Долина страха

Артур Конан Дойл

Долина Страха

Часть первая

Трагедия в Бирлстоуне

Глава 1

Предупреждение

– Я склонен думать… – начал я.

– Думать – моя забота, – раздраженно перебил меня Шерлок Холмс.

Я считаю себя одним из самых терпеливых смертных, но, признаюсь, меня задела эта язвительная реплика.

– Право, Холмс, – сурово сказал я, – иногда вы бываете несносным.

Холмс, поглощенный своими мыслями, не ответил. Завтрак его оставался нетронутым, он сидел, подперев голову ладонью, и пристально разглядывал вынутый из конверта листок. Потом взял конверт, поднес к свету и внимательно осмотрел.

– Почерк Порлока, – задумчиво произнес он. – Хотя видел я его всего дважды, в этом нет сомнений. У буквы «е» вверху характерная завитушка. Но раз Порлок пишет, значит, случилось нечто чрезвычайно важное.

Холмс скорее думал вслух, чем обращался ко мне, однако мое раздражение сменилось любопытством, вызванным его словами.

– Кто же такой Порлок? – спросил я.

– Порлок, Уотсон, это nom-de-plum[1], просто-напросто условное обозначение, но за ним скрывается изворотливый, неуловимый человек. В предыдущем письме он откровенно признался, что это не подлинная фамилия, и предложил мне попытаться отыскать его среди миллионов жителей этого громадного города. Порлок значителен, но не сам по себе, а благодаря связи с замечательным человеком. Представьте себе рыбу-лоцмана с акулой, шакала со львом – нечто ничтожное в обществе грозного; не только грозного, Уотсон, но и опасного – в высшей степени опасного. Вот почему он входит в круг моих интересов. Вы слышали от меня о профессоре Мориарти?

– Ученом-преступнике, столь же известном в уголовном мире, сколь…

– Пощадите мою скромность, Уотсон, – укоризненно пробормотал Холмс.

– Я только хотел сказать – сколь неизвестном общественности.

– В точку! Прямо в точку! – воскликнул Холмс. – Уотсон, у вас появляется язвительный юмор, мне придется научиться защищаться от него. Однако, называя Мориарти преступником, вы с точки зрения закона клевещете – в этом вся соль! Величайший интриган всех времен, организатор всех серьезных преступлений, руководящий мозг уголовного мира, способный возвеличивать или губить государства, – вот что представляет собой этот человек! Но он настолько вне подозрений, обладает такой безупречной репутацией, так хитер и так умеет держаться в тени, что мог бы привлечь вас к суду за ваши слова и взыскать с вас сумму, равную вашей годовой пенсии, в виде возмещения за причиненный ему моральный ущерб. Разве он не прославленный автор «Динамики астероида», книги, восходящей к таким высотам чистой математики, что никто в научной прессе не способен критиковать ее? Разве можно чернить такого человека? Злоязычный врач и оклеветанный профессор – таковы были бы ваши роли. Он гений, Уотсон. Но если меня не будут отвлекать менее значительные преступники, день нашего торжества непременно настанет.

– Как бы мне хотелось этого! – самозабвенно воскликнул я. – Но вы говорили о Порлоке.

– Ах да, так называемый Порлок представляет собой звено цепи, недалекое от ее замечательного начала. Между нами, не особенно прочное. Единственный ее изъян, насколько я могу судить.

– Но цепь не прочнее самого слабого звена.

– Вот именно, мой дорогой Уотсон! Поэтому письмо Порлока чрезвычайно важно. Под воздействием зачаточных стремлений к добру и получаемой время от времени окольными путями десятифунтовой ассигнации он несколько раз снабжал меня сведениями высочайшей ценности, позволяющими предотвратить преступление, а не карать за него. Не сомневаюсь, будь у нас шифр, мы нашли бы в этом письме сообщение подобного рода.

Холмс опять положил письмо поверх тарелки с нетронутым завтраком. Я встал, наклонился над ним и уставился на странную надпись:

534 С2 13 127 36 31 4 17 21 41Дуглас 109 293 5 37 Бирлстоун26 Бирлстоун 9 47 171

– Холмс, что это, по-вашему?

– Наверняка попытка сообщить секретные сведения.

– Но какой смысл в зашифрованном сообщении без шифра?

– В настоящий момент никакого.

– Почему вы говорите «в настоящий момент»?

