Долгая долина

– Пепе, у меня для тебя поручение!

Ответа не последовало. Мама прислушалась. За сараем кто-то звонко смеялся. Она подобрала длинную тяжелую юбку и зашагала туда, откуда доносились детские голоса.

Пепе сидел на земле, опершись спиной на ящик и сверкая белоснежными зубами. По бокам от него стояли замершие в нетерпении малыши. В пятнадцати футах от них из земли торчал столб красного дерева. Рука Пепе безвольно лежала на коленях, сжимая в ладони нож. Сам Пепе с улыбкой смотрел в небо.

Вдруг Эмилио пронзительно крикнул:

– Йа!

В ту же секунду рука Пепе щелкнула, точно хлыст, и метнула нож: тот раскрылся уже в воздухе, и кончик лезвия с глухим стуком вонзился в столб, а черная рукоять мелко задрожала. Все трое восхищенно засмеялись. Рози подбежала к столбу, выдернула нож и вернула его брату. Он спрятал лезвие, вновь сжал нож в безвольно повисшей руке и самодовольно улыбнулся небу.

– Йа!

Тяжелый нож стремительно вылетел из руки и опять воткнулся в столб. Мама Торрес медленно, как баржа, подплыла к детям и остановила игру.

– Весь день забавляешься с ножом, точно это игрушка! – заворчала она на Пепе. – А ну подымайся! На что тебе ноги – башмаки стирать? Вставай! – Она схватила его за развинченное плечо и встряхнула. Робко улыбаясь, Пепе неохотно поднялся на ноги. – А теперь слушай! – крикнула мама Торрес. – Сейчас пойдешь на холм, поймаешь там лошадь и наденешь на нее папино седло. Поедешь в Монтерей. У нас кончилось лекарство. Да и соль почти вышла. Ну, ступай за лошадью!

В расслабленном теле Пепе наметился бунт.

– В Монтерей? Я? Один? Si, мама.

Она нахмурилась:

– И не думай, остолоп, будто я позволю тебе купить конфет! Денег получишь ровно на лекарство и соль.

Пепе улыбнулся:

– Мама, а можно я надену шляпу с лентой?

Она тотчас растаяла:

– Конечно, Пепе.

– А зеленый шейный платок на шею? – мягким и вкрадчивым голосом спросил он.

– Так и быть, если обещаешь обернуться быстро и без приключений, зеленый платок тоже можешь взять. Только снимай его за едой, не то заляпаешь…

– Si, мама. Я аккуратно буду есть. Я уже взрослый.

– Ты-то? Взрослый? Букашка ты, а не взрослый!

Пепе отправился в хлипкий сарай, взял там веревку и пошел на холм ловить лошадь.

Отцовское седло было ветхое, так что под стершейся кожей тут и там проглядывал дубовый каркас. Когда Пепе поймал лошадь, оседлал и забрался на нее верхом, мама Торрес вынесла ему из дома круглую черную шляпу с кожаной лентой на тулье, а на шею повязала шелковый зеленый платок. Синяя джинсовая куртка Пепе была гораздо темнее брюк, потому что стирали ее куда реже.

Мама вручила сыну большой пузырек для таблеток и несколько серебряных монет.

– Это на лекарство, – сказала она, – а это на соль. И не забудь поставить в церкви свечку за папу. Это на сласти для малышей. Ужином тебя накормит моя подруга миссис Родригес, глядишь, и переночевать пустит. Когда придешь в церковь, десять раз прочти «Отче наш», двадцать пять – «Аве, Мария» и сразу выметайся оттуда! А то знаю я тебя, дубина стоеросовая: будешь весь день читать молитвы и глазеть на свечки да на иконы. Вредная это привычка – на красивые вещи заглядываться, понял?

В черной шляпе, прикрывавшей заостренную макушку и копну черных волос, Пепе выглядел совсем взрослым и серьезным. Да и в седле он хорошо держался. Мама Торрес подумала, какой у нее красивый, высокий, смуглый и стройный сын.

