Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

– Хорошо тем, кто чем-нибудь торгует! У них и товар есть, и деньги им несут…

Отец Фишель услыхал эти слова и был ими поражен не меньше, чем услыхал бы с неба глас Иосифа Египетского. Именно тем утром Фишель получил письмо от родственницы, которую, как и жену, звали Сара. Она вдовствовала в Ростове-на-Дону, и у нее был сын Нисан, ровесник Евно. Сара писала, что хочет продать свою лавку красных товаров.

Фишель решил круто изменить судьбу и разбогатеть. Он побежал на почту, и телеграфист под его диктовку передал текст: «Сара перестаньте продавать лавку сам куплю». Фишель получил какие-то деньги за свой домишко и перебрался в хлебный город Ростов-на-Дону. Портняжную иглу он с удовольствием сменил на лавку под живописной вывеской «Красный товар». Однако и тут, кроме головной боли, ничего не нажил. Разоренный нелегкой жизнью, но обогащенный мудростью, старый Фишель наставлял своих чад:

– Дети, запомните: если вы родились евреями, то гораздо лучше быть богатым и ученым, чем нищим и презираемым! И зарубите на собственном носу: от гоев добра не ждите – никогда! Или вы хотите со мной спорить?

Никто с этим не хотел спорить. И тогда Фишель добавлял:

– Очень замечательно, когда еврей изучает Тору и Талмуд. Прекрасно дитя, читающее по вечерам возле керосиновой лампы своему отцу откровения Гемары. Но если вы хотите жить в радости, то думайте, как заработать гелд. А я вам скажу: чтобы иметь хорошее богатство, надо усердно учиться. Вы меня поняли или что?

Вундеркинд

Старый Фишель выбивался из последних сил. Он ходил к директору Петровского реального училища, он бесплатно сшил для него две жилетки в цветочек, он падал на колени, он умолял, но своего добился. Теперь все четверо сыновей обучались за государственный счет, а самый умный – Евно – всех поражал способностями.

У мальчика были внимательно глядевшие выпуклые блестящие глаза, а ум был жадным до знаний.

Этот ребенок умел слушать учителей, ни на мгновение не отвлекаясь. Когда приезжали инспектора, то учитель непременно вызывал к доске Евно, и тот поражал памятью и математическими способностями.

Когда Евно учился в четвертом классе, на урок пожаловал среднего роста человек с бритым лицом, в очках и с тростью в руке. Это был профессор математики из Оренбурга, университетский товарищ директора гимназии, и директор не мог упустить такую возможность – показать своих учеников. Сияя, словно самовар, начищенный к Пасхе, директор обратился к классу:

– Дети, запомните это мгновение. К нам пожаловал знаменитый на весь мир математик, ученик великого ученого Николая Ивановича Лобачевского – Виктор Иванович Ломакин.

Гость оказался добрым, он никого не ругал и не вызывал к доске. Он рассказывал всякие интересные истории о математиках и математике.

– Я сейчас вам дам остроумную задачу, для решения которой нужна смекалка.

Ученики перестали дышать, а Ломакин сказал:

– Дети, сколько получится, ежели сложить все числа от одного до ста?

Весь класс лихорадочно заскрипел перьями, лишь Азеф задумчиво глядел громадными черными глазищами на ученого. Тот спросил:

– Мальчик, тебе непонятно условие?

Азеф поднялся из-за парты:

– Нет, господин ученый, условие мне понятно. Мне непонятно, зачем целый класс так долго решает столь легкую задачку.

Ломакин удивился:

– А ты уже решил? Где твои записи?

– Записей не надо. Задачку легко решать в уме, разве вы не знаете?

– Хм! И сколько же у тебя получилось?

– Пять тысяч пятьдесят.

– Верно! – воскликнул Ломакин, удивленный так, будто встретил живого Ломоносова. Обратился к классу: – Дети, этот мальчик – как тебя зовут? – Евно Азеф дал правильный ответ. Евно, как тебе удалось решить? Дети, внимательно слушайте – это очень занимательно.

Азеф бойко отвечал:

– Если к единице прибавить сто, получится сто один. Далее к двум прибавляем девяносто девять, в результате имеем опять сто один, к трем – девяносто восемь – тоже сто один. И так до конца. Понятно, что всего получится пятьдесят пар по сто одному. Если пятьдесят умножить на сто один, то результат – пять тысяч пятьдесят.

