Искусство любить

Большинство людей даже не осознают свой потребности в подчинении. Они питают иллюзию, будто следуют собственным идеям и склонностям, будто они – индивидуальности и сформировали свои мнения в результате собственных размышлений, и просто случайно получилось так, что их мысли совпадают с мыслями большинства. Консенсус служит доказательством правильности их взглядов. Поскольку все же имеется потребность в том, чтобы ощущать себя индивидуальностью, она удовлетворяется за счет мелких индивидуальных различий: инициалов на сумке или свитере, бейджика на банковском служащем, принадлежности к демократической, а не республиканской партии, к болельщикам той или иной спортивной команды. И даже рекламный слоган «Не такое, как у всех» демонстрирует эту трогательную потребность в отличиях, когда на самом деле их почти не осталось.

Авторитарные системы используют угрозы и террор для воспитания в духе конформизма, а в демократических странах той же цели служат убеждение и пропаганда.

Такая растущая тенденция к уничтожению различий тесно связана с концепцией равенства в том виде, в каком она развилась в большинстве передовых индустриальных стран. Равенство в религиозном смысле означало, что все мы – дети Бога, все разделяем божеско-человеческую сущность, все мы – одно. Оно означало также, что сами различия между людьми должны уважаться, что хотя мы и вправду одно, верно и то, что каждый из нас – уникальное существо, самостоятельный космос. Такое убеждение в уникальности индивида выражается, например, в талмудическом утверждении, что тот, кто спасает единственную жизнь, спасает целый мир; а кто уничтожает единственную жизнь, уничтожает целый мир. Равенство как условие развития индивидуальности было также смыслом философских концепций в эпоху Просвещения. Это яснее всего сформулировал Кант: ни один человек не должен служить средством достижения цели для другого человека; все люди равны в том, что они – цель, и только цель, и никакие не средства друг для друга. Следуя идеям Просвещения, мыслители-социалисты, представители разных школ, определяли равенство как освобождение от эксплуатации, использования человека человеком независимо от того, было ли такое использование жестоким или «гуманным».

…люди хотят подчиняться в гораздо большей степени, чем они к этому принуждаются, во всяком случае, в западных демократических странах.

…ни один человек не должен служить средством достижения цели для другого человека…

В современном капиталистическом обществе значение равенства трансформировалось. Под равенством стало пониматься равенство автоматов – людей, утративших свою индивидуальность. Равенство сегодня означает одинаковость, а не уникальность. Это одинаковость абстракций, одинаковость людей, работающих на одинаковых рабочих местах, одинаково развлекающихся, читающих одинаковые газеты, одинаково чувствующих и думающих. В этом отношении следует с определенным скептицизмом смотреть на некоторые достижения, обычно восхваляемые как признаки прогресса, такие, например, как равноправие женщин. Нет нужды говорить, что я не высказываюсь против него, однако нельзя обманываться позитивными аспектами движения к равенству. Это часть тенденции к уничтожению различий. Именно этой ценой покупается равенство: женщины равны с мужчинами, потому что они больше не отличаются от них. Утверждение философии века Просвещения, что «душа не имеет пола», сегодня овладело умами. Полярность полов исчезает, и вместе с ней исчезает эротическая любовь, основывающаяся на этой полярности. Мужчины и женщины делаются одинаковыми, а неравными как противоположные полюса. Современное общество проповедует такой идеал обезличенного равенства, поскольку нуждается в человеческих атомах, не отличающихся друг от друга, чтобы заставить их функционировать в массовых скоплениях гладко и без трения; все обязаны выполнять одинаковые команды, хотя каждый убежден, что следует собственным желаниям. Точно так же, как современное массовое производство требует стандартизации продукции, социальные процессы требуют стандартизации людей, и эта стандартизация называется у нас «равенством».

Полярность полов исчезает, и вместе с ней исчезает эротическая любовь, основывающаяся на этой полярности. Мужчины и женщины делаются одинаковыми, а неравными как противоположные полюса.

