Кто-то должен умереть

* * *

Благодаря тому что при самоубийце были документы, дело пошло быстро. В тот же вечер наведались к ней домой. Она жила в центре, в одном из переулков возле Яузского бульвара. Дверь подъезда была оснащена кодовым замком, который, впрочем, можно было отпереть и при помощи магнитного ключа. Ключ был на связке, но представители власти все-таки набрали номер квартиры. Тут же откликнулся мужской голос. После недолгих расспросов дверь с жалобным писком открылась.

– Юля? Вы не шутите? – Пожилой мужчина явно не знал, на каком свете оказался. Он впустил нежданных гостей в темную прихожую, причем света не зажег, метнулся куда-то вглубь квартиры, вернулся, что-то уронил впотьмах…

– Кем вы приходитесь Чистяковой?

– Отцом, – немедленно ответил тот и вдруг обрушился на табурет в углу, едва не повалившись вместе с ним на пол. – Мне что-то нехорошо…

Поговорить с ним удалось лишь через сорок минут. Все это время мужчина находился в таком состоянии, что у следователя являлась мысль вызвать «скорую». Но хозяин, которого уложили на постель, отвергал любую помощь и только закатывал глаза, будто единственным средством прийти в себя было для него созерцание довольно облезлого потолка.

Квартира оказалась мрачной, обширной, и было ясно, что ремонта в ней не было долгие годы. Повсюду в углах – протечки, паркет визжал, темные дубовые шашки подпрыгивали под ногами, а когда в ванной неожиданно раздался душераздирающий рев, следователь с непривычки подскочил. Но это оказалась водопроводная труба.

Собственно, дело было скорее экстравагантным, чем интересным. Имелся явный случай самоубийства, причем у женщины можно было предположить истерию. Самоубийца предпочла привлечь к себе всеобщее внимание, наложив на себя руки в общественном месте. Имелась предсмертная записка, написанная в последние минуты жизни – о времени красноречиво свидетельствовал торговый счет. Обыск ее сумки не дал никаких интересных результатов – ни оружия, ни наркотиков. Впрочем, насчет наличия наркотиков и алкоголя в ее крови выводов еще сделано не было.

И в общем, дело гроша ломаного не стоило. По свидетельству барменши, женщина в последние минуты своей жизни очень нервничала и явно была в ссоре с кавалером. Но возникало несколько вопросов.

Кто был этот мужчина? Почему он так предусмотрительно скрылся из кафе, если не ожидал подобной развязки? Странным казалось и содержание короткой записки. Следователь прочел ее несколько раз, и сперва текст не показался ему необычным, но потом его кое-что насторожило.

«Кто-то должен умереть». Не «я должна», а именно «кто-то». Тут было что-то неясное, и это не нравилось ему больше всего.

Наконец хозяин пришел в себя. Он сам сходил в кухню, напился воды из-под крана, еще раз выслушал расказ о том, как умерла дочь, спросил, где тело, как его забрать, и в дальнейшем держался с относительным самообладанием.

– А где муж вашей дочери? – задали ему вопрос. Первой версией насчет загадочного незнакомца в кафе была именно эта. Предполагаемый развод – иначе для чего самоубийца принесла с собой свидетельство о браке?

– Муж? – пробормотал тот. – Который?

– То есть?!

– Первый, второй или третий?

Следователь оторопел. С паспортом Юлии Федоровны он ознакомился самым подробным образом и обнаружил там всего одну запись о браке. Правда, паспорт был нового образца и выдали его всего несколько месяцев назад.

– Вот этот, – и он показал мужчине свидетельство о браке. Тот взглянул и отмахнулся:

– Не знаю. Я его видел-то несколько раз.

– А фотография его у вас есть?

– Нет, – как будто даже с обидой ответил тот. – Зачем он мне?

– Но… – Следователь слегка растерялся. И эта квартира, и этот человек начинали производить на него неоднозначное впечатление. Казалось, все было так просто, сумрачно и буднично… И в то же время чего-то он не понимал – чем дальше, тем больше.

– А выглядел он, – продолжал припоминать хозяин, – вроде как вы. Среднего роста, плечистый, глаза серые… И бородка. Хотя я давно его не видел – может, он ее сбрил.

– Блондин, брюнет?

– Блондин!

