Небесный почтальон Федя Булкин

Выше, выше летит душа старичка. Не старая, детская она, оказывается, жила в нем, ко всему любопытная. А чудес, Феденька, в небесах побольше, чем на земле. Летит душа, все разглядывает… Космосы. Столько звезд вблизи порассыпано, сияют, как самоцветы на бархате. И увидела душа самую-самую красивую звездочку. Ту самую, что обещал старичок Феде своему показать.

Подлетела душа к этой звездочке, склюнула ее с неба: вернусь, подумала, глупая, Феденьке подарю. А пока полетела выше.

Долго ли, коротко, я не знаю, но вот прилетела, Федя, душа старичка ко Вратам Небесным. За стеной невидимой – сад видимый, обетованный. Цветут там деревья всякие многоцветные, мандарины, сирени, настурции, вишни, кокосы, яблони… И стоят за стеной этой, Федя, те самые, кто вперед старичка того умерли. И мама, и папа его, и бабушка, и сыночек любимый Алешенька, от которого как раз внучек Федя. Друг его Валька, Гордеев, Карпухин, Тамара и Галочка, дядя Толя и много еще его любимых людей, товарищей.

Все такие нарядные, радостные. Встречают. Все ему улыбаются. Только тут-то, Феденька, ему улыбаются, а там, позади, горюют… и больше всех горюет о дедушке внучек, Федя.

Как тут быть?..

Не меня, надеюсь, это спросила бабушка. Я – не знаю.

– …И встали по обе стороны той стены любимые люди.

Вернись, вернись, дедушка! – плачет Федя. Не выберешь… Да и как? Когда справа родители, мама, папа его, сын любимый и бабушка, друзья многие. Слева жена, внучки, а главное – Федя, Феденька… Звезду ему показать…

Ужас какой! Я бы тоже, наверное, как тот дедушка, выбрать не смог…

– …Но недолго так выбирала, Федя, душа старичка у стены той невидимой, повлекло ее к Господу. Прилетела она. Звезду из клюва выпустила, села на уголочек стола Создателя, а сама так чирикает, так чирикает, чик-чирик! Перья дыбом…

Услыхал Господь это чириканье. Посмотрел на пичугу. Видит, душа хорошая прилетела к нему, доброго человека.

Что, говорит, ты хочешь, пичуга? О чем расчирлыкалась?

А я, отвечает она, не знаю, что делать мне, Господи! Видала стену у сада я, и туда и сюда хочу. И там мои, и тут мои, а главное – внук мой, Федя. Звезду вот ему сорвала…

Выслушал душу Господь, нахмурился. А кроме тебя, сказал, выбирать-то некому. Не мне же за тебя выбирать? Хочешь – вниз лети, хочешь – вверх…

Долго думала, Федя, птичка-душа. Выбрала все-таки к родителям, к деткам прежним. До того уж, думает, я о них соскучилась! Решила было, да как подумала – передумала. Уже снова хотелось обратно ей. И о тех, кто внизу, успела она соскучиться. Да еще и звезда для Феденьки… Не выбрасывать же в небо назад?

Опять расчирикалась душа.

Что ты, спрашивает Создатель, решила?

Не решила, отвечает птичка, решить не могу, душа разрывается… А нельзя ли мне раздвоиться?

Оказалось, никак нельзя раздвоиться ей. Не бывает. Узнала это душа и заплакала, так сказала: лучше бы умерла я, Господи! Чем из них выбирать… Выбери Ты за меня.

Мала оказалась птичка-душа, а мудрее хозяина старого.

Улыбнулся Создатель. Подставил птичке ладошку, по головке погладил, да и выпустил во Врата…

– А звезда?! Звезда как же бабушка?

– А звезда назад в небо, Федя, взлетела.

– Назад?!

