Поправки

Рекламная кампания вроде «Давай, девчонка!», хитроумно навязывающая собственные ценности, вполне могла запутать первокурсников, еще не овладевших оружием критики – анализом и стойкостью. Чип и хотел, и слегка опасался узнать, как далеко продвинулись его студенты. Не считая Мелиссы, подававшей очень разумные и крепко написанные рефераты, все остальные как попугаи твердили заученные на занятиях фразы. С каждым годом новички, похоже, становились чуть менее восприимчивы к основам теории. С каждым годом миг озарения, миг достижения критической массы, наступал чуть позже. Конец семестра все приближался, а Чип по-прежнему не был уверен, что хоть один студент, кроме Мелиссы, вправду понял, как следует критиковать массовую культуру.

И погода ему отнюдь не помогала. Как только он поднял шторы, в аудиторию хлынул прямо-таки пляжный свет. Летняя истома льнула к обнаженным рукам и ногам юношей и девушек.

Миниатюрная молодая женщина по имени Хилтон, чем-то похожая на чихуахуа, объявила, что в самом деле «смело» и «интересно, право же, интересно», что Челси умерла от рака, а не выздоровела, как обычно бывает в рекламе.

Чип выдержал паузу в надежде услышать, что именно этот просчитанный «революционный» поворот сюжета и создал ролику неслыханную популярность. Обычно можно было рассчитывать, что такую реплику подаст из первого ряда Мелисса, но сегодня она пристроилась возле Чада и уронила голову на стол. Обычно Чип призывал сонь к порядку. Однако сейчас ему не хотелось окликать Мелиссу – как бы голос не дрогнул.

Выдавив из себя улыбку, он сказал:

– На случай, если прошлую осень вы провели на другой планете, напоминаю: «Нилсен медиа рисёрч» пошла на «революционный» шаг и отдельно оценила рейтинг шестого эпизода. Впервые был проведен рейтинг рекламы. Поскольку же «Нилсен» включила ее в рейтинг, при новом показе в ноябре ей фактически была гарантирована широчайшая аудитория. Вспомните также, что «Нилсен» проводила рейтинг сразу после того, как газеты и радиопрограммы целую неделю шумели насчет «революционного» поворота сюжета со смертью Челси, а в интернете распространялся слух, будто Челси – реальный человек и действительно умерла. Невероятно, но сотни тысяч зрителей поверили в это, ведь специалисты из «Бит-сайколоджи» сфабриковали и медицинскую карту Челси, и ее биографию и разместили их в Сети. Итак, я задаю Хилтон вопрос: насколько «смелым» является такой без промаха бьющий прием в рекламной кампании?

– Все же они рисковали, – сказала Хилтон. – Смерть – негатив, это могло сработать против них.

Чип снова ждал, чтобы кто-нибудь, все равно кто, принял его сторону в споре, и не дождался.

– Значит, стопроцентно циничная стратегия, если с ней сопряжен финансовый риск, становится актом творческой смелости? – спросил он.

Бригада газонокосильщиков переместилась на лужайку под окнами аудитории, окутывая все и вся ровным густым гулом. И солнце светило так ярко!

Чип не сдавался: разве правдоподобно, чтобы владелица небольшой фирмы тратила собственные деньги на лечение подчиненной?

Одна студентка заметила, что босс, у которого она работала прошлым летом, был очень щедрым и вообще прекрасным человеком.

Чад молча отпихивал щекочущие Мелиссины пальчики, а сам свободной рукой вел атаку на обнаженную кожу у нее над пупком.

– Чад? – обратился к нему Чип.

Чад (надо же!) на сей раз имел что сказать, и вопрос даже не пришлось повторять.

– В общем, это же одна конкретная фирма, – сказал он. – Может, другая начальница совсем не такая классная. Но эта – просто супер. Никто ведь не говорит, будто так повсюду, верно?

Чип попытался поднять вопрос об ответственности искусства за типичность, но и эта попытка «скончалась в пути».