Деталь не совпадала с описанием барменши, но внимания на это обращать не стоило. Цвета глаз барменша припомнить не могла – мужчина сидел слишком далеко от стойки. Но зато отлично помнила проступившую синеватую щетину на щеках – а это исключало то, что мужчина был перекрашенным блондином.

– Он курил?

– Что? – растерялся хозяин. – Да… Нет… Не помню! Почему вы спрашиваете?

– Вы что же – совсем с ним не познакомились, с зятем?

Тот отмахнулся:

– Очень нужно! Ее дела – это ее дела, а меня это не касается. Если хотите – посмотрите: вот тут она жила.

– А где жил ее муж? Не с нею?

– Понятия не имею, где он обитал. Поженились, Юля познакомила его со мной – и делу конец. Говорю – он тут был раза три. В последние годы вроде бы они не виделись.

– Собирались разводиться?

– А кто их знает! Я не спрашивал – какое мне дело! Третий раз замуж вышла, так что мне переживать? Может, вышла бы и в четвертый…

Мужчина говорил все с большим раздражением и, казалось, без особой любви к погибшей дочери. Было видно, что настойчивые вопросы следователя подняли с его души всю осевшую на дне муть, все обиды и неприятные вопроминания.

– Вот, сами ищите, что хотите! – он настежь распахнул дверь в конце коридора. За нею обнаружилась большая комната в два окна. Следователь только мотнул головой – вся его квартира, где он обитал с женой и маленькой дочкой, была такого же размера.

Эта комната как будто попала сюда из другой квартиры – контраст был очень велик. Вместо запотевших, линялых обоев – нежная пастельная краска. Евроокна, блестящий пол из ламината. Мебели немного, но вся стильная: огромная низкая кровать под ярким синим покрывалом, несколько стульчиков из хромированной стали, в углу компьютер, под самым потолком на подставке привинчен телевизор. На полу у окна – огромная, и недешевая, драцена. Следователь моментально оценил растение, поскольку жена все просила купить драцену, а он все отговаривал ее: займет много места, дорого, и вообще – зачем? Она же настаивала. Но это растение, уходящее тремя раскидистыми кронами в потолок, было куда внушительней того, которое присмотрела в магазине его супруга.

– Сделала все, как в дешевом телесериале, – неожиданно заявил за его спиной осиротевший отец.

– Что?! – очнулся следователь.

– Все по моде. Своего-то вкуса нет. Не было, – поправился он. – Ей главное было – чтобы не хуже, чем у других.

Он говорил с неприязнью, как будто его оскорблял контраст нарядной, дорого обставленной комнаты с остальной частью квартиры, где обитал он сам.

– Ваша дочь жила здесь одна?

– Да.

– Но к ней кто-нибудь приходил в гости? Мужчины, подруги?

Отец покачал головой:

– Я в ее дела давно не вмешивался. В последние дни мы даже не разговаривали, поссорились.

– Из-за чего?

– А вам и это надо знать? – довольно язвительно переспросил тот. – Из-за денег. Отцу родному жалко лишний рубль дать, а другим – пожалуйста. Нет, мне уже ничего не надо, ее-то, дуру, было жалко. На что тратится? В холодильнике пусто, сама ходит как чумичка, хоть бы оделась прилично. Я ей сказал: «Будешь дальше так себя вести – никогда нормально замуж не выйдешь, так и будут тебя бросать. А ты не маленькая, тебе тридцать три года. Пора о будущем подумать!»

– А на что же она тратила деньги? Где работала? – спросил следователь, снова оценивая интерьер.

– То здесь, то там. Вечно у нее было так! Найдет хорошую работу, а через два месяца говорит: не сложились отношения с коллективом, ухожу. А тратилась на пустяки. Думаю, на мужиков, – резко заметил отец. – Все никак не могла так замуж выйти, чтобы раз и навсегда. Внешность у нее была не то, чтобы…

Следователь безмолвно согласился.

– Ну, она и думала их деньгами увлечь. Дура – нет?!

– И все-таки подумайте, может, был среди ее знакомых…

Но когда хозяин квартиры услышал описание внешности того мужчины, что был с Юлией Федоровной в последние минуты, он только развел руками. И сказал, что все может быть – ведь его дочь, как на грех, умудрялась выбирать в спутники жизни привлекательных мужчин, хотя не стоило бы ей этого делать. Добавил также, что, по его мнению, все зарились не на дочь, а на ее квартиру – слепому ясно, поскольку все три мужа, как на подбор, были иногородние.