Дети не любили Азефа, но и они не удержались от восхищения:

– Какой ты умный, Евно!

Ломакин достал из своего портфеля книгу, торжественно произнес:

– Первым показал такое решение знаменитый немецкий математик Карл Фридрих Гаусс. Я тебе, Евно Азеф, дарю труд Гаусса о теории чисел, посвященный квадратичным вычетам. Он, к сожалению, на немецком языке, да и сложен пока для тебя, но ты когда-нибудь изучишь язык Гете и Канта и прочтешь эту книгу.

Директор гордо вскинул подбородок:

– Азеф прекрасно владеет немецким языком.

Евно сказал по-немецки:

– Я люблю этот прекрасный язык! Он прост и чист, как идиш.

– И где вы, мой юный друг, успели выучить его?

– Напротив нашего дома живет госпожа Елена Цыбина. Она сказала: «Евреи могут иногда между собой не ладить, но они всегда должны помогать друг другу». Вот тетя Лена уже третий год бесплатно занимается со мной немецким.

Ломакин был восхищен:

– Миром управляет математика. Тщательный анализ собственных обстоятельств и точный расчет последствий наших поступков помогут обрести жизнь совершенную. Так что, маленький Азеф, правильно высчитывайте последствия собственных решений, и вы сумеете достичь в своей жизни максимального успеха.

После урока знаменитый математик передал директору училища некоторые деньги и сказал:

– Пожалуйста, это для родителей Азефа. Я вижу, ребенок из бедной семьи, пусть родители купят ему что-нибудь из одежды. Мне кажется, его ждет великое будущее.

…История с решением задачи прокатилась по всему городу. На какое-то время учащийся Евно Азеф сделался популярной личностью. Но потом все стало, как прежде: товарищи по учебе при всяком случае норовили обидеть некрасивого, стремившегося к уединению мальчугана Евно Азефа. Тот тихо плакал по ночам, зарывшись головой в подушку.

Что касается великого ученого Ломакина, то Азефу еще предстояло встретиться с ним совсем в другие времена и совсем в другой стране.

Прикладная математика

С блеском окончив гимназию, Евно ринулся в погоню за капиталом: давал уроки, был репортером местной газетки, служил писцом, ссужал небольшие деньги под хорошие проценты, но это были копейки. Настоящий капитал упорно шел в другие руки, например владельцу большого продовольственного магазина Фишману, с сыном которого, Димой, он дружил.

…Счастье всегда приходит нежданно, когда его совсем не ждешь. Там, где для других была тюрьма и позор, Евно поджидало большое счастье. Все началось в начале девяносто второго года, когда его лучший друг Дима Фишман сказал:

– Евно, я имею вам сказать пару слов! Пришла пора взяться за дело.

Азеф оживился:

– Да? Какой будет гешефт?

– Гешефт будет таким, что его и сосчитать невозможно. Евреи – народ великий, но порабощенный проклятым царизмом. Надо сражаться за свои права.

Услыхав слово «сражаться», Азеф сразу же заскучал и хотел уйти. Фишман успокоил:

– Подожди бояться! Неужели ты не устал носить ярмо проклятого самодержавия? Оно, это ярмо, пьет из нас все соки!

Азеф подумал: «Ну, Фишман, из тебя много не пили, вон какую ряшку отожрал!» – и ничего не отвечал. Фишман настаивал:

– Так что вы скажете за это несчастье?

– Я, конечно, скажу, но кто будет кормить моих стариков, если меня в цепях отправят на каторгу?

– Авось не отправят! Сегодня в восемь вечера собираемся у Мееровича, прибегай посмотреть. И приводи Нисана, сына тети Сары.

– Приду! – согласился Азеф, и сердце почему-то забилось в тревожном предчувствии.

Прокламация для сортира

Собственно говоря, этот кружок вовсе не был собранием серьезных революционеров, и ничего там подрывного не происходило: дело ограничивалось пустой болтовней да раз прочитали какую-то непристойную книжульку «Как поповская жена мужику горизонт показывала», так что все едва не померли от смеха.

Молодым людям хотелось быть смутьянами. По этой причине решили на деле показать ненависть к самодержавию: коллективно составили прокламацию, которую назвали бойко, но не оригинально – «Долой самодержавие!». Каждый из революционеров переписал по три экземпляра и сам же их тайком развесил на заборах и воротах.

