Полная версия
Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
«Ну и пусть. Она пока не сделала Галке ничего, за что ее стоило бы ненавидеть. И неприязнь ее оправдана. Если смотреть на Исаеву не моими глазами, а с чужой колокольни, что в ней хорошего?»
С другой стороны, подумала Саша, если на кого угодно посмотреть с чужой колокольни, ничего хорошего в нем не обнаружится. С колокольни сверху все как маленькие противные червячки. Ты сначала слезь с нее, встань рядышком на травке, вглядись как следует, а потом уже суди.
«И Галка ничем от Сысоевой не отличается. Тоже забралась на башню и рассыпает оттуда листочки с диагнозами».
Саше представилась необъятная равнина, на которой в отдалении друг от друга торчат, как поганки, белые колокольни. С одних звонят, с других плюют, с третьих машут флагом. И все друг друга не понимают и понимать не хотят.
Где же Исаева?
«Надо ее успокоить. Она, бедная, и про пиявку московскую выслушала, и про старородящую. Словечко-то какое, бр-р-р! Словно про ящерицу говорят, а не про женщину. И еще эта Кристина…»
Саша не заметила, как прошла сад насквозь и оказалась в редком лесу. Сосны здесь подступали совсем близко. Кое-где между двух деревьев был натянут гамак, в другом месте с толстой ветки свисали детские качели. Поляна напоминала то ли заброшенную стройплощадку, то ли гигантскую коробку со старыми игрушками. Вокруг валялись кубики, обрывки веревок, какие-то чурбачки.
Под ноги попалась ржавая проволока, притаившаяся, как змея в траве, и Саша едва не упала.
«Кристина, Кристина… – размышляла Саша. – Что бы такое убедительное сказать, чтобы Галка поняла, что не нужно волноваться на ее счет?»
Самое печальное – Саша вовсе не была уверена, что Галке действительно не нужно волноваться насчет светловолосой русалки. Нагишом они купались, ишь! Знаем мы этих подруг детства. Оглянуться не успеешь, как из них вырастают девицы юности и бабы зрелости.
«А еще старушонка! С ней-то что делать?»
Саша обогнула старую толстую сосну, раздваивающуюся метрах в четырех от земли на причудливо извивающиеся стволы, и встала как вкопанная на краю поляны.
Прямо перед ней на вытоптанной земле лежала Елизавета Архиповна. На лице ее застыла ухмылка, язвительный взор был устремлен в небеса, словно она сообщала тому, кто наверху: «Все про тебя знаю, голубчик! Не отвертишься!»
А рядом на старом садовом гноме сидела, как на пеньке, Галка и невидящими глазами смотрела на нее.
Глава 4
1Несколько мгновений Саша ждала, что старушонка сейчас дрыгнет ножкой и затрясется от смеха, радуясь безобразной своей шуточке. Вместо этого Галка подняла к подруге бледное лицо и выговорила, заикаясь:
– С-сашка, она м-м-мертвая!
Стриж присела на корточки над покойницей и проверила пульс. Последняя надежда на то, что Елизавета Архиповна порадует ее слух хихиканьем, растворилась бесследно.
– М-м-мертвая, – повторила ошеломленно Исаева.
«Конечно, мертвая! – чуть не рявкнула Стриж. – Какой же ей быть, когда ты ее и прикончила!»
Вместо этого Саша тряхнула подругу за плечи:
– Как это случилось? Как?!
Галка помигала непонимающе и вдруг вышла из ступора. Долю секунды Саше казалось, что сейчас по черепу достанется и ей.
– С ума сошла?! – заорала Исаева шепотом. – Думаешь, это я ее?.. Я три минуты назад здесь оказалась! Выхожу на поляну – а она тут! Мертвая! И вообще, захоти я ее убить, я б ее прямо за столом солонкой и отоварила!
Отчего-то именно последний довольно нелепый аргумент убедил Сашу в том, что подруга не врет.
