Белый олеандр

Я не знала адрес, и тогда она продиктовала свой, заставила повторить несколько раз. Сознание взбунтовалось против такого адреса мамы: Ингрид Магнуссен, заключенная В99235, калифорнийское казенное учреждение для женщин, Корона-Фронтера.

– Где бы ты ни была, пиши хотя бы раз в неделю! Или присылай рисунки. Видит бог, визуальная стимуляция здесь оставляет желать лучшего. Особенно интересно посмотреть на эту бывшую танцовщицу-топлесс и дядюшку Эрни, нашего неуклюжего плотника[5].

Я была задета. Дядя Рэй помог мне в трудную минуту. И ведь она его совсем не знает!

– Его зовут Рэй. Он хороший.

– Вот как… Держись от него подальше, особенно если он такой хороший.

Но она была здесь, а я там. У меня появился друг, и она не могла его отнять.

– Я все время о тебе думаю, – продолжала мама. – Особенно по ночам. Когда все спят и в тюрьме тихо, представляю, что вижу тебя, устанавливаю связь. Ты слышишь, как я тебя зову, чувствуешь мое присутствие?

Она потеребила между пальцев прядь моих волос, вытянула ее вдоль руки посмотреть длину. Доходило до локтя.

Я на самом деле чувствовала, это правда. Слышала, как она меня звала: «Астрид! Ты спишь?»

– Да, поздно ночью. Ты совсем не спишь!

Она поцеловала меня в пробор.

– Ты тоже. А теперь расскажи-ка побольше о себе, я хочу знать все!

Неожиданно… Прежде она никогда мною не интересовалась. Долгие одинаковые дни вернули ее мне, напомнили, что где-то там у нее есть дочь. Солнце поднималось выше, и туман в воздухе горел, точно бумажный фонарик.

Глава 6

В следующее воскресенье я проспала из-за сладкого сна про маму. Мы шли по кипарисовой аллее в Арле между могил и полевых цветов. Она сбежала из тюрьмы – косила газон перед зданием и незаметно вышла за территорию. Арль состоял из густых теней и медового солнца, римских развалин и нашей маленькой пенсии. Если бы я не стремилась продлить этот сон, не жаждала подсолнухов Арля, то встала бы, когда мальчишки сбежали к реке.

А теперь приходилось сидеть на переднем сиденье «Торино». Сзади постанывала Кароли. Прошлой ночью они с друзьями ширялись, и у нее раскалывалась голова. Старр тоже застукала ее в постели. По радио крутили Эмми Грант, Старр подпевала. Ее волосы были собраны в лохматую ракушку, как у Брижит Бардо, в ушах болтались длинные сережки. Судя по виду, собиралась она в бар, а не в храм Ассамблеи Христовой Истины.

– Вот дерьмо, – прошептала мне на ухо приемная сестра, когда мы вслед за матерью входили в церковь. – Полжизни за метаквалон!

Храм располагался в бетонном здании с линолеумом на полу и высокими матовыми стеклами вместо витражей. В центре возвышался современный крест рыжего дерева, и какая-то женщина с пышной прической играла на органе. Мы уселись на складные белые стулья: слева Кароли, с темным от головной боли и дурного настроения лицом, у прохода – подпрыгивающая от возбуждения Старр. Из-под короткой юбки был виден плотный верх колготок.

Орган зазвучал громче, и к кафедре вышел мужчина в темном костюме и начищенных черных туфлях, как у бизнесмена. Я ожидала чего-то вроде академической мантии. Короткие на косой пробор каштановые волосы масляно блестели под цветными лампочками. Старр выпрямилась, надеясь, что ее заметят.

Как ни странно, у проповедника обнаружился дефект речи – он забавно смягчал «л», отчего выходило «Господь пришель» вместо «пришел».

– И нас, мертвых по преступлениям, оживил со Христом – благодатью вы спасены, – и воскресил с Ним, и посадил на небесах… во Христе Иисусе.

Воздел руки, точно приподнимая слушателей. Язык у него был подвешен хорошо. Он знал, когда повысить голос, а когда шептать. Смолк, очевидно, готовясь к коронной фразе. Я рассматривала большие горящие глаза, маленький приплюснутый нос и рот с тонкими губами, широкий, как у куклы из «Маппет-шоу», так что казалось, что раскрывается вся голова.

– Да, мы тоже можем ожить, даже если погибаем от вируса греха…

Кароли нарочно скрипнула стулом. Старр шлепнула ее по руке, пихнула меня локтем и указала глазами на преподобного, словно было на что смотреть.