– Я б тебя, букашку, одного в город не отправила, да вот лекарство перевелось, – тихо сказала она. – А без лекарства нельзя, вдруг у кого зуб заболит или желудок расхворается? Всякое ведь бывает.

– Adios, мама! – воскликнул Пепе. – Я скоро вернусь, не переживай! Можешь посылать меня в город почаще. Я теперь взрослый!

– Глупый цыпленок ты, а не взрослый.

Пепе расправил плечи, щелкнул поводьями по лопаткам лошади и ускакал. Оглянулся он всего один раз: домашние еще стояли и смотрели ему вслед. Пепе гордо улыбнулся и пустил свою крепкую буланую лошадку рысью.

Когда он скрылся за небольшим уклоном дороги, мама повернулась к малышам, но обратилась не к ним, а скорее к самой себе:

– Он теперь почти мужчина. Наконец в доме опять будет мужчина! – Она посмотрела на детей, и взгляд ее стал суровее. – А ну ступайте на скалы. Сейчас будет отлив, насобираете морских ушек.

Она дала детям по железному крюку и отвела к крутому спуску на скалы. Потом взяла гладкий камень метате и села у дверей дома молоть кукурузную муку, время от времени поглядывая на дорогу, по которой ускакал Пепе. Наступил полдень, а затем и день: малыши отбивали мясо моллюсков о скалы, чтобы не было таким жестким, а мама Торрес раскатывала лепешки. Потом, когда красное солнце стало опускаться в океан, они поужинали. Вечером все сидели на ступеньках крыльца и следили за восходом белой луны.

Мама сказала:

– Сейчас он должен быть у моей подруги, миссис Родригес. Она накормит его вкусным ужином и что-нибудь подарит.

– Когда-нибудь я тоже поеду в Монтерей за лекарством. А Пепе правда стал сегодня мужчиной?

– Мальчик становится мужчиной, когда в доме нужен мужчина, – мудро ответила мама Торрес. – Запомни это. И сорокалетние детины на свете бывают, а все потому, что в мужчине нет нужды.

Вскоре они легли спать: мама улеглась на свою большую дубовую кровать в одном конце комнаты, а Эмилио и Рози свернулись в набитых сеном и овчиной ящиках на другом конце.

Луна потихоньку поднялась в небо, на скалах грохотал прибой. Закричали первые петухи. Океан успокоился и вкрадчиво зашептал у берегов. Луна покатилась к океану. Петухи запели снова.

Перед самым рассветом, когда луна почти окунулась в воду, Пепе въехал на запыхавшейся лошади в родную долину. Его пес принялся скакать вокруг лошади и радостно тявкать. Пепе соскользнул с седла на землю. Ветхая лачуга блестела серебром в лунном свете, отбрасывая на северо-восток черную квадратную тень. На востоке громоздились горы, вершины их таяли в светлеющем небе.

Пепе устало поднялся по трем ступенькам и вошел в дом. Внутри было темно. Из угла раздался шорох и мамин крик:

– Кто идет? Пепе, ты?

– Si, мама.

– Ты купил лекарство?

– Si, мама.

– Тогда укладывайся. Я думала, ты заночуешь у миссис Родригес. – Пепе молча стоял в темноте комнаты. – Ну, чего стоишь? Вино пил, что ли?

– Si, мама.

– Тогда тем более укладывайся, проспись до утра.

– Зажги свечу, мама. – Голос у Пепе был усталый и терпеливый, но очень твердый. – Мне надо бежать в горы.

– Что стряслось, Пепе? Никак спятил! – Мама чиркнула спичкой и дождалась, пока та разгорится, затем зажгла стоявшую на полу свечу. – Ну, говори, Пепе, что это ты такое несешь?

Она с тревогой заглянула в его лицо.

Он изменился. Точеный подбородок больше не казался хрупким, губы стали тоньше и прямее, но самая крупная перемена произошла с глазами: смешливость и робость исчезли без следа.

