Небесный почтальон Федя Булкин

– Много, Федь, людей в Бога камнями кидались, ни один не докинул. Бумеранги одни…

Знаю я, что такое бумеранг этот. Как тарелка пластмассовая летучая. Если правильно кидать научиться, в руки обратно прилететь должна. Но тарелка – это тарелка. А тут камнем по голове! Целый рог вырос, так разве можно?!

– Вот и слово плохое скажешь, Федь, и оно за тобой погонится. Дело плохое сделаешь – в левом кармане окажется. Посмотри-ка, что у тебя в левом кармане?

– А который левый мой карман, бабушка?

– С той руки карман левый у тебя, Федь, какой пол не метешь, посуду не моешь, ведра не выбросишь. С той руки, Федь, какая зубы не чистит.

– Я обеими руками вообще-то, бабушка, сегодня зубы не чистил…

В левом кармане у меня желудь раскушенный, горький, шелуха семечная, гвоздь ржавый, кремень…

– А в правом?

Шарик стеклянный маленький, из аквариума, три «театралки», ирис «Кис-кис», оловянный матросик.

– …Провожал, Федь, Создатель в жизнь человека. Как его отпустить такого? Голенький человек рождается, беспомощный, несмышленый, некому защитить… Думал-думал и дал новорожденному в сопровождение ангела именинного, по правую руку невидимым поставил хранителем. Светлого, Федь, как солнышко. Только… видишь, Федь, от кружки твоей тень на клеенку упала от лампочки? Так и от человека, в тело вошедшего, легла на сторону левую черная тень. Стал из той тени черт по левую сторону человека.

– А где она, бабушка, левая моя сторона? Подзабыл я что-то уже.

– По карманам, Федя, тогда ищи свою левую сторону.

– А у тебя где, бабушка, левый карман?

Только не оказалось на бабушке ни кармана левого, ни кармана правого. У нее по фартуку карман общий…

– Ну и как же тогда ты, бабушка, стороны различаешь?!

– …Хотел, Федь, Бог черта от человека отогнать, да отдумал. Если есть свет, так и темнота должна быть, для разницы, в смысле выбора…

Что тут выбирать, не понимаю я этого! Кто же выберет темноту?!

– И всю жизнь, Федя, ангел к себе человека зовет, а черт к себе тянет, за дела плохие человеку черт в левый карман камень черный кидает. А ангел за добрые дела в правый карман белый камушек. И какими камнями, Федя, за жизнь карманы набьешь, те и высыплешь потом на весы…

И всегда «театралки» с «мишками», орешки, сухарики и монетки мне в правый карман кладет бабушка. А левый вытряхивает. Гвоздь ржавый мне нужен был… кремень тоже. И кремень вытряхнула. Пальто новое, сказала, карман булыжниками своими порвешь.

Вот Богу просто камнями-то в нас кидать, он сверху сидит. Как что ему не понравится, кидай – не хочу. Вниз не вверх кидать! Да еще у нас тут на земле эта, как ее там… гарвитация.

А вот была бы у камня душа…

– Есть, бабушка, у камня душа?

– У всего, что Бог создал, душа есть, Федь. У цветочка, у деревца…

– А у камня?

– И у камня есть. Один камень холодный, другой теплый, один серенький, другой беленький. Один кремень камень – искры высекать, другой – как мелком рисовать, сыпучий. Драгоценные камни есть, есть так, голыши. Как же нет, Федя, души у камня… есть душа…

Хорошо-хорошо! Отлично! Нужен камень тогда мне покрепче. Кремень.

Вылетит душа из кремня, искрой полетит к Богу, долетит, разобьет окошко. Проснется Бог бородат, в колпаке ночном, ноги с кровати высунет, оглянется кругом – одни осколки на полу от солнца разбитого… хрусть, хрусть…

Вденет Бог, чтобы не порезаться, ноги в тапочки. «Что такое? – закричит. – Что такое?!» Высунется в окошко разбитое, посмотрит вниз. А это Федя Булкин кремнем в солнце докинул и под столом спрятался. Но и через стол наверняка разглядит меня Бог. И пойдет к папе с мамой, жаловаться: что же вы так плохо сына своего воспитываете?! Он мне солнце, полюбуйтесь, разбил.