– Чтобы внучек старичка того, когда тоже старичком станет, Феденька, по звезде по этой дорогу в Город Небесный нашел…

Не понравилась! Не понравилась мне категорически эта история! Обязательно нужно будет потом почтальоном космическим стать! Пусть Бог сделает мне в стене невидной окошечко, как на почте. Буду письма с посылками разносить…

Из тетради Фединой: о преступлении и наказании

– Посмотри-ка, Феденька, белочка…

Никакая это не белочка! Слепая бабушка совсем стала, ничего не видит. Разве бывают белки такие? Они рыжие все, во-о-от с таким хвостом. А у этой не хвост, а одно мучение, и сама сплошное недоумение: седая, тощая, ветер с ветки на ветку носит.

– Просто, Федя, зима сейчас. Белку Бог на зиму в серую шубку переодел. Чтоб в снегу не видно.

– Снег белый, бабушка. Какая разница, в какой шубке по нему прыгаешь: в серой, в рыжей? Все равно как у филина на тарелке. Правда, я бы на месте его такую плохую белку и есть-то не стал…

Но не действуют на бабушку доводы разума, вот опять она за свое, как будто про филина и не слышала:

– И всякого, Федя, Господь телом дарил на спасение. Лошадку – ногами быстрыми, мышку – размером малым, бабочку – цветом с цветком одинаковым, чтоб птичка не склевала ее, как нектар будет пить, птичку – зрением острым…

Вот-вот! Это чтобы лучше, значит, видела птичка, где там, на цветке, ушами бабочка хлопает.

Мне вот папа рассказывал, что есть такой червячок, сам маленький, безобидный, как звать – не помню. Но вот если склюет его птичка, так он внутри ее ночью засветится. Сядет птичка на веточку подремать. Вот, думает, хорошо, удобно сконструировал меня Бог, маленькая я, серенькая, под листиками сижу, темно, никому меня не увидеть. А внутри ее светлячок этот фосфором сквозь листики далеко из темноты светится, филину маячком к ужину. Зачем такого червячка придумал Господь? Зачем делал птичку маленькой, если выдал ее потом с потрохами? Или это птичке за то, что червячка склевала она? Раз уж не бывает наказаний, по бабушке, без преступника? Но ведь если б не склевала его, голодной осталась бы! Червячка вместе с птичкой филин склевал. Теперь тоже засветится и склюет того филина ястреб… Пищевая цепь называется.

Ничего не скажешь, хитро придумано: одним червячком весь лес прокормил!

Всем, мол, дал вам я приспособления живыми от смерти уйти, а никто не уйдете…

– А меня чем умудрил Господь, бабушка?

– А тебя умудрил себе на беду вопросы глупые задавать, на Бога за все обижаться. На обиженных, Фитилек, воду возят.

– Воду возят, бабушка, не на обиженных, а на согласных с послушными. А вот на обиженных далеко не уедешь! Далеко уехали, скажи, бабушка, злодеи-помещики и попы-обманщики на рабоче-крестьянской силе? Сама знаешь, бабушка, кто кого победил: буржуи-обидчики или армия всех обиженных!

И все-таки некогда, я так думаю, Богу за всеми нами следить. Это и бабушка говорит: за одним зайцем погонишься, всех распугаешь. А нас у Бога вон сколько! И все от него разбегаются.

Думал, думал Бог, что со всеми делать, и сказал: приходите сами ко мне, рассказывайте, что натворили, а я не могу все время за вами приглядывать, у меня спина болит у окна стоять, и глаза б мои на вас не смотрели…

Только как к Богу идти, как к бабушке, самому рассказывать, кто что разбил? Во-первых, нехорошо это – жаловаться, хоть и на себя, а все равно как шпион и доносчик. Во вторых, и сама увидит со временем бабушка, что вазочки синей нет…

– Федя? А где моя вазочка?

– Какая, бабушка?

– Синяя.

– Вот и я тоже, бабушка, что-то давно уже этой вазочки твоей синей не видел…

Ну и в-третьих, все равно попадет.

– Не бывает, Федя, у Бога без вины виноватых, ни за что не бывает наказанных. Ударился, коленку разбил – значит, сделал что-то не то, плохое что-нибудь натворил. Или предупредил тебя Господь: не беги, ударишься… Понимаешь?