Объединение на почве конформизма не является ни интенсивным, ни насильственным; это спокойный процесс, диктуемый рутиной, и именно по этой причине часто оказывающийся недостаточным для снятия тревоги, порожденной отчуждением. Распространенность алкоголизма, наркомании, самоубийств и одержимости сексом в современном западном обществе является симптомом относительной неудачи стадного конформизма. Более того, данное решение проблемы касается больше ума, чем тела, и по этой причине проигрывает по сравнению с оргиастическими состояниями. Стадный конформизм обладает всего одним преимуществом: он постоянен, а не судорожен. Индивид включается в схему конформизма в возрасте трех-четырех лет и впоследствии уже никогда не теряет контакта со стадом. Даже его похороны, на которые он смотрит как на последнее для себя важное социальное событие, находятся в строгом соответствии с общепринятыми требованиями.

Индивид включается в схему конформизма в возрасте трех-четырех лет и впоследствии уже никогда не теряет контакта со стадом.

В добавление к конформизму как способу унять тревогу порождаемую изоляцией, следует учитывать еще один фактор современной жизни: роль рутины на работе и в развлечениях. Человек прирастает к станку или стулу с девяти до пяти, он – часть рабочей силы на производстве или клерк в бюрократическом учреждении. Он не проявляет инициативы, его обязанности жестко диктуются ему той организацией, на которую он работает; нет сколь-нибудь существенной разницы между высоко поднявшимися по служебной лестнице и находящимися в самом низу. Все они выполняют задачи, продиктованные структурой данной организации, с предписанной скоростью и предписанным способом. Даже их чувства строго нормативны: жизнерадостность, терпимость, надежность, амбициозность, способность сработаться с кем угодно без трений. В их развлечениях также царит рутина, хоть и не выражающаяся столь жестко. Книги отбираются клубами читателей, кинофильмы определяются владельцами киностудий или кинотеатров и оплаченной ими рекламой. Остальное тоже унифицировано: воскресная поездка на машине, просмотр телепередач, игра в карты, вечеринки. От рождения до смерти, от понедельника до понедельника, с утра до вечера – все действия рутинны и соответствуют заведенному распорядку. Как может индивид, запутавшийся в этой сети, не забыть, что он человек, уникальная личность и хозяин своей единственной жизни, с ее надеждами и разочарованиями, печалями и страхами, с жаждой любви и боязнью пустоты и изоляции?

Третий путь к достижению единения заключается в творческой деятельности, будь то художника или ремесленника. При любом виде творчества личность объединяет себя в творческом процессе с материалом, который представляет собой внешний мир. Делает ли столяр стол или ювелир украшение, выращивает ли крестьянин урожай или художник рисует картину, в любой творческой деятельности работник и его объект делаются едины, и человек связывает себя с миром в созидательном процессе. Это характерно именно и только для созидательной деятельности – деятельности, которую я сам планирую, произвожу и вижу результат своего труда. В современном трудовом процессе клерка или рабочего у бесконечной ленты конвейера мало что остается от этого объединяющего свойства работы. Работник становится придатком машины или бюрократического механизма. Он перестает быть собой; поэтому никакого единения, помимо конформизма, не возникает.

Единение, достигаемое в ходе созидательной деятельности, не является межличностным; единение, достигаемое при оргиастическом слиянии, преходяще; единение, достигаемое благодаря конформизму, является псевдоединением. Таким образом, во всех этих случаях мы находим только частичное решение экзистенциальной проблемы. Полное ее решение заключается в достижении межличностного единения – в слиянии с другим человеком в любви.

Желание межличностного слияния наиболее сильное из всех стремлений человека. Это самая фундаментальная страсть и та сила, что скрепляет человеческую расу, род, семью, общество. Неудача в достижении такого слияния означает безумие или распад – самоуничтожение или уничтожение других. Без любви гуманизм не смог бы просуществовать и дня. Однако, если мы назовем достижение межличностного слияния любовью, мы столкнемся с серьезной трудностью. Слияние может быть достигнуто разными путями – и различия разных форм любви не менее важны, чем сходство между ними. Следует ли все их называть любовью? Или нужно сохранить слово «любовь» лишь для специфического вида единения – того, который был идеальной добродетелью всех великих гуманистических религий и философских систем за последние четыре тысячи лет истории Запада и Востока?

Желание межличностного слияния наиболее сильное из всех стремлений человека. Это самая фундаментальная страсть и та сила, что скрепляет человеческую расу, род, семью, общество.