А это потому, дедуля, ответит папа, что мы ваш Город Небесный строим, а Федю нашего сейчас бабушка старенькая воспитывает, где же ей за ним доглядеть? Вот и растет хулиган непослушный. А вы вот лучше, чем сердиться, отпустите нас к нему, вниз. И даем вам честное слово вырастить из него человека. И мама такое слово тоже Богу даст. Уверен я, что теперь-то точно они уже обо мне соскучились.

Бог подумает-подумает да и скажет: что же, раз так, отпускаю вас. Только взамен я Федину бабушку тогда в Город Небесный жить заберу…

– Что ты плачешь, Федя, больно еще?

Да не больно мне! С Богом просто ее на папу с мамой менять не хочу, пусть всех отдает за так, это у меня в первый раз с камнем не получилось…

Из тетради Фединой: о хвостиках. Бедной дорогой

Приходила тетя с нижнего этажа. Предлагала лису нам с бабушкой, почти не ношенную, за копейки.

…За копейки лису! Совсем дешево!..

– Кем не ношенная, тетя, лиса твоя?

– Мной, детка…

Ну, во-первых, никакая не детка я, а во-вторых:

– А зачем носить ее? Сама не ходит она уже у тебя, что ли, старая?

– Почему же старая, мальчик? И зимы ее не носила.

– Бабушка…

– Федя, тихо!

– Ну возьмем, возьмем! Давай, бабушка… бабушка!!! Я и сам носить ее буду… если уж совсем она одряхлела…

– Что вы, что вы, Ириночка Николаевна, ну какая лиса? Сами знаете, без лисы-то концы с концами не сводим…

– …А ты похудей еще немножечко, бабушка! И сойдутся…

– Лучше Лидии Александровне предложите…

Хоть какая она, лиса? Посмотреть бы… хоть одним глазком бы взглянуть…

– Да что смотреть на нее? Только расстраиваться…

– Почему расстраиваться?

– Потому что. В зоопарке лучше на живую посмотрим.

– А та какая, бабушка? Что ли, дохлая?!

– Почему дохлая, Федь? Просто шуба.

– С кого, с лисы?

– Лисья, Федь.

Лисья шуба была, а ЭТА, с нижнего, сняла с лисы да еще за копейки бабушке ворованную и ношеную предлагает?!

– Бабушка?

– Ну что, Федь?

– Как же теперь зимой та лиса?

– Какая, Федя, лиса?

– Та… без шубы…

…или тоже, бабушка, как тогда?

Как с Хвостиками нашими было?..

* * *

– Ну возьмем давай, ну пожалуйста, бабушка!

– Не возьмем, Федя, ты их замучаешь.

– Не замучаю!

– Не замучаешь, так затискаешь.

– Не затискаю!

– Не затискаешь, так привыкнешь, как потом отдавать?

– Не привыкну я к ним никогда, бабушка! Христом Богом клянусь… ну возьмем…

Сжалилась над мной, бессердечная. Взяла на воспитание у Степана-крольчатника трех кроликов! Один серенький, с белым хвостиком, другой беленький, с черным хвостиком, третий черненький, серый хвост его. Так их и назвали мы с бабушкой. Хвостики.

Дал нам крольчатник за кроликов трех приданое, ящик специальный. Дверь в ящике сеточкой, на крючке. Просторный ящик, конечно, тесноват только. Не особенно в нем порезвишься. Посадил я на ящик сверху Царь-Зайца. За главного пусть сидит. Надзирает.

– Как позвать-то их, чтоб припрыгали?

Кыс-кыс-кыс…

– Ты им лучше, Федя, сходи три морковки из грядки вытяни. Под водой сполосни. В сетку сунь.