Усталым монотонным голосом Пепе рассказал матери, что произошло. К миссис Родригес пришли гости, мужчины, и стали пить вино. Пепе тоже пил. Внезапно разгорелась ссора – один из гостей полез на Пепе, и тут все и случилось. Пепе моргнуть не успел, как нож будто сам вылетел из его руки. Пока он говорил, лицо мамы Торрес вытягивалось и становилось все строже. Наконец Пепе умолк.

– Теперь я мужчина, мама. Тот человек обзывал меня нехорошими словами, а я ему не позволил.

Мама кивнула:

– Да, теперь ты мужчина, бедный мой малыш Пепе! Ты мужчина, ясно как день. Я предчувствовала, что так все и будет. Все смотрела, как ты ножом забавляешься, и боялась. – На миг ее лицо смягчилось и тут же вновь посуровело. – Пойдем, надо собрать тебя в дорогу. Живо! Разбуди Эмилио и Рози. Не мешкай.

Пепе пошел в другой угол, где среди овечьих шкур спали малыши. Он нежно потряс их за плечи.

– Вставай, Рози! Подымайся, Эмилио! Мама велела просыпаться.

Малыши сели и принялись тереть глаза кулачками. Мама Торрес уже встала с кровати и надела поверх ночной рубашки длинную черную юбку.

– Эмилио! – крикнула она. – Беги на холм и поймай для Пепе другую лошадь! Живо, живо!

Эмилио залез в комбинезон и сонно поплелся к двери.

– За тобой никто не поскакал? – спросила мама Торрес.

– Нет, я внимательно слушал. На дороге никого не было.

Мама заметалась по комнате, точно птица. Со стены она сняла брезентовый мех для воды и бросила его на пол. Потом стянула с кровати одеяло, скатала его рулоном и перевязала концы бечевкой. Из-за печки вытащила мешок из-под муки, в котором хранилось жилистое вяленое мясо.

– Вот черный плащ твоего отца, Пепе. Надевай.

Пепе стоял посреди комнаты и наблюдал, как мать хлопочет. Она вытащила из-за двери винтовку – длинный «винчестер 38-56» с натертым до блеска стволом. Пепе взял у матери ружье и зажал под мышкой. Она принесла кожаный мешочек и отсчитала ему все патроны.

– Осталось всего десять, – предупредила она. – Береги их!

Из-за двери высунулась голова Эмилио.

– Aqui еst еl caballo[1], мама.

– Сними седло с буланой. Одеяло не забудь привязать, а на луку прикрепи мешок с мясом.

Пепе все еще молча наблюдал за отчаянными мамиными хлопотами. Подбородок у него окреп, губы вытянулись в нитку. Маленькие глазки посматривали на мать почти с подозрением.

Рози тихонько спросила:

– А куда собирается Пепе?

Глаза мамы вспыхнули.

– Пепе теперь взрослый мужчина и едет по мужским делам.

Пепе расправил плечи. Его губы вытягивались в струнку, пока он сам не стал похож на маму.

Наконец сборы закончились. Нагруженный конь стоял у дверей. Из парусинового мешка на дорогу накапала полоска воды, спускавшаяся к заливу.

Лунный свет к этому времени растворился в рассветном, и большая белая луна почти целиком погрузилась в океан. Семья стояла во дворе перед лачугой. Мама подошла вплотную к Пепе:

– Слушай внимательно, сынок! Езжай не останавливаясь, пока снова не стемнеет. Не отдыхай и не спи, даже если устанешь, и следи, чтобы конь тоже не останавливался. Береги пули: их всего десяток. Не объедайся вяленым мясом, не то дурно станет. Набивай живот травой, а мясо жуй понемногу. Коли в горах увидишь черных дозорных, не обращай на них внимания и заговорить с ними не пытайся. Да, и молиться не забывай!

Она положила иссохшие руки на плечи Пепе, привстала на цыпочки и чинно расцеловала в обе щеки. Пепе ответил тем же, потом подошел к малышам и тоже их расцеловал.

Наконец он вновь повернулся к матери. Ему хотелось на прощание увидеть ее доброй, мягкой, слабой. Он смотрел на нее заискивающе, но лицо мамы Торрес оставалось суровым и жестким.