Как и со всеми семантическими трудностями, ответ может быть любым. Необходимо только определиться, какой именно вид единения мы подразумеваем, говоря о любви. Имеем ли мы в виду любовь как ответ сложившейся личности на проблему существования или же о тех незрелых формах любви, которые могут быть названы симбиотическим союзом?.. В дальнейшем любовью я буду называть только первое, но начать хочу со второго.

Симбиотический союз соответствует биологической схеме отношений между беременной матерью и плодом. Их двое, и в то же время они – одно. Они живут «вместе» (греч. – sym-biosis) нуждаются друг в друге. Плод – часть своей матери, и все, в чем он нуждается, он получает от нее; мать – его мир; она кормит его и защищает, однако и ее жизнь благодаря ему приобретает особую значимость. При психическом симбиозе два тела независимы друг от друга, но психологически это очень похожий вид привязанности.

Пассивная форма симбиотического союза состоит в подчинении, или, если использовать медицинский термин, является мазохизмом. Мазохист избавляется от невыносимого чувства изоляции и отдельности тем, что делает себя частью другого человека, который направляет его, руководит им и защищает; этот человек становится его жизнью, его кислородом. Сила того, кому мазохист подчиняется, крайне преувеличивается им, будь то человек или божество. Он – все, а я – ничто, и что-то собой представляю только как его часть. Как часть, я разделяю его величие, силу, уверенность. Мазохисту не нужно принимать решений, не нужно ничем рисковать; он никогда не оказывается в одиночестве, но лишен независимости и целостности, он еще не полностью родился. В религиозном контексте такой объект поклонения называется идолом; в светском контексте основной механизм мазохистских любовных отношений – идолопоклонство – имеет тот же характер. Мазохизм может смешиваться с физическим сексуальным желанием. В этом случае подчинение распространяется не только на разум, но и на тело. Может существовать мазохистское подчинение судьбе, болезни, ритмичной музыке, оргиастическим состояниям под воздействием наркотиков или в гипнотическом трансе. Во всех таких случаях человек отказывается от своей целостности, превращает себя в инструмент кого-то или чего-то вне себя; у него нет необходимости решать экзистенциальную проблему с помощью созидательной деятельности.

Активная форма симбиотического союза есть доминирование, или, если использовать медицинский термин, соответствующий мазохизму, – садизм. Садист стремится избавиться от одиночества и чувства заточения, делая другого человека частью себя. Он придает себе большую значимость, включая в себя другого человека, который ему поклоняется.

Садист так же зависит от подчинившегося ему мазохиста, как и тот от него; ни один из них не может жить без другого. Различие заключается только в том, что садист командует, эксплуатирует, унижает, причиняет боль, а мазохист подчиняется, эксплуатируется, терпит унижение и боль. В практическом смысле это значительное различие; в более глубоком эмоциональном смысле различие не так уж велико по сравнению с тем, что у садиста и мазохиста является общим: слияние без целостности. Осознав это, нетрудно обнаружить, что обычно человек ведет себя то на садистский, то на мазохистский манер в отношении различных объектов. Гитлер действовал в отношении людей в первую очередь как садист, но выступал в роли мазохиста в отношении судьбы, истории, «высшей мощи» природы. Его конец – самоубийство посреди всеобщего разрушения – столь же характерно, как и его мечта о мировом господстве[1].

…зрелая любовь – это союз, при котором сохраняется целостность личности индивидуумов. Это активная сила, действующая в человеке.

В отличие от симбиотического союза зрелая любовь – это союз, при котором сохраняется целостности личности индивидуумов. Это активная сила, действующая в человеке. Любовь разрушает стену, отделяющую человека от других людей, и объединяет его с ними; любовь заставляет человека преодолеть чувство обособленности и отчуждения, позволяя ему оставаться самим собой, сохранять свою целостность. Парадокс любви заключается в том, что двое становятся одним, оставаясь двумя.

Парадокс любви заключается в том, что двое становятся одним, оставаясь двумя.