Не понимаю! Уже ударился и еще потом за то, что уже ударился, стукнулся? Еще не сделал ничего плохого я – а уже одни тумаки…

– Снизу, Федя, правды не увидать. Виднее сверху-то.

Можно подумать, очень много мне видно, как в траве букашки копошатся, бегают. У них свои дела, у меня свои. Сама вверх смотри, не зевай, букашка! Раз такая по сравненью со мной некудущая. Не идет ли там где в твою сторону Федя Булкин?

Наказал мной Господь Бог бабушку.

– Наказание ты господне! Бессовестный! Это где ж так вымазался, злодей?!

– Под столом так вымазался я, бабушка.

– Это где ж там грязь такую нашел?!

– А она сама меня, бабушка, там нашла…

Где, где…

Нужно бабушке помогать, продолжать заносить дела хорошие на свой счет. Только с грязью этой в целом не справиться мне. На всю грязь с совком нагибаться – жизни не хватит. Замести, чтоб не чикаться. От греха подальше. Под стол бабушка редко когда заглядывает, у нее поясница…

– Красота-то какая, Феденька, чистота! Молоде…

…Ну, почти никогда не заглядывает она…

– Ты не наклоняйся так лучше, бабушка, а то поясницу опять сломаешь…

– Святые угодники!..

– А я говорил…

Если я твое наказание, бабушка, то тогда терпи и не жалуйся!

Всегда за дело от Бога нам достается, сама говорила.

Разбил коленку – за дело. О шкаф косточкой треснулся – за дело, не реви, а вспоминай, за какое такое, потому что:

– Просто так и волос, Федя, не упадет с головы…

– Лысые, наверное, самые страшные грешники, бабушка?

– Почему?!

– Вот, бабушка!

– Боже мой…

Три дня вел я себя хорошо. Помогал и слушался бабушки. Специально терпел. Чтоб уж точно потом знать, что ни за что наказанным буду. Больно очень было, зато теперь точно ни за что я наказан. За правду страдаю.

Целый клок из головы себе вырвал – бабушке в несправедливости Божьего наказания убедиться…

* * *

Не ушла опять бабушка безнаказанной…

– Батюшки… Господи… Святые угодники…

Это еще не всех своих защитников от меня она перечислила.

– Боже мой…

В целом гуашь – это краска некрепкая. Ненадежная. Не на века краска, хотя и вкусная.

– Ел ты, что ли, Федя, ее?

– Почему сразу ел? Просто пробовал…

Из тетради Фединой: о делах на совести каждого и возмездии справедливом

– Бабушка, сюда! Скорей, скорей! Смотри, как хорошо у нас теперь с тобой стало.

– Господи помилуй… Федя! Это зачем же ты угол стола отпилил?

– А сколько, ты думаешь, бабушка, может шишек набить человек, чтобы лопнуло всякое его человеческое терпение?!

– Сколько, Федя?..

– Шесть, бабушка, шесть! И не в день по шишке! А каждый раз, бабушка, каждый раз… И на даче, помнишь ты, бабушка, как тогда оса меня укусила?!

…От тигров осы произошли.

– Ты как думаешь, бабушка, от тигров осы?

– Да ты что, Федь, от каких еще тигров?!

А я вот думаю, что от тигров! Вся веранда жужжит от них, дребезжит, вареньем воздух кипит, даже в горнице слышно. Зыыыыыыыыы… Жужжат, вязнут лапами в сладких лужах. По клеенке ползают, пьяные… головами мотают усатыми. Усатые, полосатые, Винни-Пуха чуть не загрызли…

Один в один осы – тигры, а шмели от львов. Львы вообще гораздо ос благороднее. И красивее. И полезнее. И лохматее. Потому они и шмели-и-и-и-иииииииии!!!

– Господи помилуй, что, Феденька?

– Ииииииии… ушкаааааа… оооооо…

– Федя! Что? ЧТО?! Оса укусила?