– Не убивала? – на всякий случай переспросила она.
– Господи, Стриж! Нет, конечно!
– Но отчего-то же она умерла!
– От старости!
– Шла, шла, раз – и скончалась от старости? – подозрительно сощурилась Саша.
– Может, перенервничала? – предположила Галка.
– Перенервничала?! Она-то? Если от нервов помирают, здесь мы все должны лежать посиневшие и тихие. Кроме нее. Меня чуть кондратий за столом не хватил. А мне ведь она никаких гадостей не сказала.
– Просто не успела, – утешила Галка.
Обе женщины уставились на покойную старушку.
– Ты точно никого не видела?
– Говорю тебе, я вышла – а они тут лежат с гномом!
– Каким гномом? – непонимающе спросила Саша.
– Вот с этим же! – прошипела Исаева и ткнула вниз пальцем. – Стриж, включи башку, если не хочешь рядом валяться!
Саша Стриженова не только не хотела валяться рядом, но всей душой желала быть как можно дальше и от соснового леса, и от Елизаветы Архиповны, и даже от своей подруги Галки Исаевой.
– Ты в «Скорую» позвонила? – спросила она, доставая телефон.
– Ты что? Какая еще «Скорая»?
Саша уставилась на подругу.
– Шавловская. Какая тебе еще нужна?
В глазах Исаевой сверкнул недобрый огонь.
– Вот что, Стриж, никому мы звонить не станем. Ясно?
– То есть как?
– А вот так!
– Галка, ты сдурела? – осторожно поинтересовалась Саша.
– Стриж, послушай! У меня судьба решается! Мне нужно еще два часа выдержать этот проклятый ужин!
– Какой еще ужин?! Галка, человек умер!
– Так себе человек был, по совести говоря.
Саша на секунду потеряла дар речи.
– Да какой бы ни был! – выдохнула она наконец. – Все, я звоню в «Скорую».
– Стой!
Галка вскочила, отпихнула жизнерадостного гнома в сторону и в два прыжка оказалась возле Саши.
– Стриж, я тебя умоляю! Два часа! Дай мне два часа! Она все равно скончалась, ей уже не поможешь ничем!
– Галка, что ты несешь? А вдруг она не совсем умерла?
– Как это не совсем? – изумилась Галка. – Местами, что ли?
Саша потрогала старушку за руку.
Пульс не прощупывался.
– Вдруг у нее летаргия? Или эта… каталепсия.
– Идиотия, – припечатала Галка. – У тебя. Короче: мне нужно время. Давай будем считать, что у нее летаргия. Пусть она пару часов полетаргирует в уголочке, а когда ужин закончится, мы ее достанем.
– Это ты меня достала! – взвилась Стриж. – Галка, так нельзя!
Щеки Исаевой вспыхнули лихорадочным румянцем.
– Два часа, – повторила она шепотом. – А потом хоть меня сдавай в полицию.
– Да что они изменят, эти твои два часа? – заорала тоже шепотом Саша.
– Чертов ужин закончится! Для Олега это важно, понимаешь?
– Нет! Не понимаю и не хочу понимать!
– У них традиция… Примета… Я тебе говорила! Эта вечеринка важнее свадьбы!
– Галка, иди к лешему!
Галя схватила ее за руки, и Саша чуть не вскрикнула от ее горячечного прикосновения.
– Все наперекосяк, – забормотала она. – Кристина, Григорий, старуха со своим бесплодием… Но еще можно все исправить. Если только ничего не случится.
– Но уже случилось!
– Только мы об этом знаем! И будем молчать!
– А я не буду! – разъярилась Саша. – Галка, ты совсем свихнулась со своей последней любовью. Иди к черту! Групповое помешательство – не для меня.
Галя перестала сжимать ее и отодвинулась. Лицо ее утратило исступленное выражение и стало собранным и волевым.