Преподобный Томас завел историю о парне из шестидесятых, который думал, что сам может выбрать свою дорогу, если она не мешает другим:

– Он познакомился с гуру, который велел искать истину внутри себя. – Проповедник сделал паузу и улыбнулся, как будто идея истины внутри себя была абсурдной и смехотворной, этакий предупредительный красный сигнал погибели. – Мол, мы сами решаем, что есть истина.

Преподобный снова улыбнулся, и я поняла, что он всегда делает паузу и улыбается, когда говорит о том, чего не одобряет. Как человек, который прищемляет вам пальцы дверью и при этом мило беседует.

– О, в то время он был отнюдь не одинок в своей философии! – продолжал преподобный Томас, сияя круглыми, как пуговицы, глазами. – «Живи как заблагорассудится, – твердили все вокруг. – Что хочешь, то и хорошо, потому что ты так хочешь. Бога нет, смерти нет, есть только удовольствия». – При слове «удовольствия» он улыбнулся, точно это нечто безобразное, омерзительное и ему жаль любого, кто по слабости своей ими дорожит. – А если кто-нибудь заговаривал об ответственности и последствиях, его поднимали на смех. «Не парься, чувак!» Да, молодой человек, сам того не желая, подхватил смертельный вирус. Тот проник в его сердце, усыпил совесть, заглушил доводы рассудка. – Преподобный прямо-таки лучился радостью. – И спустя какое-то время он уже не видел разницы между добром и злом.

Что же удивительного, что паренек стал убийцей из мэнсоновской секты?

Теперь я откинулась на стуле, как и Кароли. Меня мутило от духо́в Старр и шипения преподобного.

По счастью, в тюрьме молодому человеку было откровение. Он осознал, что пал жертвой повальной эпидемии греха, и с помощью товарища открыл для себя Господа и Его животворящую кровь. Теперь он проповедует заключенным и поддерживает отчаявшихся. Хотя парень провел за решеткой четверть века и никогда не выйдет на свободу, в его жизни есть смысл – помогать другим и нести Благую весть тем, кто никогда не заглядывал дальше своих сиюминутных желаний. Он спасся, возродился в Господе и стал новым человеком.

Я без труда вообразила в тюрьме безжалостного убийцу с извращенным мышлением и последующее чудо. Воссиял божественный свет, и паренек увидел всю чудовищность своего преступления, понял, что зря погубил жизнь и превратился в монстра. Живо представилась его агония. Он запросто мог покончить с собой. Наверное, был очень к этому близок. Но забрезжил луч надежды, что можно жить иначе, что в нашем существовании все-таки есть смысл. Он стал молиться, и Святой Дух вошел в его сердце.

И вот теперь, вместо того чтобы прозябать долгие годы ходячим трупом, он обрел смысл жизни и нес свет в сердце своем. Это я понимала. В это я верила.

– Есть средство против эпидемии смертельного вируса, уничтожающего самою нашу суть. – Преподобный Томас протянул руки, точно хотел нас обнять. – Действенная вакцина против разрушительной инфекции в человеческом сердце. Но сперва нужно осознать опасность, признать серьезность диагноза, согласиться, что, потакая желаниям и нарушая заповеди, мы заразились смертельной чумой. Нужно принять свою ответственность перед силами небесными и собственную слабость.

Меня захлестнули воспоминания, которые я долгие месяцы держала на расстоянии: день, когда я позвонила Барри и повесила трубку. Я отчетливо помнила, как кладу трубку, чувствовала в руке ее тяжесть. Моя ответственность. Инфекция.

– Чтобы побороть заразу в душе, нужны антитела Христа. А те, кто решает служить себе, а не Отцу нашему Небесному, ощутят всю тяжесть ужасных последствий.

История перестала быть отвлеченной. Преподобный Томас говорил правду. Я подхватила смертельный вирус, мои руки в крови! Я думала о своей красивой матери в тесной камере. Ее жизнь остановилась. Она, совсем как тот парень из коммуны Мэнсона, не верила ни во что, кроме себя, – ни в какой высший закон, ни в какую мораль. Думала, что ее желания оправдывают все, даже убийство. Она не прибегала к аргументу «кому от этого плохо», у нее просто не было совести. «Не буду служить» – слова Стивена Дедала из «Портрета художника в юности»… Но это же и есть грехопадение, происки сатаны! Сатана отказывается служить.