– Езжай, – сказала она. – Не то тебя поймают, как цыпленка.

Пепе забрался в седло.

– Я мужчина, – сказал он.

Рассвет уже занялся, когда он въехал на холм и стал спускаться к небольшому каньону, по дну которого пролегала ведущая в горы тропа. Лунный свет вовсю воевал с солнечным, и от этого на востоке ничего нельзя было разглядеть. Не проехал Пепе и сотни ярдов, как его силуэт расплылся и еще до входа в каньон превратился в неясную серую тень.

Мама Торрес напряженно стояла в дверях, держа за плечи малышей. Они то и дело украдкой косились на мать.

Когда серая тень Пепе растворилась на фоне холма, мама обмякла и подняла протяжный, тонкий погребальный плач.

– Красавец ты наш!.. Храбрый ты наш! – выла она. – Защитник ты наш, сыночек любимый! На кого же ты нас покинул? – Эмилио и Рози вторили матери. – Нет больше нашего красавца, нет храбреца!

То был церемонный плач. Пронзительный вой трижды сменился тихим стоном, после чего мама Торрес вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Эмилио и Рози озадаченно посмотрели друг на друга в рассветных лучах. Из дома доносились рыдания матери. Дети уселись рядышком на краю обрыва.

– А когда Пепе успел стать мужчиной? – спросил Эмилио.

– Вчера вечером. В Монтерее, – ответила Рози.

Облака над океаном побагровели от солнца, которое еще пряталось за горами.

– Завтрака сегодня не будет, – сказал Эмилио. – Мама не захочет готовить.

Рози не ответила.

– Куда пошел Пепе? – спросил ее брат.

Девочка оглянулась по сторонам и тотчас придумала ответ:

– Он отправился в путешествие и больше не вернется!

– Он умер? Думаешь, он уже умер?

Рози снова посмотрела на океан. На горизонте маячил крохотный пароход, от которого поднималась тоненькая струйка дыма.

– Нет, пока еще живой.

Пепе положил винтовку поперек седла. Он отпустил поводья, чтобы конь сам поднимался на холм, и смотрел только вперед. Каменистый склон зарос низкими кустами: Пепе отыскал среди них тропу и ступил на нее.

У входа в каньон он еще разок обернулся в седле, но ферма уже потонула в дымчатом свете. Пепе поскакал вперед, больше не оглядываясь. Склон каньона вздымался прямо над ним. Конь вытянул шею, вздохнул и пошел по тропе.

Тропа была старая, давно проторенная: влажная мягкая земля, посыпанная битым песчаником. Она обогнула склон каньона и круто спустилась на самое дно, по которому бежала река. На мелководье она была спокойной и весело сверкала в лучах восходящего солнца. Круглые камешки на дне были рыже-коричневые от водорослей. На песке вдоль берегов росла высокая и пышная дикая мята, а прямо из воды поднимался жесткий кресс-салат, выпустивший стручки и уже несъедобный.

Тропа нырнула в речку и появилась вновь на другом берегу. Конь с плеском вошел в воду и остановился. Пепе отпустил поводья и разрешил ему напиться.

Склоны каньона вскоре стали крутыми, и по обеим сторонам от тропы начали появляться первые гигантские стражи-секвойи с круглыми красными стволами и зеленой кружевной хвоей, напоминающей папоротники. Как только Пепе вошел под деревья, солнце исчезло. Пряный багровый свет таял в бледно-зеленом подлеске. Берега реки тонули в зарослях крыжовника, ежевики и высоких папоротниках, а ветви секвойи перекрывали небо.

Пепе напился воды, потянулся к мучному мешку и достал оттуда черную полоску вяленого мяса. Его белые зубы глодали полоску, пока твердые волокна не размягчились. Он медленно жевал, то и дело отхлебывая воду из брезентового меха. Его маленькие глазки закрывались от усталости, но мышцы лица были по-прежнему напряжены. Тропинка здесь стала совсем черного цвета и гулко стучала под копытами лошади.

