Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах

Сергей Гандлевский

Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах

© С. Гандлевский, 2019

© ООО “Издательство АСТ”, 2019

Издательство CORPUS ®

* * *

Праздник

(1973 – 1994)

Стансы

Памяти матери

iГовори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шлаГородскою рекою баржá по закатному следу,Как две трети июня, до двадцать второго числа,Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,Как со всех четырех сторон света гремело в июле?А что речи нужна позарез подоплека идейИ нешуточный повод – так это тебя обманули.iiСлышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,За углом в подворотне грохочет порожняя тара,Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,Что приходит на память в горах и расщелинах ада.iiiИ иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,Осязая оконные стекла, программный анчарТрогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.И хоть уровень школьных познаний моих невысок,Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбеС приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!ivОб пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,Чтоб прозрачная призрачная распустилась струяИ озоном запахло под жэковской кровлей убогой.Локтевым электричеством мебель ужалит – и вновьГовори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,Раз тебе, недобитку, внушают такую любовьЭто гиблое время и Богом забытое место.vВ это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,Даже если он в траурных черных трусах до колена.В этом месте, веселье которого есть питие,За порожнею тарой видавшие виды ребятаЗа Серегу Есенина или Андрюху ШеньеПо традиции пропили очередную зарплату.viПосле смерти я выйду за город, который люблю,И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,Одержимый печалью, в осенний простор протрублюТо, на что не хватило мне слов человеческой речи.Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,Как скворчало железное время на левом запястье,Как заветную дверь отпирали английским ключом…Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.1987

I

«Среди фанерных переборок…»

Среди фанерных переборокИ дачных скрипов чердакаЯ сам себе далек и дорог,Как музыка издалека.Давно, сырым и нежным летом,Когда звенел велосипед,Жил мальчик – я по всем приметам,А, впрочем, может быть, и нет.– Курить нельзя и некрасиво…Все выше старая крапиваНесет зловещие листы.Марина, если б знала ты,Как горестно и терпеливоДуша искала двойника!Как музыка издалека,Лишь сроки осени подходят,И по участкам жгут листву,Во мне звенит и колобродитВторое детство наяву.Чай, лампа, затеррасный сумрак,Сверчок за тонкою стенойХранили бережный рисунокМеня, не познанного мной.С утра, опешивший спросонок,Покрыв рубашкой худобу,Под сосны выходил ребенокИ продолжал свою судьбу.На ветке воробей чирикал –Господь его благослови!И было до конца каникулСто лет свободы и любви!1973

«Сигареты маленькое пекло…»

М. Т.

Сигареты маленькое пекло.Тонкий дым разбился об окно.Сумерки прокручивают беглоКроткое вечернее кино.С улицы вливается в квартируЧистая голландская картина –Воздух пресноводный и сырой,Зимнее свеченье ниоткуда,Конькобежцы накануне чудаЗаняты подробною игрой.Кактусы величественно чахнут.Время запираться и зевать.Время чаепития и шахмат,Кошек из окошек зазывать.К ночи глуше, к ночи горше звуки –Лифт гудит, парадное стучит.Твердая горошина разлукиВ простынях незримая лежит.Милая, мне больше длиться нечем.Потому с надеждой, потомуВсем лицом печальным человечьимВ матовой подушке утону.…Лунатическим током пронизан,По холодным снастям проводов,Громкой кровельной жести, карнизамВыхожу на отчетливый зов.Синий снег под ногами босыми.От мороза в груди колотье.Продвигаюсь на женское имя –Наилучшее слово мое.Узнаю сквозь прозрачные веки,Узнаю тебя, с чем ни сравни.Есть в долинах великие реки –Ты проточным просторам сродни.Огибая за кровлею кровлю,Я тебя воссоздам из ночейВороною бездомною кровью –От улыбки до лунок ногтей.Тихо. Половицы вороватоПолоснула лунная фольга.Вскорости янтарные квадратыРухнут на пятнистые снега.Электричество включат – и сноваСутолока, город впереди.Чье-то недослышанное словоБродит, не проклюнется в груди.Зеркало проточное померкло.Тусклое бессмысленное зеркало,Что, скажи, хоронишь от меня?Съежилась ночная паутина.Так на черной крышке пианиноТает голубая пятерня.1973