Азеф и тут проявил смекалку: свои экземпляры он на всякий случай писал печатными буквами, а потом тщательно разорвал и выбросил в сортир: а то мало ли чего! Листовки сорвали обыватели, а вскоре разнеслась ужасная новость: арестован Нисан! Конечно, можно было надеяться, что он не расскажет о приятелях, но это все равно что надеяться на богатое наследство из Америки.

Азеф боялся страшных российских законов, а еще больше их исполнителей. Он заметался по городу, ища надежного убежища. Такое нашлось в доме Фишмана. Старик сам сходил куда надо, дал денег, сколько надо, и там обещали: «Твоего сына, жидовская морда, пока не тронем!»

Азеф жил в чужом доме, вкусно ел, но это очень тяжело – жить в чужом доме. Азеф сказал себе: «Евно, в России жить можно, но только если тебя не ищет полиция! Гораздо лучше из нее бежать. – И тут же задал вопрос: – А где взять гелд? Денег взять совершенно негде. На свете очень много денег, боюсь, что их такие горы, что страшно представить. Но у меня их нет даже чуть-чуть. Впрочем, если подумать лучше, таки эту задачку я могу решить…»

Математическая голова не подвела своего владельца. Азеф все правильно просчитал. Он познакомился с каким-то купцом из Мариуполя, обвел его вокруг пальца, получил кредит на восемьсот рублей и с помощью этих денег и старого Фишмана выправил заграничный паспорт. Путь на Запад был открыт.

Теперь у Евно Азефа начиналась совершенно новая жизнь.

Набег на Европу

Пиво с сушками

Столь приятное событие – бегство в Германию – произошло весною девяносто второго года.

Беглец разместился в столице герцогства Баденского, курортном местечке Карлсруэ. Здесь были, как положено, старинный замок и Шлоссплац – площадь, от которой во все стороны шли тридцать две улицы. Но главной площадью была Фридрихсплац. В обширном кирпичном здании находились громадная библиотека со ста пятьюдесятью тысячами книг и с хранилищем древних рукописей и, кроме того, театр драмы и оперы, а еще были политехникум и бронзовая пирамида-памятник основателю города маркграфу Карлу.

Азеф поселился в гостинице «Виктория», в самом дешевом номере, возле туалета. Нехороший запах проникал в жилище беглеца, но тот словно не замечал этого неудобства. Азеф усердно принялся за учебу в политехе и стал ежедневно посещать библиотеку. Вечера он весело проводил с молодежью, по разным причинам покинувшей Российскую империю и теперь получавшей заграничное образование. Почти каждый что-то натворил политическое и теперь издали показывал язык охранке.

Тут, среди прочих, были друзья Азефа из Ростова-на-Дону, именно те, что увлекались романтикой революции и которые успели убежать, прежде чем их отправили на тюремные нары.

Каждый вечер приятели собирались в пивнушке, кружками употребляли хмельной напиток и жарко спорили.

Азеф никогда не лез в дебаты, лишь молча пил пиво, если были деньги, да согласно покачивал громадной головой. Его товарищи глотали табачный дым и, перебивая друг друга, размахивали руками и выплевывали гневные слова в адрес проклятого русского самодержавия.

Любитель гимнастики по системе Мюллера Юделевич вдруг сказал:

– Только что я получил коллективное письмо из Ростова-на-Дону. Вот что пишут наши товарищи Дмитрий Фишман и Василий Алабышев: «Самое ужасное, что русский народ в своей массе доволен своим скотским существованием. Все его интересы сводятся лишь к тому, чтобы вкусно жрать и пить водку, а духовных запросов нет никаких. Правда, в интеллигентской среде все больше зреет ненависть к самодержавию, даже учителя гимназии говорят о необходимости свободы и равенства».

Ядовитый Меерович ехидно рассмеялся:

– Евно, тебе тоже, кажется, свобода не нужна. Ты счастлив, когда можешь свое брюхо досыта набить…

Юделевич криво усмехнулся:

– Если брюки продаст, то загул для нас всех устроит!

Тут все грохнули смехом, Азеф же с трудом сдержал себя, чтобы не стукнуть обидчика.