Если мы скажем теперь, что любовь – это все же деятельность, то столкнемся с трудностью, которая заключается в двойственности значения слова «деятельность». Под деятельностью в современном употреблении обычно понимается действие, которое приводит к изменению существующей ситуации благодаря затрате энергии. Таким образом, человек считается активным, если он занимается бизнесом, изучает медицину, работает на конвейере, составляет таблицы или занимается спортом. Общим у всех этих видов деятельности является то, что они направлены на достижение внешней цели. Что не учитывается, так это мотивация деятельности. Возьмем, например, человека, побуждаемого к непрерывной работе чувством глубокой неуверенности и одиночества; или другого – побуждаемого амбициями или алчностью. В обоих случаях человек оказывается рабом страсти, и его деятельность на самом деле есть «пассивность», потому что такой человек не свободен: он страдалец, а не «деятель». С другой стороны, человек, сидящий и размышляющий без иной цели, кроме самоощущения и ощущения своего единства с миром, считается «пассивным», потому что он «ничего не делает». На самом деле такая сосредоточенная медитация представляет собой высочайшую деятельность, деятельность души, которая возможна только в условиях внутренней свободы и независимости. Современная концепция деятельности указывает на затрату энергии для достижения внешних целей; другая концепция касается использования человеком внутренних сил независимо от того, производится ли какое-то внешнее изменение. Последняя концепция деятельности яснее всего была сформулирована Спинозой. Он делит аффекты на активные и пассивные, «действия» и «страсти». При осуществлении активного аффекта человек свободен, он хозяин своего аффекта; при пассивном аффекте человек зависим, им движут побуждения и мотивы, которых он сам не осознает. Таким образом, Спиноза приходит к выводу, что добродетель и действенная сила – одно и то же[2]. Зависть, ревность, амбиции, любой вид алчности – все это страсти; любовь может проявляться только в условиях свободы и никогда – в результате принуждения.

…любовь может проявляться только в условиях свободы и никогда – в результате принуждения.

Любовь – это всегда деятельность, а не пассивный аффект. Это состояние постоянного «пребывания», а не «впадения». В самом общем смысле активный характер любви может быть описан утверждением, что любить – значит в первую очередь давать, а не брать.

… активный характер любви может быть описан утверждением, что любить – значит в первую очередь давать, а не брать.

Что значит давать? Каким бы простым ни казался ответ на этот вопрос, на самом деле он полон двусмысленности и сложностей. Наиболее часто встречающееся неправильное понимание заключается в том, что «давать» – значит «отказываться» от чего-то, лишаться этого, приносить в жертву. Человек, не поднявшийся в своем развитии выше потребительской или эксплуататорской психологии и ориентированный на накопление, воспринимает акт отдачи именно так. Обладающий рыночной психологией готов отдавать, но только при получении чего-то взамен; отдать, ничего за это не получив, для него значит быть обманутым[3]. Люди с подобными установками воспринимают отдачу как понесенный ущерб. Поэтому они не согласны ничего отдавать. Другие, отдавая, возводят это в добродетель – в том смысле, что они чем-то жертвуют. Они считают, что именно из-за болезненности этого действия и нужно отдавать; добродетельность для них как раз и заключается в том, что, отдавая, они приносят жертву. Норма, согласно которой лучше давать, чем получать, по их мнению, означает, что лучше страдать от лишения, чем испытывать радость от приобретения. Совершенно иное значение акт отдачи имеет для созидательного характера. Отдавать – значит в высшей степени проявлять свою состоятельность. В самом этом акте я проявляю свою силу, свое богатство, свою власть. Испытывая яркое ощущение жизни и жизненных сил, я наполняюсь радостью. Я чувствую себя переполненным через край, расходующим, живым – и следовательно, радостным[4]. «Давать» приносит больше радости, чем «получать», не потому, что это – лишение, а потому, что этим актом я подтверждаю тот факт, что я жив.

Отдавать – значит в высшей степени проявлять свою состоятельность. В самом этом акте я проявляю свою силу, свое богатство, свою власть.

Нетрудно убедиться в справедливости этого принципа, приложив его к различным специфическим феноменам. Самый элементарный пример можно обнаружить в сфере секса. Кульминация мужской сексуальной функции – акт отдачи; мужчина отдает себя, свой половой орган, женщине. В момент оргазма он отдает ей свое семя. Он не может этого избежать, если обладает соответствующей потенцией. Если он не может отдавать, он импотент. Для женщины этот акт означает ровно то же, хотя является чуть более сложным. Она тоже отдает себя: она открывает доступ к своему женскому лону и, получая, также отдает. Если она не способна отдавать, если она только получает, то она фригидна. Женщина акт отдачи совершает не только в качестве любовницы, но и в качестве матери. Она отдает себя растущему в ней младенцу, отдает свое молоко и тепло своего тела. Не отдавать было бы для нее страданием.