Подъем становился все круче. У камней в реке образовывались маленькие водовороты. Венерин волос свешивал листья к самой воде, и она капала с кончиков обратно в реку. Пепе чуть съехал в седле набок, так что одна нога безвольно болталась в воздухе. Он сорвал с лаврового дерева листок и пожевал, чтобы хоть чем-то приправить сухое мясо. Винтовка все еще лежала перед ним поперек седла.

Внезапно он выпрямился, съехал с тропы и в спешке обогнул огромную секвойю, крепко придерживая поводья, чтобы конь не заржал. Лицо Пепе было напряжено, ноздри подрагивали.

Сначала издалека донесся топот копыт, а потом мимо секвойи проскакал толстяк с багровыми щеками и короткой белой бородой. Его лошадь опустила голову и тихо заржала над тем местом, где Пепе свернул с тропы.

– Вперед! – приказал ей толстяк и дернул поводья.

Когда топот копыт стих вдалеке, Пепе вернулся на тропу. Больше он не давал себе поблажек и сидел в седле прямо, а винтовку зарядил и поставил курок на полувзвод.

Тропинка стала очень крутой. Секвойи здесь росли небольшие, с иссохшими, обкусанными сильным ветром верхушками. Конь послушно брел по тропе; солнце медленно ползло над их головами к зениту.

Пепе подъехал к месту, где река выходила из узкого бокового ущелья, а тропа сворачивала в другую сторону. Он спешился, напоил лошадь, наполнил водой брезентовый мех и поехал дальше. Когда река осталась в стороне, деревья вокруг тоже исчезли: тропу окаймляли заросли чапараля, толокнянки и полыни. Да и мягкой черной земли под копытами как не бывало – только светло-коричневый щебень, грохотавший так, что маленькие ящерки от страха юркали в кусты.

Пепе обернулся в седле. Вокруг ни деревца: его запросто могли увидеть издалека. По мере того как он поднимался, местность становилась все более сухой, пересеченной и страшной. Тропа петляла между большими квадратными скалами. Серые кролики копошились в кустах. Воздух оглашал монотонный и пронзительный клекот какой-то птицы. На востоке вздымались бледные вершины гор, голые и сухие, точно присыпанные мукой. Конь Пепе все брел и брел по тропе, в сторону маленькой V-образной расщелины в горах – там был перевал.

Пепе то подозрительно косился назад, то осматривал горные вершины впереди. Один раз он заметил на голом белом отроге какой-то темный силуэт, но сразу отвернулся: то был черный дозорный. Никто не знал, кто эти дозорные, где они живут и что им нужно, но люди старались не обращать на них внимания и обходить стороной. Дозорные не тревожили тех, кто держался тропы и не совал свой нос, куда не просят.

Раскаленный воздух был полон легкой светлой пыли, которую ветер приносил с разрушающихся гор. Пепе сделал небольшой глоток воды из мешка, плотно его заткнул и повесил обратно. Тропа вела вверх по сухому глинистому склону, огибая скалы, ныряя в расселины, спускаясь в русла давно высохших ручьев и поднимаясь обратно. Подъехав к маленькому перевалу, Пепе долго смотрел назад. Черных дозорных он больше не увидел, на тропе тоже никого не было. Лишь верхушки секвой отмечали течение реки.

Пепе двинулся вперед. Его глазки почти слиплись от усталости, но лицо было по-прежнему суровое и очень мужественное. На перевале дул, вздыхая и свистя у обломанных краев гранитных скал, высокогорный ветер. В небе возле самого горного кряжа с яростным клекотом парил краснохвостый сарыч. Пепе медленно ехал по зазубренному перевалу и смотрел вперед, на другую сторону.

Тропа начала резко спускаться, петляя среди обломанных скал. У подножия склона была темная расселина, заросшая густым кустарником, а по другую ее сторону лежала небольшая равнина с дубовой рощицей посередине. Равнину пересекал шрам зеленой травы. А за ней поднималась еще одна гора, покрытая безжизненными скалами и иссохшими черными кустиками.