Дело было в том, что брюки и впрямь так износились, обтерхались, что их давно надо было пустить на тряпки, и они уже стали предметом бесконечных насмешек. Вот и теперь Самойлович, изображая юродивого, встал перед Азефом на колени и протянул жалобным голосом:

– Позволь, о, могущественный Крез, в твоих брюках к любимой девушке на свидание сходить, свести ее с ума!

И снова все загоготали, но Азеф оставил и эту насмешку без внимания. Он вынужден был терпеть словесные экзекуции, ибо покажи, что обидные слова его ранят, так товарищи его бы заклевали окончательно. Поэтому Азеф, стараясь сохранять спокойствие, заговорил о другом:

– Теперь, товарищи, поговорим о важнейшем деле – о переводе на русский язык сочинения Каутского «Программа социал-демократической партии». Мне приятно, что на мое предложение охотно откликнулись товарищи Меерович, Петерс, Самойлович, Юделевич и Хуня Гольштейн. Каутского я разбил на фрагменты, и все названные товарищи сдали мне свои переводы. Задерживает нас лишь один – Самойлович. Мы в Германии отпечатаем этот труд и отправим нелегальным транспортом в Россию. Голосуем, все за?

Никто не возражал, все продолжали пить пиво. И в заключение вечера хором исполнили «Дубинушку», которая по какой-то причине считалась ужасно революционной, а затем полюбившуюся песенку «Письмо раввину Шнеерзону»: «У местечку Лядыню, Могилевской губерню, господину раввину, ай-ля-ля-ля-ля-ля! Шнеерзону!..»

* * *

Луна стояла высоко в небе. У кого были подруги – пошли на свидание, у кого не было подруг, но водились деньги – пошли в публичный дом. У кого не было ни того ни другого – как у Азефа – отправились в свои углы изучать библию пролетариата – «Капитал» Карла Маркса.

Азеф часа два сидел за «Капиталом», и ему в нос лез тошнотворный запах. Было скучно и противно. Затем в свете керосиновой лампы он долго глядел на себя в зеркало. Большой любитель сочинять афоризмы, он произнес:

– Нет, у меня не лицо, а ошибка анатомии! – Подумал и добавил, развеселившись: – Но есть верное средство, чтобы женщинам казаться красавцем: надо их глаза закрывать крупными купюрами. Придет день, и меня станут любить первые красавицы.

Часы на ратуше пробили двенадцать ночи.

Гениальный замысел

По странной причине почти все студенты-революционеры были из богатых семей и имели деньги, а Азеф с горьким юмором повторял:

– Я имею ангела-хранителя, но, стыдно сказать, я не имею шести марок на публичную девушку!

Азеф если и мог что получить от своего неграмотного папаши, так это лишь письмо, написанное каракулями. И снова Азеф сказал себе: «Почему все люди живут как порядочные, а меня, как этого, хотят выселить из гостиницы за неплатеж? Прелестная Анхен стоит за целый вечер шесть марок, да еще четыре марки уходят на ее угощение. Но она дарит свои ласки другим мужчинам, и я сгораю от ревности, и все лишь потому, что карман мой пуст. Тот же Меерович вчера вечером ушел к Анхен, а вернулся домой только утром, да еще, чтобы зенки его повылезали, расхваливал достоинства моей девушки. Я не глупей других, но товарищи меня презирают за бедность, не дружат. Что делать? Где все же взять денег? Карманные часы с серебряной цепью, которые мне подарил при расставании папа, я уже продал. Золотое колечко, которое мне для красоты отдала мама, я уже продал. Даже новую фуражку с лакированным козырьком я тоже продал. Я был бы рад продать последние брюки, тем более что они светятся и мои приятели смеются на мою бедность. Но что тогда продать? А продать надо, потому что без денег жить уже никак нельзя и все время есть почему-то хочется. Если бы я остался дома, то там мог зарабатывать приличные деньги. Ах, зачем я связался с этими аферистами-революционерами? А что, если…»

И тут в математическую голову пришла замечательная мысль: торговать теми, кто вовлек его в нынешнюю собачью жизнь и кто издевается над его рваными носками и стоптанными башмаками!