«До колючих седин доживу…»

До колючих седин доживуИ тогда извлеку понемножкуСотню тысяч своих дежавюИз расколотой глиняной кошки.Народился и вырос большой,Зубы резались, голос ломался,Но зачем-то явился душойНеприкаянный облик романса.Для чего-то на оклик ничейЗазывала бездомная силаИ крутила, крутила, крутилаЧерно-белую ленту ночей.Эта участь – нельзя интересней.Горе, я ли в твои воротаНе ломился с юродивой песней,Полоумною песней у рта!1973

«Я смежу беспокойные теплые веки…»

Я смежу беспокойные теплые веки,Я уйду ночевать на снегу Кызгыча,Полуплач-полуимя губами шепча, –Пусть гремят вертикальные реки.Через тысячу лет я проснусь поутру,Я очнусь через тысячу лет, будет тишеГрохот сизой воды. Так иди же, иди же!Как я спал, как я плакал, я скоро умру!1973

«Есть старый флигель угловатый…»

Есть старый флигель угловатыйВ одной неназванной глуши.В его стенах живут два брата,Два странных образа души.Когда в ночной надмирный омут,Робея, смотримся, как встарь,Они идут в одну из комнат,В руке у каждого фонарь.В янтарных полукружьях светаТогда в светелке угловойВидны два женские портрета,И каждый брат глядит на свой.Легко в покоях деревенских.Ответно смотрят на двоихДва облика, два лика женских,Две жизни бережных моих.Будь будущее безымянным.Будь прошлое светлым-светло.Все не наскучит братьям страннымСмешное это ремесло.Но есть и третий в доме том,Ему не сторожить портрета,Он запирает старый домИ в путь берет котомку света.Путем кибиток и телегИдет полями и холмами,Где голубыми зеркаламиСверкают поймы быстрых рек.1973

«Как просто все: толпа в буфете…»

А. Ц.

Как просто все: толпа в буфете,Пропеллер дрогнет голубой, –Так больше никогда на светеМы не увидимся с тобой.Я сяду в рейсовый автобус.Царапнет небо самолет –И под тобой огромный глобусСо школьным скрипом поплывет.Что проку мямлить уверенья,Божиться гробовой доской!Мы твердо знаем, рвутся звеньяКургузой памяти людской.Но дни листая по порядкуВ насущных поисках добра,Увижу утлую палатку,Услышу гомон у костра.Коль на роду тебе дорогаНаписана, найди себеТоварища, пускай с тревогой,Мой милый, помнит о тебе.1974

«Цыганскому зуду покорны…»

Цыганскому зуду покорны,Набьем барахлом чемодан.Однажды сойдем на платформыЧужих оглушительных стран.Метельным плутая окольнымФевральским бедовым путем,Однажды над городом КельномНастольные лампы зажжем.Потянутся дымные ночи –Good bye, до свиданья, adieu.Так звери до жизни охочи,Так люди страшатся ее.Под старость с баулом туристскимЗаеду – тряхну стариной –С лицом безупречно австрийским,С турецкой, быть может, женой.The sights необъятного края:Байкал, Ленинград и Ташкент,Тоскливо слова подбирая,Покажет толковый студент.Огромная русская суша.Баул в стариковской руке.О чем я спрошу свою душуТогда, на каком языке?1973

«Сотни тонн боевого железа…»