– Потому что многие шифры я разбираю так же легко, как недостоверные сведения в газетных объявлениях с просьбой о помощи: столь грубый прием дает пищу уму, не утомляя его. Но тут другое дело. Это наверняка обозначение слов на странице какой-то книги. Пока не знаю, какая страница и какая книга, я бессилен.

– Тогда с какой стати написано «Дуглас» и «Бирлстоун»?

– Явно потому, что на данной странице этих слов нет.

– В таком случае почему Порлок не указал книгу?

– Ваша врожденная практичность, Уотсон, та природная сообразительность, которая восхищает ваших друзей, наверняка не позволила бы вам положить сообщение и шифр в один конверт. Если почтальон перепутает адрес, вы погибли. А в данном случае, если оба письма не попадут по ошибке в одни и те же руки, нет никакой опасности. Уже наступило время второй доставки почты, и я удивлюсь, если почтальон не принесет либо объяснительного письма, либо, что более вероятно, того самого тома, к которому относятся эти цифры.

Расчеты Холмса оправдались через несколько минут. Билли, наш слуга, появился с письмом, которого мы ожидали.

– Тот же почерк, – заметил Холмс, вскрыв конверт, – и подпись, – добавил он, развернув письмо. – Дела идут на лад, Уотсон.

Но когда он просмотрел содержание письма, его лицо омрачилось.

– Вот те на, какая досада! Кажется, все наши ожидания пошли прахом. Надеюсь, с Порлоком ничего не случится. Вот что он пишет:

«Уважаемый мистер Холмс. Я выхожу из игры. Это очень опасно – он подозревает меня. Я вижу, что подозревает. Он явился ко мне совершенно неожиданно, когда я только надписал адрес на этом конверте с намерением отправить Вам ключ к шифру. Я успел прикрыть адрес. Если бы он увидел его, мне пришлось бы плохо. Но я заметил в его глазах подозрительность. Прошу Вас, сожгите зашифрованное письмо, теперь оно Вам не нужно. Фред Порлок».

Холмс посидел немного, вертя в пальцах письмо, потом, нахмурясь, посмотрел в камин.

– Возможно, – заговорил он наконец, – опасения Порлока беспочвенны. Допускаю, что дело только в его нечистой совести. Сознавая, что стал предателем, Порлок вообразил, что видит обвинение в глазах другого.

– Другой, полагаю, это профессор Мориарти.

– Совершенно верно! Когда кто-то из того круга говорит о «нем», понятно, кто имеется в виду. Для всех них существует один-единственный господствующий «он».

– Но что может сделать Мориарти?

– Гм! Непростой вопрос. Когда против тебя один из лучших умов Европы и его поддерживают все силы тьмы, число возможностей бесконечно. Во всяком случае, Фред Порлок явно перепуган до смерти – будьте добры, сравните почерк в письме и на конверте, надписанном, по его словам, до этого зловещего визита. Первый четкий и ясный. Второй едва разборчивый.

– Зачем он вообще писал это письмо? Почему просто не бросил свою затею?

– Боялся, что я в таком случае стану наводить о нем справки и, возможно, навлеку на него беду.

– Да. Конечно. – Взяв зашифрованное сообщение, я склонился над ним. – Мучительно сознавать, что, может быть, этот лист бумаги содержит важный секрет, но постичь его свыше человеческих сил.

Шерлок Холмс отодвинул тарелку с нетронутым завтраком и закурил трубку с крепким табаком, неизменную спутницу его самых глубоких размышлений.

– Любопытно! – произнес он, откинувшись назад и глядя в потолок. – Не исключено, что тут есть детали, ускользнувшие от вашего макиавеллиевского ума. Давайте рассмотрим проблему в свете чистого разума. Порлок отсылает нас к какой-то книге. Книга – наш исходный пункт.

– Весьма условный.

– Тогда посмотрим, можно ли его конкретизировать. Когда я сосредоточиваюсь на этой проблеме, она кажется не столь уж неразрешимой. Какие у нас есть указания относительно этой книги?

– Никаких.

– Полноте, дело обстоит не так уж скверно. Зашифрованное сообщение начинается с цифры пятьсот тридцать четыре, так ведь? Можно предположить, что это номер страницы, к которой относится шифр. Таким образом, нужная нам книга – толстая, вот мы уже кое-чего добились. Какие указания у нас есть о характере этой толстой книги? Следующий знак – С2. Что, по-вашему, он означает, Уотсон?