– Ладно, подведем итоги. Мы считаем, что такая реклама полезна для культуры и для страны. Так?

В раскаленной солнцем комнате нерешительно закивали.

– Мелисса, – произнес Чип, – мы не слышали вашего мнения.

Мелисса оторвала голову от стола, оставила в покое Чада и, прищурившись, взглянула на Чипа.

– Да, – сказала она.

– Что – «да»?

– Эта реклама полезна для культуры и для страны.

Чип глубоко вздохнул от обиды.

– Отлично. Спасибо. Ваше мнение принято.

– Можно подумать, вас интересует мое мнение.

– Не понял.

– Можно подумать, вас интересует чье-либо мнение, если оно не совпадает с вашим.

– Речь не о мнениях, – возразил Чип. – Вы должны освоить критический аппарат для разбора текстуальных артефактов. Вот чему я пытаюсь вас научить.

– Мне так не кажется, – продолжала Мелисса. – Вы пытаетесь научить нас ненавидеть то, что ненавидите сами. Вы ведь ненавидите рекламу, верно? Прямо-таки исходите ненавистью, это же слышно в каждом вашем слове.

Остальные студенты жадно прислушивались. Роман Мелиссы с Чадом скорее понизил акции Чада, нежели повысил Мелиссины, но сейчас девушка нападала на Чипа как равная, как рассерженный взрослый человек, а не как студентка, и аудитория навострила уши.

– Да, я ненавижу рекламу, – признал Чип, – но не в этом…

– В этом! – отрезала Мелисса.

– Почему вы ее ненавидите? – подхватил Чад.

– Да, скажите, почему вы ее ненавидите! – тявкнула малютка Хилтон.

Чип покосился на стенные часы. Еще шесть минут до конца семинара и семестра. Он провел рукой по волосам, обвел взглядом аудиторию, словно надеясь найти союзника, но студенты уже учуяли запах крови.

– Против «Y корпорейшн» в настоящее время ведутся три процесса о нарушении антимонопольного законодательства, – начал он. – Прибыли корпорации за прошлый год превысили валовой национальный доход такого, например, государства, как Италия. А теперь, чтобы выжать денежки из единственной демографической группы, еще не охваченной их продукцией, они развернули рекламную кампанию, эксплуатирующую страх женщин перед раком груди и их сочувствие к жертвам болезни. Да, Мелисса?

– Это вовсе не цинично.

– А как еще, если не цинично?

– Этот ролик превозносит работающую женщину, – заявила Мелисса. – Помогает собрать деньги на поиски лекарства от рака. Учит нас регулярно обследовать грудь и обращаться за помощью, если понадобится. Дает нам возможность почувствовать, что мы тоже можем овладеть компьютерной технологией, что это не сугубо «мужское дело».

– Хорошо, – отозвался Чип, – но ведь проблема не в том, будем ли мы бороться с раком груди, а в том, какое отношение рак груди имеет к продаже офисного оборудования.

Чад отважно выступил на защиту Мелиссы.

– В этом вся суть рекламной кампании: доступ к информации может спасти вам жизнь.

– Значит, если «Пицца-хат» рядом с ломтиками острого перчика поместит небольшой слоган, призывающий мужчин проверять, нет ли уплотнения в яичках, то она может объявить себя участником отважной и славной борьбы против рака?

– Почему бы и нет? – сказал Чад.

– Неужели никто ничего не имеет против?

Никто ничего не имел. Мелисса ссутулилась, скрестив руки на груди, на лице у нее читалась мрачная ирония. Чипу казалось – быть может, несправедливо, – что за пять минут она уничтожила плоды целого семестра педагогической работы.

– Ладно, подумайте о том, что «Давай, девчонка!» и снимать бы не стали, если б корпорация Y не имела товара на продажу. Учтите, что у менеджеров Y одна задача: взвинтить до небес курс своих акций и в тридцать два года выйти на пенсию, а цель тех, кто владеет акциями (его брат Гари и невестка Кэролайн держали большой пакет акций корпорации Y), построить себе дом больше прежнего, и купить джип побольше, и заграбастать еще большую долю ограниченных мировых ресурсов.