Азеф взял лист бумаги и прочертил вертикальную линию. Слева он вносил все то хорошее, что принесет ему задуманное предприятие; справа – то, что может стать плохим. Выходило, что выгода была очевидной. Многократно взвесив то и другое, решил: если торговать, то это не только прибыльно, но и очень увлекательно, поскольку напоминает игру в рулетку: есть риск потерять все, вплоть до собственной головы, но если этой головой хорошо думать, так можно остаться при хорошем гешефте. И он сказал себе: «Евно, в своем деле ты должен стать Наполеоном, но без Ватерлоо! Тебе ненавистны идеи революции? Так надо бороться с теми, кто жаждет кровопролития и беспорядков, – дело заманчивое! А теперь что? Даже нельзя в Россию нос сунуть и съездить к родителям, потому что уже на границе схватят».

Он тщательно разорвал листок, на котором определил свою судьбу, пошел в соседнее помещение и спустил его в унитаз.

…Ночью он спал тревожно, ибо в голову лезли разные мысли. На другой день Азеф ходил как в лихорадке, на вопросы приятелей отвечал невпопад, со всех сторон обдумывая стратегические маневры. Вечером, закрывшись на ключ в номере, приступил к исполнению гениальной задумки.

Опасный дебют

Секретные сочинения

Историческая дата: 6 апреля 1893 года. В этот день состоялся дебют Азефа.

Вставив в ручку новое перо, после пяти или шести черновиков он со всей старательностью заскрипел по бумаге (соблюдаем все особенности оригинала):

«В жандармское управление г. Ростова н/Д

Заявление

Сим имею честь довести до сведения Жандармского управления, что в Ростове-на-Дону имеется кружок рабочих-социалистов, предводительствуемый некоторыми интеллигентными лицами, из которых гг. Фишман Дмитрий, Алабышев Василий состоят в переписке с здешним карлсруйским кружком революционеров, задающихся целью соорганизовать революционные силы как за границей, так и в России, для таковой цели отсюда посылается в Ростов-на-Дону перевод сочинения Каутского „Программа социал-демократической партии“. Переписка ведется непосредственно с лицами Мееровичем, Самойловичем и Козиным. Если мои сведения окажутся Вам необходимыми в дальнейшем, то я не откажусь их сообщать.

Готовый к услугам покорный слуга W. Sch. (poste restante)».

Четыре следующих дня Азеф пребывал в нетерпении, весь раздираемый мучительными сомнениями. Внешне он оставался самим собою: слушал в политехе лекции, гулял по Шлоссплацу перед ратушей, любуясь бездонным и по-весеннему чистым небом, сходил вместе с Самойловичем в театр, где смотрел пьеску «Шалости Казановы», шутил с товарищами, пил вечером красное вино, обсуждал программу революционных действий, в общем хоре пел «Письмо раввину Шнеерзону». Но в голове тревожным набатом билась мысль: «Придет ли ответ? А если и придет, будет ли он благоприятным? А что, если вдруг узнают мои заклятые приятели – просто побьют или сразу зарежут?»

Занял у Мееровича десять марок и целую ночь провел в доме под красным фонарем в объятиях лукавой прелестницы Анхен.

Но продажные ласки теперь мало приносили радости. Внутри Азефа все клокотало. То ему казалось, что его послание перехватят на почте и отдадут его же товарищам, то был уверен, что письмо ростовские жандармы выбросят за ненадобностью. «Во всяком случае, – успокаивал себя Азеф, – если я когда-либо окажусь в руках полиции, то заявлю, что был заодно с революционерами с единственной целью: быть полезным властям. И они будут обязаны отнестись ко мне со снисхождением». Тоскливо вздыхал: «Но хуже будет, если письмо каким-либо образом попадет к товарищам! Впрочем, это весьма вряд ли, а что точно, так это то, что мне до зарезу деньги нужны! И вообще, зачем меня черт дернул писать в Ростов-на-Дону? Что за город? Провинциальная дыра. Пожалуй, теперь же, незамедлительно следует направить еще одно письмо, прямо в Петербург. Дело будет верней!»

10 апреля начинающий борец с революцией вновь старательно скрипел пером. Теперь рапорт, повторяющий содержание предыдущего, был адресован самому «господину директору департамента». Фамилии его Азеф не знал. Сочинитель слезно повторил просьбу: коли сведения окажутся полезными, то уведомить заказным письмом до востребования. Но о главном – о деньгах – ни-ни, хотя именно в деньгах была вся суть.