– Несомненно, вторую статью.

– Вряд ли, Уотсон. Уверен, вы согласитесь со мной, что, если страница известна, номер статьи не важен. И что если пятьсот тридцать четвертая страница находится во второй статье, первая должна быть невыносимо длинной.

– Столбец! – воскликнул я.

– Блестяще, Уотсон. Сегодня вы очень проницательны. Если это не столбец, я очень заблуждаюсь. Итак, видите, мы уже представляем себе толстую книгу с текстом, напечатанным в два столбца; они длинные, поскольку одно из слов обозначено цифрой двести девяносто три. Достигли мы пределов того, к чему может привести нас разум?

– Боюсь, что да.

– Право же, вы несправедливы к себе. Блесните еще, мой дорогой Уотсон! Будь этот том необычным, Порлок прислал бы его. Но прежде чем планы Порлока нарушились, он хотел отправить в этом конверте ключ к шифру. Так сказано в письме. Это указывает на то, что, по его мнению, нужную книгу я найду без труда. Она у него есть, и он решил, что у меня должна быть тоже. Словом, Уотсон, это весьма обычная книга.

– Ваши слова звучат убедительно.

– Вот мы и сузили поле поисков до толстой, широко распространенной книги с текстом, напечатанным в два столбца.

– Библия! – торжествующе воскликнул я.

– Хорошо, хорошо, Уотсон! Только, пожалуй, не слишком хорошо. Даже если бы я принял на свой счет этот комплимент, то едва ли мне удалось бы назвать какую-либо книгу, менее подходящую для того, чтобы сообщник Мориарти держал ее у себя под рукой. Кроме того, издания Библии весьма многочисленны, и Порлок вряд ли полагал, что все они имеют одинаковую нумерацию страниц. Нужная нам книга наверняка стандартная. Порлок, конечно, знает, что его пятьсот тридцать четвертая страница полностью соответствует моей.

– Но таких книг очень мало.

– Совершенно верно. В этом наше спасение. Наши поиски свелись к стандартным книгам, которые могут быть у каждого.

– Брадшо[2]!

– Сомневаюсь, Уотсон. Лексикон Брадшо выразителен и изыскан, но ограничен. Подбор слов едва ли годится для передачи обыденных сообщений. Брадшо мы исключим. Биографический словарь, боюсь, неприемлем по той же причине. В таком случае что остается?

– Альманах!

– Превосходно, Уотсон! Если вы не попали в цель, значит, я совершил ошибку. Альманах! Давайте рассмотрим Уитейкера[3]. Он широко распространен. В нем есть нужный номер страницы. Текст напечатан в два столбца. Хотя вначале лексикон там скудный, под конец, если мне не изменяет память, он становится весьма обширным. – Холмс взял том со своего письменного стола. – Страница пятьсот тридцать четвертая, второй столбец, обширный текст, речь в нем идет о торговле и ресурсах Британской Индии. Записывайте слова, Уотсон! Тринадцатое слово «Махратта». Что-то не слишком обнадеживающее начало. Сто двадцать седьмое – «правительство»; по крайней мере имеет смысл, хотя никак не связано с нами и профессором Мориарти. Посмотрим дальше. Что делает махраттское правительство? Увы! Следующие слова «свиная щетина». Мы погибли, мой дорогой Уотсон. Это конец!

Холмс говорил шутливым тоном, но подергивание его густых бровей выдавало разочарование и раздражение. Я, беспомощный и подавленный, сидел, глядя в камин. Долгое молчание было нарушено внезапным восклицанием Холмса, он бросился к шкафу и достал оттуда еще один том в желтом переплете.

– Мы расплачиваемся, Уотсон, за то, что чересчур современны! Идем в ногу со временем и несем обычное наказание. Поскольку сегодня седьмое января, мы, естественно, взяли новый альманах. А Порлок наверняка пользовался старым. Несомненно, он уведомил бы нас об этом, если бы написал объяснительное письмо. Посмотрим, что уготовано нам на пятьсот тридцать четвертой странице. Тринадцатое слово «существует», оно сулит гораздо больше надежд. – Глаза Холмса блестели от волнения, тонкие нервные пальцы подрагивали, когда он отсчитывал слова. – «Опасность». Ха! Ха! Отлично! Записывайте, Уотсон. «Существует опасность – может – произойти – очень – скоро – некий». Дальше следует фамилия Дуглас. «Богатый – сельский – сейчас – в – Бирлстоун – доверие – необходимо». Ну вот, Уотсон! Что скажете о чистом разуме и его плодах? Будь у зеленщика лавровый венок, я бы отправил за ним Билли.