– Ууууууууууу…

– Царица Небесная! Рот, рот открой, Федя! Федя! Ложечку вот так ручкой подержи, закуси. Где же это, господи помилуй, у меня супрастин?!

Вот за что она меня тогда? Ведь за правду!

– Это, Федя, Бог тебя наказал, чтобы пальцем не лазал в варенье…

Затаился, подкараулил, да?! Это как в сказке Пушкина про Гвидона, обернулся пчелой! Больше дел заняться, можно подумать, нет! Посмотрел бы лучше, сколько ужасов в мире творится! Почитал бы «Хижину дяди Тома»! Вон у них там, в капиталистической имперьи Америка, черных белые за людей не считают! Газом слезоточивым разгоняет полиция мирные демонстрации! Видно, нет у Бога на небесах телевизора…

– А чужие грехи, Федь, не твоя забота. Есть кому разобрать. Ты своих не копи по сусекам.

– Да ведь можно было словами предупредить меня, бабушка!

– Я тебе, Федь, сто раз говорила…

– Ты другое дело, бабушка, у тебя угрозы одни, от тебя наказания не дождешься…

Все равно в масштабах общего человечества за всеми не уследишь, кто в какое варенье лазает, ос кусаться не напасешься! Потому что за двумя зайцами не гонись, бабушка! Ты одной-то мухи вон не поймаешь…

И подкарауливать нужно, бабушка, не детей маленьких у варенья, а американского президента Рейгана! У него дела государственной важности, гонка вооружений, холодная война, бабушка! А он на такие мелочи отвлекается…

Если так вот за каждым охотиться, то на каждого человека по личному Богу нужно!

– В каждом, Федь, Бог.

– И во мне?!

Только этого еще не хватало…

Справедливость – дело совести каждого. У кого нету совести, у них тоже есть справедливость. Справедливо ли, думают они, Бог меня опять наказал, у меня же другая точка на это зрения?! Если ты сильней и могущественней, что ты маленьких обижаешь?!

Защищать нужно маленьких, так считаю! Я вчера, например, муравья защищал – защитил ему кирпичом на дорогу тропинку. Спас его, далеко от тропинки отнес, посадил под дерево, обезвредил. Тонет в луже, например, червяк – протяни руку помощи, помоги!

Мы вообще в ответе за тех, кого подучили.

Поцарапала как-то раз Пуня меня. Показать я всего лишь хотел ей, что за дверью целая жизнь! Что там лифты…

– Показал?

– Показал… только ты лучше, бабушка, не йодом мажь, а зеленкой, она не так щиплется…

Пусть останутся на Пуниной совести эти царапины. Я как лучше ей сделать хотел!

– Сделал?

– Сделал…

Потому что Пуню наказывать грех и смех один. Пока погоня идет, пока шерсть на дыбах летит, пока когти скрежещут, пока под креслом найдешь, где таится она, из-под кресла вытащишь, уже разве помнит она, за что ее в трепку?!

Показал я Пуне, что натворила она, чтобы вспомнила, убедилась на примере моем, как она меня растерзала! Видишь?! Видишь, – говорю, – бессовестная?! А она зеленку понюхала, хвост трубой расфофорила, завела свои музыки, курлы-мур, курлы-мур, да еще и брюшком наверх, вот так! Мол, есть вера во мне, беспомощной, пушистой и маленькой, к хозяину доброму, справедливому, мудрому Феде, какой в тыщи раз огромней и умней меня, что не станет даром уши он драть мои, когда забыла давно и своим умом не дойду, чего такого я совершила.

Вера есть во мне в человека…

И простил я Пуню. Погладил. Не болят же уже царапины эти! Что ж теперь?!

– И вообще, будь я на месте его, всех прощал бы, бабушка, знаешь… Потому что не тот масштаб, бабушка, – слон и моська.

– И какой же, Федя, подходящий тебе масштаб? Стол распилить?!