– Что плохого в том, что люди зарабатывают? – возмутилась Мелисса. – Почему делать деньги – по определению плохо?

– Бодрийяр возразил бы, что рекламная кампания вроде «Давай, девчонка!» преступна уже потому, что отделяет означающее от означаемого, – сказал Чип. – Образ плачущей женщины уже означает не только скорбь, он еще означает:

«Покупайте офисное оборудование». Он означает: «Наши боссы заботятся о нас».

На часах половина третьего. Чип умолк, ожидая звонка, знаменующего конец семестра.

– Прошу прощения, – сказала Мелисса, – но все это – полная чушь!

– Что – чушь? – переспросил Чип.

– Весь этот курс, – сказала она. – Каждую неделю – полная чушь! Критики один за другим заламывают руки: ах-ах, упадок критического сознания! Никто из них не в состоянии толком объяснить, в чем дело, но они точно знают: все ужас как плохо! «Корпоративный» – бранное слово для любого из них, а уж если кто получает от жизни удовольствие, богатеет – вовсе кошмар! Только и твердят: конец того и смерть сего. Мол, люди, считающие себя свободными, «на самом деле» не свободны. А те, кто считал себя счастливыми, «на самом деле» вовсе не счастливы. Вдобавок, ах-ах, нет никакой возможности для радикальной критики общества, хотя что именно в обществе так уж фундаментально плохо и почему нам требуется такая радикальная критика, никто из них сказать не может. До чего типично, до чего характерно, что вы ненавидите рекламу! – заявила она Чипу в ту самую минуту, когда в корпусе имени Рота наконец-то зазвенел звонок. – У нас в стране постоянно улучшается ситуация для всех, для женщин, для цветных, для геев и лесбиянок, люди становятся все более открытыми и интегрируются в общество, а вас волнует только дурацкая, надуманная проблема соотношения означаемого и означающего! Единственное, в чем вы можете упрекнуть этот ролик, который приносит женщинам столько пользы, – а вам непременно надо в чем-то его упрекнуть, потому что все на свете обязательно должно быть плохо, – так только в том, что люди работают на корпорацию и богатеют, а это почему-то дурно. Да, черт побери, я знаю, что уже был звонок! – И она захлопнула свою тетрадь.

– Ладно, – вздохнул Чип. – Что ж, на этой ноте… Вы прошли обязательный курс по гуманитарным предметам. Желаю хорошо провести лето.

Он не сумел подавить нотку горечи в голосе и, склонившись над видеоплеером, принялся перематывать «Давай, девчонка!», якобы что-то налаживая и бесцельно щелкая кнопками. Затылком он чувствовал, как несколько студентов потоптались у него за спиной, может, хотели поблагодарить за усердие, с которым он их учил, сказать, что курс им понравился, но Чип не поднимал головы, пока аудитория не опустела. Тогда он пошел к себе на Тилтон-Ледж и напился.

Упреки Мелиссы задели его за живое. Раньше Чип не отдавал себе отчета в том, насколько всерьез он воспринял отцовский наказ делать «полезную для общества работу». Критика больной культуры, пусть даже критика ничего не могла изменить, всегда казалась ему достойным занятием. Но что, если болезнь вовсе не была болезнью, что, если великий материалистический уклад, то бишь техника, ненасытное потребление, прогресс медицины, в самом деле повышали качество жизни ранее угнетенных слоев, что, если только белых мужчин-гетеросексуалов вроде Чипа тошнило от этого уклада? В таком случае его критика лишалась даже теоретической ценности. Полная чушь, как выразилась Мелисса.