Сотни тонн боевого железаНагнетали под стены Кремля.Трескотня тишины не жалела,Щекотала подошвы земля.В эту ночь накануне парадаМы до часа ловили такси.Накануне чужого обряда,Незадолго до личной тоски.На безлюдье под стать карантинуВ исковерканной той тишинеЭта полночь свела воединоВсе, что чуждо и дорого мне.Неудача бывает двуликой.Из беды, где свежеют сердца,Мы выходим с больною улыбкой,Но имеем глаза в пол-лица.Но всегда из батального пекла,Столько тысяч оставив в гробах,Возвращаются с привкусом пеплаНа сведенных молчаньем губах.Мать моя народила ребенка,А не куклу в гремучей броне.Не пытайте мои перепонки,Дайте словом обмолвиться мне.Колотило асфальт под ногою.Гнали танки к Кремлевской стене.Здравствуй, горе мое дорогое,Горстка жизни в железной стране!1974

Декабрь 1977 года

Штрихи и точки нотного письма.Кленовый лист на стареньком пюпитре.Идет смычок, и слышится зима.Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,Здесь осень музицирует сама.Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.Вольно мне было музыке не верить,Кощунствовать, угрюмо браконьеритьВ скрипичном заповеднике души.Вольно мне очутиться на краюИ музыку, наперсницу мою, –Все тридцать три широких оборота –Уродовать семьюдестью восьмьюВращениями хриплого фокстрота.Условимся о гибели молчать.В застолье нету места укоризнеИ жалости. Мне скоро двадцать пять,Мне по карману праздник этой жизни.Холодные созвездия горят.Глухого мирозданья не корятОстывшие Ока, Шексна и Припять.Поэтому я предлагаю выпитьЗа жизнь с листа и веру наугад.За трепет барабанных перепонок.В последний день, когда меня спросонокПо имени окликнут в тишине,Неведомый пробудится ребенокИ втайне затоскует обо мне.Условимся – о гибели молчок.Нам вечность беззаботная не светит.А если кто и выронит смычок,То музыка сама себе ответит.1977

Друзьям-поэтам

Подступал весенний вечер.Ветер исподволь крепчал.С ближней станции диспетчерВ рупор грубое кричал.В лужах желтые ботинкиПачкал модный пешеход.В чистом небе, как чаинки,Вился птичий хоровод.В этот славный вечер длинный,Праздник неба и земли,Вдоль по улице стариннойТрое странные прошли.Первый двигался улиткой,Усом долог, ростом мал,Злобной заячьей улыбкойНебо кроткое пугал.Рядом с первым неуклюжеНечто женское брело,Опрокидывалось в лужи,В кулаке башмак несло.Третий зверь, поросший мехом,Был неряшлив и сутул.Это он козлиным смехомСмуглый воздух полоснул.Трех уродцев мучил насморк –Так и шмыгали втроем.Переругивались наспех,Каждый плакал о своем.Три поэта ждали смерти,Воду перчили тоской,За собой на длинной жердиФлаг тащили шутовской.Боже! Я дышу неровно,Глядя в реки и ручьи,Я люблю беспрекословноВсе творения Твои.Понимаю снег и иней,Но понять не хватит сил,Как Ты музыкою синейЭтих троллей наделил!1974

«Ружейный выстрел в роще голой…»

Ружейный выстрел в роще голой.Пригоршня птиц над головой.Еще не речь, уже не голос –Плотины клекот горловой.Природа ужаса не знает.Не ставит жизни смерть в вину.Лось в мелколесье исчезает,Распространяя тишину.Пусть длится, только бы продлиласьМинута зренья наповал,В запястьях сердце колотилось,Дубовый желоб ворковал.Ничем души не опечалим.Весомей счастья не зови.Да будет осень обещаньем,Кануном снега и любви.1975

«Чуть свет, пока лучи не ярки…»

Чуть свет, пока лучи не ярки,Еще при утренней звезде,Скользить в залатанной байдаркеПо голой пасмурной воде.Такая тихая погодаЛишь в этот час над головой,И наискось уходит в водуБлесна на леске голубой.Здесь разве только эти громкиУдары сердца в тишинеДа две певучие воронкиИз-под весла на глубине.Здесь жизнь в огрехах и ошибках(Уже вчерашнюю на треть)Легко, как озеро в кувшинках,Из-под ладони оглядеть.Она была не суетлива,Не жестокá, не холодна.Всего скорее справедливаБыла, наверное, она.1975