«Вот теперь пора всерьез бояться», – поняла Саша.
Боялась она не за себя, а за Галку. Внешняя нервозность Исаевой никогда ее не обманывала: Саша отлично понимала, что это всего лишь оболочка. Сковырни трясущийся студень – и внутри обнаружится танк на гусеничном ходу. Кажется, герой фильма «Чародеи» говорил: «Видеть цель, верить в себя, не замечать препятствий». Галка замечала препятствия. Надо же ей было знать, что предстоит уничтожить.
– Ты что там задумала?
Исаева сосредоточенно кусала ноготь.
– Галка!
– Не мешай.
– Галка!
Исаева поднялась и посмотрела на нее сверху вниз.
– Сашка, я его люблю, – сухо сказала она. – И он меня любит. Но вот именно сейчас все висит на волоске. Я это чувствую. И не вздумай говорить мне, что браки заключаются на небесах. Если б это было так, то когда я выходила за Сеню, там бы половина ангелов передохла от смеха. Молчи!
Саша вообще ничего не говорила. Она с оторопью смотрела, как румянец на острых исаевских скулах разгорается все ярче. Отблески внутреннего пламени сверкали и в ее глазах. В эту минуту перед Стриженовой стояла не Галка, когда-то рыдавшая у нее на кухне о том, что три года жизни впустую потрачены на прожорливое ничтожество, а стенобитное орудие таран. И это орудие готовилось нанести удар.
– Ей, – Галка кивнула на старушку, – уже ничем не поможешь.
– Может, ты ее с собой заберешь и за стол посадишь?
– В общем, так: я сделаю вид, что ничего не произошло, – железным голосом отчеканила Исаева. – Вернусь, закончу это проклятое празднование – а там будь что будет.
Саша посмотрела на Елизавету Архиповну. Потом на Галку. Потом снова на Елизавету Архиповну.
Исаева скрестила руки на груди.
– Галь, ты ничего не замечаешь? – осведомилась Саша.
– Что?
– Серьезно, ничего?
Галка даже огляделась. Только ее недоумевающего вида Саше и не хватало, чтобы ее терпение окончательно лопнуло.
– Труп, например! – заорала она. – Думаешь, ты можешь так просто оставить тут Елизавету Архиповну и надеяться, что на нее никто не наткнется? Или ты ждешь, что она сойдет за фрагмент рельефа? Мол, разбросал тут кто-то мертвых старушек, бывает, не обращайте внимания!..
Она закашлялась от переполнявшего ее возмущения.
– Разумеется, нет, – отрезала Исаева тоном глубокого превосходства. – Я не собираюсь ее здесь оставлять.
– Вот и правильно! То есть подожди, – спохватилась Саша, – что значит не собираешься оставлять?
– Господи, Стриж, не будь идиоткой! Ну конечно, я собираюсь ее спрятать.
2Саша бежала, спотыкаясь, по тропинке, и непечатно ругала про себя всех твердолобых идиотов обоих полов. Ей срочно требовался Макар Илюшин, поскольку она не понимала, что ей делать.
Совершенно не понимала.
Саша Стриженова привыкла рассчитывать на себя. Она была самостоятельная женщина, профессионал своего дела, ответственный квартиросъемщик, заемщик в банке и прочие статусы, из которых собирается, как из конструктора, взрослая личность. В данную минуту эта взрослая личность хотела только одного: перевесить решение на кого-нибудь другого, еще более взрослого.
– Макар!
Как же трудно кричать вполголоса! А громко нельзя. Набегут Сысоевы, станут спрашивать, все ли в порядке, что это вы тут орете как оглашенная, Александра, и кстати, не встречалась ли вам наша любимая прабабушка Елизавета Архиповна?
Представив такое развитие событий, Саша похолодела.
– Макар!
Куда же он делся?
Саша добежала до калитки и остановилась, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Окна сысоевского дома светились желтым, внутри громко разговаривали, хлопали дверями, чем-то звенели и стучали. Неужели Илюшин с ними?
