень лил в Батуми. Лужи были выше…»

О. Е.

Ливень лил в Батуми. Лужи были вышеЩиколоток. Стоя под карнизом крыши,Дух переводили, а до крыши самойОсобняк пиликал оркестровой ямой.Гаммы, полонезы, польки, баркаролы.Маленькие классы музыкальной школы.Черни, Гречанинов, Гедике и Глинка.Маленькая школа сразу возле рынка.Скрипка-невеличка, а рояль огромный,Но еще огромней тот орган загробный.Глупо огорчаться, это лишь такаяВыдумка, забава, музыка простая.Звуки пропадали в пресноводном шуме,Гомоне и плеске. Ливень лил в Батуми.Выбежали стайкой, по соседству всталиДети-вундеркинды, лопотали, ждалиМалого просвета. Вскоре посветлело,И тогда Арчилы, Гиви и НатэлыДунули по лужам, улицам, бульварам.В городе Батуми вровень с тротуаромКолебалось море, и качался важный“Адмирал Нахимов” с дом пятиэтажный.Полно убиваться, есть такое мненье,Будто эти страсти, грусти, треволненья –Выдумка, причуда, простенькая полькаДля начальной школы, музыка – и только.1981

«Светало поздно. Одеяло…»

Светало поздно. ОдеялоСползало на пол. Сизый светСквозь жалюзи мало-помалуСкользил с предмета на предмет.По мере шаткого скольженья,Раздваивая светотень,Луч бил наискосок в “ОленьюОхоту”. Трепетный оленьЛетел стремглав. Охотник пылкийОблокотился на приклад.Свет трогал тусклые бутылкиИ лиловатый виноградВчерашней трапезы, колодуИгральных карт и кожуруГраната, в зеркале комодаЧертил зигзаги. По дворуПлыл пьяный запах – гнали чачу.Индюк барахтался в пыли.Пошли слоняться наудачу,Куда глаза глядят пошли.Вскарабкайся на холм соседний,Увидишь с этой высоты,Что ночью первый снег осеннийОдел далекие хребты.На пасмурном булыжном пляжеОткроешь пачку сигарет.Есть в этом мусорном пейзажеКакой-то тягостный секрет.Газета, сломанные грабли,Заржавленные якоря.Позеленели и озяблиКосые волны октября.Наверняка по краю шириВдоль горизонта серых водПройдет без четверти четыреЭкскурсионный теплоход“Сухум – Батум” с заходом в Поти.Он служит много лет подряд,И чайки в бреющем полетеНад ним горланят и парят.Я плавал этим теплоходом.Он переполнен, даже трюмБитком набит курортным сбродом –Попойка, сутолока, шум.Там нарасхват плохое пиво,Диск “Бони М”, духи “Кармен”.На верхней палубе ленивоГосподствует нацмен-бармен.Он “Чито гврито” напевает,Глаза блудливые косит,Он наливает, как играет,Над головой его виситГенералиссимус, а рядомВ овальной рамке из фольги,Синея вышколенным взглядом,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Невеста в стеклянном пиджаке – спиртное (сленг). – Прим. авт.