Из хора вышла вперед пожилая женщина и запела: «Он пролил за меня Свою кровь на Голгофе»… Петь она умела. Слезы катились у меня по лицу. Наши души, мамина и моя, умирают. Вот если бы у нас был Бог, Иисус, кто-то, в кого можно верить, мы еще могли бы спастись и начать новую жизнь.

В июле меня покрестили в Ассамблее Христовой Истины. Мне даже было все равно, что проводил церемонию преподобный Томас, этот лицемер, который, поднимаясь за Старр по лестнице, раздевал ее глазами. Я зажмурилась, и он окунул меня в квадратном бассейне за зданием церкви. В носу защипало от хлорки. Я жаждала, чтобы Дух Святой вошел в меня и смыл скверну, хотела следовать Божьим заповедям. Я уже знала, куда приводит жизнь по своему разумению.

А потом праздновали крещение в местной кафешке – первый в жизни праздник в мою честь. Старр презентовала мне Библию в белом переплете из искусственной кожи, где отдельные абзацы были выделены красным. От Кароли и мальчиков я получила упаковку почтовой бумаги с изображением голубки, которая держала в клюве ленту с надписью «Хвали Господа». Я подозревала, что бумагу тоже выбрала Старр. Дядя Рэй подарил золотой крестик на цепочке, хотя считал, что я совсем спятила.

– Как ты веришь в это дерьмо? – прошептал он мне на ухо, помогая застегнуть цепочку.

Я приподняла волосы, чтобы ему было удобнее, и тихо ответила:

– Нужно же во что-то верить.

Теплая тяжелая рука коснулась шеи. Я смотрела в его доброе простое лицо, карие глаза и вдруг поняла, почувствовала, что ему хочется меня поцеловать. Он покраснел и отвернулся.

Дорогая Астрид!

ТЫ СОШЛА С УМА?! Я запрещаю тебе: 1) принимать крещение, 2) называть себя христианкой и 3) писать мне на этой идиотской бумаге. Ты не будешь подписываться «возрожденная во Христе»! Или ты не знаешь, что Бог мертв? Умер сто лет назад, потерял интерес к миру, ушел играть в гольф. Я воспитывала в тебе чувство собственного достоинства, а ты объявляешь, что отказываешься от всего ради какого-то Иисуса с рождественской открытки? Было бы смешно, если бы не было так отчаянно грустно.

И не смей просить меня принять Иисуса спасителем и омыть душу в крови Агнца. Не надейся ни на какое мое духовное перерождение! Я НИ О ЧЕМ не жалею. Любая хоть сколько-нибудь уважающая себя женщина поступила бы так же.

Природа зла и добра на все века останется одним из наиболее интригующих вопросов философии наряду с самим вопросом человеческого существования. Я не против, что ты решила над ними задуматься, я только против твоего подхода, отказа от разума. Если быть целеустремленным, быть центром собственной вселенной и жить по своим правилам – зло, то каждый художник, философ и самостоятельно мыслящий человек – зол. Потому что мы осмеливаемся смотреть своими глазами, а не изрыгать шаблонные фразы, позаимствованные у так называемых Отцов. Видеть самостоятельно значит похитить огонь у богов. Это предназначение человечества, двигатель нашей цивилизации.

Мои поздравления, Ева!

Мама.

Я молилась о ее духовном перерождении. Она убила человека, потому что он ее унизил, поколебал ее образ Валькирии, безупречной девы-воительницы, обнажил ее слабость и желание любви. И она отомстила. Я написала ей, что оправдывать себя легко и что она так поступила, потому что чувствовала себя жертвой. Если бы она на самом деле была сильной, то перетерпела бы унижение. Только Иисус наделяет нас силой противостоять греховному искушению.

В ответ она процитировала Люцифера из «Потерянного рая» Мильтона:

Что из того, что мы побеждены?По-прежнему непобедимы воляС обдуманною жаждою отмщеньяИ ненависть бесстрашная, и дух,Не знающий вовеки примиренья[6].

Дядя Рэй учил меня шахматам по книжке «Уроки игры от Бобби Фишера». Сам он выучился еще во Вьетнаме.

– Надо было как-то убить время, – пояснил он, тронув пальцами заостренный верх белой пешки.

Он сам вырезал фигуры: вьетнамских королей, Будд вместо слонов, коней с точеными мордами и причесанными гривами. Трудно было вообразить, сколько месяцев он терпеливо выстругивал их швейцарским складным ножом под разрывы снарядов.