Я изумленно смотрел на непонятное сообщение, которое записал под диктовку Холмса, держа на колене лист бумаги.

– Какой странный, корявый способ выражать мысли!

– Напротив, Порлок великолепно справился со своей задачей, – возразил Холмс. – Когда ищете слова для выражения своих мыслей в одном столбце текста, вряд ли найдете все нужные. Приходится полагаться на сообразительность адресата. Суть вполне ясна. Замышляется какое-то преступление против некоего Дугласа, живущего в Бирлстоуне богатого сквайра. Порлок уверен: понятие «доверие» – это самое близкое, что он нашел к «доверенному лицу», – необходимо. Вот результат – мы провели первоклассный анализ!

Холмс, как истинный художник, бескорыстно радовался своим удачам и мрачно хмурился, когда не достигал в работе того высокого уровня, к которому стремился. Он все еще удовлетворенно посмеивался, когда Билли открыл дверь и впустил в комнату Макдональда, инспектора из Скотленд-Ярда.

Давно минули те дни конца восьмидесятых годов, когда Алек Макдональд не пользовался, как теперь, всеобщей известностью. Он был молодым, но заслуживающим доверия полицейским, отличившимся в расследовании нескольких порученных ему дел. Рослый, худощавый, Макдональд производил впечатление очень сильного физически человека; глубоко посаженные блестящие глаза, проницательно смотревшие из-под кустистых бровей, свидетельствовали об остром уме. Этот немногословный педантичный человек с угрюмым характером имел сильный абердинский акцент.

Холмс дважды помогал ему добиваться успеха. Единственная же награда моего друга была в том, что он испытывал радость, решив сложную проблему. Шотландец питал к своему коллеге-любителю глубокую привязанность и почтение. Выражал он их с той же откровенностью, с какой консультировался у Холмса при каждом затруднении. Посредственность не знает ничего выше себя, но талант мгновенно признает гения, а Макдональд обладал талантом полицейского в достаточной мере, чтобы понимать: не унизительно просить помощи у человека, превосходящего всех в Европе как одаренностью, так и опытом. Холмс не имел склонности к дружбе, но доброжелательно относился к рослому шотландцу и, увидев его, улыбнулся.

– Ранняя вы пташка, мистер Мак, – сказал он. – Кто рано встает, того удача ждет. Боюсь, кому-то это предвещает беду.

– Мистер Холмс, если бы вы сказали «надеюсь», а не «боюсь», это было бы ближе к истине, – с понимающей улыбкой ответил инспектор. – Ну что ж, пожалуй, капля виски в промозглый утренний холод не повредит. Нет, спасибо, я не курю. Мне нужно спешить: утренние часы в расследовании дела драгоценны, вы знаете это лучше, чем кто бы то ни было. Только… только…

Инспектор внезапно умолк и в крайнем изумлении уставился на лежавший на столе лист бумаги. Тот самый, на котором я записал загадочное сообщение.

– Дуглас! – воскликнул он. – Бирлстоун! Что это, мистер Холмс? Черт возьми, это волшебство! Во имя всего святого, откуда у вас эти имена?

– Это шифр, который нам с доктором Уотсоном удалось разгадать. Но почему… что такого в этих именах?

Инспектор ошеломленно переводил взгляд с меня на Холмса.

– Только то, – ответил он, – что мистер Дуглас, владелец бирлстоунского помещичьего дома, ночью был зверски убит!

Глава 2

Шерлок Холмс ведет беседу

Наступила одна из тех драматических минут, ради которых жил мой друг. Было бы преувеличением сказать, что его потрясло или хотя бы взволновало это неожиданное сообщение. В необычном характере Холмса не было и следа жестокости, но от долгой работы над расследованием преступлений он очерствел. Однако хотя его эмоции притупились, ум работал очень деятельно. Поэтому Холмс не выразил и тени того ужаса, который ощутил я при этом кратком сообщении. На лице Холмса угадывалась спокойная, сдержанная заинтересованность химика, наблюдающего, как из перенасыщенного раствора выпадают кристаллы.

– Поразительно! – сказал он. – Поразительно!