«Макар, там невеста прячет мертвую старушку, я не знаю, что мне делать, срочно пойдем со мной и отберем у нее труп».
Блестяще.
Саша прислонилась к калитке и закрыла глаза.
Истина заключалась в том, что она даже не знала, что говорить Илюшину. Однако при этом со свойственной влюбленным женщинам последовательностью ни секунды не сомневалась, что Макар поможет.
Пять минут назад Галка Исаева взгромоздила на себя маленькую легенькую Елизавету Архиповну и, сопя, направилась прочь. Сашины вопли о месте преступления были проигнорированы. «Я… должна… ее спрятать! – прокряхтела Галка. – Потом положу на место».
На место. О господи.
Стриженову разрывало от необходимости хоть что-нибудь предпринять.
«Я в полицию звоню!» – бессильно пригрозила Стриж вслед Галке.
«Звони! – прокряхтела Галка, скрываясь за деревьями. – Вонзай нож в беззащитную спину».
И исчезла в сумраке вместе с покойной Елизаветой Архиповной на горбу. А Саша осталась на оскверненном месте происшествия. Она сделала было шаг вслед Галке, наткнулась на что-то и чуть не вскрикнула от неожиданности: из зарослей черники ей милостиво улыбался садовый гном.
А через минуту из кустов бесшумно выступил рыжий кот, уселся рядом с гномом и принялся вылизываться, время от времени заинтересованно поглядывая на Сашу.
– Берендей, тут все сошли с ума! – шепотом поделилась Стриж.
– Мр-р, – согласился кот.
Саша осознавала, что самое правильное – обратиться в полицию. Отчего же, интересно, именно правильные решения сплошь и рядом вызывают тошноту и отвращение?
Они с Исаевой провели три года вместе. Дурацкое времечко! Половину времени хохотали до слез, половину плакали до икоты. Одни колготки на двоих, так что никаких свиданий одновременно. А туфли! Одна-единственная бесподобная Сашкина пара – серебристые, как роса, на каблучке-рюмочке: подарок родителей. Конечно, она разрешала носить их Исаевой, благо размер позволял. Однажды Галин ухажер в ссоре обозвал ее дурой. Галка сняла туфлю и лупила его до тех пор, пока от обуви не отвалился каблук. Рассматривая вечером безвременно погибшую туфлю, Саша посоветовала: «В следующий раз двумя лупи, по очереди. На плоской подошве бегать удобнее». А Галка вдруг заревела и кинулась прощения просить, дурында.
Пустяки какие-то вспоминаются. Однокурсница Лариса, девица безмерной, прямо-таки космической глупости, как-то сообщила напыщенно, что решила назвать своего сына Цитрамоном. Мол, редкое имя, и мальчик будет красавчик. «Ты откуда его взяла, это редкое имя?» – давясь смехом, спросила Саша. Древнегреческое, отрезала Лариса. «Ибупрофеном назови! – серьезно посоветовала Исаева. – Всех известных философов так звали. Уменьшительное – Проша». «Аспирином Валерьяновичем можно», – прошелестела Саша. «А если девочка, то Люголь». «Люголь Евгеньевна!» «Можно и Люголь Борисович!» И хохотали, повалившись на подоконник и дрыгая ногами от счастья.
Лариска, кстати, потом наябедничала на них в секретариат, что курят за институтом. Хотя Сашка не курила, только сигарету вертела в пальцах за компанию.
А драка с пьяными пэтэушницами в парке за качели! А украденная у обеих в один день стипендия (обе тут же нашли работу и потом врали друг другу, что родители присылают денег. Стриж строчила на машинке какие-то трусы в холодном подвале, а чем занималась Галка, она так и не выяснила толком).
Исаева давно вписала себя в Сашину биографию красными чернилами. И подчеркнула для верности.