Упав духом, не имея сил сесть за новую книгу, которой он собирался посвятить лето, Чип купил дорогущий билет до Лондона, оттуда автостопом добрался до Эдинбурга и загостился у шотландской специалистки по перформансу, которая прошлой зимой читала в Д. лекции и иллюстрировала их своими выступлениями. В конце концов приятель специалистки по перформансу заявил ему: «Пора в путь, парень». И Чип пустился в путь с рюкзаком, набитым томами Хайдеггера и Витгенштейна, которых не мог читать от одиночества и тоски. Ему претила мысль, что он не способен обходиться без женщины, однако после того, как Руфи его бросила, он ни с кем не спал. Чип был единственным за всю историю Д. преподавателем-мужчиной, читавшим теорию феминизма, и хорошо понимал, насколько важно для женщин не отождествлять «успех» с «наличием мужчины», а «поражение» с «отсутствием мужчины», однако он был одиноким нормальным мужчиной, а одинокий нормальный мужчина не располагает утешительной теорией маскулинизма, чтобы выпутаться из этого противоречия, источника женоненавистничества:

– чувствовать себя так, словно без женщины обойтись невозможно, – признак слабости;

– и тем не менее без женщины мужчина утрачивает уверенность в своей силе и особом статусе, каковая – к добру или худу – составляет основу его гендерной самоидентификации.

Иной раз по утрам, среди зеленых, спрыснутых дождем шотландских пейзажей, Чипу казалось, что он вот-вот вырвется из лап этого противоречия и вновь обретет самодостаточность и цель жизни, но в четыре часа дня он уже пил пиво на железнодорожной станции, закусывая чипсами с майонезом и подмигивая девицам из восточно-американских колледжей. Неуверенность в себе и неспособность воспроизвести акцент жителей Глазго, от которого у американочек подгибались коленки, мешали Чипу превратиться в записного соблазнителя. На его счету был один только гол: юная девица-хиппи из Орегона, с пятнами кетчупа на блузке. От ее волос шел до того густой запах, что большую часть той ночи Чипу пришлось дышать ртом.

По возвращении в Коннектикут эти неудачи казались уже скорее забавными, нежели жалкими, и Чип принялся подшучивать на свой счет перед друзьями-неудачниками. Вероятно, думал он, шотландскую тоску на него нагнала жирная пища. Тошнота подкатывала к горлу, стоило представить себе лоснящиеся края подрумяненной рыбки – как бишь она называлась? – сизоватые полукружья насыщенных липидами чипсов, запах кипящего масла и волосатой девчонки или даже просто услышать слова: «Ферт-оф-Форт»[13].

На еженедельных фермерских ярмарках поблизости от Д. он покупал теперь экологически чистые томаты, белые баклажаны, тонкокожие золотистые сливы. Он ел руколу (старики фермеры называют ее сурепкой), такую забористую, что на глазах выступали слезы, словно при чтении отрывка из Торо[14]. Вернувшись к здоровому образу жизни, Чип вспомнил и о самодисциплине. Отлучил себя от алкоголя, крепче спал, меньше пил кофе, дважды в неделю посещал университетский гимнастический зал. Прочел-таки треклятого Хайдеггера и каждое утро делал приседания. Другие виды самосовершенствования легли в общую картину, словно кусочки мозаики, и какое-то время Чип блаженствовал на манер Торо, тем более что прохладная, способствующая прилежному труду погода возвратилась в долину Свалки. В перерыве теннисного матча Джим Левитон заверил Чипа, что утверждение его в должности постоянного профессора – сущая формальность и Вендла О’Фаллон, другой перспективный сотрудник литературоведческой кафедры, ему не конкурент. Осенью Чипу предстояло вести курс поэзии Возрождения и семинар по Шекспиру: ни то ни другое не требовало пересмотра прежних позиций. Препоясав чресла перед последним этапом восхождения на вершину под названием «Постоянная профессорская ставка», Чип тем не менее рад был услышать, что путешествие окажется несложным; в конечном счете без женщин его жизнь стала даже счастливее.