Скупец, обеспокоенный тем, как бы чего не потерять, в психологическом смысле является бедняком…

В сфере материальной отдавать – значит быть богатым. И богат не тот, кто много имеет, а тот, кто много отдает. Скупец, обеспокоенный тем, как бы чего не потерять, в психологическом смысле является бедняком, обнищавшим человеком независимо от того, многим ли он владеет. Каждый, кто способен давать, богат. Он чувствует себя тем, кто может дарить себя другим. Только лишенный всего, что выходит за пределы совершенно необходимого для поддержания жизни, не способен наслаждаться, отдавая материальные ценности. Однако повседневный опыт показывает, что оценка объема минимально необходимого зависит от характера человека не меньше, чем от того, чем он действительно обладает. Хорошо известно, что бедняки с большей готовностью делятся чем-то, чем богатые. Тем не менее бедность, переходящая определенную границу, лишает возможности отдавать; нищета мучительна не только из-за страданий, которые она причиняет напрямую, но еще и потому, что лишает бедняка радости отдавать.

…нищета мучительна не только из-за страданий, которые она причиняет напрямую, но еще и потому, что лишает бедняка радости отдавать.

Однако самая важная область, где происходит отдача, – это не мир материальных ценностей, а сфера человеческих отношений. Что один человек отдает другому? Он отдает себя, самое драгоценное, чем владеет, – саму свою жизнь. Это не обязательно означает, что он жертвует жизнью ради другого, – он отдает то, что есть в нем живого; он делится своей радостью, своими интересами, своим пониманием, своими знаниями, своим весельем, своей печалью – всеми проявлениями своей жизни. Таким образом, делясь своей жизнью, он обогащает другого человека, увеличивает его жизненную силу и усиливает собственное ощущение того, что он жив. Он отдает не для того, чтобы получить; возможность отдавать приносит ему радость. Также, отдавая, человек вызывает отклик в другом человеке, и то, что он пробудил, отражается на нем. Подобная самоотдача всегда пробуждает ответный отклик и желание разделить друг с другом вызванную этим радость. В акте самоотдачи возникает особое чувство, и оба участника испытывают благодарность за то, что им открылось. В отношении любви это значит, что любовь есть сила, порождающая любовь; импотенция – это неспособность породить любовь. Эта мысль прекрасно выражена Марксом: «Возьмите, – говорит он, – человека как человека, а его отношение к миру как человеческое отношение; вы сможете обменять любовь только на любовь, доверие только на доверие. Если вы хотите наслаждаться искусством, вы должны быть образованны в этой области; если вы хотите влиять на других людей, вы должны быть личностью, действительно стимулирующей других людей, двигающей их вперед. Ваши отношения с людьми и природой должны быть определенным выражением вашей реальной индивидуальной жизни, соответствующим объекту вашей воли. Если вы любите, не вызывая любви, т. е. ваша любовь как таковая любви не порождает, если, проявляя себя как любящий человек, вы не сумели вызвать ответной любви, значит, ваша любовь бессильна, и это – несчастье»[5]. Но принцип «отдавать – значит получать» проявляет себя и в других сферах человеческих отношений. Учитель и сам учится у своих учеников, артиста вдохновляют зрители, психоаналитик сохраняет психическое здоровье благодаря пациентам, – при условии, что все они не обращаются друг с другом как с объектами и общаются искренне и плодотворно.

Едва ли необходимо подчеркивать тот факт, что способность любить как акт самоотдачи зависит от уровня развития и характера личности. Эта способность требует созидательной ориентации; при такой ориентации человек преодолевает зависимость от нарциссического самолюбования, желания эксплуатировать других и стремления к накопительству и обретает веру в собственные человеческие силы, мужество полагаться на них для достижения своей цели. При отсутствии этих качеств человек боится отдавать себя – следовательно, боится любить.