Но пес бы с ней, с биографией! Мало ли кто там плавает, как муха в борще. Не это объединяло Исаеву со Стриженовой, по правде говоря.
Ощущение сопричастности другу другу – вот от чего никуда не деться. Галка была родной. Ангелы, что ли, ставят печати, маркируя тех, кто попадет после рождения в одну когорту. Ты не видишь печать, но ощущаешь шестым чувством. По ней узнаешь своих, даже если встретились на пять минут в прокуренном тамбуре плацкарта «Москва – Томск» и сразу же разбежались навсегда.
Куда бы и на сколько лет Галка ни пропадала, Саша всегда знала, что Исаева где-то рядом. Встретившись после долгого перерыва, они начали разговор с того же места, на котором оборвали его восемь лет назад.
Саша никогда не задумывалась над тем, какая из нее получилась подруга. Но в табеле о рангах дружбы ее чин был бы не ниже штаб-офицерского.
События неслись стремительно и непредсказуемо, как пьяный лыжник под гору, и задержать их не было никакой возможности. Саша подозревала, что близок миг, когда на пути у лыжника окажется и Галина. Достаточно ей наткнуться, скажем, на отца жениха. «А что это вы такое тащите, Галочка?» И все. Десять лет за предумышленное.
А если Петруша Сысоев, узрев застывший в окончательной насмешке лик Елизаветы Архиповны, схватится за сердце и приляжет на травку с инфарктом, то и все двадцать.
– Мака-ар!
Пока Саша металась вокруг дома, Макар Илюшин уходил все дальше и дальше от участка Сысоевых. К уху он прижимал сотовый телефон и время от времени бурчал в него что-то неодобрительное.
Едва ему позвонили, он сразу понял: разговор вырисовывается не самый приятный, а главное – требующий полного внимания. Общаться же в доме, где каждую минуту кто-то орал, хохотал, звал с ним выпить или просил смастерить арбалет вместо лука, было немыслимо. Поэтому Макар тихо исчез.
– Ты уверен, он так и выразился? – спросил он в трубку. – «Ваш друг вернулся»?
Собеседник заверил, что именно так и было сказано.
– Он передал, чего хочет от меня?
– Нет, – сказал человек, которого явно тяготил этот разговор. – Он лишь просил сообщить о том, что снова здесь.
– И счел нужным поставить меня в известность, – задумчиво проговорил Макар. – Спасибо, дружище.
Он нажал на кнопку отбоя и постоял, качаясь с пяток на носки. В это время Саша Стриженова подпрыгивала под окнами, пытаясь разглядеть Илюшина в комнате, но каждый раз натыкалась взглядом лишь на выпученные в поэтическом экстазе глаза Пахома Федоровича.
– И зачем же он решил вернуться? – вполголоса осведомился Илюшин у куста лебеды.
Подскакивая на ухабах, мимо проехала машина. Фары ослепили Илюшина, и он спохватился, что пора возвращаться. Но прежде нужно было позвонить Бабкину.
– Серега, как там рыбалка?
– Фигово, – пробасил Бабкин. – Кстати, у меня для тебя новости.
– У меня для тебя тоже. Начинай.
– Что скажешь о Монтекки и Капулетти шавловского разлива?
– Неужели Сысоевы?
Бабкин одобрительно хмыкнул.
– Точно так.
– А кто второе семейство?
– Долго рассказывать, давай при встрече. Как у вас там дела? Невеста удила еще не закусила?
– Даже копытом никому в лоб не дала, – заверил Макар. – У меня новость круче.
– Да брось. Ты мою еще не слышал. Монте-Кристо лежит в красном углу ринга в нокауте.
– Похоже, Михаил Гройс вернулся, – сказал Макар.
В трубке раздался долгий свист.
– Точно?
– Не точно. Но похоже на то.
– Вот старый хрыч. Чего хочет?
– Понятия не имею. Пока что предупредил нас, что он здесь.