«Я был зверком на тонкой пуповине…»

Я был зверком на тонкой пуповине.Смотрел узор морозного стекла.Так замкнуто дышал посерединеМладенчества – медвежьего угла.Струилось солнце пыльною полоской.За кругом круг вершила кровь по мне.Так исподволь накатывал извнеВpемен и судеб гомон вавилонский,Но маятник трудился в тишине.Мы бегали по отмелям нагими –Детей косноязычная орда, –Покуда я в испарине ангиныНе вызубрил твой облик навсегда.Я телом был, я жил единым хлебом,Когда из тишины за слогом слогЧудное имя Лесбия извлек,Опешившую плоть разбавил небом –И ангел тень по снегу поволок.Младенчество! Повремени немного.Мне десять лет. Душа моя жива.Я горький сплав лимфоузлов и Бога –Уже с преобладаньем божества……Утоптанная снежная дорога.Облупленная школьная скамья.Как поплавок, дрожит и тонет сердце.Крошится мел. Кусая заусенцы,Пишу по буквам: “Я уже не я”.Смешливые надежные друзья –Отличники, спортсмены, отщепенцыПечалятся. Бреду по этажу,Зеницы отверзаю, обвожуЛадонью вдруг прозревшее лицо,И мимо стендов, вымпелов, трапецийЯ выхожу на школьное крыльцо.Пять диких чувств сливаются в шестое.Январский воздух – лезвием насквозь.Держу в руках, чтоб в снег не пролилось,Грядущей жизни зеркало пустое.1974

«Без устали вокруг больницы…»

Без устали вокруг больницыБежит кирпичная стена.Худая скомканная птицаКружит под небом дотемна.За изгородью полотнянойБелья, завесившего двор,Плутает женский гомон странный,Струится легкий разговор.Под плеск невнятицы беспечнойВ недостопамятные дниЯ ощутил толчок сердечныйТолчку подземному сродни.Потом я сделался поэтом,Проточным голосом – потом,Сойдясь московским ранним летомС бесцельным беличьим трудом.…………………………………………Возьмите все, но мне оставьтеСпокойный ум, притихший дом,Фонарный контур на асфальтеДа сизый тополь под окном.В конце концов, не для того лиМы знаем творческую власть,Чтобы хлебнуть добра и боли –Отгоревать и не проклясть!1973

II

«Что ж, зима. Белый улей распахнут…»

Что ж, зима. Белый улей распахнут.Тихим светом насыщена тьма.Спозаранок проснутся и ахнут,И помедлят, и молвят: “Зима”.Выпьем чаю за наши писанья,За призвание весельчака.Рафинада всплывут очертанья.Так и тянет шепнуть: “До свиданья”.Вечер долог, да жизнь коротка.1976

«Раздвину занавеси шире…»

Раздвину занавеси шире.На кухню поутру войду.Там медный маятник, и гириПозвякивают на ходу.Кукуй, кухонная кукушка!Немало в жизни ерунды –Пахнет приплюснутая кружкаЖелезом утренней воды,И вроде не было в поминеМеня на свете никогда –Такие блики на гардине,Такая юная вода!Пусть в небе музыка играет,А над моею головойКомичный клювик разеваетПодобье птицы роковой!1976

«Мы знаем приближение грозы…»