– А подходящий масштаб, я думаю, бабушка, что рассказ ты читала мне… Лев с собачкой!

Из тетради Фединой: о Божьих советчиках

– Богатый, как ты думаешь, Бог, бабушка?

– Не знаю, Федь, что богатством назвать: кому богатство – кошелек тугой, а кому – ромашка.

– Ромашки в поле, бабушка, все бесплатные, какое из них богатство?

– А такое, Федь, и богатство, что всем глаз радует и на всех хватает бесплатно.

– Тут согласен, хватает в поле ромашек. Даже даром никто не берет.

А вот Бог, я думаю, бабушка, нас с тобой побогаче… и ромашки даже его…

– Его-то его, да для нас. А недовольных, Федь, и снегирь побогаче.

Побогаче снегирь нас с бабушкой, в кафтан вишневый одет, толстый, грудь калачом. Вон, рябину в сахаре ест…

– Вкусная, бабушка, рябина в сахаре?

– В снегу она, Федь.

Как клюква, наверно, в коробочке, рябина в снегу снегириная. Все углы пальцем облизал в той коробочке.

– Не выбрасывай коробочку, бабушка, она может нам еще пригодиться…

– Это зачем же пригодится, Федя, она?

– Может, мне еще сюда Бог пудры сахарной поднасыплет. Я ему на видное место на подоконнике положу.

Бог послал…

Монетку нашел я в снегу на дорожке, денежку!

– Можно на такую клюкву в сахаре купить, бабушка?

– Не хватит тут, Федя.

Что же так мало послал мне Бог? Даже на клюкву в сахаре не хватает…

Богатый, очень богатый Бог! Все богатые несправедливые.

Тете Лиле Бог послал билет выигрышный лотерейный. Автомобиль! А мы с бабушкой как не сверим такой билет – всё не сходится. В прошлый раз всего на одну циферку на автомобиль нам с бабушкой не хватило!

Тетя Лиля злющая сказала мне вчера:

– Сиротинушка…

Сама она сиротинушка, сиротинище серотинное…

Справедливости!

Вот у дяди Коли, дворника, на лекарство вчера не хватило. Очень плохо дядя Коля выглядел. Помираю, сказал бабушке, Тамара Лесеевна… Нет ли трех рублей на лекарство?

Не дала дяде Коле на лекарство бабушка. Знаю, говорит, Николай, я лекарства твои. А у самой три рубля на трюмо под вязочкой были…

Умрет теперь дворник.

– Ничего, Господь милостив. Обойдется.

Стыдно, видно, стало бабушке, что не дала она на лекарство дворнику, взяла три рубля из-под вязочки, нищему отдала.

Все-таки сделала она правильно. Дворник Коля так помирает, а нищий совсем уж нищий – без рук, без ног. На войне, наверно, погиб.

Только вот не понимаю я! Раз богатый Бог, отчего он нищему вместо нас с бабушкой не подаст? Айболит зайцу лапу пришил, Бог пусть ноги-руки обратно пришьет военному нищему.

– Военный этот нищий, бабушка?

– А Бог его знает, Федя…

Знает, а не подаст!

Почему не раздал всем Бог поровну на земле?

– Посмотри-ка, Федя, синичка!

Синичка, да… Хорошенькая… шустрая такая… среди воробушков седеньких желтым пятнышком с синей ленточкой прыгает. Вон вороны – папы-мамы воробушков…

– Разные, Федя, птички?

– Разные.

– А когда бы все одинаковы, хорошо?

– Хорошо!

Но скучно…

– Всех Господь по-разному одевал. Над каждым, Федь, думал. Синичке – желтый кафтан. Снегирю – алый. Дятлу – на грудь, генеральской птице – ленту атласную… Птички на Господа не обижаются. Один Федя обиделся…

– И у Пуни царь-шуба! Как со шмеля…

Соловей весной запоет… А воробушек только чирлыкает. Чирлык да чирлык. А голубь уличный, самая глупая птица, куриная голова. Противно было бы, если бы из птиц одни только голуби. А зато в голубятне у дворника белые голуби, те хорошие, не как те…

Но самые красивые, огненные птицы закатные, Флеминги…

– Не Флеминги, Федь, а фламинго.