– И она всех сразу прописывала. Потом, когда разводилась, правда, выписывала, проблем не возникало… Но я все равно волновался – ведь так можно и на улице остаться! Нет, грех жаловаться – кое-какие мозги у нее были. Вот счастья не было.

И вдруг, совершенно неожиданно, мужчина заплакал. Это настолько не вязалось с его последними, холодными и даже циничными высказываниями о родном детище, что следователь растерялся. А потом подумал, что, вероятно, истерия в этой семье – наследственная, и еще – драцену он жене не купит, как бы та ни просила. Потому что ни одна драцена еще никому счастья не принесла.

Глава 2

Расследование двинулось по двум направлениям. Главным образом пытались выяснить личность смуглого брюнета, так загадочно (и главное, своевременно) исчезнувшего из кафе, а также найти последнего мужа покойной, поскольку та почему-то захватила с собой свидетельство о браке. Никто не знал, являлись ли эти мужчины одним и тем же человеком и для чего блондину с бородкой нужно было бы маскироваться под брюнета с щетиной, но все-таки поиски шли.

Для обнаружения брюнета решили обследовать сослуживцев покойной, и обнаружилась странная вещь. В вещах Юлии Федоровны, среди прочих бумаг, обнаружили и трудовую книжку. Единственная запись в ней свидетельстствовала лишь о том, что она окончила гуманитарный вуз. Запись была сделана одиннадцать лет назад. Далее – пробел. Это не согласовывалось со свидетельством ее отца, который уверял, что дочь периодически устраивалась на работу. Обратились в местную налоговую инспекцию. У Юлии Федоровны Чистяковой не оказалось даже ИНН. Следовательно, женщина налогов государству не платила и вернее всего нигде не работала. Во всяком случае не работала легально.

То был первый тупик. Второй оказался намного загадочней.

Сперва все шло очень гладко. В местном ЗАГСе и паспортном столе Рудников Николай Константинович был известен. Узнали его паспортные данные, получили ксерокопию фото. Внешность совпадала с той, которую описал отец покойной. Рудников до сих пор был прописан на жилплощади жены и не выказывал никаких письменных намерений оттуда исчезнуть.

И все-таки исчез. О нем было практически ничего неизвестно, кроме места прописки да адреса, с которого он убыл в Москву. Связались с Владивостоком…

И в последних числах мая получили ответ. Следователь, который вел дело, даже не рассчитывал на подобную расторопность и морально был готов к обычной рутине. Он занимался совсем иными делами, когда неожиданно узнал, что Рудников Николай Константинович, тридцати одного года от роду, выбывший из Владивостока три года назад и прописанный в Москве, был найден мертвым в родном городе две недели назад, с несколькими ножевыми ранениями в области живота, в районе вокзала. Он сошел с московского поезда – это было очевидно, поскольку при покойном имелся билет. На ограбление не указывало ничто. На покойнике сохранилось обручальное кольцо, часы, позолоченный крестик. Неподалеку обнаружился пакетик с кедровыми орешками. А родня покойного, состоявшая из матери с бабушкой, клялась и божилась, что их Коля возвращался из Москвы с большой суммой денег, но как раз денег-то при нем обнаружено не было.

Таким образом, дело приобрело совершенно иной оборот. Погибла целая семья, причем один из супругов был убит и ограблен. Происхождение пропавших денег также оставалось загадкой, но недолго. Вскоре из Владивостока пришла еще одна информация. Оказалось, что покойный Рудников приблизительно за месяц до смерти продал принадлежавшие ему две японские иномарки – подержанные, но в хорошем состоянии. Об этом удалось узнать от его старого приятеля, также жившего во Владивостоке. Он-то и помогал найти покупателей и, узнав о смерти друга из криминальной хроники, тут же обратился в местные органы власти.