– Вас как будто это вовсе не удивило.

– Только заинтересовало, мистер Мак. С какой стати мне удивляться? Я получил из надежного источника анонимное предупреждение, что некоему человеку угрожает опасность. Не прошло и часа, как я узнаю, что опасность реализовалась и этот человек мертв. Я заинтересован, но, как вы заметили, не удивлен.

В нескольких лаконичных фразах Холмс уведомил инспектора о письме и шифре. Макдональд сидел, подперев руками голову, его густые рыжеватые брови сошлись на переносице.

– Я сейчас направлялся в Бирлстоун, – сказал инспектор, – и заглянул по пути спросить, не поедете ли вы со мной – вы и ваш друг. Но, исходя из ваших слов, мы, пожалуй, добьемся больших успехов в Лондоне.

– Не думаю, – ответил Холмс.

– Черт побери, мистер Холмс! – воскликнул инспектор. – Через день-другой газеты будут трубить о бирлстоунской тайне, но где же тайна, если в Лондоне есть человек, заранее предсказавший это преступление? Нужно только арестовать его, и дальше все пойдет как по маслу.

– Несомненно, мистер Мак. Но как вы предполагаете арестовать так называемого Порлока?

Макдональд перевернул конверт, взятый у Холмса.

– Письмо отправлено из Кэмберуэлла[4] – это мало что нам дает. Фамилия, вы говорите, вымышленная. Да, сведений кот наплакал. Вы, кажется, упоминали о том, что посылали ему деньги?

– Два раза.

– Каким образом?

– Наличными, в кэмберуэллское почтовое отделение.

– Не потрудились посмотреть, кто приходил за ними?

– Нет.

На лице инспектора отразились недоумение и легкое возмущение.

– Почему?

– Потому что всегда держу слово. Получив первое письмо, я пообещал, что не буду пытаться выследить его.

– Полагаете, за ним кто-то стоит?

– Я знаю, что да.

– Тот профессор, о котором вы говорили?

– Совершенно верно!

Инспектор Макдональд улыбнулся, и его веки дрогнули, когда он бросил на меня взгляд.

– Не скрою, мистер Холмс, мы в Департаменте уголовного розыска считаем, что вы слегка помешались на этом профессоре. Я сам навел о нем справки. Он производит впечатление весьма почтенного, образованного и талантливого человека.

– Рад, что вы признали, что он талантлив.

– Да этого нельзя не признать! Узнав ваше мнение о нем, я поставил себе цель увидеться с ним. Мы разговаривали о солнечных затмениях. Понять не могу, как разговор зашел о них, но он взял рефлекторный фонарь, глобус и все объяснил за минуту. Дал мне почитать книжку, но, признаюсь, я ничего в ней не понял, хотя получил в Абердине хорошее образование. С таким худощавым лицом, седыми волосами и внушительной манерой говорить из него получился бы замечательный проповедник. Когда при расставании он положил мне на плечо руку, это походило на отцовское благословение перед тем, как отправить сына в холодный жестокий мир.

Холмс усмехнулся и потер руки.

– Замечательно! – сказал он. – Превосходно! Скажите, Макдональд, этот приятный и трогательный разговор происходил, полагаю, в кабинете профессора?

– Да.

– Великолепная комната, не так ли?

– Да, поистине превосходная, мистер Холмс.

– Вы сидели перед его письменным столом?

– Совершенно верно.

– Солнце светило вам в глаза, а его лицо оставалось в тени?

– Собственно, тогда уже стемнело, но я обратил внимание, что лампа была повернута в мою сторону.

– Этого следовало ожидать. Случайно, не заметили картину над головой профессора?

– Я мало что упускаю из виду, мистер Холмс. Вероятно, научился этому у вас. Да, я видел эту картину – молодая женщина, подперев голову руками, смотрит на тебя искоса.

– Ее написал Жан-Батист Грез.

Инспектор выказал интерес.

– Жан-Батист Грез, – продолжал Холмс, сведя кончики пальцев и откинувшись на спинку стула, – французский художник, пользовавшийся большим успехом с тысяча семьсот пятидесятого по тысяча восьмисотый год. Я имею в виду, разумеется, творческий период. Современные критики оценивают его еще выше, чем современники.

Взгляд инспектора стал рассеянным.