В клетках в зоопарке сидят. Занесенные в Красную книгу.

– Красные потому что Флеминги птицы, бабушка?

– Что «потому что красные», Федя?

– В книгу красную их занесло?

Все равно непонятно мне, почему не раздал Бог всем внизу, как у себя там, по потребностям. Не у всех на земле, как на небе, возможности! Нужно так раздавать, чтобы никому не обидно. А то вот что у него с нашим автомобилем вышло! Только циферки одной не хватило. Мы бы с бабушкой на автомобиле этом на дачу ездили. Банки с вареньем возили в багажнике…

– Кто же, Федя, водил бы машину эту?

– Как кто?! Я!

– Тебе рано, мне поздно. У тети Лили дачи нет. А у нас есть… Всем поровну, Федя, дает Господь, только всем по-разному. Понимаешь?

Всем – поровну, всем – по-разному? Это как? Непонятно! Зачем тете Лиле машина, а? Раз у ней дачи нет, варенья нет, банок нет?

Раз богатый Бог, должен всем раздавать по ровному. И не только у себя там, в Небесном Городе, до него еще доживи…

Вот и настанет тогда при нем, как он сам хотел, коммунизм везде! И на небе, и в воде, и на суше!

– Лотерейные билеты счастливые каждому, бабушка, должны выпадать. А иначе люди из зависти только будут…

– Зависть, Федя, вещь ненасытная. Человек сколько сегодня ни съест, завтра снова кушать захочется.

– Так и снова кушать дай человеку, бабушка! Тебе жалко?!

Если Бог ты, бабушка, если взял ты на себя за всех такую ответственность, то хотя бы накорми людей досыта! Поля засей, реки налей, животных там всяких съедобных сделай побольше! Не один творог на завтрак человеку давай, но хоть раз в неделю порадуй человека мороженым! Почему лето у него раз в году? День рождения раз в году? Новый год раз в году?! Почему арбуз даже, бабушка, раз в году! Ему жалко арбузов человечеству на зиму голодную?!

– Не хватало только Феди в советчики…

– Не хватало!

– Добрый он, бабушка?

– Кто?

– Бог-то твой?

– Добрый, Федя.

– Просто глухой и старенький, слепенький, память девичья?

– А?

– Как ты, бабушка?

– Что?

Ничего не слышит…

Ничего не видит…

До бабушки хоть допроситься можно. Попросишь раз один – промолчит. Попросишь второй – промолчит. Только на третий раз, как за рукав ее дернешь, спохватится:

– Что, Феденька?

…Вот и Бог, наверное, так же…

Может, и виднее Богу, да что-то уж очень несчастливых последнее время много развелось на земле. Как раньше у нас при царизме.

Точно, старенький Бог, как бабушка. А у Бога советчики все – министры подлые. Так и в сказках во всех получается. Докладывают Богу плохие сведения, что все хорошо, а он верит.

Соберет Бог на собрание злых министров своих. Ну, скажет, говорите, как дела на земле? Нет ли войн, бедствий стихийных, болезней каких? Все ли люди довольны? Все ли счастливы?

А министры все жирные, как у нас в телевизоре, удивительно даже мне, как такие толстые в «Юность» влезают?! Вот и начинают Богу докладывать: все хорошо сейчас на земле. Люди все довольные. Благодарят за все. Спасибо передают. А люди на земле в колокола бьют, до Бога через министров этих дозвониться не могут.

А Бог-то глухенький, старенький, как моя бабушка. Ей что ни скажи, она верит. Я вчера чашку разбил, она даже и не услышала.

«А что это, – говорит Бог министрам своим, – в колокола будто на земле бьют? Не пожар ли у них?»

«Да какой пожар, Господи! – крестятся подлые. – Это вас они прославляют!»