Мы знаем приближение грозы,Бильярдного раскатистого треска –Позвякивают ведра и тазы,Кликушествует злая занавеска.В такую ночь в гостинице меняОставил сон и вынудил к беседеС самим собой. Педалями звеня,Горбун проехал на велосипедеВ окне моем. Я не зажег огня.Блажен, кто спит. Я встал к окну спиной.Блажен, кто спит в разгневанном июле.Я в сумерки вгляделся – предо мнойСиделкою душа спала на стуле.Давно ль, скажи, ты девочкой была?Давно ль провинциалкой босоногойСтупни впервые резала осокой,И плакала, и пела? Но сдалаИ, сидя, спишь в гостинице убогой.Морщинки. Рта порочные углы.Тяжелый сон. Виски в капели пота.И страшно стало мне в коробке мглы –Ужели это все моя работа?!С тех пор боюсь: раскаты вдалекеПоднимут за полночь настойчиво и сухо –На стуле спит усталая старухаС назойливою мухой на щеке.Я закричу, умру – горбун в окне,Испуганная занавесь ворвется.Душа вздрогнёт, медлительно очнется,Забудет все, отдаст усталость мнеИ девочкой к кому-нибудь вернется.1976

«Было так грустно, как если бы мы шаг за шагом…»

Было так грустно, как если бы мы шаг за шагомХвойной тропинкой взошли на обветренный холмИ примостились бок о бок над самым оврагом –Я под сосною, а ты на откосе сухом.В то, что предстало тогда потемневшему взору,Трудно поверить: закатная медная ширь,Две-три поляны, сосняк и большие озера,В самом большом отразился лесной монастырь.Прежде чем тронуться в путь монастырской дорогой,Еле заметной в оправе некошеных трав,Мы битый час провели на поляне пологой,Долго сидели, колени руками обняв.Помнишь картину? Охотники лес покидают.Жмутся собаки к ногам. Вечереет. Февраль.Там в городишке и знать, вероятно, не знаютВсех приключений. Нам нравилась эта печаль.Было так грустно, как будто бы все это было –Две-три поляны, озера, щербатый паром.Может, и было, да легкое сердце забыло.Было и горше, но это уже о другом.1976

«Бывают вечера – шатается под ливнем…»

И. Б.

Бывают вечера – шатается под ливнемТрава, и слышен водосточный хрип.Легко бродить и маяться по длиннымАллеям монастырских лип.Сквозь жизнь мою доносится удушьеМосковских лип, и хочется в жилье,Где ты марала ватман черной тушьюИ начиналось прошлое мое.Дитя надменное с этюдником отцовским,Скажи, едва ли не вчераНам по арбатским кухням стариковскимКофейник звякал до утра?Нет, я не о любви, но грустно старожиломВдруг ощутить себя. Так долго мы живем,Что, кажется, не кровь идет по жилам,А неуклюжий чернозем.Я жив, но я другой, сохранно только имя.Лишь обернись когда-нибудь –Там двойники мои верстами солянымиСопровождают здешний путь.О если бы я мог, осмелился на йотуВ отвесном громыхании аллейВдруг различить связующую нотуВ расстроенном звучанье дней!1976

«Сегодня дважды в ночь я видел сон…»

Сегодня дважды в ночь я видел сон.Загадочный, по существу, одинИ тот же. Так цензура сновидений,Усердная, щадила мой покой.На местности условно городскойСтолкнулись две машины. ЛегковуюТотчас перевернуло. ГрузовикЛишь занесло немного. ЛобовоеСтекло его осыпалось на землю,Осколки же земли не достигали,И звона не случилось. ТишинаВообще определяла обстановку.Покорные реакции цепной,Автомобили, красные трамваи,Коверкая железо и людей,На площадь вылетали, как и прежде,Но площадь не рассталась с тишиной.Два битюга (они везли повозкуС молочными бидонами) порвалиТугую упряжь и скакали прочь.Меж тем из опрокинутых бидоновХлестало молоко, и желоба,Стальные желоба трамвайных рельсов,Полны его. Но кровь была черна.Оцепенев, я сам стоял поодальВ испарине кошмара. Стихло все.Вращаться продолжало колесоКакой-то опрокинутой “Победы”.Спиною к телеграфному столбуСидела женщина. Ее черты,Казалось, были сызмальства знакомыДуше моей. Но смертная печатьВидна уже была на лике женском.И тишина.Так в клубе деpевенскомКиномеханик вечно пьян. Динамик,Конечно, отказал. И в темнотеКромешной знай себе стрекочет старыйПроектор. В золотом его лучеПылинки пляшут. Действие без звука.Мой тяжкий сон, откуда эта мука?Мне чудится, что мы у тех временБез устали скитаемся на ощупь,Когда под звук трубы на ту же площадьПовалим валом с четырех сторон.Кто скажет заключительное словоПод сводами последнего Суда,Когда лиловым сумеркам БрюлловаНастанет срок разлиться навсегда?Нас смоет с полотняного экрана.Динамики продует медный вой.И лопнет высоко над головойПифагорейский воздух восьмигранный.1977