– Не лучше ли нам…

– Мы этим и занимаемся, – перебил его Холмс. – Все, о чем я говорю, важно и имеет прямое отношение к тому, что вы назвали бирлстоунской тайной. Собственно, в определенном смысле это можно назвать ее средоточием.

Макдональд слабо улыбнулся и умоляюще взглянул на меня.

– Я не поспеваю за вашей мыслью, мистер Холмс. Вы пропускаете звено-другое, и мне не удается преодолеть этот разрыв. Какая, скажите на милость, может быть связь между умершим художником и бирлстоунским убийством?

– Сыщику может пригодиться всякое знание, – заметил Холмс. – Даже тот незначительный факт, что в восемьсот шестьдесят пятом году картина Греза, названная «Девушка с ягненком», была продана в Порталисе за миллион двести тысяч франков – это больше сорока тысяч фунтов, – наводит на размышления. – И правда, лицо инспектора выразило неподдельный интерес. – Напомню вам, – продолжал Холмс, – что размеры жалованья профессора легко установить по нескольким достоверным справочникам. Оно составляет семьсот фунтов в год.

– Тогда как же он мог купить…

– Вот именно! Как?

– Да, это удивительно, – задумчиво произнес инспектор. – Продолжайте, мистер Холмс. Мне доставляет большое удовольствие слушать вас. Просто замечательно!

Холмс улыбнулся. Ему всегда доставляло удовольствие искреннее восхищение – это характерная черта подлинного художника.

– А как же Бирлстоун? – спросил он.

– Время еще есть, – ответил инспектор, взглянув на часы. – У дверей ждет кеб, он за двадцать минут довезет нас до вокзала Виктория. Но об этой картине: вы, кажется, говорили, мистер Холмс, что ни разу не встречались с профессором Мориарти.

– Ни разу.

– Откуда же вы знаете о его комнатах?

– Это другой разговор. Я трижды бывал у профессора, дважды дожидался его под надуманными предлогами и уходил до его возвращения. Один раз… пожалуй, я не стану рассказывать полицейскому об этом. Тогда я позволил себе просмотреть его бумаги – и получил совершенно неожиданные результаты.

– Нашли что-нибудь компрометирующее?

– Ничего. Вот что поразило меня. Но вы теперь поняли значение этой картины. Судя по ней, Мориарти очень богат. Откуда у него богатство? Он не женат. Младший брат его – начальник железнодорожной станции в западной Англии. Должность профессора приносит семьсот фунтов в год. Однако ему принадлежит картина Греза.

– И что же?

– Вывод совершенно ясен.

– Вы хотите сказать, что он добывает большой доход противозаконным образом?

– Именно. Разумеется, у меня есть и другие основания так считать – десятки незначительных нитей неприметно ведут к центру паутины, где таится неподвижное ядовитое существо. Я упомянул о Грезе только потому, что картину вы сами видели.

– Ну что ж, мистер Холмс, то, что вы говорите, очень интересно, более чем интересно – поразительно. Только нельзя ли чуть пояснее? Что приносит ему доходы – подлоги, печатание фальшивых денег, кражи со взломом?

– Читали когда-нибудь о Джонатане Уайлде?

– Имя как будто знакомое. Персонаж из какого-то романа, да? Я невысокого мнения о сыщиках из романов – людях, которые находят преступников и не дают понять как. Это вдохновение, а не работа.

– Джонатан Уайлд не персонаж романа и не был сыщиком. Это знаменитый преступник, живший в середине прошлого века.

– Тогда мне он ни к чему. Я практичный человек.

– Мистер Мак, вы совершили бы самый практичный поступок, если бы заперлись на три месяца и читали по двенадцать часов в день анналы преступности. Все идет по кругу – даже профессор Мориарти. Джонатан Уайлд был тайным авторитетом лондонских преступников, наставлял их и организовывал за пятнадцать процентов комиссионных. Старое колесо повернулось, и поднялась та же спица. Все это было раньше и будет снова. Я сообщу вам кой-какие сведения о Мориарти, которые могут заинтересовать вас.

– Наверняка заинтересуют.

– Мне удалось узнать, кто является первым звеном в его цепи – с этим избравшим преступный путь Наполеоном на одном конце и сотней разношерстных грабителей, карманников, шантажистов и шулеров на другом, с всевозможными преступлениями посередине. Его начальник штаба – полковник Себастьян Моран, такой же отчужденный, осмотрительный и недоступный закону, как и он. Как думаете, сколько Мориарти платит ему?