Вот и не знает Бог, как плохо людям на земле живется. Что не всем по справедливости достается, а только всем достается, и достается как следует…

– Ладно уж, я подумаю, бабушка…

– Что подумаешь, Федя?

– Может, и пойду после школы в Божьи советчики.

Из тетради Фединой: о мира создании

– А ты была маленькой, бабушка?

– Была, Федя, как же не была. Маленькой была да старенькой выросла.

– И мама была?

– И мама была.

– И папа был?

– И папа был.

Все были и умерли, кроме нас с бабушкой…

– И Бог был?

– А Бог, Федя, всегда есть. И сейчас в окошко на тебя смотрит, может быть: ешь ли кашу?

– Я ем кашу, ем!

– Ну и где ты ешь?

– Я по кругу ем ее, постепенно… Просто ждать приходится, сама видишь, пока каша в новый круг по тарелке распластится…

Бог терпел, нам велел, вот и я терплю, и ты, бабушка, потерпи!

Вот не нравится мне, что Бог все время за мной подсматривает. Выйдет бабушка, а все равно при нем кашу обратно в кастрюльку не переложишь. И задвигаю от него занавеску, чтобы бабушке или папе с мамой он на меня не жаловался.

А в обед и сам ничего Бог не видит. Тоже занавеску задвинул – туч согнал. Спать, наверное, лег. Под дождь всегда лучше спится. А мне – скучно.

– А ты порисуй пока, Федя, а там, бог даст, прояснится, погулять пойдем.

– Ладно уж, порисую.

Только не очень что-то у меня рисовать выходит, хотя и стараюсь я. Посмотрела бабушка рисунок мой и спрашивает: лошадка, что ли?

Ну какая лошадка, какая лошадка?! Разве у лошадок усы такие бывают? И хвост у лошадей всегда веником… Просто бабушка старенькая, ей глаза за стеклами велики. Ей сквозь стекла эти толстенные усов не видно. Каждый рисунок подписывать мне приходится, чтобы понятней.

ПУНЯ!

С подписями только бабушка, кто тут кто, узнает. Ничего, говорит, Феденька, сам Господь, когда маленький был, рисовать не очень умел…

Плохо сперва получалось у него. Вместо коров с лошадками – динозавры всякие хищные, не очень красивые…

Ничего себе «не очень» – страшенные! Видал я их, когда с папой в музей палеонтологический ходили. Драконы сущие! Я такому драконищу на один укус. Даже папе с таким бы не справиться…

Правду говорит бабушка. Совсем Бог вначале рисовать не умел. Каля-маля одни.

Трацетопсы да ихтиандоры…

– Федь, ты где?

– Где, где… под столом сижу, спрятался…

– От кого это, Федя, спрятался?

– От кого, от кого… от Бога.

– Что же ты натворил, что от Бога прятки?

– Камнем кинулся…

– В кого это кинулся?

– В кого, в кого?.. Ну, в него…

– Докинул?

– Докинул…

Полетел камень! Высоко полетел, прям сюда отрикошило рикошетом…

– Вылезай из-под стола-то, кидок, холодненьким приложу. Ох ты, шишка какая…

Еще бы! Не просто так-то кидал, не дурак же я. Далеко Бог засел. До окна школьного можно камень кулаком докинуть, а до неба докинуть – тут нужна конструкция целая.

Долго мастерил я эту конструкцию. «Богомет» называется. Поставил доску на три кирпича, на один конец снаряд-камень, до солнца лететь, где окно его. Бабушка «око» говорит небесное, но я думаю, окно это все-таки, просто как на корабле оно, круглое. Днем, если надоест Богу за мной подглядывать, занавеской дождливой день задвинет, а ночью – как вторые занавески у нас с бабушкой, поплотнее. На занавеске звезды. Окно это, точно вам говорю!

Положил я снаряд, вниз доска, как весы, опустилась. Тут и я! Да как прыгну на другой конец, камень высоко взлетел, вот сюда приземлился, где бабушка теперь холодную лапу куриную держать приложила.