«Грешный светлый твой лоб поцелую…»

Грешный светлый твой лоб поцелую,Тотчас хрипло окликну впустую,Постою, ворочусь домой.Вот и все. Отключу розеткуТелефона. Запью таблеткуЛюминала сырою водой.Спать пластом поверх одеяла.Медленно в изголовье всталаРама, полная звезд одних.Звезды ходят на цыпочках околоИзголовья, ломятся в стекла –Только спящему не до них.Потому что до сумерек надоВысоту навестить и прохладуЛьда, свободы, воды, камней.Звук реки – или Терек снежный,Или кран перекрыт небрежно.О, как холодно крови моей!Дальше, главное не отвлекаться.Засветло предстоит добратьсяДо шоссе на Владикавказ,Чтобы утром… Но все по порядку.Прежде быть на почте. ТридцаткуПолучить до закрытия касс.Чтобы первым экспрессом в ТбилисиЧерез нашатырные выси, –О, как лоб твой светлый горяч!Авлабар обойду, Окроканы…Что за чушь! Не закрыты краны –То ли смех воды, то ли плач –Не пойму. Не хватало плакать.Впереди московская слякоть.На будильнике пятый час.Ангел мой! Я тебя не неволю.Для того мне оставлено, что ли,Море Черное про запас!1978

«Когда волнуется желтеющее пиво…»

Когда волнуется желтеющее пиво,Волнение его передается мне.Но шумом лебеды, полыни и крапивыСлух полон изнутри, и мысли в западне.Вот белое окно, кровать и стул Ван Гога.Открытая тетрадь: слова, слова, слова.Причин для торжества сравнительно немного.Категоричен быт и прост, как дважды два.О, искуситель-змей, аптечная гадюка,Ответь, пожалуйста, задачу разреши:Зачем доверил я обманчивому звукуСиллабику ума и тонику души?Мне б летчиком летать и китобоем плавать,А я по грудь в беде, обиде, лебеде,Знай, камешки мечу в загадочную заводь,Веду подсчет кругам на глянцевой воде.Того гляди сгребут, оденут в мешковину,Обреют наголо, палач расправит плеть.Уже не я – другой – взойдет на седловинуАйлара, чтобы вниз до одури смотреть.Храни меня, Господь, в родительской квартире,Пока не пробил час примерно наказать.Наперсница душа, мы лишнего хватили.Я снова позабыл, что я хотел сказать.1979

«Здесь реки кричат, как больной под ножом…»

Здесь реки кричат, как больной под ножом,Но это сравнение ложь, потому чтоОни голосят на стократно чужомНаречии. Это тебе не Алушта.Здесь пара волов не тащила арбыС останками пасмурного Грибоеда.Суворовско-суриковские орлыНа задницах здесь не справляли победы.Я шел вверх по Ванчу. Дневная резняРеки с ледником выдыхалась. ЗарницаЦвела чайной розой. Ущелье меняВстречало недобрым молчаньем зверинца.Снега пламенели с зарей заодно.Нагорного неба неграмотный генийСам знал себе цену. И было смешноСушить эдельвейс в словаре ударений.Зазнайка-поэзия, спрячем тетрадь:Есть области мира, живые помимоПоэзии нашей, – и нам не понять,Не перевести хриплой речи Памира.1979

«Опасен майский укус гюрзы…»