Исчезают в кроликах морковки хвосты, как не бывали. Даже палец чуть не исчез. Все равно им, что ли, что жевать? Грызуны!

На полянке выгуливаем Хвостиков наших, под солнышком, с бабушкой. Ах, какое солнышко! К голове блином припекает! А клевера тут у нас с бабушкой – хоть стадо кроличье приводи! Хвостик белый уши прижал, нахохлился. Ни туда ни сюда не сковырнешь его. Пересаживать только. Это, думает, смерть моя пришла, что меня на поляну высадили, может, за ушами меня она не заметит?

Хвостик серый – кролик лихой. Его я со всех ног караулю. А у бабушки уже ноги не те, за кроликами по поляне гоняться.

Черный хвостик жует да жует, лапами задними раз себя один вперед только сдвинул. Тут, мол, перед носом моим уже съедено, можно дальше теперь, на один клеверок.

– Карауль лучше этого, бабушка… этот далеко не упрыгнет.

Караул!!!

Ох и хитер оказался зверь! Вокруг носа провел нас с бабушкой… как рванет! Только хвостик в малине мелькает…

– Держи его, бабушка!

– Святые угодники…

– Вылезай! Вылезай, кому говорят?! Все равно мы тебя с бабушкой уже оцепили… То-то же. Смотри! Он теперь, что умер уже, притворяется. Ишь какущий! А морковку, смотри-ка, бабушка, и на том свете ест…

– Можно, бабушка, хоть этого спать возьму с собой?

– Царь-Зайца, Федя, возьми.

Растут как на дрожжах на капустном листе и клевере наши кролики. Узнают уже нас с бабушкой. Я-то больше всех Чернохвостого узнаю. Большой ценой нам обратно из малины цапучей достался.

Приходил проверять их крольчатник Степан, угрюмый человек, дегтем пахший. Два мешка травы принес. Что, у нас самих травы, что ли, мало? Везде трава! Жуй – не хочу…

Увидали его наши Хвостики, так и дернули в дальнюю стеночку, в глубину забились. В одну шапку сбились. Ушами прикрылись. Глазами косят. Только по хвостикам и разберешь теперь их, кто где.

Похвалил нас крольчатник. Ничего, сказал. Хорошо растут. Не паршивеньки. Толстые…

Низко небо висит, туман волочит. Затянуло тропинку лужами. Положили мы с бабушкой доску длинную поверх земли, как по мостику добираемся теперь до кроликов. Так и хлюпает под бабушкой доска, так и шлепает, того и гляди провалится бабушка в лужу. Грустное уже лето.

– Давай возьмем их в дом, бабушка. Вон они у нас с тобой как отсырели…

Ничего. Сдалась бабушка. Никуда бежать не нужно теперь до кроликов, хоть весь день у клетки сиди. И сижу, рисую с натуры фломастером. Один синий кролик, другой оранжевый, третий зеленый. Только по хвостикам и отличишь.

– А этот-то, Федя, почему без хвоста у тебя?

– Так белый хвост его! На белом листе не видно…

– Бабушка!

– Что, Федя?

– А давай их в Москву заберем к тебе, бабушка? Вот увидишь, веселее жить тебе будет…

– Да какое там веселье, Федя? Кто же кроликов в Москве держит?

– Ты подержишь, бабушка, я к тебе тогда каждый день буду, бабушка, ночевать!

– И не думай, Федь, даже. Да и не отдаст их Степан Николаевич. На лето подержать давал нам. Сам знаешь.

– Мало ли что я знаю! Ну давай…

– Без «давай» давай.

– Хоть их выкупим…

Но такое «нет» иногда бывает у бабушки, нет, и всё – безнадежно…

Ничего не осталось на память о лете счастливом кроличьем. Ничего, ничегошеньки. Никого. Лучше бы и не брали мы их совсем на воспитание. Были кролики, а теперь?!

– Говорила я, Федя, тебе…

– Мало ли что ты, бабушка, говорила…

Папа с мамой наши еще на БАМе своем у нас.