И вот радость! 25 мая из столицы пришел ответ, датированный третьим числом. Мелкий чиновник Департамента полиции по фамилии Семякин словно окатил разгоряченного доносчика ушатом ледяной воды. Он равнодушным, сухим тоном извещал: департаменту все известно о существовании революционного кружка в Карлсруэ. И если что-то в какой-то степени и может быть любопытно, то это сообщения о переправке в Россию транспортов революционной литературы.

Азеф сразу же перехватил инициативу и сумел поставить на место скудоумного чиновника:

«Милостивый государь! В ответ на Ваше письмо от 3 мая имею честь сообщить, что я со временем сумею доставлять Вам достоверные сведения о транспорте в Россию изданий нелегальных, так как кружок здешний задается целями завязать сношения с революционерами в России, для чего необходимо: объединить всех живущих по различным городам за границей русских, создать новую серию изданий рабочей литературы (первый выпуск выйдет в непродолжительном времени), препровождать эти издания в те места России, где имеются рабочие революционные кружки, и получать для всей этой деятельности материальные средства из России. Об этих целях кружка я сообщаю Вам потому, что, я полагаю, вряд ли Вам знакомы именно эти цели, несмотря на то, что Вам знакома деятельность кружка. Эту задачу поставил себе кружок сравнительно недавно. По моему мнению, сведения о том, как завязываются кружком сношения, с кем, посредством кого, в каких местах, кто из России сюда приезжает, кто отсюда едет в Россию для завязывания сношений и добываний средств, как эти средства доставляются, какая литература печатается, кто занимается этим делом и где в России есть революционные кружки, – все эти сведения, по-моему, гораздо важнее, чем достоверные и точные сведения о транспортах, которые бывают очень редки; обнаруживание одного транспорта прекращает на долгое время транспортирование, а печатный материал отдельными экземплярами перевозится единичными лицами. Все перечисленные сведения, весьма точные, не исключая и транспорта литературы (которого еще из Карлсруэ, по крайней мере за мое пребывание, не было, но в котором карлсруйцы будут участвовать, так как это главным образом и ставится целью деятельности кружка), я могу и желаю Вам сообщать под следующими условиями. 1) Чтобы мое имя было только известно лицу, ведущему со мной переписку. В противном случае может стать известным и здесь, а это помешает делу… и 2) Чтобы я получал ежемесячное вознаграждение в размере не меньше 50 рублей».

Вот тут-то дебютант допустил оплошку! Подобные услуги оплачивались гораздо дороже, но полсотни рублей для нищего студента деньги громадные, а осторожность – признак мудрости.

Департамент полиции быстро установил имя корреспондента. Сделали запрос, и ростовская полиция сообщила в Петербург необходимые сведения: «Евно Азеф человек неглупый, весьма пронырливый и имеющий обширные связи между проживающей за границей еврейской молодежью, а потому и в качестве агента может приносить существенную пользу, и надо ожидать, что, по своему корыстолюбию и современной нужде, он будет очень дорожить своей обязанностью».

Характеристика для кандидата в борцы с крамолой была прекрасной, хоть заказывай шампанское и оркестр.

Вдохновенные послания

Каждое утро, когда золотые солнечные лучи разбивались о могучие башни средневекового замка, Азеф заходил на почту – он с нетерпением ждал известий из Петербурга. И вот старый почтальон Гуго, с лицом замученной лошади, молча протянул конверт и, как показалось Азефу, с укоризной посмотрел на него.

Азеф теперь везде, повсюду, всегда видел подвох, кривую усмешку, испытывал неодолимый страх разоблачения. И этот страх заставлял его вполне искренне ненавидеть тех, на кого он доносил.

Азеф быстро спрятал конверт в карман, заспешил в «Викторию». Закрывшись на задвижку, два раза перечитал послание. Департамент полиции уже откровенно писал о своей заинтересованности в «фактических сведениях о революционерах» и обещал ничего не делать такого, что бросило бы тень на своего агента. И еще: департамент просил возможно подробнее обрисовать всех, кто входил в революционный кружок в Карлсруэ.

Азеф решил: «Сегодня пропущу занятия, надо срочно ответить на письмо! Дело ясное, скоро пришлют деньги».

* * *

Напрягая все литературные способности, тщетно пытаясь местечковый язык перевести на высокий слог, он водил пером по бумаге. И вот вышел потрясающий документ. Одним словом, умри, Шекспир, замолкните, Музы, сам Евно с вдохновением творит!