– И больше ничего?
– И больше ничего.
Сергей попыхтел в трубку.
– И какие планы?
– Напиться и забыться, – усмехнулся Илюшин. – Вернемся в Москву – там видно будет. Ладно, пойду я праздновать.
– Весело там у вас?
– Очень! – заверил Макар. – Тебя не хватает. Может, придешь, поглазеешь? Как сиротка в щелочку в заборе?
Бабкин издевательски хохотнул и повесил трубку.
Макар вздохнул. С большим удовольствием он сгреб бы Сашу в охапку и смылся с этого дурацкого ужина.
«Скука смертная. Разве что бешеная бабка дает жару. Даже любопытно, что она еще выкинет».
3Любой человек, знакомый с Валерием Грабарем, рано или поздно сталкивался с необходимостью охарактеризовать его интеллект. Обыкновенно это случалось, когда слушатель какой-нибудь истории с участием Валеры восклицал: «Он что, идиот?»
И вот тут рассказчик замолкал в смятении.
Ибо лаконичное слово «идиот» не передавало всего того огромного, безграничного простора, который существовал в Валериной голове.
Впрочем, нельзя исключать, что какой-никакой ум у Грабаря имелся. Однако он им не пользовался. В его инструментарии по освоению окружающего мира это был самый бесполезный предмет. Грабарь неоднократно имел возможность наблюдать людей, которые по общепринятому мнению являлись умными. Любого из них он отправил бы в нокаут в первые десять секунд боя.
Ну и зачем тогда тот ум?
Шуток Валера не понимал, а к людям с чувством юмора относился подозрительно. Чего смеются? Зачем смеются? Лучше бы картошку копали.
В школе он учился на удивление легко, ибо у него оказалась отличная память. По ключевым словам, произнесенным учителем, Валера без труда вспоминал весь прочитанный дома параграф. Единственным предметом, по которому он перебивался с двойки на кол, была литература. Легче было страусу переплыть Ла-Манш на спине, чем Валере написать сочинение. К тому же в отношении прочитанных книг его великолепная память отчего-то давала сбой. Возможно, Грабарь просто не в состоянии был запоминать несуществующее. Он прославился на всю школу, когда в сочинении по Тургеневу написал, что барыня утопила Герасима, причем с братской фамильярностью обозвал ее Муму.
«Постмодерн», – выразилась училка непонятно. А за сочинение все равно влепила двойку. «Выругалась, значит!» – понял Валера и с тех пор иногда, когда положение требовало крепкого словца, бранился: «Позмодерном тебя!» То есть вроде как дихлофосом, но изысканнее.
Тренер в их секции на него нарадоваться не мог: дисциплинированный, непьющий, с отличной реакцией. Красота! На ринге Валерка двигался с грацией ягуара. Он предугадывал движения противника, он хитрил, блефовал и атаковал молниеносно, как кобра. Ловкий, точный, быстрый Грабарь оказывался, наконец, в своей стихии. Ему не требовались друзья – он рад был бы довольствоваться всю жизнь одними лишь соперниками.
Рита Сысоева стала исключением.
Увидев в клубе чернобровую деваху с тяжелым взглядом, Валера понял, что его сердце разбито. Сам он ощущал это скорее как вздутие живота, но кто такой боксер Грабарь, чтобы спорить с трубадурами любви.
Он объяснился Рите почти сразу. Это звучало как «Слышь! Пошли, по делу перетрем».
И сразу получил по морде.
Последний раз Валеру тыкали кулаком в зубы, когда ему было десять. Правда, третьего молочного по результатам скупого диалога не досчитался именно его противник (обычная развязка для всех Валериных драк).
Но на этот раз Грабарь не рассердился, а восхитился. Именно так, по его убеждению, и должна была выглядеть страсть.
«Втюрилась в меня как дура», – самодовольно подумал он про Ритку.
И начал осаду по всем правилам, с цветами и конфетами.