Мне нравилась упорядоченность игры, холодный расчет, удовольствие размышления. Мы играли почти все вечера, когда Старр уезжала на собрания анонимных алкоголиков или кокаинистов или в группу по изучению Библии, а мальчишки смотрели телевизор. Дядя Рэй клал на ручку кресла трубку с травкой и курил, пока я обдумывала ход.

В тот вечер мальчики смотрели документальный фильм о животных. Самый младший, Оуэн, сосал большой палец, держа в руках мягкого игрушечного жирафа, а Питер накручивал на палец прядь волос. Дейви пояснял братьям происходящее на экране:

– Это Смоки, альфа-самец.

Свет от телевизора отражался в стеклах его очков.

Дядя Рэй смотрел на меня так, что сердце мое раскрывалось, точно лунный цветок. Я чувствовала его взгляд у себя на лице, шее, волосах, рассыпавшихся по плечам и меняющих цвет от картинки в телевизоре. Показывали снежные просторы и охотящихся парами волков со странными желтыми глазами. Я ощущала себя непроявленной фотографией – мой образ постепенно проступал под его взглядом.

Волки вцепились в шею оленю, сбили его с ног.

– Не надо! – Оуэн крепче сжал жирафа с разорванной шеей.

– Закон природы, – заметил Дейви.

– Полюбуйся! – указал Рэй слоном на экран. – Если бы Бог спас оленя, волк умер бы с голоду. Почему Он должен отдавать предпочтение одному человеку перед другим?

Рэй так до конца и не смирился с моим крещением.

– Хорошие страдают точно так же, как плохие. Можно быть святым-пресвятым и все равно подхватить чертову заразу или стать на противопехотную мину.

– Хоть какая-то опора, – отозвалась я, двигая крестик по цепочке. – Компас и карта.

– А что, если Бога нет?

– Тогда притворяешься, что есть, – разницы никакой.

Он потягивал трубку, наполняя комнату вонючим дымом. Я смотрела на доску.

– А что говорит твоя мать?

– «Более достойно – царить в Аду, чем быть слугою в Небе»[7].

– Вот это по мне!

Я не стала уточнять, что она зовет его дядюшкой Эрни. В сетчатую дверь доносилась песня сверчков. Я откинула волосы и пошла слоном на b6, угрожая его коню. Он смотрел на мою голую руку, плечо, губы, и я расцветала при мысли, что впервые в жизни кто-то находит меня красивой. Я не считала это преступлением перед Иисусом – все хотят чувствовать себя любимыми.

Под колесами захрустел гравий, «Торино» Старр въехал во двор. Раньше обычного. Я расстроилась. Рэй обращал на меня внимание, только когда ее не было дома, в остальное время я оставалась ребенком, как все. И что так рано? Обычно она до одиннадцати пила кофе с алкоголиками или обсуждала со старушками в церкви тринадцатый стих двадцатой главы Евангелия от Матфея.

– Вот дерьмо! – Дядя Рэй быстро убрал травку и трубку, и в ту же секунду сетчатая дверь распахнулась и громко щелкнула электрическая мухобойка.

Старр на секунду застыла у двери, оглядывая комнату. Мальчишки на диване завороженно глядели на экран. На ее лице появилось смущение, словно она сама не поняла, почему вернулась в неурочный час. Она уронила ключи, подняла их под взглядом дяди Рэя. Грудь чуть не вывалилась из глубокого овального выреза платья.

Улыбнулась, скинула туфли, устроилась на подлокотнике кресла и поцеловала Рэя, лизнув ему ухо.

– Отменили? – спросил он.

Была моя очередь ходить, но он не обращал внимания.

Она прижалась к его плечу, уперлась грудью ему в шею.

– Просто надоело слушать их нытье, все эти треклятые истории. – Она взяла в руки моего белого коня. – Обожаю шахматы! Почему ты меня не научишь, Рэй, детка?

– Я пытался, – проворковал он, поворачивая голову и целуя ее в грудь прямо у меня на глазах. – Не помнишь? Ты взбесилась и перевернула доску. – Он отобрал у нее коня и вернул его на е5.

– Тогда я пила.

– Могут ли белые взять черных за один ход? – повторил он вопрос из книги Бобби Фишера.

– Всего за один? – Она щекотала ему нос прядью волос. – Как-то не очень весело!

Я пошла резной фигуркой на f3:

– Мат.

Они целовались, а потом она велела мальчикам заканчивать и идти в постель, а сама увлекла дядю Рэя в спальню.