Однажды в пятницу, в сентябре, он сидел дома и готовил на ужин брокколи, тыкву и свежую треску, предвкушая вечер за проверкой экзаменационных рефератов, как вдруг мимо кухонного окна проследовала пара ног. Чип узнал эту танцующую походку: так ходит Мелисса. Она не могла пройти мимо изгороди, не пробежавшись по ней пальцами. Она била в коридорах чечетку и играла в «классики». Ходила задом наперед и боком, скакала, подпрыгивала.

В дверь Мелисса постучалась весьма решительно. Сквозь сетку Чип разглядел у нее в руках тарелку с покрытым розовой глазурью печеньем.

– Да! В чем дело? – сказал он.

Мелисса подняла тарелку на ладонях.

– Печенье к чаю. Я подумала, именно сейчас вам необходимо печенье.

По натуре не склонный к театральности, Чип не знал, как вести себя в подобных ситуациях.

– Зачем вы принесли мне печенье? – спросил он.

Мелисса опустилась на колени и поставила тарелку на коврик среди обратившихся в прах ошметков плюща и тюльпанов.

– Я оставлю печенье здесь. Можете делать с ним что угодно. Всего доброго! – Раскинув руки и пританцовывая, она сбежала по ступенькам и на цыпочках упорхнула по мощеной дорожке.

Чип возобновил поединок с тресковым филе, посреди которого вился красно-бурый хрящ, каковой он твердо решил удалить, только никак не мог за него уцепиться – пальцы скользили.

– Да пошла ты! – буркнул он, бросая нож в раковину.

Печенье истекало маслом, и глазурь тоже была сливочная. Вымыв руки и открыв бутылку шардоне, Чип съел четыре штуки, а рыбу так и убрал в холодильник. Корочки перепеченной тыквы здорово смахивали на резиновый ниппель. Cent Ans de Cinéma Erotique[15], весьма поучительный фильм, несколько месяцев безропотно томившийся на полке, внезапно потребовал полного и незамедлительного внимания. Чип опустил шторы, пил вино и кончал снова и снова, а перед сном съел еще два печенья, в которых обнаружилась мята – легкий сливочный привкус мяты.

Наутро он уже в семь был на ногах и сделал четыреста приседаний. Cent Ans de Cinéma Erotique он искупал в помоях, сделав, как говорится, «непожароопасным». (Так он поступал с сигаретами и немало пачек перевел, пока избавился от вредной привычки.) «С какой стати нож валяется в раковине?» – Чип не узнавал собственного голоса.

В своем кабинете в корпусе имени Рота он засел за рефераты. На полях одной из работ написал: «Возможно, шекспировская Крессида повлияла на выбор тойотовской торговой марки, однако требуются более убедительные доводы, чтобы доказать, что тойотовская «Крессида» повлияла на шекспировский текст». Это замечание он смягчил восклицательным знаком. А препарируя безнадежно слабые работы, не ленился рисовать улыбающиеся рожицы.

«Правописание!» – укорил он студентку, на восьми страниц кряду писавшую «Тролий» вместо «Троил».

И масса смягчающих вопросительных знаков. Возле фразы «Тут Шекспир доказывает, что Фуко[16] был абсолютно прав, говоря об исторической морали» Чип написал: «Переформулировать? Например: «Здесь шекспировский текст как бы предвосхищает Фуко (лучше: Ницше) …»?

Спустя пять недель и десять, не то пятнадцать тысяч студенческих ошибок он все еще правил рефераты, когда ветреным вечером после Хеллоуина кто-то поскребся в дверь кабинета. Распахнув дверь, Чип обнаружил на дверной ручке сюрпризный мешок из дешевого магазина. Доставившая этот мешок Мелисса Пакетт спешно удалялась по коридору.

– Что это значит? – спросил он.

– Стараюсь помириться, – ответила она.

– Спасибо, конечно, – сказал он. – Но я не понимаю…

Мелисса вернулась. На ней был белый малярный комбинезон, теплая фуфайка с длинными рукавами и пронзительно-розовые носки.

– Играла в «кошелек или жизнь». Это примерно пятая часть моей добычи.