Также постепенно выяснялись отношения покойного с женой. Рудников три года назад действительно оказался по делам в Москве, там познакомился с молодой женщиной, завязал с нею тесные отношения, а вскоре и женился. Первое время он всерьез собирался остаться в Москве и завести там новое дело. Жена прописала его у себя. Когда он звонил родственникам или друзьям на родину, то всегда говорил, что отношения у него с Юлией отличные. Та даже как будто собиралась с ним во Владивосток – навестить новых родственников. В Москву, правда, молодые гостей не звали. Мать и бабушка Рудникова не обижались, тем более что были очень рады этой свадьбе. Во-первых, парню было тогда уже двадцать восемь, а о женитьбе он все еще не думал. Во-вторых, жена-москвичка – это что-нибудь да значит. Они никогда не говорили с Юлией по телефону, не получали от нее ни писем, ни даже просто приписок в кратких посланиях Рудникова. Правда, сын выслал свадебное фото. Невеста, как сказали обе женщины, не показалась им красивой, но в конце концов счастье не во внешности.

Однако вскоре отношения супругов заметно ухудшились – это было ясно даже на расстоянии. Когда он звонил домой, то либо отзывался о жене сухо, то вообще не называл ее имени. Если спрашивали о ней – отшучивался, но как-то невесело, и быстро менял тему разговора. Мать и бабушка забеспокоились, но настаивать и расспрашивать из деликатности не стали. В конце концов сын сообщил, что едет домой.

Он ненадолго приехал, и тут уж его засыпали градом вопросов. Рудникову пришлось отвечать. Он признался, что они с Юлей не сошлись характерами, что она слишком жадная, требовательная, и он перестал понимать, что ей нужно от него и вообще от жизни. Он хотел детей – Юля наотрез в этом отказала, сославшись на свою занятость и сказав, что для младенца у нее времени нет. Жили они с молодой женой тоже как-то странно. Увидев обширную московскую квартиру в самом центре, Рудников, разумеется, мог предполагать, что жить они будут там. Он познакомился с отцом Юлии, даже выпил с ним в честь приятной встречи, но дальше дело не пошло. Он всего несколько раз переночевал у жены, причем та была явно недовольна. Она говорила, что вышла замуж не для того, чтобы остаться тут же, под крылышком у родителя, и велела снять квартиру. К тому времени Рудников уже нашел работу в автосервисе – руки у него были золотые, а устроиться помогли старые знакомые из Владивостока, давно обосновавшиеся в столице. Квартира была крохотной, неуютной, и жена не сделала ничего, чтобы привести ее в порядок. Сперва она жила с ним там, потом все чаще стала возвращаться в прежнее гнездо, к отцу. Муж возмущался, жена пожимала плечами.

– Он говорил, что жена постоянно требовала денег, – сообщила мать Рудникова. – Отказывала ему… Ну, в интимной близости… Коля даже развод ей предложил, но она сказала – зачем? И он не настаивал.

Судя по ее словам, в последнее время отношения супругов превратились в чистую формальность. И только совсем недавно сын, позвонив домой из Москвы, сообщил, что отношения опять налаживаются.

– Я так удивилась! Он же говорил, что у него появилась подруга, и тут вот опять…

Весной Рудников снова ненадолго вернулся во Владивосток. Жил у матери, но дома бывал очень редко – все где-то пропадал, устраивая некие дела. Мать ничего о них не знала. Наконец он сообщил, что опять едет в Москву, на этот раз все будет по-другому. Он сказал, что ему надоело жить между двух городов и двух огней (имея в виду жену и подругу) и он наконец решил прочно обосноваться в столице и сделать окончательный выбор. Улетел он на самолете.

– И вскоре опять звонок: «Мама, еду, не встречай!» – Женщина плакала. – Я спрашивала: что у вас там происходит? А он ответил: все кончено, в Москву больше не вернусь. И еще сказал так: «Ни о чем не беспокойся, на шею вам не сяду, везу с собой деньги».

Но денег, как отмечалось в отчете об освидетельствовании тела, при Рудникове так и не оказалось.

Хронология дела была достаточно прозрачна. Пятого мая, вечером, жена Рудникова по непонятным причинам покончила с собой в кафе. Самоубийство было бесспорным – дверь оказалась запертой изнутри, никаких следов насилия, множество свидетелей, никаких других выходов из санузла, предсмертная записка. Семнадцатого же мая, двенадцать дней спустя после гибели супруги, был убит Рудников. Убит и ограблен, если верить свидетельству его матери, что тот возвращался из столицы со значительной суммой денег. Что это могли быть за деньги и откуда он их взял? Возможно, это была немалая сумма, вырученная им от продажи двух машин. Но машины продавались во Владивостоке, так что деньги он явно отвез в Москву… И почти тут же вернулся с ними обратно? Был ли Рудников в Москве в день смерти жены? Вероятно, да – судя по дате проданного ему железнодорожного билета.