Всю ночь, лежа в спальнике с брыкающимися мустангами и лассо, я слышала смех и стук их кровати о стену. И думала, ревнуют ли родные дочери своих матерей и отцов, противно ли им, когда отцы целуют матерей, мнут им грудь. Сжала собственную маленькую грудь, горячую из-за спальника, и представила, какой она покажется чьей-то руке, представила, что у меня такое тело, как у Старр. Она была существом другого биологического вида: тонкая талия, круглые, как грейпфрут, груди и такой же круглый зад. Я вообразила, как раздеваюсь и мужчина смотрит на меня, как дядя Рэй – на нее.

До чего же жарко… Я расстегнула молнию, вытянулась сверху на горячей фланели.

Она даже ничего не скрывает, совсем не по-христиански. Всегда самые коротенькие шорты, обтягивающие блузки, джинсы, врезающиеся в лобок. Хотелось, чтобы и меня так желали, касались меня, как дядя Рэй – ее, как Барри – моей мамы.

Жаль, что Кароли не было дома. Она бы отпускала шуточки по поводу скрипящей кровати или дяди Рэя. «Того и гляди кондрашка хватит – все-таки почти пятьдесят, господи ты боже мой, если не помрет от натуги, считай, повезло! Они познакомились в клубе, когда Старр еще работала официанткой, а в такие места одни извращенцы и ходят!» Но Кароли по ночам пропадала. Вылезала в окно, как только Старр желала нам спокойной ночи, и отправлялась к друзьям на реку. Она никогда меня с собой не звала, и это задевало, хотя ее друзья мне все равно не нравились – злобно смеющиеся девчонки и неуклюжие хвастливые парни с бритыми головами.

Я вытащила руки из рукавов и потрогала под рубашкой кожу: волосы на ногах, гладкую внутреннюю поверхность бедер и влажное, резко пахнущее интимное место. Я трогала складки и представляла, как грубая рука, на которой не хватает пальцев, касается потайных закоулков моего тела. По другую сторону тонкой перегородки снова стукнула кровать.

Мать прислала список для чтения на лето – четыреста наименований: Колетт, Чинуа Ачебе, Мисима, Достоевский, Анаис Нин, Д.Г. Лоуренс, Генри Миллер… Я представила, как она лежит в кровати и перекатывает на языке их круглые, как бусины четок, имена. Старр порой возила нас в библиотеку. Ждала в машине и давала на все десять минут, грозя уехать без нас, если замешкаемся.

– Единственная книга, которая мне нужна, у меня уже есть, мисси!

Мы с Дейви сломя голову хватали книги, как на рождественской распродаже, а Питер и Оуэн с тоской крутились вокруг дедушки, который читал детям рассказы. Раньше, когда Рэй сидел дома, было лучше – он выбрасывал нас у библиотеки, шел пропустить пивка и возвращался через час или два. Малыши все это время слушали сказки.

Теперь Рэй плотничал в районе новой застройки. Я уже привыкла, что он всегда дома, и скучала. Это было его первое постоянное место с тех пор, как он работал учителем труда в средней школе в Санленде. Он повздорил с директором из-за того, что не встал на собрании, когда повторяли Клятву верности.

– Я воевал в гребаном Вьетнаме и получил «Пурпурное сердце» за ранение. А что сделал этот университетский говнюк? Герой хренов!

Его новый шеф жил в Мэриленде и плевал на Клятвы верности. Рэй получил место через знакомого. А мне в самый разгар лета пришлось целыми днями просиживать в трейлере, глядя, как Старр вяжет гигантский плед, на который точно пролилась радуга. Я читала и рисовала карандашом. Потом Рэй купил мне детский набор акварели, и я начала рисовать красками. Попытки обратить маму к Иисусу я оставила. Видимо, ей нужно самой к этому прийти. Все по воле Бога, как с Дмитрием в «Братьях Карамазовых» из ее списка для чтения.

Вместо писем я слала маме карандашные и акварельные рисунки: Старр в шортах и на каблуках поливает из шланга герань; Рэй с пивом любуется с крыльца закатом; мальчишки теплым ласковым вечером вспугнули фонариком сыча; комплект шахматных фигур; Рэй смотрит на доску, подперев кулаком подбородок; паркинсония в прохладные утренние часы; гремучая змея вытянулась на камне.