Мелисса подошла ближе, Чип попятился. Войдя следом за ним в кабинет, она покружила на цыпочках, читая названия на корешках книг. Чип прислонился к столу, оборонительно скрестил руки на груди.

– Я изучаю у Вендлы теорию феминизма, – сообщила Мелисса.

– Логично. Раз уж вы отвергли устаревшую патриархальную традицию теории критики…

– Вот именно, – подхватила Мелисса. – Увы, ее семинар такой жалкий. Кто занимался в прошлом году у вас, говорят, было здорово, а у Вендлы мы сидим и рассуждаем о чувствах. Раз устаревшая теория толковала о рассудке, новая истинная теория, само собой, обязана говорить о сердце. Сомневаюсь, чтобы она прочла всю литературу, которую нам задает.

В приоткрытую дверь Чип видел дверь кабинета Вендлы О’Фаллон, обклеенную исключительно «позитивными» плакатами и лозунгами: Бетти Фридан[17], год 1965; сияющие улыбками гватемальские крестьянки; ликующая звезда женского футбола; плакат с Вирджинией Вулф[18], выпущенный английской пивной фирмой и украшенный надписью «Долой господствующую парадигму». Все это наводило на Чипа уныние, напоминая ему о бывшей подружке, Тори Тиммелман. А уж любовь к постерам вообще вызывала у него возмущение: мы что, подростки-недоучки?! Это детская?!

– Стало быть, – сказал Чип, – хоть вы и сочли мой семинар полной чушью, эта чушь по сравнению с ее была классом выше?

Мелисса покраснела.

– Конечно! Как преподаватель вы куда лучше. Я многому у вас научилась. Вот что я хотела вам сказать.

– Будем считать, сказали.

– Понимаете, мои родители в апреле разошлись. – Мелисса бросилась на Чипов казенный кожаный диван, приняла расслабленную позу, точно на кушетке психотерапевта. – Сперва мне здорово нравилось, что вы так резко выступаете против корпораций, а потом меня вдруг заело, заело по-настоящему. Взять, к примеру, моих родителей – у них полно денег, но они вовсе не плохие люди, хоть мой отец и живет сейчас с этой особой, с Вики, которая всего года на четыре старше меня. Он по-прежнему любит маму, я уверена. Когда я уехала из дома, их отношения чуточку поостыли, но я знаю: он ее любит.

– В колледже действует несколько видов психологической помощи, – скрестив руки на груди, напомнил Чип. – Как раз для студентов, переживающих подобные трудности.

– Спасибо. Вообще-то со мной все в порядке, если не считать, что напоследок я нагрубила вам в аудитории. – Зацепившись каблуками за подлокотники дивана, Мелисса сбросила туфли на пол. Чип заметил, что из-под комбинезона, по обе стороны нагрудника, проступили мягкие складки теплой фуфайки.

– Детство у меня было чудесное, – продолжала она. – Родители были моими лучшими друзьями. До седьмого класса я воспитывалась дома. Мама училась в медицинском колледже в Нью-Хейвене, а папа гастролировал с панк-оркестром «Номатикс». Когда мама впервые в жизни пошла на шоу панков, она вышла с концерта под руку с отцом и в результате очутилась в его номере в гостинице. Она бросила учебу, он – «Номатикс», и с тех пор они не разлучались. Так романтично. Мой отец получил кой-какие деньги из трастового фонда, и распорядились они ими просто гениально. На рынок тогда как раз вышли всякие новые компании, моя мама интересовалась биоинженерией и читала «Джей-эй-эм-эй»[19], а Том – мой отец – разбирался в цифрах, так что они сумели успешно вложить деньги. Клэр – моя мама – сидела со мной дома, мы много общались, я освоила школьную программу, и мы всегда были вместе, все трое. Они были так… так влюблены друг в друга. По выходным всегда устраивали вечеринки. А потом нам пришло в голову: мы же знаем всех и разбираемся в финансах, почему бы нам не организовать взаимный фонд? Мы так и сделали. И вы просто не поверите! Этот фонд до сих пор в верхней строке – «Уэстпортфолио биофонд-40». Потом, когда конкуренция возросла, мы основали еще несколько фондов. Ведь нужно предложить клиентам полный спектр услуг. Так, во всяком случае, говорили Тому корпоративные вкладчики. Вот он и организовал эти другие фонды, но они, увы, оказались не очень-то прибыльными. Думаю, в этом и коренятся нелады между ним и Клэр, потому что ее фонд, «Биофонд-40», где она всем заправляет, по-прежнему в порядке. Теперь сердце у мамы разбито, она в депрессии, сидит дома, никуда не выходит. А Том хочет, чтобы я познакомилась с этой Вики, она-де «очень забавная» и катается на роликовых коньках. Но мы же все понимаем: папа и мама созданы друг для друга. Они идеально друг друга дополняют. И мне кажется, если б вы знали, как это клево – создать новую компанию, чтобы деньги текли рекой, и как все это романтично, вы бы не судили так, сплеча.