Пепе опять отпил из мешка: воздух был такой сухой, что горели губы, а ноздри изнутри покрылись корочкой. Затем Пепе снова пустил коня по тропе. Копыта скользили и едва удерживались на крутом спуске, сбрасывая вниз, в кусты, лавины мелких камешков. Солнце к этому времени уже закатилось за гору на западе, но по-прежнему ярко освещало дубы и поросшую зеленой травой равнину, а от скал все еще шел скопленный за день жар.

Пепе поднял глаза на вершину следующей горной гряды, такой же сухой и пыльной. На фоне неба темнел человеческий силуэт, и Пепе сразу отвернулся, а когда покосился туда еще раз, никого уже не было.

Спуск одолели быстро. Конь то поскальзывался, то мелко перебирал ногами, но в конце концов они оказались у подножия горы, где рос высокий темный чапараль, полностью скрывавший Пепе. Он взял винтовку в одну руку, а второй прикрыл лицо от острых хрупких когтей кустарника.

Пепе выбрался из расселины и поднялся на невысокий утес. Прямо перед ним расстилалась травянистая равнина с манящей дубовой рощей посередине. Минуту Пепе смотрел назад, откуда пришел, но не заметил там ни движения, ни звуков. Наконец он поскакал вперед, к равнине и зеленой роще, у дальнего конца которой обнаружил родник: вода била из земли, собираясь в естественном углублении, и оттуда питала всю равнину.

Пепе наполнил мешок, разрешил напиться давно страдавшему от жажды коню, затем отвел его в рощицу, со всех сторон защищенную от посторонних взглядов, расседлал и положил всю упряжь на землю. Конь подвигал челюстями и зевнул. Пепе привязал его веревкой к молодому дубку, вокруг которого было много свободного места и зеленой травы.

Пока конь жадно глодал траву, Пепе подошел к седлу, взял из мешка полоску вяленого мяса и неторопливо направился к дубу на краю рощицы, откуда можно было наблюдать за тропинкой. Он уселся в ворох хрустящих листьев и машинально полез за большим черным ножом, чтобы нарезать мясо, да только ножа у него больше не было. Пепе впился зубами в твердые сухие волокна. Его лицо ничего не выражало, но это было лицо взрослого мужчины.

Яркий вечерний свет еще омывал восточную гряду, а в долине уже темнело. С холмов к роднику прилетели голуби, а из кустов, пронзительно крича друг дружке, стали выходить перепела.

Краем глаза Пепе заметил, как из заросшей кустами расселины вышла тень. Он осторожно повернулся: пятнистая дикая кошка медленно кралась к роднику, почти прижав живот к земле и двигаясь неслышно, как мысль.

Пепе взвел курок и осторожно повел дулом, потом с опаской посмотрел на тропу и убрал палец. Он поднял с земли дубовую веточку и швырнул ее в сторону родника. Перепела, громко забив крыльями, поднялись в воздух, голуби тотчас разлетелись. Кошка встала, смерила Пепе долгим взглядом холодных желтых глаз и бесстрашно зашагала обратно в расселину.

Сумерки быстро сгущались в глубокой долине. Пепе шепотом помолился, опустил голову и мгновенно уснул.

Взошла луна и залила равнину голубоватым светом; с горных вершин, шурша, слетал ветер. Вверх-вниз по склонам в поисках кроликов рыскали совы. Где-то в заросшей чапаралем расселине тараторил койот. Дубы тихо шептали на ветру.

Пепе резко поднял голову и прислушался. Его конь заржал. Луна почти ушла за западную гряду, и долина погрузилась во мрак. Пепе настороженно выпрямился и схватил винтовку. Далеко впереди, на тропе, раздалось ответное ржание и грохот подкованных копыт по щебню. Пепе вскочил на ноги, подбежал к коню и повел его под деревьями. Затем накинул на него седло, крепко затянул подпругу, потому что им предстоял крутой подъем, и силой вложил удила в сопротивляющийся рот. Ощупал седло, проверяя, на месте ли вода и мешок с мясом. Наконец Пепе сел на коня и поскакал к холму.