В то лето я рисовала для всех. Ящериц – для Питера, детей на белых жирафах и единорогах – для Оуэна, хищных беркутов, красноплечих канюков, соколов и кактусовых сычей, на дереве и в полете, – для Дейви, по фотографиям в журналах. Нарисовала оплечный портрет Кароли для ее парня и кое-что для Старр, в основном ангелочков и Иисуса, идущего по воде, а также ее саму в разных позах, в купальном костюме, в стиле послевоенных плакатов.

Дядя Рэй попросил нарисовать его машину, старенький изумрудный «Форд» с наклейкой «Охранное предприятие «Смит-Вессон» на бампере. Я нарисовала его ясным утром на фоне гор: аквамарин, оранжево-розовый и голубой.

Лето достигло апогея, когда подули как никогда сильные Санта-Ана. Пожары перекинулись через хребет и опалили склоны. Всего в миле от нас, а не где-то там на горизонте, как было в городе. В верховье реки тлели тысячи акров. Упакованные вещи лежали наготове в пикапе Рэя и багажнике «Торино». Ветра задували, точно ураган, площадь горения исчислялась квадратными милями, а в городе передавали сообщения о погромах. Дядя Рэй завел привычку после работы чистить на веранде оружие – пепел от пожаров тонким слоем облеплял все вокруг. Однажды он протянул мне маленькую «беретту», которая смотрелась в руке как игрушечная.

– Хочешь пострелять?

– Конечно!

Он не разрешал мальчишкам трогать оружие. Старр терпеть не могла пушки, хотя теперь, услышав про беспорядки, перестала пилить его на этот счет. Он взял баллончик с зеленой краской, нарисовал на доске человечка и, забавы ради, – телевизор у него в руках. Прислонил доску к олеандру на другом конце двора.

– Спер твой телик, Астрид! Пришей его!

Стрелять из маленькой «беретты» двадцать второго калибра было весело. Я попала четыре раза из девяти. Чтобы не путаться, Рэй заклеивал старые дырки лентой. В конце концов дал попробовать все: винтовку, короткоствольный полицейский «смит-вессон» тридцать восьмого калибра и даже помповый дробовик. Больше всего мне понравилась «беретта», хотя Рэй заявил, что «смит-вессон» лучше по «убойной силе». Он вкладывал его мне в руки, учил, как целиться и нажимать на спусковой крючок. «Смит и вессон» оказался самым заковыристым – надо обязательно держать на вытянутых руках, иначе из-за сильной отдачи врежет по лицу.

У каждого оружия было свое предназначение, как у молотка или отвертки. Винтовка – для охоты, «беретта» – для потенциально опасных ситуаций в баре, на свидании или при встрече со своим бывшим. Рэй называл все это «близкой пальбой». Дробовик – для охраны дома.

– Назад, внучата! – по-стариковски хрипел он, и мы прятались у него за спиной, а он поливал дробью олеандры.

А «смит-вессон»?

– Тридцать восьмой калибр – только для одного: убить любовника!

Я воображала себя девушкой в израильской армии, в шортах, на горячем ветру, с пистолетом в вытянутых руках. Непривычно было ощущать на себе взгляд Рэя. Я не могла полностью сосредоточиться на мишени. Его глаза отвлекали меня от банки с колой, в которую я целилась.

Вот что значит быть красивой, думала я. Вот что чувствовала мама! Глаза, сбивающие тебя с траектории полета. Я одновременно сосредоточивалась на мишени и ощущала свои босые ступни на пыльном дворе, крепнущие ноги, грудь в новом лифчике, длинные загорелые руки, белые волосы на горячем ветру. Я чувствовала, что красива и в то же время – что мне помешали. Не привыкла к таким сложностям.

Глава 7

В ноябре с его синими сумерками и золотистыми от солнечных лучей валунами мне исполнилось четырнадцать. Старр закатила вечеринку с клоунскими колпаками, серпантином и пригласила парня Кароли и даже моего соцработника, пикового валета. Был магазинный торт с фигуркой гавайской танцовщицы в дикарской юбочке и моим именем синими буквами, и все пели «С днем рожденья тебя!». На торте стояла толстая свеча, которая никак не гасла, так что желание мое не сбылось. А загадывала я, чтобы всегда было так, как сейчас: жизнь – праздник в мою честь.

Кароли купила мне зеркальце для косметички, а Оуэн и Питер подарили ящерицу в банке с ленточкой. От Дейви я получила большой лист картона, на котором он лентой приклеил помет разных животных и рядом отпечатанные на ксероксе образцы их следов с аккуратными надписями. Старр презентовала зеленый тянущийся свитер, а соцработник вручил набор заколок для волос со стразами.