Опасен майский укус гюрзы.Пустая фляга бренчит на ремне.Тяжела слепая поступь грозы.Электричество шелестит в тишине.Неделю ждал я товарняка.Всухомятку хлеба доел ломоть.Пал бы духом наверняка,Но попутчика мне послал Господь.Лет пятнадцать круглое он катил.Лет пятнадцать плоское он таскал.С пьяных глаз на этот разъезд угодил –Так вдвоем и ехали по пескам.Хорошо так ехать. Да на бедуНочью он ушел, прихватив мой френч,В товарняк порожний сел на ходу,Товарняк отправился на Ургенч.Этой ночью снилось мне всегоПонемногу: золото в устье ручья,Простое базарное волшебство –Слабая дудочка и змея.Лег я навзничь. Больше не мог уснуть.Много все-таки жизни досталось мне.“Темирбаев, платформы на пятый путь”, –Прокатилось и замерло в тишине.1979

«Лунный налет – посмотри вокруг…»

Лунный налет – посмотри вокруг –Серый, в сантиметр толщиной,Валит зелень наземь. Азия вдругЭтикеткой чайной, переводнойКартинкою всплывает со днаБлюдца. Азия – это онаБережно провела наждакомСогласных по альвеолам моим.Трудно говорить на такомЯзыке-заике – и мы молчим.Монету выну из кошелька,На ладони подброшу и с высотыОброню в стремнину – играй века,Родниковый двойник кустарной звезды.Ах, примета грошовая, не кривиДушою. Навсегда из рукУходит снег Азии. Но в кровиШум вертикальных рек. ВокругПосмотри – и довольно. СоловьиИ розы. Серая известь луныЛожится на зелень. И тишиныВороной иноходец зацокал прочь.Здесь я падал в небо великой страныДевяносто и одну ночь.1979

«Давным-давно забрели мы на праздник смерти…»

Давным-давно забрели мы на праздник смерти,Аквариум вещей скорби вовсю прижимая к себе.Сказочно-страшно стоять в похоронном концерте,Опрокинутою толпой отразиться в латунной трубе.В марте шестидесятого за гаражамиЖора вдалбливал нам сексологию и божбу.Аудитория млела. Внезапно над этажамиВстала нá дыбы музыка. Что-то несли в гробу.Эдаким князем Андреем близ АустерлицаПоднял я голову в прямоугольное небо двора.Черные птицы. Три облака. Серые лица.Выли старухи. Кудахтала детвора.Детство в марте. Союз воробья и вербы.Бедное мужество музыки. Старческий гам.Шапки долой. Очи долу. Лишь небо не знает ущерба.Старый шарманщик, насилуй осипший орган!1979

«А вот и снег. Есть русские слова…»

А вот и снег. Есть русские словаС оскоминой младенческой глюкозы.Снег валит, тяжелеет голова,Хоть сырость разводи. Но эти слезыИных времен, где в занавеси дрожь,Бьет соловей, заря плывет по лужам,Будильник изнемог, и ты встаешь,Зеленым взрывом тополя разбужен.Я жил в одной стране. Там тишинаРавно проста в овраге, церкви, поле.И мне явилась истина одна:Трудна не боль – однообразье боли.Я жил в деревне месяц с небольшим.Прорехи стен латал клоками пакли.Вслух говорил, слегка переборщилС риторикой, как в правильном спектакле.Двустволка опереточной длины,Часы, кровать, единственная створкаТрюмо, в котором чуть искаженыКровать с шарами, ходики, двустволка.Законы жанра – поприще мое.Меня и в жар бросало, и знобило,Но драмы злополучное ружьеВисеть висит, но выстрелить забыло.Мне ждать не внове. Есть здесь кто живой?Побудь со мной. Поговори со мной.Сегодня день светлее, чем вчерашний.Белым-бела вельветовая пашня.Покурим, незнакомый человек.Сегодня утром из дому я вышел,Увидел снег, опешил и услышалХорошие слова – а вот и снег.1978