Стояла бархатная ночь. Конь нашел, где тропа выходила из рощи, и начал подниматься в гору, скользя и спотыкаясь на камнях. Рука Пепе взлетела к голове: шляпы не было. Он забыл ее под дубом.

Конь еще взбирался на склон, когда с воздухом стали происходить первые, сулящие рассвет перемены: он приобрел стальной серый цвет, тщательно смешанный с ночным мраком. Вскоре перед Пепе вырисовался неровный, зазубренный горный гребень – изъеденный и истерзанный ветрами времени гранит. Пепе бросил поводья на переднюю луку, давая коню полную свободу в поиске дороги. В темноте кусты без конца хватали его за ноги, пока не разорвали брючину.

Постепенно через горную гряду стал переливаться первый утренний свет. Из полумрака начали проступать силуэты иссохших кустов и камней, с высоты казавшиеся странно одинокими. А потом свет потеплел. Пепе натянул поводья и обернулся, но в оставшейся внизу темной равнине ничего нельзя было разглядеть. Небо над встающим солнцем голубело. Здесь, на бесплодной горной почве, росли только сухие невысокие кусты, да вздымались тут и там глыбы обнажившегося гранита, похожие на рассыпающиеся в прах дома. Пепе немного успокоился. Он попил воды и съел полоску мяса. Высоко в светлом небе пролетел орел.

Внезапно конь Пепе резко заржал и стал заваливаться на бок. Он уже почти упал на землю, когда в долине грянуло эхо выстрела. Из раны за напруженным плечом хлынула струя крови: она то останавливалась, то била опять, то останавливалась, то била… Копыта сучили по земле. Пепе, наполовину оглушенный, лежал рядом с конем. Он медленно приподнял голову и посмотрел вниз. Тут же рядом с его головой упала срезанная веточка полыни, и между склонами каньона загрохотало эхо очередного выстрела. Пепе кинулся за ближайший куст.

Он на коленях пополз вверх по склону, помогая себе одной рукой, а в другой держа винтовку. Пепе двигался с животной осторожностью, быстро пробираясь к гранитной глыбе наверху. Там, где кусты были повыше, он вставал и бежал на согнутых ногах, а на открытых участках полз на животе, толкая перед собой винтовку. Последний участок пути был совершенно голый. Пепе на секунду замер и стрелой рванул к следующей гранитной глыбе.

Тяжело дыша, он прислонился спиной к камню. Когда дыхание немного восстановилось, он дошел по стенке до узкой трещины, сквозь которую можно было увидеть склон холма. Пепе лег на живот, просунул ствол винтовки в щель и стал ждать.

К этому времени солнце уже обагрило западные кряжи. К тому месту, где лежал мертвый конь, начали слетаться грифы. Небольшая бурая птица копалась в листьях полыни прямо перед дулом винтовки. Парящий в небе орел полетел к восходящему солнцу.

Пепе увидел в кустах внизу какое-то шевеление и покрепче стиснул винтовку. В следующий миг на тропу изящно вышла маленькая лань, пересекла ее и скрылась в кустах на другой стороне. Пепе терпеливо ждал. Далеко внизу расстилалась равнина с дубками и зеленой полоской травы. Тут глаза Пепе метнулись обратно на тропу: в миле от него, в зарослях чапараля что-то быстро промелькнуло. Пепе совместил мушку с прорезью в прицельной планке, присмотрелся и немного поднял целик. Движение в кустах повторилось. Пепе прицелился поточнее и наконец спустил курок. Грохот выстрела скатился по склону горы, взлетел на противоположный и эхом вернулся обратно. Все на холме замерло, а в следующий миг по граниту в трещине что-то чиркнуло, свистнула пуля, и снизу грянул выстрел. Пепе почувствовал резкую боль в правой руке. Между костяшками указательного и среднего пальцев виднелся осколок гранита, пронзивший руку насквозь: острие торчало из ладони. Пепе осторожно вынул камень. Кровь побежала ровно и спокойно – значит, все вены и артерии целы.