Проводница поезда опознала Рудникова с легкостью – за тот немалый срок, когда пассажиры поезда «Москва – Владивосток» находятся в замкнутом пространстве вагона, все сживаются и начинают узнавать друг друга в лицо. Она даже вспомнила, на какой из станций покойный купил пакетик кедровых орешков – вместе покупали.

Проводница еще потому отлично запомнила Рудникова, что тот не имел с собой почти никаких вещей – пакет да барсетка. Еды тоже не взял – с самого начала пути питался чем придется, покупая местную снедь на станциях. Держался спокойно, часто заказывал чай. Не пил водки!

– Симпатичный, сдержанный, он мне понравился. Все бы пассажиры такие были!

Она моментально опознала фото Рудникова, а вот фоторобот брюнета, сделанный с помощью персонала кафе, отвергла:

– Такого в моем вагоне не ехало!

* * *

Место работы Рудникова удалось найти с легкостью. О нем отзывались отлично. Видимо, у парня в самом деле был недюжинный талант к механике. Он отличался хорошим, легким нравом, не пил, ни с кем не ссорился… Единственное, что было в нем неприятно для сослуживцев, – скрытность во всем, что касалось его личной жизни. С ним невозможно было пооткровенничать, он всегда держал некую дистанцию. Например, никто не знал о его жене. О подруге тоже бы не знали, если бы не видели ее. Двое независимых свидетелей описали ее как молодую симпатичную девушку лет двадцати с лишним, улыбчивую, модно одетую, коротко подстриженную. Она порой встречала Николая после работы.

– А имени он не называл.

Адреса квартиры, которую снимал Рудников, также пока найти не удалось. Тот никого не приглашал в гости, в паспорте значилось место последней прописки, а вместо домашнего телефона он везде указывал мобильный.

И что было примечательно – девушка, чью внешность все хорошо запомнили, еще раз явилась сюда в мае – уже после того, как Рудников уволился. Она выглядела растерянной, спрашивала о нем, но никто не смог ей помочь. С тех пор девушку не видели.

* * *

Поскольку все, что удалось узнать о Рудникове, мало прояснило дело, занялись Юлией Чистяковой. И то, что выяснилось при этом, окончательно всех озадачило. В местном ЗАГСе, где были зарегистрированы все три ее брака, запросили паспортные данные первых двух мужей, послали запросы на их прежние, провинциальные адреса, в надежде с ними пообщаться и получить какие-то сведения о покойной. Надежд на это было немного, однако полученные факты придали делу совершенно неожиданный оборот.

Ее первый муж, родом из Рязани, пропал без вести восемь назад. На родину он не вернулся. То же самое пять лет назад случилось и со вторым супругом Чистяковой, уроженцем Новгородской области. Все, что было о них известно, – что после развода оба выписались из квартиры, куда их по очереди так доверчиво прописывала некрасивая московская жена. Чистяков-старший, к которому немедленно обратились за разъяснениями, ответил, что, конечно, все это знает и даже в свое время давал какие-то показания. Но сейчас ничем не может помочь. Он даже не вспомнил их имен.

* * *

Девушка была одета в пеструю кофточку, джинсы с бахромой, от нее пахло остромодными духами. Ее темные волосы были острижены коротко и неровно – над этими «рваными» прядями не меньше часа трудился хороший парикмахер. Любой из работников автосервиса, где последнее время работал Рудников, узнал бы ее безоговорочно, даже несмотря на то, что теперь девушка перестала улыбаться. Перестала с того самого момента, как положила телефонную трубку. До этого улыбка всегда блуждала на ее лице, освещая и преображая его, делая миловидным, хотя красавицей девушку никак нельзя было назвать. Неправильные черты, чуть длинноватый нос… «Глаза и улыбка – вот что в тебе лучше всего,» – так всегда говорил ей Николай.

– Как же так? – спросила Настя неизвестно у кого, поскольку в квартире находилась она одна.