Вот стоим на остановке мы вдвоем с бабушкой. С чемоданами. Царь-Заяц за пазухой. Ждем автобуса. Вот-вот автобус за нами придет. Полчаса еще. Уезжаем…

Из тумана туман ползет, тишина капает, все о лете жалеет.

Из тумана бредет к колодцу крольчатник Степан.

– Ты, Лесеевна?

– Мы, Степан Николаевич…

– Уезжаете?

– Уезжаем…

– Огодите маленечко, я сейчас вам кое-что принесу.

И сжимается сердце кулачиком, пищит душа… Может, черненького моего он мне Хвостика принесет?

– Бери, бери, Лесевна, не отказывай, ну?! Обидишь…

Потушить что-то принес в бумаге он бабушке. Его дело.

– А это, мальчик, тебе – поиграться…

Хвостики! Три хвостика на веревочке! Один беленький, другой серенький, третий черный хвост.

Хорошие хвостики, как настоящие…

– Бабушка? Бабушка… Бабушка?! Что… что… бабушка? Не молчи…

И летит, летит сквозь туман автобус, подпрыгивает мимо поле. Расступают фары сумерки. Слезы сами, сами.

Никого не полюблю теперь больше, бабушка…

И ты меня, бабушка, не люби!

* * *

Я без всяких слез там, со всякими, по прошествии долгого времени могу теперь об Хвостиках наших с бабушкой так сказать.

Живи без хвоста!

Ни к чему нельзя привыкать, ни к кому, плохая очень привычка! Опасная.

Ковыряй в носу, но не привыкай, не втягивайся, потому что привыкаешь, пока не видит никто, а потом на мультик засмотришься и…

– Федя!

Хорошего в жизни мало. Примеров много.

Лета у нас три месяца. Зимы три месяца. Осени три месяца и весны. А на деле?! Лето нормальное, когда бабушка до того, как олень в речку пописает, разрешает купаться мне, месяц один, второй после первого, которые оба на «И». И специально на «И», чтобы все нормальные люди путали.

Осень начинается, когда бабушка припоминает стихотворение Пушкина «Уж небо осенью дышало…»: «Гусей крикливых караван тянулся к югу…»

Вот как вспомнит вслух бабушка это стихотворение – всё, пропало пиши. Никаких тебе, даже если…

Никого нельзя любить! Ни в кой случай! Это самая худшая из привычек.

Привыкнешь, например, что тумбочка тут стояла, забудешь, что бабушка ее передвинула, обопрешься в темноте и так грохнешься, что искры из глаз.

Привыкай, что умрешь. Иначе умирать придется от неожиданности. Лучше умирать буду я с чувством, что долг свой выполнил, потому что я заранее так и знал.

К хорошему привыкаешь быстро, отвыкать гораздо дольше приходился. К выходным привыкаешь за день один, а отвыкать потом в саду всю неделю.

– Очень ты привыкла ко мне, бабушка?

– Очень, Феденька.

– Вот совсем не можешь ты, бабушка, уже без меня?

– Совсем не могу.

– И некому тебе без меня будет мусор вынести… пол подмести, готовить будет тогда некому тебе без меня?

– Некому, Феденька.

– Так и будешь до самой старости со мной за ручку ходить, да, бабушка? А не дай бог, я вырасту, что тогда?

Вот что я скажу тебе, бабушка! Начинай-ка ты отвыкать от меня потихонечку. Привыкай справляться самостоятельно. Я не вечен.

Сам я чувствую, что тоже уж очень что-то привык, что бабушка…

Разлюблю ее. Это твердо решил уже.

В этом смысле только Царь-Зайца можно любить, только он и может в жизни служить человеку надежным спутником. У него если даже нос откусить, или хвост на нитке повис, или что, бабушка потом все на место пришьет. Только если не будет бабушки, если отучу ее как-нибудь я со временем от себя, некому будет Царьца заштопывать, значит?..

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.