Рита орала на него. «Во горячая девка!» – восхищался Валера.
Рита расцарапала ему физиономию. «Ревнивая», – оценил он.
Рита заявила, что никогда не станет встречаться с таким уродом. «Гордая!» – одобрил Валера.
Рита пошла на танцы с Димоном Волковым по прозвищу Волчок. Любимую женщину Валера великодушно простил, а Волчка отметелил так, что тот при одном упоминании Ритиного имени рефлекторно закрывал голову и принимал позу эмбриона.
Валера упорно продавливал действительность под себя. И действительности ничего не оставалось, как сдаться.
Друг из Грабаря вышел на удивление заботливый. В тонкостях движений женской души Валера разбирался примерно так же, как в шумерской клинописи. Но у него имелся свод правил, свой собственный джентльменский набор. Согласно этому кодексу чести благородного рыцаря, баба вышеупомянутого благородного рыцаря должна быть: а – сыта, бэ – весела и вэ – с сухими ногами.
Поэтому Валера Риту: а – кормил, бэ – веселил и вэ – носил на руках.
Из них вышла гармоничная пара. А уж когда Валерка пристрастил подругу к боксу, стало совсем славно.
Вот только со вторым пунктом последнее время были проблемы. Рита грустила. Перед торжественным ужином и вовсе затосковала: даже влепила милому другу половником по макушке, когда он сказанул что-то под руку.
Бедная девочка!
И тогда Валерке пришла в голову гениальная идея.
Он порадует любимую ценным подарком. Рита увидит его, и на душе у нее станет тепло.
– Это что? – подозрительно спросила Ритина мать, узрев Грабаря в дверях в обнимку с какой-то гигантской синей гусеницей в полиэтилене.
– Мешок, – ухмыльнулся Валера.
– Вижу, что не авоська, – отрезала старшая Сысоева. – Ты зачем его сюда припер?
– Так это, того… Боксерский мешок! «Юниор»!
– Что?
– Сорок пять кило весит! – похвастался Валерка, похлопывая по мешку жестом крестьянина, продающего на рынке упитанного поросенка.
Нина принюхалась. От мешка отчетливо несло какой-то резиновой гадостью.
– Воняет!
– Попахивает, – не согласился Валерка.
– Унеси его отсюда!
– Ну Нинборисна! Это Ритке подарок!
– Валера, чтобы этой штуковины в моем доме сегодня не было! У нас гости! – Нина вытерла вспотевший лоб. Господи, еще не хватало дурня с его сюрпризами. – Завтра подаришь!
– Куда ж я ее дену? – озадачился Валерка. – Сорок пять кило!
– Придумай что-нибудь, – решительно сказала Нина. – Ты умный, у тебя получится.
Она не удивилась бы, если б небеса разверзлись и из них посыпались, скажем, волосатые лягушки. Все-таки не часто человеческий язык рождает настолько вопиющую ложь.
Но лягушачий дождь не пролился.
– Ага, – мрачно согласился Валерка. – Ща. Сообразим.
И ушел, волоча подарок.
Нина вздохнула с облегчением. Если б она могла предвидеть, к чему приведет ее запрет, то своими руками повесила бы боксерский мешок на хрустальной люстре в зале.
Валера мрачно влачился среди деревьев в обнимку с подарком. Как вдруг увидел вдалеке над яблоневыми шапками листвы крышу сарая. Грабарь воспрял духом. Вот он, выход! Как стемнеет, приобнять Ритку за талию, пообещать сюрприз – и отвести в сарай. А там боксерский мешок!
Валера представил лицо любимой и удовлетворенно засмеялся.
Но в сарае его радость сменилась ужасом. Небольшое помещение было забито хламом теснее, чем пиратский трюм контрабандой. Все Сысоевы мастерски умели делать окружающему пространству инъекцию бардака, но Петруша достиг в этом деле недосягаемых высот.