Звонок дался ей с большим трудом. Она знала этот номер давно, но никогда его не набирала. Да и узнала случайно – как-то муж (так Настя его называла, несмотря на то что знала: он женат) при ней позвонил родственникам во Владивосток. Настя из обыкновенного любопытства спросила – куда он звонит, Николай ответил… Но неохотно, очень неохотно. А потом, будто в сердцах, нацарапал цифры на клочке бумаги, чем очень обидел Настю. Она пыталась объяснить, что это не ревность, она вовсе не пытается его контролировать, что номер его матери ей не нужен, она ему верит… Клочок бумаги долго валялся на холодильнике, пока Настя, прибираясь, не обнаружила его и не переписала номер в свою записную книжку. На всякий случай.

* * *

То было уличное знакомство – банальное и довольно нелепое. Прошлой осенью, по дороге с работы, Настя покупала с лотка апельсины. У нее была старая и, возможно, досадная привычка – осматривать каждый фрукт со всех сторон. Был час пик – сзади нарастала очередь. Кто-то начинал возмущаться, но девушка, уже ненавидя саму себя, все равно перебирала фрукты, отыскивая изъяны…

– Да быстрее уже!

– Сколько можно!

– Ну, девушка! Они же все одинаковые!

Последний голос был мужской и прозвучал прямо у нее за спиной. Настя бросила через плечо что-то неразборчивое, торопливо уплатила деньги и пошла дальше.

– Девушка?

Голос был тот же самый. Настя развернулась и увидела светловолосого коренастого мужчину с небольшой бородкой. Он протягивал ей какой-то пакетик, и в первый момент она подумала, что забыла покупку на прилавке – такое случалось. Но тут же рассмотрела в пакете то, чего и не думала покупать, – ананас. Серо-зеленые листья уже успели продрать тонкий полосатый целлофан.

– Это что? – спросила она – то ли недоуменно, то ли гневно.

– Это вам.

Настя хотела было ответить, что никаких подарков от незнакомых любдей не берет, что и сама могла бы купить ананас, она не нищая и вообще – не любит ананасы! Последнее было бы ложью. Но вместо этой достойной речи она выдавила из себя только изумленное «спасибо».

– Возьмите, – мужчина почти насильно вручил ей подарок. Она взяла.

– Зачем же вы?.. – спросила Настя спустя минуту. Все это время он шел рядом с ней, изредка касаясь локтем ее руки.

– Захотелось сделать вам приятное, ну а раз цветов там не было, то я и купил, что подвернулось.

– Не понимаю, – тихо ответила она, хотя, конечно же, все понимала.

* * *

Опыт общения с мужчинами у Насти был куда больший, чем можно было предположить, судя по ее возрасту. В свои двадцать три года она уже почти не могла припомнить, сколько раз встречала «большую любовь». Иронии в этих словах не было – Настя в самом деле каждый раз влюблялась, и влюблялась до того искренне, горячо, что немедленно извещала об этом всех подруг, объявляла родителям, что теперь-то уж – это ОН САМЫЙ! Подруги ругали ее за неразборчивость, родители намекали, что она ведет себя неблагоразумно… Но только намекали. В ее семье вообще царил хаос, и никто никому нотаций не читал. Мать больше всего интересовалась дачей, отец – своим хобби, составлением кроссвордов. Однажды, отослав кроссворд на телевидение, он даже принял участие в передаче. Правда, ничего не выиграл, но его выступление было записано матерью на видеокассету, и он иногда с удовольствием ее просматривал. Помимо всего прочего, родители, люди еще нестарые, работали и воспитывали подрастающее поколение – девятилетнего брата Насти. Тот был поздним ребенком, и как со всеми такими детьми, с ним возились больше обычного. Дочь считалась «уже» большой, так что в ее сердечные дела никто не вникал.

А Настя вовсе не кривила душой, когда заявляла, что в очередной раз влюблена. Первый парень появился у нее в пятнадцать лет, и чем же ей было считать это чувство, как не любовью? Потом он исчез, на его место пришел другой – и повторилось то же самое. И с третьим то же…

Настя не понимала одного: если все это было – любовь, тогда почему она так быстро и как правило, нехорошо кончалась? Почему ей говорили неприятные слова, зачем бросали? Ведь она ЛЮБИЛА! Некому было объяснить ей, что это было не что иное, как обыкновенное жульничество, причем обоюдное. То, что она считала любовью, было всего лишь податливостью – с одной стороны и неразборчивостью – с другой. Мама каждый раз говорила «ну дай бог» и напоминала о том, что сейчас очень опасное время. Связи дочери, о которых она знала, обо всех до единой, ее не волновали, а вот произнести слово «презерватив» женщина почему-то стеснялась.