– Возможно, – кивнул Чип.

– В общем, по-моему, с вами можно поговорить. В целом я справляюсь, но мне все-таки нужна дружеская поддержка.

– Как насчет Чада? – спросил Чип.

– Он милый мальчик. В самый раз на три уик-энда. – Спустив ногу с дивана, Мелисса пристроила ступню на ноге Чипа, поближе к бедру. – По большому счету трудно представить себе более несовместимую пару, чем он и я.

Сквозь ткань джинсов Чип ощущал нарочитое шевеление ее пальчиков. Стол мешал ему изменить позу, освободиться из ловушки, пришлось ухватить Мелиссу за щиколотку и водворить ее ногу обратно на диван. Но розовая ступня тут же подцепила Чипа за локоть, притянула к себе. Все это выглядело игриво и невинно, однако дверь была открыта, в кабинете горел свет, шторы он не опускал, а в коридоре кто-то находился.

– Правила, – сказал он, высвобождаясь. – Существуют правила.

Мелисса скатилась с дивана, встала на ноги и подошла вплотную к Чипу.

– Глупые правила, – сказала она. – Если человек тебе небезразличен…

Чип отступил к двери. В коридоре возле помещения кафедры крошечная женщина в голубой униформе, с непроницаемым тольтекским лицом, включила пылесос.

– Правила положено соблюдать, – решительно сказал он.

– Значит, даже обнять вас нельзя?

– Совершенно верно.

– Как глупо. – Мелисса сунула ноги в туфли, подошла к Чипу, замершему у двери, чмокнула его в щеку возле уха. – Ну ладно, пока.

Он следил, как она танцующим шагом скользит по коридору и исчезает из виду. Хлопнула дверь на пожарную лестницу. Тщательно проанализировав каждое свое слово, Чип выставил себе высший балл за корректность. Но когда он вернулся на Тилтон-Ледж, где перегорел последний фонарь, его захлестнула тоска. Чтобы стереть ощутимое воспоминание о поцелуе Мелиссы и прикосновении теплой стопы, он позвонил в Нью-Йорк старому приятелю по колледжу и договорился встретиться назавтра за ланчем. Вытащил Cent Ans de Cinéma Erotique из шкафа, куда именно на такой случай спрятал кассету после «купания» в раковине. Пленка поддавалась воспроизведению, но на экране сыпал снежок, когда же дошло до первой страстной сцены, в отеле, с распутной горничной, снежок перешел в буран, а потом экран и вовсе посинел. Видеоплеер издал тонкий, сухой кашель, словно говоря: «Воздуха, воздуха!» Пленка вылезла из кассеты, опутала внутренности плеера. Чип извлек кассету и несколько пригоршней пленки в придачу, и тут что-то окончательно сломалось – плеер выплюнул пластмассовую бобышку. Ладно, бывает и хуже, только вот поездка в Шотландию вконец разорила Чипа и купить новый видак было не на что.